Текст книги "Наследница Роксоланы"
Автор книги: Эмине Хелваджи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Почему-то об Эдже-ханум Мустафа не подумал. Эдже-ханум… она другая. Ей можно.
Или же пускай муж скажет ей, что нельзя.
Крики стали громче и требовательнее. Завыла собака.
Вашак-Парс спрыгнул со стола, задрал кверху морду с встопорщенными усами, прижал уши к голове и вскрикнул. Это был всего один горестный вопль, словно зверь извинялся за свою нерасторопность. За то, что не успел.
Эдже-ханум наклонилась, подняла с земли брошенный поводок, и огромный кот прижался к хозяйке. Короткий рыжий хвост бешено хлестал по бокам.
Женщина кивнула Мустафе:
– Я позабочусь о нем, мой господин.
«И о твоей жене тоже», – сказали глаза Эдже. Шахзаде кивнул в ответ и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Идем…
Сам зашагал первым. Походка утратила упругость, Мустафа шагал грузно, казалось, что, если кто предложит свое плечо, чтобы шахзаде оперся, он не откажется. Но никто, разумеется, не приближался, благоразумно оставаясь позади повелителя Амасьи. Лишь тенью за левым плечом плавно скользил Аджарат.
Орхан, скрючившись, лежал на левом боку, за тремя чинарами, стоящими, словно сестры, в зеленых платках листьев. Видать, отошел, когда скрутило живот. Пальцы левой руки юноши были выпачканы землей и травой – перед смертью сын Мустафы в агонии скреб землю. Лицо искажено, глаза невидяще уставились на муравейник перед самой большой чинарой… Один из трудолюбивых муравьев уже полз по лицу Орхана, направляясь по щеке ко лбу.
Мустафа сдул муравья с лица сына и присел на корточки перед телом. Придворные толпились сзади, их шепот был подобен дуновению промозглого осеннего ветра.
Отношения шахзаде Мустафы со старшим сыном можно было назвать… сложными. И до боли напоминающими те, какие установились между Мустафой и Сулейманом Кануни.
С одним отличием… Мустафа запрокинул голову, прикрыл глаза, скрывая набежавшие слезы, и стиснул зубы так, что они заскрипели. С одним отличием – он, Мустафа, немедленно бы оставил Румейсу, сколь бы сильно ее ни любил, если бы она попыталась подослать убийц к старшему сыну. Немедленно, не раздумывая. И Румейса об этом знала.
Знала ли Хюррем-хасеки? И… знал ли отец?
Не думать об этом. Нельзя о таком думать, Аллах покарает того, кто не почитает родителей своих…
Шепот за спиной усилился. Уже можно было расслышать отдельные голоса. И голоса эти проклинали «роксоланку, зловонную дочь Иблиса, укравшую султанское сердце».
– Довольно!
Мустафа хотел произнести эти слова спокойно, с достоинством, но вышло так, что рявкнул. Гул голосов словно кинжалом обрезало. Ну и хорошо. Так даже лучше. Ни к чему тревожить то, что не следует тревожить.
А вот убийц нужно найти, и чем быстрее, тем лучше.
И – нет, вот это точно не отец. Сулейман Кануни не унизился бы до презренного яда. По крайней мере в отношении старшего сына и наследника.
Мустафа истово верил в это – а что еще ему оставалось?
Ну а Хюррем… что ж, Хюррем есть Хюррем. Эта женщина и впрямь способна на многое.
Последний взгляд на сына, такого вот, измученного подлой смертью. В следующий раз Орхан уже будет благообразен, увит пеленами, над ним прочитают погребальные молитвы… Но Мустафа запомнит своего мальчика таким. Запомнит, чтобы отомстить, когда придет срок.
Сколько раз Румейса отводила гнев Мустафы от Орхана, повторяя, как заклинание: «Он еще юн, мой господин, вырастет – поумнеет»? Пятьдесят раз, сто? Румейса – хорошая жена и хорошая будущая султанша. Айше-хатун, мать Орхана, была совсем не такой. Румейса умеет отделять веление сердца от того, что требуют от нее высокое положение и заветы Аллаха. Она защищала Орхана так, как, наверное, не могла бы это сделать и мать…
Вот только Орхан уже не вырастет. Не поумнеет. Никогда.
