Текст книги "Наследница Роксоланы"
Автор книги: Эмине Хелваджи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Кто же эта Ёзге, что так дерзко пришла и увела Айше из-под ареста и у смерти из-под носа? Смелая, очень смелая.
Абдулла-Хамид стер с лица улыбку, сложил рот в приличествующий случаю гневный оскал и поднялся из воды, чтобы доложить Адак-ханум, что принцесса стала не птицей, а рыбой. И что нужно забрасывать сети.
Хотя он-то твердо знал, что девчонок уже не поймать. Если Аллах их из дворца вывел, то теперь уж точно не оставит.
Но чтобы это проверить, нужно было искать.
– Айше! – Бал склонилась над подругой, растирая ее ледяное тело мягкой плотной шерстью, разгоняя застывшую кровь и пытаясь согреть. – Айше!
Лодка чуть покачивалась, терлась боком о кусты, к которым была привязана. Уже совсем стемнело. Джанбал была в одной шерстяной накидке на голое тело, в такую же она завернула и Айше, втащив наконец подругу в лодку. Айше была как набитая мокрым песком тренировочная кукла для оружейного боя (имелись такие у них в чифтлыке, подальше от посторонних глаз).
Вот и сейчас только голову уронила на другую сторону, что-то промычала и снова соскользнула в холодное полусонное беспамятство. Джанбал чуть не разревелась. Она и сама замерзла как никогда в жизни, но ведь ее же с детства тренировали и учили воинским искусствам. Она про себя и брата всегда знала: близнецы Джан одинаково крепкие, жилистые, выносливые.
А Айше-то что учили с телом делать? Танцы да постельные премудрости, обычные девичьи науки. А три часа в холодной воде не всякому закаленному воину по плечу.
Сумерки уже сгустились, когда они наконец добрались до лодки. И хотя весь последний час Джанбал шептала Айше: «Плыви, двигай ногами», она не была уверена, что подруга ее слышала.
Айше лежала словно в забытьи, в лице – ни кровинки, белые губы шевелятся, как будто разговаривает она с кем-то. С кем-то не из этого мира, а по ту сторону, кто стоял за многими слоями тонких шелковых покрывал, чуть колышущихся от их холодного дыхания. Нежно касаются ее лица сквозь шелк прозрачные пальцы мертвых. Они ее очень любили. Она так устала, она хочет к ним, хочет, чтобы все, чем обернулась для нее жизнь – страх, обиды, потери, ненависть, – чтобы все это кончилось, чтобы можно было остановиться, перестать бежать, перестать бояться. Но мертвые любят Айше. Они ее пока к себе не пустят.
Джанбал как будто в бок толкнули, будто в ухо кто-то шепнул: кинжал, дай ей кинжал. Она достала бебут со дна лодки, из груды сброшенной мокрой одежды. Вложила Айше в руку, в слабую ладонь, накрыла своей. И дрогнули ледяные пальцы, сомкнулись на полированной рукояти, погладили ее, сжали. Она открыла глаза, огляделась, слабо улыбнулась, поняв, что они достигли своей первой цели. Ресницы снова опустились – и вот уже не в беспамятстве лежит Айше, а просто спит, усталая и изможденная.
Джанбал вдруг поняла, как измучилась она сама, прилегла на дно лодки, тесно прижалась к Айше – холодное к холодному, живое к живому. Накрыла их обеих сверху еще одним покрывалом – особым, походным, его Ламии когда-то подарил Джанбеку.
Плотное теплое покрывало пахло домом и родными людьми. Те, кого Джанбал любит, все живы – пусть так и останется!
Она думала, что ей ни за что не уснуть, но через несколько мгновений уже спала – глубоко, крепко, без сновидений.
Как ни странно, но от предчувствия чьего-то приближения пробудилась первой Айше, а не Джанбал. Слишком много ночей она лежала без сна в ожидании убийц, и сейчас чуть слышный всплеск воды, ощущение, что вот-вот что-то случится, заставили ее проснуться, сесть, как будто и не спала. В руке был кинжал, янтарная рукоять казалась почти горячей. Айше вытащила его из ножен, подняла перед собой.
