Текст книги "Грешники и святые"

Автор книги: Эмилия Остен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8 Margaritas ante porcos[13]13
  Бисер перед свиньями (лат.)


[Закрыть]

Особняк виконта де Мальмера – один из самых богатых в городе, хотя богатство прячется в основном внутри; единственная причина, почему нельзя повесить его на фасад, состоит в том, что ушлые парижские воры способны украсть и колонны, и статуи, если только решат, что смогут их выгодно продать. Так что снаружи все скромно, а вот внутри – тепло золота, прохлада серебра, дорогие ткани и откормленные лица слуг. И свечи, свечи, свечи, все так сияет, что глазам больно.

Я привыкла к существованию в полутьме будней, к размеренности жизни, к своим небольшим убежищам. Мне нравится не бежать по жизни, но плыть вместе с ней; здесь же, в бальных залах, мгновения сгорают, словно фениксы, и от пепла першит в горле. Большинство людей, что сейчас танцуют, смеются, кривляются вокруг меня, сжигают свою жизнь, не задумываясь. Этой легкости так упоительно поддаться, безмыслие затягивает, карнавал счастья манит, только зазеваешься – навеки останешься в этой пляске.

На мне костюм Коломбины – пышная юбка сливового цвета, расшитый цветами лиф и не полагающаяся ко всему этому маска, но лицо мне просто необходимо закрыть. В прорези я вижу, как кружатся Робен и Марьон [14]14
  «Игра о Робене и Марьон» – первая нерелигиозная пьеса европейского театра, авторства Адама де ла Аля. Ее основные персонажи – пастушка Марьон и ее возлюбленный, крестьянин Робен.


[Закрыть], хохочет Минерва, кривляется площадной шут – бубенчики звенят, колпак съехал на затылок. Аполлон стоит, гордо выпятив живот, рядом с ним застыла Роскошь; Арлекин, весь в ромбах, кокетничает с золотоволосой нимфой. Праздник, радость, волшебство, и все это – в метании лент, вседозволенности взглядов, кротком наклоне головы бородатого волхва.

Я уже станцевала с моим женихом, нынче облаченным в костюм испанского гранда, и еще с кем-то в золотом камзоле, и с одышливым Дионисом. Теперь мы с виконтом стояли у стены, на которой колыхалось изумительное вышитое полотнище с гербом рода де Мальмер, пили вино и беседовали о мелочах.

Мой жених весьма искусен в ведении бесед, так что я не скучала ни минуты. Я в его обществе вообще никогда не скучаю: каждый миг приближает меня к замужеству, и я жду этого не дождусь. Виконт, кажется, видит во мне это нетерпение, эту нескрываемую тягу, иначе отчего бы он так нежно смотрел на меня, отчего бы целовал мои пальцы дольше, чем то, допускают приличия? Люби меня, люби, заклинаю я его. Люби меня сильно, увлекись мною, пропади во мне, тянись и дотягивайся. Так нужно. Так хочет Бог.

– Вы поедете на охоту, что устраивает его величество в следующий понедельник?

– Ах, нет, Бенуа. – Когда мы с ним остаемся вдвоем, то называем друг друга по имени. – Вы же знаете, я не люблю это бессмысленное убийство животных. Еще лишусь чувств да упаду с лошади, вот что вы тогда станете делать?

– О, я донесу вас на руках до дому.

– До кареты практичнее.

Виконт рассмеялся и придвинулся ближе ко мне.

– Вы так молоды, Мари, а романтики в вас почти нет, отчего же?

– Романтика – удел тех, кто не знает, чего хочет, – тихо произнесла я, глядя ему в глаза. – Мои желания вполне определенны.

– Интересно, говорите ли вы о том, о чем подумал я?

Его пальцы погладили мой локоть, я не отстранилась.

– Вполне возможно, Бенуа. Скорее всего, так и есть.