– Что он ел?
Задав этот вопрос, Мустафа повернулся к придворным, смерил их тяжелым взглядом. Свита загалдела, все заговорили разом, и выходило, что шахзаде Орхан последний раз ел еще до того, как охотничий кортеж покинул стены дворца. Но Мустафа поймал взгляд Тургай-бея и не отпускал до тех пор, пока худой и жилистый придворный не выдавил из себя:
– Шахзаде Орхан выпил тот шербет. Совсем немного, глоток или два. Он испытывал сильную жажду…
Мустафа кивнул. Ну да, разумеется. Орхан не придавал значения старинному обычаю, по которому первым еду должен пробовать глава рода. Разумеется, после специально назначенных придворных, чьей прямой обязанностью было пробовать ее первыми.
Успели ли они? Пробовали ли они вообще тот шербет? Живы ли?
Если да – дело плохо: убийца среди тех, кто стоит перед ним. Среди приближенных.
Мустафа повернулся к Мехмеду. Взял за подбородок, заглянул в глаза:
– Никогда не поступай так, как он.
Сын кивнул, губы его подрагивали.
– Возьмите моего первенца, – приказал шахзаде охране. – Приготовьте его к погребению. Позовите муллу.
Развернулся – и пошел к своему коню. Теперь, когда никто не видел его лица, можно ненадолго дать волю слезам.
Аджарат, как и прежде, следовал за своим повелителем.
2
Повествователи событий и преданий часто описывают, как султан или шахзаде советуется с главой своих телохранителей или с кем-то из его помощников. Всегда это происходит во дворце.
Иногда бывает на городских улицах, куда мудрый султан (или юный шахзаде) выходит, обрядившись в простые одежды, в сопровождении одного лишь старшего телохранителя, тоже переодетого. А еще бывает на поле боя, непосредственно перед сражением. Но и на улицу, и в бой шахзаде отправляется прямо из дворца.
Если верить повествователям.
(Сразу скажем вам, правоверные: когда правитель скрытно отправляется проверять, как живет простой люд, – это та еще морока для всех его телохранителей, не только для того одного, что с ним. И улицы, по которым правитель пройдет, заранее вычислить надо, и охрану на них расставить, да еще сделать это так, чтоб она была незаметна. Ну и случайных встречных обеспечить в достаточном количестве: надежных, проверенных, на вопросы умеющих отвечать толково, а вдобавок тоже не слишком бросающихся в глаза. Иначе, если встречные и вправду окажутся случайными, то они, может, и не зарежут, но ох и наговорят… Чего доброго, после такого кому-то из уважаемых людей придется расстаться с должностью, а то и с жизнью. Ну и кому от такого польза? Если вы думаете, что после такой проверки взятки станут брать меньше или иное что произойдет, то вы и впрямь даже глупее гяуров, не способных осознать преимущества Истинной Веры.)
Собственно, отчасти можно даже и верить повествователям: шахзаде Мустафа, сами знаете, как-то последовал примеру Гаруна аль-Рашида, было дело. Тогда и довелось человеку по имени Аджарат стать его телохранителем.
Можно верить, можно не верить, но речь сейчас о другом: никогда повествователи преданий не сообщают, где сам этот телохранитель живет. А ведь он не юноша и не евнух. Должен быть у него дом, должна быть семья. Обычно и есть. Если кто не забыл, то в тот самый день, как Аджарат оказал своему повелителю услугу, жене Аджарата тоже выпал случай быть замеченной. А потом и детям его.
Итак, слушайте, правоверные, историю о том, как шахзаде Мустафа (вовсе не юный) оказал ответную честь своему телохранителю, посетив его дом.
Впрочем, не о Мустафе в первую очередь будет наше повествование, не с него оно начнется и не им завершится.
* * *
– А это ваши невольники ночуют здесь? – поинтересовалась Айше, кивнув на беседку.
– Нет у нас невольников, – фыркнула Бал. – Двое слуг есть и садовник, но они тут не живут: свободнорожденные оба, приходящие. И конюх еще, но он при стойлах спит.
– Матушкина служанка… – напомнил ее брат.
– А, да, она невольница… наверное. Но она ведь не наша, то есть и не мамина. Скорее уж твоя. – Девочка кивнула на Айше.