Было не совсем темно – лунный свет чуть дрожал на воде, позволяя видеть камыши, опоры моста, темный массив другого берега. И еще казалось, что рукоять кинжала тоже начинает светиться…
Вздрогнув, рядом села Джанбал.
– Что? – прошептала она, еще сонная, но уже собранная и готовая реагировать на опасность.
– Там что-то… кто-то… на воде.
Джанбал вздохнула, поправила руку Айше с клинком.
– Вот так надо держать. И бить снизу вверх, если придется. Под углом.
Айше вдруг поняла, что она совсем голая, обернутая в шерстяную накидку. И Джанбал так же одета, то есть раздета. Вот если их поймают сейчас, повезут во дворец… Нет, она, Айше, не доедет, умрет со стыда. Уж лучше прямо сейчас…
Джанбал ахнула, прижала руку ко рту. Айше поняла, что тоже сидит с приоткрытым ртом. Прямо у лодки в воде показалась большая голова. Не человеческая – звериная. Верх сухой, кисточки на ушах топорщатся, глаза горят в темноте ярким янтарем. Даже с мокрой мордой и усами, загребая лапами воду, Пардино-Бей выглядел как великий султан, приближающийся к своим подданным.
«Подданные» вскочили, засуетились, освобождая место в лодке. Зашептались почтительно, поклонились до самой воды, чтобы помочь великолепному Пардино забраться в лодку. Засмеялись, когда лодка качнулась, бросились растирать его теплым сухим покрывалом.
– Откуда он… Как он нас нашел? – спрашивала Айше. – Что мы теперь будем делать с ним? Чем кормить?
– Он сам себя прокормит, да еще и нам поможет, если совсем туго придется, – сказала Джанбал. – Мама рассказывала, что раньше, когда его охотиться отпускали, он иногда приносил то зайца, то рыбу. Один раз бобра принес, еще живого, раненого.
– Их едят? – ахнула Айше.
– Рыси едят. А правоверным вроде бы не положено… Хотя у мамы был учитель, откуда-то из стран Доку, самого-самого дальнего Востока, так вот, он ей как-то сказал: «Съедобно все, кроме отражения луны в колодце».
– Так то «съедобно»… Свинина вон тоже съедобна, но она ведь запрещена. А бобр… сейчас… он зверь хоть и рас-ти-тель-но-яд-ный, но копыто у него не раздвоено, значит, харам, нечист для употребления в пищу.
– Да, с копытами у бобра отчего-то непорядок. – Бал пожала плечами. – Так ведь можно его вообще не как зверя посчитать, а как рыбу. Пророк, да славится он, всю водную живность назвал рыбами и сказал, что они чисты.
«Вообще-то, он это, кажется, про морскую рыбу сказал», – напомнила себе Айше. И даже не про нее, а про то, отчего вся морская вода пригодна для омовений: “Вода моря совершенно чиста, и все, что умерло в нем, – разрешено”. И теперь муфтии бороды друг другу выдирают в спорах, считать ли халяльной пищей рыб вообще, только рыбу с чешуей – либо все, что живет в воде хотя бы часть времени.
Они пусть выдирают… А мы с Джанбал, единственной подругой, названной сестрой моей, не будем. Да и нет у нас бород».
А про возбраненное правоверным мясо Пророк сказал так: «Вам запрещены мертвечина, кровь, мясо свиньи и то, что было зарезано не ради Аллаха, а как жертвоприношение идолам, или было задушено, или забито до смерти, или подохло при падении, или заколото рогами, или задрано хищником, если только вы не успеете дорезать его согласно принятому у мусульман обычаю».
Но тут же Айше вспомнила другую цитату: «А то, что поймали для вас обученные хищники, которых вы обучаете, как собак, суть часть того, чему Аллах обучил вас самих, потому ешьте это и поминайте над этим имя Аллаха». И еще есть вот какое утешение: «Если же кто-либо будет вынужден нарушить запрет от голода, а не из склонности к греху, то пусть помнит, что Аллах скор в расчете, но при том он – Прощающий, Милосердный». Ой… утешение ли это?
Ее хорошо учили, но сейчас думать о мертвечине и крови, о том, что зарезано, задушено, умерло в воде, было… неприятно. Поэтому вслух она спросила только одно:
– Так вы съели того бобра?
