Текст книги "Еда (СИ)"

Автор книги: Эмилия Галаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

   А потом приехал в гости дядя и привез семгу. Соленую семгу. О, это была рыба для избранных! Рыба для аристократов!

   Количество известной мне рыбы возрастало – и система пришла в полную негодность, а потом и вовсе была осмеяна и забыта.

   Как-то раз, когда я жила в общаге, я купила мороженую путасу.

   Стою на кухне, жарю.

   Подходит какой-то парень, лохматый, тощий, с серьгой в носу.

   – Что жаришь? – спрашивает.

   – Рыбу путасу.

   – О, моя мама говорит, что это рыба для кошек. Дашь кусочек!

   – Для кошек и студентов, – поправляю его я. – Бери, угощайся!

   Он съел кусочек.

   – Я ее в муке и соли обваляла. Но боюсь, что вышло слишком солоно.

   – Нет, нормально, – сказал парень. – Слушай, у нас по блоку сосед, китаец, что-то сидит второй день зубрит, ничего не ест, видать, к экзамену готовится. Можно я еще кусочек для него возьму?

   – Бери, – говорю, – хоть два. Рыба дешевая, да и для голодного китайца мне не жалко.

   Парень сгонял за блюдцем и взял у меня несколько кусочков рыбы.

   Минут через пять вернулся.

   – Спасибо. Китаец сказал, что очень вкусно. Не солоно.

   – Ну, значит, это рыба для кошек, студентов и китайцев, – заключила я.

   Странная система, но хоть какая-то.

   Грейпфрут

   Бывает так: думаешь, что ты обречен на унылое существование и ничто не может изменить ход событий.

   И тут – бах! – что-то происходит, совершенное неожиданное – что-то, о чем ты и мечтать не смела.

   Например, ты в детсаду. И неуклонно близится ненавистный тихий час, он неизбежнее смерти – потому что в детском саду ты еще веришь в то, что, пока ты состаришься, изобретут таблетку от смерти. Но вот таблетку от тихого часа изобрести точно не сумеют. Он неминуемо приближается и дышит тебе в лицо тоскливым запахом постельного белья.

   И тут воспитательница говорит тебе:

   – О, Галаганова! Пошли-ка ты со мной! Там, на Победе, грейпфруты дают. Будешь мне вместо дочки. Ну и угощу тебя, конечно.

   Одела меня в пальтишко, взяла за руку и повела.

   А я и не знала, что это такое – «грейфрукты». Да и мне было все равно, главное – тихий час клацнул зубами возле моего носа и убрался несолоно хлебавши!

   И вот мы добрались до магазина. Там была не просто толчея – дичайшая давка, и очень скоро я оказалась зажата между нескольких задниц, а перед самым моим носом болталась жалкого вида пустая авоська. И тут-то я поняла, как влипла. Целый час валяться в кровати, оказывается, было не таким уж плохим занятием в сравнении с часовым стоянием в очереди, которая постоянно волновалась, как море в игре... В какой-то момент воспитательница разжала руку и людской поток отнес меня куда-то в сторону, я потерялась, но даже не заметила этого, вокруг были те же самые пальто, плащи, куртки, сумки... Вдруг резким движением меня снова хватают за руку, тащат куда-то, и вот уже мы у самого прилавка, но я слишком маленькая, чтобы увидеть, что там, вверху, я слышу лишь голос воспитательницы:

   – На меня и на девочку!

   А потом меня снова хватают за руку и ведут куда-то в сторону.

   Уже на улице – слишком измученная, чтоб чувствовать счастье, я вижу перед собой тетку, несущую в авоське – вот это да! – огромные, просто гигантские апельсины!

   – Ух ты!!!

   – Не показывай пальцем. Мама за тобой придет, я ей твою долю и отдам.

   Потом, вечером, я видела, как воспитательница передала маме три больших оранжевых шара. Я смотрела на них и не верила: как апельсины могут быть такими огромными?