– Дождаться не могу! – вздохнул он. – Вначале я считал, что это просто выгодная партия, да и наследника пора бы заиметь; но когда вы возникли в моей жизни, Мари, вместе с вами возникла тайна. Вы полны этой тайной до краев, вы каждый раз меня удивляете. Что еще нужно в супружестве? Думаю, наш брак станет счастливым.

– Не сомневаюсь в этом, дорогой Бенуа, – сказала я ласково.

– Ничего, скоро уже, скоро, – пробормотал он, все еще поглаживая мою руку. – Как жаль, что я не встретил вас раньше, мы могли бы провести вместе больше счастливых лет.

– Вы вовсе не стары, Бенуа. Мы проведем вместе столько, сколько отмерит нам Господь.

– Ах, не надо о Боге, – виконт скривился. – Не сегодня. Ваш новый священник совсем замучил вас молитвами?

– С чего это вы вспомнили отца де Шато?

– Он мне не понравился.

Еще бы. Кому понравится, когда ты испугался скорпиона, а другой его хладнокровно убил.

– Отец де Шато – неплохой человек, – задумчиво произнесла я. – Немного странный, конечно, однако он всю жизнь провел в провинции, еще не привык к парижским нравам. Не знаю, зачем он приехал сюда, непохоже, будто он жаждет сделать карьеру.

– О, дорогая, этого многие жаждут, только не показывают. Не говорил ли он с вами о том, чтобы пригреть его в этом доме после нашей свадьбы?

Стрела вонзилась точно в середину мишени и завибрировала.

– Нет, – почему-то солгала я.

– Ну, так заговорит. Или попросит графа де Солари рекомендовать его кому-нибудь. Так и делаются карьеры клириков: вчера он приехал из какого-нибудь Арля, где прозябал на задворках окраинной церквушки, сегодня же целует руку его величеству и отъел большое брюхо. Все решает предприимчивость, оборотистость и наглость вкупе с умением лгать; всего этого не занимать церковникам.

Я молчала.

– Да Бог с ним, с вашим священником, – спохватился виконт. – Вы так прекрасны сегодня, Мари, может, еще раз станцуем?

– Немного позже, если вы не против. Я хотела бы передохнуть.

– Тогда я оставлю вас на минуту, вот барон де Квизак приехал, надобно с ним поздороваться. Не заскучаете?

– Это ваш дом, Бенуа. Мне здесь не может быть скучно.

Он улыбнулся мне из-под затейливо вышитой маски, поцеловал руку и направился к новому гостю – спина прямая, колышется короткий бархатный плащ. Я смотрела, как идет от меня мой жених, и мысленно повторяла: скоро, скоро, скоро.

И все же его упоминание об отце Реми встревожило меня. Что принес всем нам этот непонятный священник, чего он от нас хочет? Почему мои мысли постоянно возвращаются к нему, отвлекая от цели, заставляя метаться и не спать по ночам? Что мне этот человек? Считанные дни отделяют меня от счастья всей моей жизни, я дождалась, я дожила и скоро буду если не свободна, то довольна. Почему, когда он касается меня – редко и скупо, – кожу словно стягивает, а в животе горячо? И желание одно – отступить, вжаться в стену, стать стеной, лишь бы он прошел мимо.

Лишь бы прошел мимо, иначе я за себя не отвечаю.

Я залпом допила вино, внимательный слуга тут же поднес мне следующий бокал – расцветший хрустальный тюльпан, окрашенный плескавшейся в нем жидкостью. Бургундское, пино нуар, дитя золотых виноградников.

Голова немного кружилась.

Я села в кресло, стоявшее в нише, поставила бокал на низкий столик рядом, подперла щеку кулаком, ощущая шелковую мягкость маски. Карнавал выл, пел, плясал под бодрую скрипку и вздохи флейты, мелькали краски, свечи плавали в восковых озерцах.

– Коломбина одна?