– Неа. Мама посмотрела, думала вылечить, но он был слишком изранен. Отдали обратно Пардино-Бею. Его добыча.
– Я бобров есть не хочу, – предупредила Айше. – Они не очень рыбы все-таки…
– Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет, – согласилась Джанбал, прижимаясь к теплому боку Пардино-Бея.
Он признает ее и брата как любимых младших хозяев, но главная хозяйка для него, конечно, мама. Всегда была и всегда будет. И если он пришел, отыскал их, значит, мать отпустила его вслед за ними – как защиту, как благословение, как напоминание. Значит, поняла и приняла выбор дочери. Значит, все будет хорошо.
Путешествовать с таким приметным зверем рискованно, когда бежишь от погони, когда тебя ищут так пристрастно, как будут искать их с Айше. Но никто не знает, кто такая Ёзге. Никто не знает, что Джанбал не дома. Никто не свяжет ниточки, не протянет их к узелку. Искать будут двух девушек-беглянок.
А в лодке кто? Джанбал скинула покрывало, принялась одеваться в мужское. Сейчас подрежет волосы до плеч, и будет в лодке Бек, сын торговца шелком из Амасьи, который вместе со своей юной женой Дениз сбежал от гнева родителей, ибо они были против такого раннего брака и вдобавок между собой враждовали на протяжении многих поколений. Но сильнее любых препятствий любовь молодых. Нашелся мулла, который их поженил, теперь надо попутешествовать несколько месяцев, чтобы родительские головы поостыли, а там, глядишь, у любви и плод появится, смягчатся сердца и можно будет вернуться. Все оставил позади юный влюбленный Бек, не смог расстаться только со своим охотничьим каракалом, подаренным ему еще котенком…
Джанбал вздохнула. В дастанах, намэ и рубаи такие рассказы всегда принимают на веру, а вот как получится в жизни – поди угадай. Вообще-то, лучше всего телегу купить, чтобы Пардино-Бей мог там спокойно ехать, прикрытый рогожей, не то найдутся такие, кто сочтет этого «каракала» уж слишком необычным.
А вот молодая жена необычной никому не покажется, да и не увидит никто ее лица, оно будет скрыто под паранджой… Иногда, чтобы сбить с толку тех, кто их будет искать, можно обеим переодеваться в мужское, путешествовать как двое братьев. Или в женское… Много всего нужно сделать и спланировать, чтобы выжить и где-нибудь осесть, основаться, пока Айше не перестанут искать.
Но сейчас первое из этих «нужно» – уход из-под моста, пока еще осталось несколько часов ночной темноты. Октябрьское солнце спит по утрам долго, просыпается поздно, медленно, словно нехотя выползает из-за горизонта.
– Вниз по течению будем грести до рассвета, – сказала Джанбал, поднимаясь и доставая узел с одеждой для Айше. – А к утру спрячемся где-нибудь в глухом месте. Искать будут. По реке ночью безопаснее. Если днем спать, а ночью идти на лодке, далеко можно добраться. Припасов много. Я думаю, в Синопе можно осесть на время. Город большой, морской, торговый. Денег у нас будет много. Что молчишь?
– Нет… – тихо ответила Айше. Она так и сидела – голая, в одной накидке, скрестив ноги. Кажется, почти не слышала подругу, глубоко погрузившись в свои мысли. Кинжал сжимала обеими руками.
– Что «нет»?
– Не нужно мне в Синоп. Не нужно мне денег. Одного хочу – исполнить клятву!
– Айше… – начала было Джанбал.
– Не отговаривай, – покачала головой та. – Не отступлюсь. Пусто все во мне, выжжено, засыпано пеплом прошлой жизни, и через него одна тропа видна. Путь мести.
– Сулейман лагерем стоит под Алеппо. – Джанбал поняла, что не отговорить подругу, не укрыть в тихой жизни, не спасти от опасности в уютном маленьком домике на берегу. – С ним оба сына от роксоланки: и Баязид, и Селим.
– Значит, и нам туда надо, – кивнула Айше.
Пардино-Бей потянулся, коротко рыкнул. Его глаза блеснули в темноте ярким безжалостным янтарем, как рукоять того самого кинжала.