   – Это не апельсины, а грейпфруты, – сказала мама.

   – А что значит: «грейфрукты»?

   – Ну такие большие апельсины. И немножко другие по вкусу.

   Немножко другие? Немножко?!! Да они же горькие! Как апельсины – только большие и горькие! Большие. И горькие. Какой в этом смысл, а?

   Промучившись немного со зловредными фруктами, я отправилась спать.

   Мама ворчала:

   – Глупый ребенок! Это же витамины!

   «Витамины – это такие маленькие желтые шарики в бутылочке из коричневого стекла, – подумала я, засыпая. – Их можно есть, они не горькие, не то что эти грейфрукты. И кого они греют? Только что оранжевые, а так это название больше апельсинам подходит. Апельсины – греют, хотя называются совсем непонятно. Почему одни вещи называются понятно, а другие – нет?»

   В сущности, это был не такой уж плохой день. Я спала, мне что-то снилось, время вращало землю, на кухне мама, отец и бабушка ели грейпфруты.

   Потом я выросла, были школа и институт, и много всякого разного, и я теперь мечтаю о тихом часе, не боюсь очередей и уже не надеюсь, что кто-то изобретет таблетку от горечи жизни.

   Апельсин

   Ранняя весна – та еще истеричка, все психует, дура, ветром по морде хлещет. А еще – неряха, вон развела грязищу, у меня на каждом ботинке по тонне налипло, даже идти тяжело. Впрочем, все я вру. Идти тяжело, потому что идти не хочется. Но надо. К стоматологу. Эх.

   Зуб болел уже неделю. То тихо скулил, то громко завывал. Надо было что-то делать. Откуда-то взять денег на стоматолога. Я была иностранкой без регистрации, не имеющей права на бесплатную медицину. Обезболивающее, которое я купила едва ли не на последние деньги, на третий день перестало действовать.

   А тут еще день рождения дяди нарисовался. Кроме дяди, у меня в этом городе никого. Надо идти. Тем более подарок заранее заготовлен. Ну и потом – может, отвлекусь как-то.

   (На самом деле я шла с тайной мыслью улучить момент и занять денег, но не очень-то хотела признаваться в этом самой себе. Нечего сказать: хороша родственница, пришла, вручила подарок за три копейки и попросила в долг три тысячи! Я не очень-то хорошо знала дядю, а с теткой вообще была едва знакома, а потому тушевалась в их присутствии. Но больше обратиться было не к кому...)

   Как назло, именно в тот день зуб так наяривал, что приходилось сдерживаться, чтобы тихонько не застонать. А на столе... На столе рядком стояли блюда. Запеченная баранья нога. Салат с копченой рыбой. Белые грибы, жаренные с луком и сметаной. Бутерброды с красной икрой. А я не могла и рта открыть. Челюсти сжались сами собой – очевидно, зуб решил во что бы то не стало провести этот день в праздности.

   – Люда, почему не ешь? – спросила меня тетушка. В честь дня рождения супруга она взбила свои обесцвеченные волосы в огромное желтое облако. На ней было небесного цвета платье, глаза подведены голубым, а в ушах – серьги из бирюзы. – Попробуй хотя бы вот этот салатик. Весенний.

   Она положила мне в тарелку несколько ложек салата из зеленого лука и яйца.

   Я поковырялась в салате вилкой, но так и не смогла открыть рта.

   – Ну, за именинника! – послышалось над моим ухом, и все принялись чокаться.

   Кое-как разлепив губы, я влила в себя пару капель водки. Она ударила в голову так, что на глазах показались слезы.

   – Как мне нравится этот салат рыбный! – сказала одна из гостий, дама с двумя подбородками и пышной прической. – Одну ложечку съедаешь и думаешь: к черту диету!

   – Моя бы жена так готовила – не развелся бы, – бросил какой-то мужчина с мощно нависшими над глазами бровями.