– Как это? – удивилась дочь шахзаде.
– Да очень просто. Ну, не твоя, так твоего отца. Из дворцовой прислуги. Нам ее, как мы переселились сюда, с женской половины дворца направили. Кажется, прямо в тот самый день.
Айше едва заметно усмехнулась. Она была уже совсем взрослым человеком, четырнадцать лет – не шутка, поэтому отлично знала: когда ее отец назначает кого-нибудь своим ближним сподвижником и переселяет в апартаменты на территории дворца, то при этом новом сподвижнике обязательно и сразу окажется некто из штата дворцовых слуг. Не только для того, чтобы служить, но и чтобы присматривать. Просто на всякий случай.
Другой вопрос, знают ли об этом ее нынешние… ну ладно, пусть будут друзья. Они ведь еще малявки, двумя годами младше.
Дру-зья… Айше покатала на языке незнакомое слово. Пока дочь шахзаде не могла решить, нравится оно ей или нет.
Может быть, все же правильней, чтобы они, как положено, называли ее «госпожа»? Надо бы сказать им, раз уж сами, по недостаточной воспитанности, никак не догадаются.
– А этот дылда у вас кто? – вместо этого поинтересовалась она, кивнув в сторону дома. Никакого дылды там сейчас видно не было, но близнецы сообразили мгновенно.
– Это? Это Ламии! – ответили они в один голос.
Айше прыснула, однако ее собеседники этого не заметили: им часто доводилось вот так одновременно говорить. Продолжили близнецы, впрочем, уже порознь:
– Он уж точно не невольник! – сказал брат.
– И не слуга, – добавила сестра.
– А кто же?
– Ну… – Бал и Бек недоуменно переглянулись, словно впервые задумавшись над этим вопросом. – Да Ламии и есть! – произнесли они снова в один голос. – Он в нашей семье всегда жил.
Несколько мгновений дочь шахзаде и дети его телохранителя озадаченно смотрели друг на друга. Потом Айше, вспомнив, с чего вообще начался этот разговор, вновь перевела взгляд на увитую плющом садовую беседку и на места для лежанок внутри.
– Это мы с сестрой тут ночуем, когда тепло, – пояснил Бек, проследив за ее взглядом. – То есть с весны по осень.
– А… – Мест было три, но свой вопрос Айше так и не задала, потому как успела заметить, что средняя из лежанок короче двух других, а в следующий миг увидела хозяина этой лежанки, который, протиснувшись меж близнецов, с царственным видом прошествовал в беседку. Ростом он был не больше крупного гончего пса, но, конечно, такой пес при виде его с визгом бросился бы наутек. Величав, как султан на троне. По-барсовому пятнист, короткохвост и кистеух.
А еще ему, Айше отлично помнила, полагался золотой ошейник, пожалованный – именно так, как особая награда, – за спасение жизни санджак-бея. Но сейчас на хозяине вообще никакого ошейника не было.
Гостью он не удостоил даже мимолетным вниманием.
– Ну да, он тоже с нами. Всегда был с нами. И рождены мы при нем, и даже зачаты, – без тени смущения поведал мальчик.
– Джан! – шепнула его сестра.
– Э-э… – Айше снова осеклась, так и не решив, что хочет сказать. И надо ли.
– Да ты не волнуйся, места всем хватит. – Бек, кажется, неправильно истолковал ее заминку. – Хочешь переночевать тут? Мама наверняка разрешит, у нас есть запасные тюфяки и одеяла. Только сперва у своей мамы спроси.
– Джан! – остерегающе произнесла девочка.
– Ой, ну то есть сначала у отца, конечно. Господина правителя, шахзаде и санджак-бея, да будет угодно Аллаху любое его желание. – Бек церемонно прижал ладонь к сердцу и символически поклонился куда-то в сторону главных зданий дворца, отсюда не видимых.
– Джан! – повторила сестра, делая страшные глаза и краснея.
– А что?
– Ничего страшного. – Айше милостиво улыбнулась обоим близнецам и отдельно, понимающе, девочке: «Вот дураки мальчишки-то!» – Ну, показывайте, что тут у вас еще интересного.