* * *
Айше никогда ранее не ночевала под открытым небом, никогда не видела, как небо, склоняясь над землей, подмигивает ей звездами, не слыхала, как шелестит осот и лениво плюхается, ударяясь о поверхность реки, играющая рыба.
Все это теперь обрушилось на нее немыслимым разноцветьем пахучих трав, горьковатым дымом костра, на котором Джанбал варила немудреную похлебку, шепотом волн, набегающих на берег и рассказывающих что-то свое, вечное и вместе с тем постоянно изменчивое. Айше иногда казалось, что она задыхается от обилия впечатлений, красок, звуков, которых раньше в ее жизни просто не существовало. Ночью она засыпала мгновенно, но словно и не спала – продолжалось путешествие по реке, волны ласковой реки Ешиль-Ирмак качали лодку, медленно проплывали мимо берега… Утром же, просыпаясь, Айше порой не понимала, где сон и где явь, так причудливо переплетались между собой видения и реальность.
Во дворце было куда спокойнее и удобнее, во дворце все делали служанки, а здесь приходилось многое делать своими руками. Айше освоила немудреное ремесло прачки, научилась ловить, чистить и потрошить рыбу (Джанбал сразу дала понять, что готовить одна не собирается), начала разбираться в съедобных травах… Да, во дворце жизнь текла лениво и сонно, а здесь и сейчас каждый миг был наполнен событиями, напоен соком жизни, отравлен ядом маленьких искушений – и Айше начала понемногу думать, что во дворце она и не жила толком. Так, подремывала, ожидая, когда же, словно в древней франкской сказке, явится прекрасный принц и разбудит ее поцелуем. Только вместо принца к дочери шахзаде Мустафы явились палачи.
Ну, должны были явиться. Опоздали самую малость.
Жалела ли Айше о прежней жизни? Иногда, когда особо ныли натруженные, изрезанные пальцы, когда уже не сгибалась спина, а рыбы не было начищено и на половину котелка. Да еще очень, до крика, до боли хотелось, чтобы отец остался жив, даже если от этого и не случилось бы великого чуда – путешествия по реке Ешиль-Ирмак.
Ну и пусть, пускай приключения, достойные уст самой Шахразады, случились бы не с ней, а с другой девушкой. Лишь бы отец снова улыбнулся…
Этого хотелось очень сильно. Но раз уж этого не случится больше никогда – то Айше наслаждалась большей частью путешествия, жадно проживала каждый миг, пускай даже он и не удержится толком в памяти, сменившись другим, столь же прекрасным или нелегким.
Некоторые эпизоды, впрочем, застревали в голове надолго.
Эти трое мужчин вынырнули из камышей почти без шороха. Дело было под вечер, когда Айше и Джанбал уже готовились отойти ко сну. В тот день Бал испекла рыбу на углях, дополнив ее лепешками из муки, выменянной в небольшой – на двенадцать дворов – деревушке. Были ли парни оттуда – лишь Аллах ведает, но местность они явно знали и к девушкам подошли неторопливо, уверенным шагом людей, которые находятся здесь по праву.
Айше ахнула, схватила платок, торопливо закуталась в него. Бал, как и положено защитнику-мужчине, роль которого она исполняла и в деревне, и сейчас, вскочила на ноги, встала между незнакомцами и Айше. Пардино вздыбил шерсть, еле слышно зашипел; Джанбал, не глядя, завела руку за спину, потрепала его по холке.
Поздоровались незнакомцы, впрочем, вежливо, хотя Айше и не понравился масляный блеск в глазах самого молодого парня. Она постаралась встать так, чтобы между ней и этим неприятным мужчиной оказался встревоженный, ощетинившийся Пардино.
– Ай, какой кот славный! – начал разговор старший из незнакомцев. На вид Айше дала бы ему лет двадцать пять – двадцать семь. Чернобородый и темноглазый, парень мог бы показаться красавцем, если б не чересчур длинный, вислый нос и десяток оспин, испятнавших правую щеку. А так… вот бывают на свете подобные люди: на первый взгляд лицо у них в порядке, но тут чуток перекошено, там скулы не совсем резко выступают, здесь нижняя губа слишком полная – и все, вид у человека такой, словно над ним долго измывался шайтан, стремясь как можно сильней изуродовать творение Аллаха. Или Айше перепугалась слишком, вот и видит в незнакомце чуть ли не уродливого горного гуля?