   – Грибочки, грибочки берите! – щебетала маленькая старушка, мать тетушки. – Сами собирали. У нас на даче, в Псковской области.

   – А наливочку я настаивал... – гудел отец тетушки. – На рябине... Легко пьется, но пробирает...

   – Мясо очень хорошо получилось, – отметил дядя. Он был довольно тощ, но поесть очень любил. – Мягкое, отличное жуется!

   «Слышишь, слышишь, что он сказал?! Отлично жуется!» – но мои просьбы к самой себе не возымели действия. Рот не открывался. Зуб лютовал.

   Я смотрела на зелено-желтый салат в тарелке. Он был таким беззаботно одуванчиковым, что я его тут же возненавидела.

   Мне еще пару раз предложили чего-нибудь съесть, но потом отстали: захмелели, увлеклись беседой.

   Наконец тетушка принесла десерт – праздничный торт и фрукты.

   Дама с двумя подбородками сокрушалась, что больше одного куска торта в нее не войдет, а потом съела три. Бровастый мужик сосредоточенно, как будто это было очень важное и трудное дело, чистил апельсин. Тетушка через стол кидала в дядюшку виноградины, а он ловил их ртом. В этом самом рту красовалось два золотых зуба. От их вида мое сердце до боли сжалось.

   Родители тетушки засобирались домой, и они с дядюшкой вышли в коридор их провожать. Бровастый мужик курил у открытой форточки, а полная дама листала какой-то журнал.

   Не знаю, какая сила вселилась в меня в этот момент, но я вдруг вскочила, схватила с блюда большой апельсин и попыталась запихнуть его в карман юбки. В карман прямой, узкой джинсовой юбки! За этим занятием меня и застала тетушка.

   – Тебе дать пакет?

   У меня горели щеки и уши. Даже зуб на секунду заткнулся.

   – Не надо. Я... я в сумку положу. И... мне пора...

   Я быстро сунула апельсин в сумку.

   И в коридоре, уже одеваясь, промямлила:

   – Дядь, с днем рождения... спасибо за все... у вас не будет тыщи три... я верну, как смогу...

   – Да, конечно... – Он нашел в кармане куртки кошелек, достал деньги. – У меня только две пятьсот. Сейчас спрошу, может...

   – Нет, не надо! Хватит.

   Я поспешно взяла деньги и вышла на улицу. Все забудется. Мелочи жизни.

   В холле поликлиники стоял огромный стеклянный аквариум, в котором жила игуана. Огромная такая ящерица, сидевшая на толстой ветке дерева, закрепленной в полу клетки. Игуана просто сидела, замерев, и смотрела телек. Иногда она шевелилась и я вспоминала, что она живая. А так она казалась ненастоящей.

   Я бы хотела поменяться с ней местами. Я бы с кем угодно поменялась местами – сидя в очереди к стоматологу.

   Меня пригласили в кабинет. Зуб затих. Все затихло.

   А потом я заорала.

   Я заорала дурным голосом – хотя мне вкололи две дозы обезболивающего, у меня занемели ухо, нос и щека – зуб болел. Стоило доктору начать его сверлить – и он болел неистово, как будто бросался в последний бой.

   Пожилой усталый доктор смотрел на меня с горечью.

   – Ну чего ты, чего?

   – Боли-и-ит! – выла я.

   – Небось, наболевший зуб? Таблетки, поди, неделю пила?

   – Ы-а-а!

   – Зря, зря! – покачал он головой. – Терпи теперь! – И снова принялся за работу. Сверло зажужжало. Боль расколола челюсть. Я взвыла и вытолкнула руку доктора изо рта.

   – Да что ж ты делаешь?! Совсем с ума сошла? А если б я тебе сверлом всю щеку разворотил?! – рассердился доктор. – Думаешь, я нарочно тебя мучаю?