Я не заметила, как он подошел ко мне. Он – Доктор Грациано[15]15
  Как и Коломбина, персонаж итальянской комедии дель арте.


[Закрыть], весь в черном: длинная мантия, куртка и короткие штаны, гладкие чулки, туфли с гротескными бантами; и пятна белого: манжеты, воротник и платок, заткнутый за пояс. Только природного или накладного живота нет, вопреки правилам: Доктор худ, даже тощ, черная маска с большим носом – оскорбление твердому подбородку.

– Комедианты разбрелись, – сказала я, – почему бы Коломбине и не поскучать немного?

– Танец? – он протянул мне руку в черной перчатке. – Следующей обещали дать гальярду, нам с вами стыдно ее не станцевать.

– Мой жених, он сейчас вернется, и я обещала ему…

– Ну не гальярду же! Идемте, прекрасная Коломбина, идемте, повеселимся.

Я протянула ему руку, он поднял меня из кресла и повел – красиво, уверенно. Кто-то из заядлых танцоров, надо полагать, завсегдатай балов и вечеринок, кавалер что надо, дамский угодник, а может, и дуэлянт. Тут полно таких. Виконт де Мальмер сгинул где-то в толпе, вино слилось с моею кровью, почему бы и не сплясать гальярду – танец родной для наших с Доктором персонажей, легкий и знойный, словно солнце далекой Италии.

И мы вышли в толпу жаждущих пляски, и музыка взяла нас и закружила, Доктор, смеясь, показывал мне белые зубы. Он танцевал хорошо, очень хорошо, и черная мантия взмывала и опадала, и это мне напомнило что-то… что? Я снова присмотрелась к подбородку, к улыбке, к раскованным движениям его рук.

Нет, не может быть.

Бред же.

И я подпрыгивала и кружилась, а сама думала: правда или нет, он или не он?

Танец закончился, Доктор глубоко поклонился мне.

– Вы прекрасны, моя Коломбина. Будьте моей, раз уж Арлекин за вами не пришел?

– Слишком уж быстро, Грациано! – я приглядывалась и прислушивалась, пытаясь понять, верна ли моя догадка. – Впрочем, отчего бы не подразнить Арлекина? Может, он скорее вспомнит о своей любви ко мне. Прогуляйтесь, со мной на балкон.

Балкон, увитый плющом, тянулся ; по всей длине зала, туда выходили подышать свежим воздухом нетрезвые гости и влюбленные парочки.

– Там, снаружи, дождь, – предупредил меня Доктор.

– Вот и хорошо.

Про себя я подумала, что дождь – гарантия, что на балконе никого нет.

– Как пожелаете, Коломбина.

Он подал мне руку и пошел туда, куда я указала, невозмутимый слуга распахнул перед нами дверь в осеннюю темноту.

Вдоль перил горело несколько факелов на высоких подставках, пламя шипело, когда на него попадали капли. Дождь сыпался мелкий, невесомый и благодаря выступу под окнами следующего этажа на балкон почти не залетал. Я выпустила руку Доктора и направилась в дальний угол, где было потемнее и плющ, изрядно уже подмороженный, рос особенно густо. Грациано шел за мной, стуча сапогами, под балконом веселились слуги – эти окна особняка выходили во внутренний двор, за которым располагались подсобные помещения.

Я остановилась и повернулась к Доктору. Его масочный нос напоминал клюв; я потянулась, ухватилась за этот нос и сняла с него маску.

– Так не годится, – огорчился отец Реми.

– Вы с ума сошли? – спросила я.

Мы стояли друг напротив друга, напряженные, как две изготовившиеся к битве кошки, отец Реми молчал.

– Вы пьяны? – продолжила я, кладя маску на широкие перила. – Да что на вас нашло, черт побери? Как вы тут оказались?

– Приехал вместе с вашей мачехой.

Мачеха задержалась и отправилась на маскарад уже после того, как я покинула дом, а священник, значит, с нею напросился.

– Она вас взяла с собою в таком виде?!