Джанбал коротко кивнула, старательно подражая манерам своего брата, не спуская глаз с вожака незнакомцев. У нее получалось: Айше даже глаза захотела протереть, чтобы убедиться в том, кто перед ней стоит сейчас, Бал или Бек.
– Красивый кот, да… И девушка у тебя – всем девушкам на загляденье, – вислоносый незнакомец уже улыбался открыто, похотливо и бессовестно. Айше не представляла, что сейчас будет. Страх застилал глаза, заставлял противно дрожать.
– У меня красивая сестра, – холодно кивнула Бал.
Айше еще успела удивиться мимолетно – как так, вроде ведь договаривались о том, что они молодожены, а потом и сама поняла: если и можно как-то усовестить бесстыдников, то упоминанием родства. У молодого мужа жену отберут и не задумаются. Что такого: новый брак заключил – и перед Аллахом насчет женщины чист. А вот родственника убивать нехорошо.
Уловка Бал пусть ненадолго, но сработала: по крайней мере один из младших парней явно смутился. Но вожаку, похоже, все было нипочем.
– И зачем же ты ее потащил с собой, сестру свою? Места здесь дикие, хищные твари водятся…
– Были причины, – коротко отвечала Джанбал. Рука, треплющая холку Пардино, слегка сжалась, и Айше явственно ощутила, что зверь готов к прыжку. Неприятности вырисовывались все явственней. Что же делать? Куда бежать?
– И какие же такие причины? – не отступал вожак, делая шаг вперед и пытаясь обойти Пардино. – Слушай, парень, а сколько ты за красавицу свою хочешь? Мы ее не обидим, так, побалуемся немного. А то давай и тебя к себе возьмем, мы…
Что именно хотел рассказать о себе и своих дружках мерзкий незнакомец, осталось неизвестным – Пардино прыгнул, и мощные лапы пропороли плечи вожака разбойников, а зубы лязгнули возле шеи – в последний миг тот все-таки успел отшатнуться. Его подручные схватились за тяжелые кривые кинжалы, висевшие на поясе у каждого, и Айше завизжала. Но сквозь собственный вопль она все же услыхала приказ Джанбал:
– В лодку!
Заставить себя замолкнуть оказалось неожиданно сложно, но Айше справилась. Увернулась от одного из младших разбойников, уже успевшего протянуть к ней свои грязные руки, и помчалась, не разбирая дороги. Возле самого берега все-таки не сумела перескочить через камень, споткнулась, и буквально полетела в лодку, которая чуть не перевернулась, изрядно черпнув темной речной воды. Кое-как поднявшись на колени, Айше обернулась – как раз в тот момент, когда Джанбал неожиданно резко вспорола кинжалом ночной воздух. Один из разбойников вскрикнул и отшатнулся, на светлом рукаве появилось темное пятно, ширящееся и набирающее силу с каждым ударом сердца. Бал перепрыгнула через костер, выхватила оттуда пылающую ветку и сунула ее в лицо второму парню. Треск, сноп искр, взлетевших в воздух, запах паленого… Разбойник выронил нож и зашатался, прижав руки к лицу и монотонно воя на одной ноте. Бал опрометью пролетела мимо него и тоже запрыгнула в лодку. Рубанула кинжалом по веревке, шепотом выругалась: прочная конопля не поддалась с первого раза, а узел был прочным и на этот раз не «лодочным»…
– Айше, помогай!
В четыре руки девушки кое-как распутали узел. Лодка отошла от полусгнивших мостков как раз тогда, когда один из бандитов – тот, с темным пятном на рукаве, – подбежал к ней и протянул было руки. Аллах был милостив, и пальцы разбойника поймали лишь ночной воздух, остро пахнущий дымом костра, пряными травами и – едва уловимо – кровью.
– А Пардино, Бал… Джан! Как же Пардино?
Огромный кот все еще продолжал сражаться с человеком. Вожак разбойников пытался ударить Пардино кинжалом, но тот был опытным бойцом и уворачивался от холодной стали, кромсая незащищенную человеческую плоть когтями и зубами.
– За него не беспокойся, – через силу усмехнулась Джанбал. – Пардино нас догонит.