Бал, торопясь сгладить неловкость, повела ее по двору, что-то объясняя на ходу. Айше слушала вполуха. Ей как-то очень зримо вдруг все представилось: близнецы притаскивают в беседку еще один тюфяк и прочие спальные принадлежности, обустраивают третье – да нет, четвертое! – спальное место… И она, получив от своего отца разрешение, остается там ночевать. По-простому, словно не знающая чадры малолетняя простолюдинка у деревенских соседей.
Айше чуть запоздало вспомнила, что и на ней сейчас чадры нет. Ладно, можно сказать – целых четырнадцать лет, а можно – всего четырнадцать. И она сейчас в доме своего отца, поскольку все эти постройки находятся внутри дворцовых пределов. И если уж на то пошло, это Амасья.
Вот у франков (которые, конечно, гяуры, но предания у них красивые, да и читать их не харам, не запретно) такие, как она, называются принцессами… или это только про дочерей тамошних султанов так говорят? Да нет, и про дочерей их наследников тоже… кажется… Так принцессам этим многое позволено, отнюдь не сидят они в закрытых хоромах и с закрытыми лицами!
Во всяком случае, если верить книгам. Ну и рассказам тоже.
А чем внучка повелителя правоверных, султана Блистательной Порты, хуже любой из этих принцесс?! Наоборот, лучше она!
Принцесса Айше. Девушка вновь словно бы попробовала это непривычное слово на вкус.
Было сладко.
Вот так взять и остаться на ночлег у своих… допустим, друзей. Безгрешно провести ночь в одной беседке с юношей. Ну, пускай мальчиком, ребенком. Как у франков прекрасная Иссоте с доблестным сипахи Тристрамом. А вместо меча между ними будет лежать рысь.
Нет уж. Здесь, конечно, Амасья, но не настолько!
– А это наш хаýз, – гордо сообщила Бал, словно ее госпожа-подруга в жизни не видела таких вот бассейнов во внутренних двориках. – С проточной водой, от того же акведука, что в Изумрудном павильоне, вот!
Айше, настроенная в очередной раз милостиво-покровительственно улыбнуться, вдруг по-настоящему удивилась. Совсем не тому, что дочь отцовского телохранителя разбирается в дворцовых водоводах, хотя это и было странно: просто на мраморном бортике бассейна лежала, вальяжно развалившись, все та же пардовая рысь, которая вроде должна была оставаться в беседке.
Или другая все-таки? Тогда сколько их тут?
– Пардино, ты отстанешь от нашей гостьи или нет? Тебя тут только не хватало! – шутливо прикрикнула на зверя девочка. Осеклась. Поднесла руку к губам. Виновато посмотрела на Айше: – Ох, слушай, ты не рассказывай никому, пожалуйста, что я Пардино-Бея так при тебе назвала, а? И сама его так не называй, ладно? Это внутридомное имя, межстенное. Мама нам настрого запретила его при ком-то постороннем произносить.
Айше кивнула. Чего уж тут не понять: если главу семейства зовут Аджарат, то в его доме, конечно, хватает имен, которые лучше не выносить за пределы стен.
Забавно, что девчонка и свою гостью всячески избегает хоть как-то называть: просто по имени – вроде как нарушение этикета, а «госпожой», видать, не хочется. Такое меж подруг не принято.
Ну и ладно. Можно подумать, у нее, госпожи, так уж много подруг. Чтобы настоящих – вообще ни единой, если честно. А этикет… К иблису его, этикет: они в Амасье. Да и к тому же никого из старших рядом нет…
– Меня, вообще-то, Айше зовут, – сказала дочь шахзаде. Без милостивой улыбки, без покровительственного тона. Как равной.
– Джанбал, – все сразу поняв, девочка назвала свое полное имя. – Для тебя Бал.
– Джанбек, – так же просто сказал ее брат. – Для тебя Бек.
И смутился.
– Ну, можешь и меня, и его просто Джан звать. – Бал лукаво покосилась на дочь шахзаде. – Но тогда и откликнемся мы вместе, а не только тот из нас, кто прямо сейчас тебе нужен.
– Оба вы мне нужны, – с такой же лукавинкой ответила Айше. И отвернулась. Отчего-то у нее вдруг защипало в носу.