   – Ы-а-а! – проревела я. На самом деле я хотела сказать «нет», но вышло почему-то это.

   – Ну и дура! – бросил доктор в сердцах. – Думаешь я – садист? Да я помочь тебе хочу! Или ты хочешь, чтоб тебе этот зуб под общим наркозом лечили?

   Я замотала головой.

   – Ну? Потерпишь?

   Я кивнула.

   Когда ад закончился и я выбралась из кресла, доктор принялся что-то писать в моей карточке, а я полезла в сумку за кошельком.

   – Оплата там, – врач кивнул в сторону двери. – В холле, у стойки, на кассе. Я сейчас тебе бумажку дам.

   Я нащупала в сумке что-то круглое. Достала апельсин и положила его на стол, рядом с доктором.

   – Это что? Я взяток не беру.

   – Это... ей... – Я так же, как и до этого доктор, кивнула в сторону двери. – Если она ест. Такое.

   Доктор усмехнулся.

   – Иди уже, горе.

   И уже у двери я услышала:

   – Я сам съем. Люблю апельсины.

   Я так и догадалась. Доктор был чем-то похож на того, бровастого с дня рождения дяди.

   Игуана по-прежнему смотрела телек. Я тоже посидела, повтыкала какое-то время. Зуб обошелся мне не так уж дорого. Ничего, все в порядке.

   Только ни разу после этого дядя с теткой на семейные торжества меня не приглашали. Все-таки дура я, дура распоследняя, почти такая же бестолочь, как ранняя весна с ее сопливыми сосульками и вязкой, как тоска, грязью. Ну ладно – ничего не ела, но апельсин-то этот зачем в карман пихала? Воистину человек – загадка для себя самого. Лучше б я была игуаной.

   Борщ

   Миром правит сила. А в чем она, сила-то? Всякий знает – в борще.

   Уж какого я только борща ни ела за свою жизнь, а все-таки такого, что у Катьки был, ни разу не пробовала. Не борщ – лава. Эта Катька жила в нашей деревне. У нее дочка была – Наташка. С Наташкой я дружила – именно я с ней дружила, не она со мной. Другие дети Наташку не любили, дразнили, иногда швыряли чем-нибудь вслед – не камнями, конечно, народ у нас не слишком злой, а так – каким сухим комом конского навоза, тем более на дороге этого добра всегда хватало. Про Наташку говорили: лишайная. Мне было лет восемь, ей – тринадцать, один глаз у нее сильно косил, говорила она мало и часто невпопад, но мне нравилось с ней дружить – когда я рассказывала ей свои истории, она смеялась, когда надо, причем смеялась громко, заливисто, и даже хваталась руками за живот.

   Катька, Наташкина мамка, жила одна, мужа своего Жорку она выгнала за пьянство. Правда, Жорка к ней захаживал, она его привечала, кормила-поила, а он все норовил ущипнуть ее за зад. Жорка был длинный, мосластый, противный. Мы с Наташкой делали вид, что ничего не замечаем, знай себе наворачивали борщ. Я вообще не любила смотреть на Жорку – мне казалось, стоит только слишком долго задержать на нем взгляд и он это почует и рассердится. Наташка была очень на него похожа – такой же нос, как будто слепленный из хлеба, такие же большие уши... Ох, надо смотреть в тарелку!.. Жорка Наташку не любил, никогда не приносил ей гостинцев, не разговаривал с ней, если за столом, бывало, и спрашивал что – то у Катьки. После обеда Жорка обычно выпивал рюмку водки, потом просил еще, Катька огрызалась, они ругались, потом смеялись, а потом в обнимку со смехом убегали с кухни, а мы с Наташкой, весело переглядываясь, шли к кастрюле и наливали себе добавки. Уж больно вкусно...