И внезапно, побледнев, перегнулась через борт. Послышались сдавленные звуки – Джанбал рвало.
– Как ты? Что с тобой? – руки у Айше тряслись, губы тоже, слова получались смазанными, нечеткими.
Джанбал распрямилась, утирая губы:
– Ничего. Я… нормально. Просто у меня это в первый раз… по-настоящему.
Айше понимающе кивнула. Девушки сидели в лодке, уносимой течением, и жались друг к другу. Чтобы хоть как-то отвлечься, принялись горестно стенать об утерянном навсегда котелке. Истерика должна была хоть как-то вырваться наружу, и это был еще не худший вариант. Вскоре лодка сотрясалась от их нервного смеха. Айше даже сочинила стихи о потерянной посуде, благо стихосложению ее обучали как следует.
Ближе к рассвету их догнал уставший, но непобежденный Пардино.
4
Правдиво сказано: зло не остается безнаказанным, во всяком случае, совсем уж. Иногда. И презренный Рустем-паша, низкой клеветой погубивший Мустафу Чистосердечного – да ниспошлет ему (не Рустему, понятно) Аллах в райских кущах тысячу пресветлых гурий, сотканный из алмазного блеска халат и саблю, кованную из солнечного света! – вызвал большое неудовольствие войска. Такое неудовольствие, которое при иных обстоятельствах может перерасти в бунт. Дабы этого не произошло, кинул султан своим воинам… – увы и трижды увы – не голову проклятого Рустема, а его должность.
Пока только ее. Но, возможно, это лишь пока.
Пребывает сейчас Рустем, да останется вовеки презренным имя его, под неявным арестом. В специально для таких дел построенной усадьбе на побережье Босфора живет он. И это такая усадьба, что не дворец, а скорее уж тюрьма.
Жена же его Михримах, дочь Роксоланы-Хюррем и только потому достойная именоваться злодейкой, не удалена из столицы и, всем известно, даже не сидит затворницей в гареме. Постоянно выезжает она то в город, то к мужу. Хлопочет о его делах.
Чтоб вы знали, правоверные, в одном из лучших кварталов Истанбула ей принадлежит особняк, да не просто богатый дом, а прямо-таки дворец. Ну, что вы хотите: султанская кровь, кто ей указ!
Он и охраняется, как дворец, – но все же проникнуть туда стороннему человеку куда легче, чем в воинский лагерь. Особенно если это не просто лагерь, а зимняя ставка султана. Та самая, под Алеппо, куда приехал шахзаде Мустафа и где нашел он свою смерть.
Когда в этой ставке находится не только сам султан, но и оба оставшихся шахзаде, сыновья роксоланки, – туда из десяти проверенных одного перепроверенного пускают. Так что сунься туда некая юная дева, задумавшая месть…
Кто знает, впрочем, какова была бы в этом случае судьба такой девы. Какие-то совсем особые виды имеет на нее Аллах. На нее – и на ее спутницу, еще более юную.
Однако в любом случае счастье для таких юниц – добраться к ставке султана и еще издали увидеть, что они опоздали. Увидеть, как на их глазах этот лагерь, целый походно-полевой город, дворец и крепость, за считаные часы прекращает существование свое. Потому что основная часть войска выступает в поход на персов, а оставшаяся вместе с шахзаде Селимом, ныне старшим престолонаследником, возвращается в столицу.
Уж с войском-то девушкам хода нет, даже переоденься они в юношей. Ни с той, ни с другой его частью.
А столица – что ж, дворец Топкапы, резиденцию султана, там охраняют точно не хуже, чем полевую султанскую ставку. Однако городская собственность его, султана, замужней дочери – это ведь скорее особняк, чем крепость.
Во всяком случае, хотелось бы так думать.
А дочь, тоже отпрыск роксоланки, для свершения мести не менее сладостная цель, чем любой из сыновей… Ведь так же, правоверные?
* * *
Ночной ветер приятно холодит разгоряченное лицо. Девочка потянулась, изогнувшись, как кошка, подобралась – и прыгнула с места на крышу башенки напротив, пониже и поменьше. Приземлилась она сперва на носки, затем на всю ступню, мягко и грациозно. Лучше бы босиком, было бы еще тише, но тонкие сафьяновые туфли тоже хороши, позволяют чувствовать каждую неровность, каждый стык между черепицами.