– Неплохой костюмчик, верно? – он ухмыльнулся, как истинный фигляр. – Нет, ехал сюда я в благочестивой сутане. Но в особняке его светлости все для дорогих гостей – мне удалось переодеться и на время из сутаны сбежать.

Отец Реми сделал шаг ко мне, теперь нас разделяло несколько дюймов свободного пространства – как раз для моих юбок.

– Помните, вы говорили о том, что мне никуда из нее не деться? В общем-то, вы правы, Маргарита. Но иногда, очень редко, я могу про нее позабыть. Как сегодня, например.

– Вы сумасшедший, – сказала я, глядя на него во все глаза.

Он протянул руку и взял меня за подбородок своими обтянутыми шелком пальцами, и даже через ткань меня обожгло.

– Да? – немного удивленно сказал отец Реми. – Так вы считаете меня безумным? Только потому, что иногда я имею честь казаться не тем, кто я есть? Да кому бы говорить, дочь моя Мари-Маргарита.

– Не дочь я вам никакая; вы ничтожный шут, комедиант, выскочка, вы сейчас Доктор Грациано, так я вас и буду звать. Вот она, ваша истинная сущность, да, отец Реми?

Я дернула головой, высвобождаясь; он отпустил. Каков контраст между тем священником, что отказывал даже в поощрительной улыбке моей мачехе, и тем, что стоит теперь передо мной!

– Вы прогнили изнутри насквозь, обманываете всех нас показным благочестием, а сами источены червями грехов. Ткнуть вас посильнее – и рассыплетесь, словно трухлявое бревно. Так, да?

– Маргарита, – кротко сказал он и взял меня за плечи, – хватит.

И я замолчала и обмякла в его руках.

– Я говорил вам, что беспокоюсь о вас, говорил о плохих предчувствиях. Что-то нехорошее грядет, я ощущаю это, меня не обманывает мой нюх – сколько раз я в этом уже убеждался! Дочь моя, вы так молоды, так мало еще знаете жизнь, а я пожил на свете и видывал всякое. Лучше уж я запятнаю себя ношением шутовского костюма, провинюсь один раз перед Господом, чем провинюсь вдвойне и допущу, чтобы с вами что-то случилось.

Так звучали его привычные речи, и с каждым словом я успокаивалась. Все правильно: отец Реми – не зло, он хочет только добра, с самого начала хотел. Добра, конечно, своеобразного, в его понимании, но вряд ли он желал разыграть меня, или оскорбить, или надменно посмеяться.

– Ладно, – сказала я, чувствуя, как из его рук струится в меня тепло, – ладно, я вам верю.

Он меня обнял.

Я прижалась щекой к белому воротнику, пропитанному его, отца Реми, особенным запахом, оказавшимся таким приятным для меня.

– Милая, милая Маргарита, – тихо сказал святой отец, – как же вы молоды еще, как порывисты. Я вижу, что вам страшно, не бойтесь. Все, чего вы боитесь, минует, оставив о себе только память, а ваше счастье найдет вас. Все эти люди там, в зале, вряд ли способны понять вас, вас, жемчужину, брошенную перед свиньями. Не слушайте их, не смотрите на них, не поддавайтесь их чарам. Подумайте, кого вы любите и чего истинно хотите. Так редко среди людей встречается столь светлая душа, как ваша. Не натворите глупостей, я очень вас прошу.

То, что этот по-прежнему не слишком знакомый мне человек так хорошо видел меня, приносило страх – но другой, не тот, о котором он говорил. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула запах отца Реми, в голове стало пусто и звонко, ладони взметнулись, прикасаясь к нему, пальцы легли на его грудь, и под ними забилось, застонало сердце.

– Вы, кажется, святой, отец Реми, – пробормотала я.

– Вы просто плохо меня знаете.

Хлопнула дверь, послышались мужские голоса. Мы отпрянули друг от друга, я поспешно схватила маску и протянула ему.