   Обедали обычно на летней кухне, двери которой были всегда распахнуты, мухи прилетали сюда с улицы – и находили свою смерть на липких лентах, красивыми спиралями свисавших с потолка. Но даже если в борще обнаруживалась муха – это не беда: уж слишком был хорош сам борщ – наваристый, ярко-красный, с фасолью, перцем, капустой, картошкой, морковкой, луком... ну и, разумеется, со свеклой и томатом, без этого борща не бывает. Да еще и приправленный толченным салом с чесночком! Этим салом Катька поручала заниматься нам. Я чистила чеснок – ох, помню, какие у него были мелкие зубчики, не конские зубья, которые у магазинного. Нет, это был чеснок с огорода, заботливо выращенный самой Катькой, удобренный золой да куриным пометом. Я чистила чеснок, а Наташка, пыхтя, толкла его в деревянной ступке вместе с нутряным салом. Запах стоял такой, что у меня в желудке начинало тоненько пиликать. А Катька заглядывала под крышку, помешивала варево:

   – Что, девки, жиганем? – хитро спрашивала она нас. Черные волосы выбивались из-под повязанного назад платка, лицо раскраснелось не хуже того борща, футболка с загадочной для меня надписью «Москва-80» облепила статную фигуру, штаны закасаны до колен (ой, какие у нее ноги коричневые!), а босые, чумазые ступни уверенно стояли на полу.

   – Жиганем! – кричала я, а Наташка принималась хохотать, как смеялась всегда – громко, заливисто, держась за живот.

   Катька доставала откуда-то с верхней полки стручок красного перца – у-у-ух! – он летел прямёхонько в кастрюлю.

   Наташка снова принималась хохотать.

   – Всё!!! – Катька не любила, когда Наташка хохотала слишком долго. – Сгоняйте на огород, укропчику нащипите.

   И вот мы уже бежим...

   Бегала Наташка так, что мне было не угнаться за ней, да и я плохо помнила, где у них что растет на огороде... Но и я тоже обязательно срывала несколько веточек укропа. А в том раз Наташка еще и лука зеленого надергала – это хорошо, борщ с зеленым луком идет – самое то, одной рукой лук макаешь с солонку и ешь, а другой ложку с борщом держишь.

   Когда мы примчались, в кухне уже сидел Жорка. Он был уже очень и очень нетрезвый, что-то рассказывал Катьке, едва ворочая языком:

   – Да я, Катюх... Я тя... да если б ты, Катюх, меня... да я б тебя... э-эх! – Он резко дернул головой, а потом снова вскинул на Катьку мутные глаза. – И чё ты, Катюх, не отдала эту... любишь, что ли?..

   – Принесла тебя нелегкая... – Катька сердито взяла у Наташки пучок укропа и принялась его крошить. Нож так и мелькал у нее в руках. – Жри давай и иди...

   – Катю-юш! – Жорка привстал и, раскинув руки, пошел на нее. – Можно подумать, я к тебе только поесть хожу!

   – Отстань! – Катька оттолкнула его. – Я... она бросила взгляд на нас с Наташкой... ко мне на красной машине приехали...

   Я изумленно обернулась, чтобы увидеть – где там та красная машина, ведь буквально секунду назад мы с Наташкой шли по двору и не видели за забором на дороге никакой машины...

   – Ну так можно с... другой стороны...

   – Отвали, я сказала!

   – И рот у тебя... не только для ора... и с тем-то уродом, от которого эта... ты, поди, во все дыры...

   – Ах ты ж скотина! – я обернулась.

   В Катькиной руке блестел нож.

   – Черт тебя дери! – она бросила нож на стол, но в ту же секунду выхватила из кастрюли с борщом половник. – Ты у меня сейчас получишь! И половник замелькал в ее руках так, что я не могла уследить за ним.

   Наташка дернула меня за рукав.

   Так мы в тот день борща и не поели.