Потом они все втроем сели на край бассейна и, сняв туфли, свесили ноги в воду. Айше потянулась было погладить Пардино, но огромный кот неуследимо-плавным движением отодвинулся, глянув на новую подругу своих юных хозяев без враждебности, но строго.
Ей еще надлежало заслужить это высокое право: прикасаться к нему.
– В чифтлыке[2]
у нас бассейн еще лучше, – глядя прямо перед собой, сообщил Бек. – Без мрамора, но гораздо больше. И глубокий, в два отцовских роста.
– Ты что, ныряешь в него? – фыркнула Айше.
– А как же! – двуголосо ответили близнецы, посмотрев на нее с искренним удивлением.
– Я тот наш хауз под водой четыре раза переплываю, – похвасталась Бал. – А брат раньше столько же, но теперь на полбассейна меня обгоняет. Ныряем вместе, до противоположной стенки – оттолкнуться, не всплывая, – еще раз… второй, третий… Ну и на четвертый я выныриваю все-таки у самой стенки, а ему дыхания хватает, чтобы еще аж до середины донырнуть.
– Вот погоди, через год я тебя на целый переплыв обгоню, не на половину! – шутливо пригрозил мальчик.
– Да, наверное, – с сожалением признала сестра. – Дурное дело нехитрое…
Айше промолчала, не зная, что сказать по этому поводу. Для нее купание – это толпа служанок вокруг (одна принимает платье, другая рубашку и так далее, но вообще-то, чтобы на них всех хватило, дочери шахзаде следовало бы носить в десять раз больше одежд, чем на самом деле), массажистки, специальная девушка для флаконов с благовониями, другая – для притираний… для купальных простыней еще несколько девушек… опытная пожилая чесальщица волос… А сама-то разве что по грудь в бассейн входишь, позволяя этой толпе женщин совершать над тобой священнодейство омовения, умащения и так далее.
У дальнего края большого дворцового бассейна, может, и вправду больше чем с головой глубина (с бортика понять трудно: вся вода тут, даже для семьи шахзаде, из реки Ешиль-Ирмак, а она мутновата и не меняет своих обыкновений ни для кого, будь он хоть султан). Но туда Айше как-то ни разу и не добралась.
Попробовать, что ли, сегодня во время вечернего омовения?
– А ты сколько раз под водой переплывешь хауз? – словно прочитав ее мысли, поинтересовалась Бал. – Вот этот, маленький?
– Не знаю… – чуть виновато ответила Айше.
– Спорим, я – больше, чем ты, а Бек тем паче! – Бал азартно вскочила, потянулась к шнуровке вóрота. – Ну, давай!
– Джан… – Брат дернул ее за рукав.
– Тут всего-то десять шагов от края до края! – Девочка, отмахнувшись от него, нетерпеливо переступала босыми ногами по мраморному бортику. Она уже сбросила верхнюю безрукавку и теперь возилась с застежками платья. – Или хочешь не по прямой, а наискось попробовать, из угла в угол? Все равно не очень, но хоть как мул против ишака… Тесно здесь у вас, во дворце, – пожаловалась она.
– Джан! – повторил Бек уже громче.
– Купальных простыней у нас не водится, но можно потом расстелить рубахи и посидеть на них, пока обсохнем. Или Пардино обнять: он пока тебе это не очень позволит, но мы его уговорим. Его шерсть лучше всякого полотенца!
– Джан!!!
Сестра непонимающе оглянулась сперва на Бека, свекольно-красного, затем на Айше, тоже до ушей налившуюся багрянцем, и ойкнула. А потом захихикала.
Миг спустя они смеялись уже все трое. Как сверстники. Как ровня друг другу.
Как друзья.
* * *
– Да, с вами не соскучишься, – признала Айше, когда они наконец умолкли, обессилев от хохота.
– А то! – задорно подтвердила Бал.
Дочь шахзаде снова опустила босые ступни в бассейн, поболтала ногами в теплой воде. Какое счастье, что вокруг – Амасья, а не Истанбул, великий город, султан среди столиц мира! Тамошний гарем она, вообще-то, по малолетству помнила плохо, но вот год назад пришлось с матерью побывать в столице столиц – и, тоже не все понимая, главное ощутила безошибочно: словно по лезвиям кинжалов меж ядовитых змей ступаешь.