Чего уж обманывать саму себя: привычно ей двигаться вот так, тенью, за спинами воинов охраны, под окнами обитателей гарема, привычно и весело играть с опасностью. Даже после тех случаев, когда они с сестрой были уверены, что – все, доигрались и теперь больше никогда-никуда-ни за что…
С сестрой? Какой сестрой?! Нет же у нее сестры!
Эту манеру движения («дворцовый рыск», как они называли ее меж собой) девочки частью совсем недавно подхватили у стремительно взрослеющего Пардино, большей же частью освоили сами, давно, многие годы назад… ну несколько лет так точно. Еще в детстве они наловчились передвигаться по территории дворца бесшумно и в то же время стремительно. Секрет-то на самом деле невелик: умей в мгновение ока замирать, а в следующее – уже скользить вперед. И снова замирать. И все время прислушиваться.
Сестра столь же бесшумно спрыгивает на крышу рядышком. Глаза ее задорно блестят в лунном свете.
– Как думаешь, поймают нас когда-нибудь?
– Ни за что, – без раздумья отзывается девочка. – Нельзя поймать тень, если тень не хочет этого сама.
– А уж две тени и вовсе не остановишь! – согласно кивает сестра.
(Старшая? Младшая? Да ведь никакой нет!)
Они пробрались к противоположному краю крыши и замерли, услышав шаги и голоса в переулке рядом с домом.
– Пригнись! – шепотом приказывает сестра, для верности дернув ее за рукав. Девочка без раздумий повинуется: во время «дворцового рыска» они словно бы менялись старшинством.
(Значит, они близняшки? А сестра, которой нет и никогда не было, – младшая?)
Девочки притаились за выступом, слившись с темнотой и стараясь даже дышать как можно тише. Впрочем, нужды в этом не было: двое стражников шли, переговариваясь между собой, и наверх не смотрели вовсе. Возмутительная безалаберность, конечно.
Но, в конце концов, какой незваный гость решится глухой ночью посетить эти уголки, где ни ценностей, ни оружейных складов не водится, где не ступала нога никого из важных обитателей дворца, чью жизнь нужно хранить от покушения, и всего добра здесь – только мыши да пауки?
Так, где перебираясь с крыши на крышу, где пролезая по карнизу, где перебегая крохотный дворик, девочки добрались до Башни Лучников. Только там они наконец остановились ненадолго передохнуть.
– Хороша затея… – пробормотала она, всматриваясь в темноту над головой. Задор ее поутих за это время, а может, она просто устала сильнее младшей. Но сестра не сомневалась, что старшая не бросит ее в одиночестве. А поворчать – любимое дело, это они обе умеют!
– Полезем одна за другой. Я первая, – решает сестра, на ощупь пробуя покрытые скользким мхом камни кладки. Такое только внизу есть, мох не любит ветра и не забирается высоко. Хотя, конечно, на высоте есть свои препятствия. Тот же ветер, например…
– Переберемся через эту стену, а там и до нужного места недалеко. – Сестра оглянулась через плечо, и старшая неуверенно кивнула ей. – Что?
– Да нет, все правильно. Только… Только как же мы внутрь-то войдем? Ключей же добыть не удалось.
– Там посмотрим. – Младшая беспечно махнула рукой. – Сейчас главное – добраться благополучно, пока смена караула не началась…
И первой скользнула через стену, как маленькая юркая ящерица, – только была здесь, а уже нет.
Потом, достигнув гребня, огляделась – а вдруг все же есть кто во дворе? Но тут по ночам никого не водилось, кроме редкой и сонной стражи. А она в данный момент за четыре дворика отсюда.
– Никого. Лезь. – Младшая подала знак.
Девочка принялась взбираться наверх – не менее ловко, чем младшая. Она откуда-то знает про себя, что глаза ее по-прежнему горят озорным огнем, а выглядят они обе сущими мальчишками.
– Немного осталось, – улыбнулась сестра.
(Да что за напасть! Ведь нет у тебя никакой сестры, Разия там ее звать или Орыся… Ты, Михримах, – единственная дочь султана и его супруги Хюррем-хасеки… Которая недавно сказала тебе, пристально глядя в глаза: «Запомни еще раз: никакой близняшки никогда не существовало!»)