– Наденьте. Вас не должны узнать, иначе будет скандал.

Мужчин было двое, они хохотали, но, заметив нас, притормозили. Отец Реми закрыл лицо маской и повернулся к незваным гостям, остановившимся в паре шагов от нас.

– Господа, вам что-то нужно?

– Вам никто не говорил, что нехорошо уединяться с дамой в такую погоду на балконе, месье? – голос того, кто повыше, звучал весьма нетвердо.

Судя по всему, оба были нетрезвы, их маски-домино скрывали лица.

– Шли бы вы мимо, – сказал отец Реми таким голосом, какого я у него ни разу не слышала.

Все в этом голосе было: и аристократическая лень, и нежелание возиться с дерзкими, и сознание собственной силы. Ничего общего с приятным говорком священника из Прованса.

– Не вам указывать, где нам ходить! – сказал второй. – Да вы тут даму мучаете. Не годится так поступать, сударь, не годится!

– Дама не жалуется, – сказала я. Пора было прекращать эту бессмысленную болтовню. – Идемте в зал, Доктор.

– Идемте, Коломбина, – он подал мне руку.

Мужчины посторонились, однако, когда мы с отцом Реми проходили мимо, высокий схватил меня за локоть. Я дернулась, высвобождаясь, а мой Доктор развернулся и взял нахала за горло прежде, чем мы все успели сообразить, что произошло. Локоть освободился как по волшебству.

– Сударь, – вкрадчиво сказал отец Реми, который недавно сообщал моему отцу, что его учили не драться, а убивать, – нехорошо приставать к даме.

– Сударь! – второй, оставшийся на свободе, приставил к горлу священника кинжал. – Не обижайте моего друга.

Так же, как тогда, в переулке, я не поняла, как все произошло. Отец Реми двинулся, клинок звякнул о мраморный пол, а нахал взвыл и прижал к груди вывихнутое запястье. Пальцы священника разжались, он отпустил того, которого держал за горло, и отступил.

– Надеюсь, наши разногласия улажены, господа?

– Вовсе нет! – высокий содрал с руки печатку и швырнул в лицо отцу Реми. Перчатка стукнулась о нос Доктора и свалилась священнику под ноги. – Завтра мы сможем разрешить наши противоречия в более подобающей обстановке.

– О Боже, – устало сказал отец Реми. – Вы хотя бы понимаете, из-за чего собираетесь драться?

– Господа, – сказала я, – перестаньте.

Но меня не слушали.

– Вы нас оскорбили! – каркнул тот, с вывихнутым запястьем.

– А вы оскорбили меня. И мою даму. Мы квиты, не так ли?

– Нет, – высокий надвинулся на него. – Мое имя…

– Тшш, – отец Реми прижал палец к губам. – Положение, надо сказать, весьма неловкое. Опять же маскарад, давайте обойдемся без имен, – он наклонился и поднял перчатку. – Хорошо, если вы так желаете…

– Нет, – сказала я, – нет, не надо.

И опять никто не услышал.

– Завтра, – продолжал высокий. – В восемь утра, в Клиши-ла-Гаренн. У новой церкви повернете направо и поедете до конца, там и встретимся.

– Шпаги. До первой крови. И все в масках. Без имен.

Отец Реми сунул перчатку за пояс, рядом с белым докторским платком, повернулся и как ни в чем не бывало вновь предложил мне руку:

– Идемте теперь, прекрасная Коломбина.

Я едва могла идти: задыхалась от ярости. Мы вплыли в огромный танцующий зал, и мне немедленно сделалось тесно, будто слишком сильно затянули корсет, отец Реми вел меня сквозь толпу.

– Вы точно безумец, – сказала я, когда смогла говорить, – вы понимаете, что делаете?