Потому что она – дочь шахзаде Мустафы: того, которому быть следующим султаном. Какие бы козни ни строила роксоланка-Хюррем, да будет проклята ее утроба!
В Амасье можно спокойно ходить по отцовскому дворцу, не очень-то задумываясь, где проходит граница между гаремом и селямлыком, мужской половиной. Равно как и о том, что во внутридворцовом жилье отцовского телохранителя деления на мужскую и женскую половины как-то вообще не заметно.
И с детьми этого телохранителя можно дружить, даже если он всего лишь чифтчи.
– А вы своему отцу на пахоте помогали? – спросила Айше специально для того, чтобы закрепить эту мысль. И тут же испугалась, что ее слова, наоборот, покажутся обидными.
– Ты что, думаешь, в чифтлыке только пахать и можно? – Бал явно не обиделась, и Айше с облегчением перевела дух.
– Ну… А что еще?
– Да много чего. Наша семья никогда не была так бедна, чтобы самим за волами ходить. Отец, когда здесь поселился, сразу пару работников нанял, да еще у нас доля в кюрекчи-орта, лодочной артели была… да и есть до сих пор. Там сейчас заправляет старший брат Ламии, а раньше их отец верховодствовал, только он умер в позапрошлом году. А главный владелец все равно наш отец, Аджарат! Из пяти больших ладей, что там сейчас в ходу, три на наши деньги выстроены, вот! И полторы водяной мельницы у нас есть. Одна – целиком наша, а другой мы пополам с Мохаммедом туршуджу[3]
владеем.
– То есть вы больше на реке росли, чем за плугом? – уточнила Айше.
– Дался тебе этот плуг! – ответила девочка по-прежнему без обиды, но с досадой; дочери шахзаде даже пришлось напомнить себе, что она сейчас говорит не со служанкой, а с новой подругой… с первой в своей жизни настоящей подругой. – Я же говорю, мы с самого начала богатые были. Даже мамины украшения не пришлось продавать, у нее они до сих пор остались…
Тут Джанбал покосилась на брата и, наверное, вспомнила о чем-то. К Айше вновь повернулась уже с виноватым видом:
– Мама нам и об этом запрещала говорить. Крепче, чем про Пардино-Бея. Отец тоже очень недоволен будет. Но ты ведь никому не расскажешь, правда?
– Да пребудут мои уста могилой для того, что вошло через мои уши! – важно ответила дочь шахзаде.
– Спасибо, я сразу поняла, что ты так скажешь! В общем, у нас всегда были хлеб и досуг. Даже чтобы учиться. Не только плаванию, конечно, но и чтению, и языкам. И даже сабле.
– Шутишь? – Айше с изумлением окинула свою подругу взглядом: ну да, двенадцатилетняя малявка, два локтя в тюрбане и в прыжке. – Тебя тоже?
– Нас с Беком всему и всегда вместе учили. А как же иначе, раз уж Аллах послал нас на свет вдвоем!
Тут дочь шахзаде вспомнила, как, увидев близнецов на охоте, ни на миг не усомнилась, что это мальчишки-ловчие. Ну, может, они и правда в других благородных искусствах столь же сноровисты, причем сноровисты одинаково.
(В этот миг какая-то мысль кольнула Айше – смутная, неразличимая, неприятная… Ну и к джиннам ее, отмахнуться, как от назойливого комара.)
Ха! Раз уж они так всему вместе обучались, не спросить ли, насколько искусен Джанбек в златошвейном мастерстве? Или в другой высокой науке, что сродни ему, например, в низании жемчужного бисера?
Но, пожалуй, такому и сестра его не училась. Слишком уж дворцовое это дело, не для отпрысков чифтчи, даже если он столь загадочно богат. Или это жена его богата, с этими своими украшениями.
Как ее…
Эдже, вот как. Надо, вообще-то, помнить подруг своей собственной матери. Ой… Да, вот так оно и выходит: Эдже и Румейса тоже подруги. А больше у мамы тех, кого можно назвать подругами, и нет, кажется. Точно нет.
Получается, связаны их семьи двойной нитью. Того пуще: даже тройной… если вспомнить, что и отец, шахзаде Мустафа…
А ведь это знак. Столько нитей таким сложным узлом сами по себе не завязываются.
Тут снова назойливым комариком зажужжала недодуманная мысль, но дочь шахзаде опять отмахнулась от нее.