Площадка перед башней казалась пустынной и темной.
Девочка мягко спрыгнула на землю, обогнала младшую сестру и бесстрашно зашагала через открытое пространство. Теперь она держалась впереди.
Здесь им было не спрятаться, не скрыться. Если вдруг невовремя случится обход или бдительного стражника принесет шайтан, их заметят. Обязательно заметят. А значит, нужно, чтобы хотя бы не заподозрили лишнего: эка невидаль – двое «цветков», юных евнухов, по дворцу шастают, пускай даже в неурочное время.
Стражники у дверей стояли, конечно. Пара. Они, как и давешние, о чем-то переговаривались, по сторонам не смотрели. Тот, что слева, почесал в затылке и зевнул.
Кутюфанэ. Дом запретных книг. Самое бесполезное место во дворце, которое охраняют лишь потому, что давно, при прошлом султане или даже ранее, был отдан приказ поставить стражу у дверей этого книгохранилища, тогда еще нового, – и с той поры никому не пришло в голову этот приказ отменить.
Хорошо, что в башню и днем-то через дверь никто не ходит, подумала девочка. Вот охрана и расслабилась. Откуда стражникам знать, что две отчаянные девчонки-сорвиголовы полезут сюда ночью, причем через стену?
А сорвиголовы тем временем, крадучись, обошли площадку – не так она была и велика – и, поочередно выглядывая из-за каменного фонтана, дождались, когда явилась смена.
– Вот теперь и наш черед, – горячо зашептала младшая.
– Уверена?
– Еще бы. Те, что стояли здесь полночи, уже никуда и не посмотрят, их срок вышел. А у тех, кто на смену пришел, глаза еще не привыкли к темноте. Никто нас не заметит, не бойся!
Девочка неуверенно кивнула.
– Бежим! – скомандовала младшая. И обе девочки рванулись с места.
Так, под покровом ночи и при свете двух ярких факелов они добрались до самой стены башни. Свет ведь обманчив: слепит того, кто рядом, и защищает того, кто поодаль.
Девочка вдруг поймала себя на мысли, что неосознанно следует урокам Доку.
(Доку-ага, их наставник… Вот он действительно был. И младшая сестра, которой не было, всегда ходила у него в любимицах. Никогда она ей этого не простит!)
Старый лаз они отыскали прошлым летом, необычайно жарким и сухим. Солнце палило, как огонь геенны, девочки безвылазно сидели в покоях, облаченные в легчайшие одежды или вообще без них, нежились в бассейне под сенью парковой прохлады. И, отдав должное прохладной тени и бассейну, заскучали смертельно.
В тот год они обыскали дворец снизу доверху, стремясь узнать каждый его камень, заглянуть в каждую трещину. Лаз в Кутюфанэ, старое книгохранилище, выглядел древним и пыльным, им наверняка давно уже не пользовались. Следы ног оставляли в пыли чудныме отпечатки.
Тогда девочкам показалось интересным прежде всего это. Начала-то младшая (Не было ее! Не было!), но потом решила, что когда-нибудь старшая тоже увидит эти узоры. А позже жара спала, скука отступила и решение это забылось.
Зато пригодилось теперь.
В ночной тьме не было видно ни следов, ни ступенек, но младшая, полагаясь на память тела и осторожно касаясь руками старых камней, ощупью проследовала вперед. С них клочьями облезала паутина, пыль забивалась в нос, и очень сильно хотелось чихнуть, но нельзя, пока еще они не очень далеко отошли…
– Апчхи! – оглушительно выдала старшая и тут же испуганно зажала рот рукой.
Девочки вжались в стенку, ожидая, что вот-вот послышатся шаги и выступит из-за угла грозный стражник, чтобы проверить, кто это шастает ночами в потаенный схрон?! Но никто не появился. Выждав для верности еще полторы молитвы (утренние – самые короткие), они двинулись дальше, стараясь ступать как можно бесшумнее. Камень был повсюду, приятно прохладный в эту жаркую ночь, и она порадовалась, что настил под ногами не деревянный, такой за много лет небрежения должен был изрядно подпортиться дождями, а потому неминуемо бы скрипнул под неверным шагом.