– Конечно, – обронил он весьма равнодушно. – Мне нужна практика, а юнцам – взбучка. Не бойтесь, дочь моя Мари-Маргарита, ничего не случится ни со мною, ни с ними. Самое страшное, мы получим по паре царапин и разойдемся, довольные друг другом. Я вернусь раньше, чем вы выйдете к завтраку.

– Я поеду с вами.

Он приостановился и огляделся, никто не обращал на нас внимания. Мы стояли в конце зала, и отец Реми оттеснил меня вбок, в полутемную занавешенную нишу, так, что я прижалась спиной к портьере. Сам он уперся кулаком в стену над моей головой, а своим ненастоящим носом едва не коснулся моего.

– Не вздумайте! – прошипел он из-под маски. – Черт вас побери, Маргарита! Да поймите вы наконец, никакая опасность мне не угрожает, и что вам до опасности, даже если угрожала бы? У вас такое доброе сердце? Вы переживаете за чужого человека?

– Во-первых, – сказала я, сглотнув, – вы мне не чужой. Во-вторых, святой отец, вы правда только что сказали «черт побери»?!

– Гм, – он смутился, кажется. – Маскарадный костюм плохо на меня влияет. Все равно епитимью накладывать, так что присовокуплю.

– Нашли из-за кого драться к тому же. Из-за меня!

– А чем вы плохи, чтобы за вас драться? – удивился он.

– Да бросьте, – сказала я с презрением, – что вы притворяетесь? Вам, между прочим, грешно лгать. Драться хорошо за красивых герцогинь, за благосклонность королевы, за ярких дам. Но за меня – это же смешно!

– Вы что же, считаете себя некрасивой? – медленно спросил отец Реми.

Я видела его глаза в прорезях маски – внимательные, холодные глаза.

– А у нас исповедь?.. Нет, некрасивой не считаю. Но я не та женщина, из-за которой мужчины теряют голову.

– Дочь моя Мари-Маргарита, – сказал он вкрадчиво, и от этого «дочь моя» у меня аж скулы свело, – взгляните в зеркало.

– Вы, кажется, уже давали мне этот совет.

Он сдернул с головы маску Доктора и уставился на меня, словно обжег.

– Вот и еще раз взгляните.

– Пустите, – я попыталась уйти.

– Стоп, – он без труда удержал меня. И опять это был другой отец Реми, совершенно мне незнакомый. – Стойте и смотрите, как я вам сказал, а я буду говорить.

Я, задыхаясь от вспыхнувшей к нему ненависти и непонятного жгучего чувства, посмотрела ему в лицо. За его спиной все еще текли краски бала, шум лез в уши, но через мгновение я не слышала уже ничего, кроме тихого голоса священника в костюме паяца.

– Вы, Маргарита, словно сосуд, в котором горит свеча. Вы так же красивы, как умны, а умны не меньше, чем красивы, – он поднял руку и коснулся указательным пальцем моей щеки. – Ваша кожа сияет, глаза полны тайн и обещаний, губы же… – палец задел мою нижнюю губу, – они словно лепестки роз, так же нежны. Тот, кто узнает вас по-настоящему, станет вашим пленником навеки, а те, кто не видят, просто не имеют глаз.

Его лицо надвигалось, закрывало собою мир: то ли я тянулась к нему, то ли он ко мне, однако его дыхание тлело на моих губах, его тепло смешивалось с моим теплом, и, кажется, мое сердце начинало слышать его сердце.

– Такие слова, – прошептала я, – не говорят священники.

– Но, дочь моя, – выдохнул он почти мне в губы, – вы же просили вам не лгать.

И на краткий миг – большего мне не было отмерено – я увидела в его лице ту самую красоту, о которой он говорил. Мою красоту. Он отразил меня, как зеркало, снова, он взял мою душу в горсть. И, не в силах вынести этого, я закрыла глаза, зная, что должно последовать, и желая этого больше всего на свете.

Ничего не случилось.

Глаза пришлось открыть.

Отодвинувшись, отец Реми как ни в чем не бывало надел маску и улыбнулся мне из-под торчащего носа.