– Айше… – вдруг тихо позвал Джанбек.
Он, в отличие от сестры, молчал давно, с тех самых пор, как Бал едва не заставила их всех нырять наперегонки. Так что дочь шахзаде повернулась к нему немедленно – и с изумлением.
Паренек то ли не смотрел на нее, то ли мгновенно успел отвести взгляд. Сидел, уставившись строго перед собой. И почему-то был красен, как свекла.
– Айше… – снова проговорил он, все так же не поворачиваясь.
– Пятнадцатый год уже Айше. Что сказать-то хочешь?
– Айше… – негромко выдохнул мальчик в третий раз, и вдруг на его щеке неровными пятнами вспыхнул такой румянец, что это стало заметно даже поверх прежней свекольности. – А ты… А твой отец, он не разгневается, если узнает, что ты, никому не сказав, гостишь у нас?
Ну и вопрос! Дочь шахзаде недоуменно пожала плечами. Вообще-то… вообще-то, это действительно был вопрос, на который так с ходу не ответишь. У шахзаде и санджак-бея Мустафы могли по этому поводу самые неожиданные чувства прорваться. Скорее всего, даже почти наверняка он воспримет это как нечто малозначимое. Но нельзя исключить, что и гнев вдруг может вспыхнуть. Ведь его дочь – взрослая девушка, а не ребенок, чтобы шляться невесть где без присмотра служанок и евнухов!
Или просто за ее безопасность испугается. Сейчас, после того покушения…
(Комарик непрошеной мысли торжествующе взвыл, явившись во плоти: вот оно – после покушения! Покушения, жертвой которого стал твой брат.
Нелюбимый брат, скажем прямо. К тому же брат только наполовину, от прошлой, давно забытой кадинэ отца.
Но все равно: лишь позавчера истек сорокадневный траур по нему, а ты, Айше, дочь Мустафы и единокровная сестра Орхана, веселишься сейчас со своими новыми друзьями. Сидишь с ними в селямлыке, срамным для взрослой девицы образом, словно какая-нибудь гяурская принцесса: без чадры и без служанок, не говоря уж о евнухах. Чуть ли не в бассейне купаешься. Рассуждаешь шайтан весть о чем.
От стыда она вспыхнула еще почище Джанбека.)
– Айше… – опять произнес Бек, катая ее имя во рту, словно медовую пахлаву, сладость несказанную. И наконец решился продолжить: – Твой отец, наш повелитель, первый после султана, он ведь… Он ведь вон там, в нашем доме сейчас. Наверное, зашел через заднюю калитку. Почему-то.
– Что?! – От изумления Айше забыла о стыде.
– Посмотри сама. Вон туда. Так что, если ты не хочешь, чтобы он тебя заметил…
* * *
Да уж, сразу ясно, что садовник тут свободнорожденный, приходящий, избалованный прежней службой на задворках амасьинского дворца. К делу он относился с прохладцей, живую изгородь вдоль длинной стороны бассейна подстригал давно и сделал это неаккуратно.
Попробовал бы раб так пренебрегать своими обязанностями…
Хотя говорят и другое: мол, если уж кому взаправдашнюю работу выполнять, так это именно свободному. Раб – он ведь денег стоит! То есть сад обихаживать, землю пахать, камни тесать – найдется кому, вон их сколько. Куда ни плюнь, обязательно в свободнорожденного попадешь. А невольники и невольницы – особый товар, ценный, для богатого дома и достойного владельца. Или владелицы. Халат подать, чалму намотать (это особое искусство: должным образом освоившие его рабы стоят тройную цену!), послужить стражем гарема как евнух или стражем султана как янычар, тоже ведь «воин-невольник» изначально… Впрочем, янычары – такие рабы, что никаких хозяев не пожелаешь.
Все эти мысли, лишние и испуганные, Айше торопливо додумывала, сидя на корточках под сенью живой изгороди меж близнецами Джан (слева – Бал, справа – Бек). О, будь благословен, садовник, за свое небрежение! Сквозь разлапистую зелень можно видеть то, что происходит в доме, а вот из дома тех, кто в зелени притаился, не рассмотреть.