– Еще один танец, прекрасная Коломбина? Не отказывайте, уважьте старика Грациано!

– У меня голова кружится, – сказала я чистую правду.

– Тогда я просто провожу вас к вашему жениху и, пожалуй, буду заканчивать с маскарадом.

– Пожалуйста, отец Реми. Будут неприятности, если вас узнают.

– Надеюсь их избежать. Обопритесь на мою руку. Вот так, хорошо.

Он аккуратно вывел меня из ниши в хохочущий зал и вел мимо запрокинутых лиц, мимо скрещенных взглядов, протянутых рук и пропотевших тел. И в этом путешествии, в плавном шаге отца Реми мне чудилась музыка. Не пение церковного органа, нет, – вольта.

Виконта мы отыскали довольно скоро. Он стоял и беседовал с двумя дамами в масках, при виде меня шагнул вперед, быстро и радостно. Отец Реми выпустил мою руку и поклонился хозяину дома.

– Возвращаю вам прекрасную Коломбину, виконт. Простите, что так надолго украл ее у вас.

– Ничего, ничего, Доктор, – виконт пытался понять, кто скрывается под маской, и не угадывал, я смертельно боялась, что он догадается сейчас.

– Мне хотелось бы немного отдохнуть, Бенуа, – пропела я милым голоском, слыша который мужчины обычно не могут отказать. – Мы можем пойти в гостиную? А затем я подарю вам танец, и не один.

– О, разумеется, – виконт подал мне руку.

Отец Реми поклонился снова и исчез в толпе.

– Кто этот Доктор? – спросил мой жених.

– Не знаю, – сказала я как можно равнодушнее. – Просто какой-то дворянин, и все. У вас есть бисквиты, Бенуа? Ужасно хочется бисквитов.

– В моем доме есть все, что вы пожелаете, дорогая.

Мы не успели уйти далеко: наперерез виконту бросился слуга с перекошенным от волнения лицом, и я тут же, сбившись с легкого шага, поняла: вот они, те неприятности, которые предчувствовал отец Реми.

– Ваша светлость! Ваша светлость, пожар!

– Не ори, идиот! – виконт сгреб слугу за воротник, разом растеряв всю свою вальяжность. – Где горит, что?

– Часовня, – выдохнул полузадушенный слуга, – часовня горит…

– Прошу прощения, Мари, – не дожидаясь моего ответа, виконт двинулся прочь, волоча за собой слугу.

Я подобрала юбку и заторопилась следом, и тут меня бесцеремонно ухватили за локоть – в который раз за вечер.

– Нечего вам там делать.

– Отпустите меня! – я вырвалась из рук отца Реми. – Хватит уже!

И побежала следом за женихом. Где находится часовня, я знаю: Бенуа показывал мне дом, и не раз. Ведь я должна войти сюда хозяйкой, а потому неторопливо изучала коридоры, комнаты, лестницы. И сейчас бежала, не сомневаясь, чувствуя за спиной тяжелый топот – священник, как видно, решил не отставать.

Двери в маленькую домашнюю капеллу были распахнуты, оттуда несло сухим жаром. Я остановилась, ухватившись за створку, и шагнула внутрь, отец Реми сгреб меня, не давая идти дальше.

Виконт и слуга стояли неподалеку от нас, замершие в ужасе. И было от чего.

Пылал алтарь, пылала стена над ним, и огонь танцевал вокруг огромного распятия. Эту семейную реликвию привез из крестового похода дальний предок виконта де Мальмера; с тех пор она украшала домашнюю часовню – крест высотой в сажень, красного дерева, с инкрустацией золотом, с гладким золотым Христом. Огонь вился, подкрадывался к нему и все никак не мог подобраться, хотя вокруг уже все пылало.

Но не это оказалось самым страшным.

С тернового венца Христа падали крупные алые капли. Лицо Иисуса было залито кровью.