Отец расхаживал по выложенной зелено-голубыми изразцами комнате, что-то говорил Аджарату. Пару раз надолго останавливался, выслушивал ответ. Один раз кивнул.
Тем временем из соседней комнаты на веранду, осторожно ступая, выскользнул кто-то рослый в темном, без вышивки, одеянии простолюдина. Айше сперва посмотрела на него с удивлением, а через миг-другой насторожилась. Внезапно вспомнилось, что ведь покушения на ее отца – не выдумка, они действительно были. А он сейчас без телохранителей явился! Ну, еще бы – ведь во внутридворцовый дом Аджарата пришел, своего собственного телохранителя…
К счастью, тут же стало ясно, что этот верзила вовсе не подбирается к шахзаде Мустафе с преступными умыслами: наоборот, чувствуя себя неуместным в доме, удостоенном столь высокого посещения, он хочет оттуда потихоньку убраться. Но не решается, так как, попытавшись спуститься с веранды, неминуемо попадет в поле зрения шахзаде.
Надо думать, это и есть тот самый Ламии. Средних лет мужчина, даже немолодой, под тридцать, наверное; жилисто-широкоплечий, но на воина не похож. Близнецы сказали, что его отец и старший брат верховодили в лодочной артели? Вот и сам он, видать, лодочник, кюрекчи.
Девушка улыбнулась, довольная своей проницательностью. Опаска у нее давно уже почти исчезла, сменившись любопытством.
В этот самый миг Ламии, вероятно, сообразил, что оставаться на веранде для него с каждой минутой становится все менее и менее уместным, а лестница и путь к ней так и пребудут хорошо видимыми из внутренних комнат. Осознав это, положил на высокие перила ладонь и перемахнул через них с упором, легко, невесомо, будто на крыльях взлетел. Приземлился на лужайку перед домом тоже мягко, почти беззвучно, хотя, получается, с высоты двух своих ростов спрыгнул.
Айше даже присвистнула от изумления – и тут же торопливо прижала ладошку к губам, испугавшись, что обнаружит себя.
– Вот такой он у нас! – шепотом сообщила Джанбал, лучась гордостью, словно именно она самолично обучала Ламии, пестовала его умения, придирчиво следила за тем, как растут его сила и ловкость.
Айше покосилась на девочку с удивлением, а брат – совсем иначе, понимающе-насмешливо. Под этими взглядами Бал смущенно потупилась.
Когда Айше вновь посмотрела в сторону дома, верзила-лодочник уже куда-то исчез. Да и пусть себе, до него ли. Главное – понять, зачем пришел в этот дом шахзаде.
На что же это он, ее отец, обратил такое особое внимание, раз за разом возвращаясь взглядом в одну и ту же точку? Судя по расположению, там что-то должно висеть на стене – или, возможно, стоять в стенной нише. Но отсюда, от кустарниковой изгороди, этого не рассмотреть.
– Что у вас там, Джан? – шепотом спросила Айше.
Близнецы разом втянули воздух, готовясь ответить, но ответа уже не потребовалось: ее отец шахзаде задал какой-то вопрос, кажется, словно бы спрашивая разрешение (неужто?), отец близнецов, чуть помедлив, не очень охотно (неужто?!) кивнул, прижав ладонь к сердцу и склонив голову… А потом шахзаде Мустафа протянул руку и взял это, невидимое, со стены.
Оказалось – сабля. А на стене, значит, оружие развешано.
Мустафа, шахзаде и санджак-бей, сам был бойцом настоящим, не ряженым. Со знанием дела осмотрел клинок, махнул им накрест, навзлет и наотмашь, перебросил из руки в руку… И вдруг удивился чему-то, поднес саблю ближе к глазам. Покачал головой, снова задал вопрос Аджарату – тот коротко объяснил что-то, коснувшись левой руки правой.
– А это они о чем? – полюбопытствовала Айше, снова обращаясь к обоим близнецам сразу, и тут же сообразила, что им неоткуда знать ответ, они ведь видят то же, что и она, а разговора в помещении точно так же не слышат.
Но близнецы, оказывается, знали. Или хотя бы догадывались.
– О том, что наш отец… он, знаешь ли, чуточку Хызр, – без всякой охоты ответила девочка.
– Что?
– Потом объясню, – совсем хмуро, даже грубовато произнес мальчик.