   Жорка потом не без гордости рассказывал бабкам, что собирались вечером на лавочке:

   – Просыпаюсь я утром – все болит, и тут ломит, и тут ломит... Думаю, может, бандюки меня какие ограбили да избили... Катьке говорю, а она мне: это не бандюки были, а я – и выносит половник! Не поверите – сплющенный! им теперь и не зачерпнешь! Во Катька! Во баба у меня! Кабы не нагуляла невесть от кого эту... Я бы от нее не ушел!

   Бабки на лавке качали головами:

   – Нагуляла, ага... У этой такая же рожа, как и тебя, страшенная... И не ты от ней ушел, а она тебя, алкаша, прогнала к чертям!

   – Да ну вас, бабы! – безо всякой злости говорил Жорка. – Все-то вы на свой лад перекукуете!

   Мы с Наташкой долго дружили, хотя я подцепила у нее вшей, меня коротко остригли и намазали голову керосином, из-за чего я несколько дней чувствовала себя несчастной вонючкой. А потом все снова стало хорошо.

   Наташка эта замужем давно, и выглядит даже ничего, ну косая только. Выучилась, между прочим, на бухгалтера.

   А если б не Катькин борщ, кем бы она стала? То-то и оно, в борще – сила, ум и даже немножко красоты.

   Торты

   Я не сладкоежка. Сладкое – только под настроение или на халяву.

   Но как-то раз я съела просто рекордное количество сладостей – да еще и за свой счет.

   Танька, моя подруга, познакомилась в Интернете с молодым человеком, который пригласил ее на свидание.

   Подруга моя из тех, кто на такие встречи приходит «с кузнецом», и поэтому притащила с собой меня. Нет, «притащила» – не то слово: я была снедаема любопытством и не слишком-то упиралась, когда меня тащили.

   Кавалер оказался приятным молодым человеком. Высокий, худощавый юноша, светло-русые волосы собраны в пучок, по шее кадык гуляет, пальцы нервно подрагивают – видно, нервничает сильно. Свитер на нем мешковатый, джинсы, кроссовки. Парень и парень. Сели мы за столик. Втроем. Танька заказала кофе, юноша – чай на травах, а я – кусок торта «Венеция». Сидим. Они беседуют, а я... Снедавшее меня любопытство переключилось на торт – и сожрало его в мгновение ока. Сижу, смотрю в пустое блюдце. А эти двое знай себе – чай-кофе цедят и о жизни разговоры ведут. Смотрю: он уже ее за руку взял, в глаза заглядывает.

   – Ты смотрела «Ванильное небо»?

   – Да, только Том Круз мне как-то не очень...

   – А мне там понравилась эта фраза... что без горького мы бы никогда не смогли оценить сладкого...

   И руку ей целует.

   Вот черт, неловко как-то.

   Пошла я да еще кусок торта взяла. Раз речь о сладком – будем есть сладкое. Нет, конечно, можно было бы взять и сандвич. Но это было бы как-то странно – сперва торт, а потом сандвич?

   Взяла торт «Флоренция», сижу, ем. Стараюсь растянуть, смакую.

   А тут он ей:

   – А ты слышала песню «Моя сладкая Н.»?

   И по шевелению под столом понимаю, что он ее уже облапывать начал.

   Да что ж такое – и этот торт съела.

   Не знаю, что на меня нашло – но я пошла за третьим куском. Правда, в этот раз на что-то пафосное мне уже не хватило денег – и я взяла пирожное «Картошка». Как бы вернулась на родину из Италии.

   Села, ем. Смотрю, Танька мне глазами на выход показывает.

   Ну, хорошо, пора валить, значит. Слава богу!

   Доела и говорю:

   – Пора мне. Дела, дела.

   И пошла. Полстипендии там оставила.

   Танька мне потом позвонила и говорит:

   – Зараза ты, Людка! Сидела себе и жрала. Я специально заказала что подешевле, чтобы ему сильно не тратиться – а сама сижу, слюной истекаю. Только о тортах все мысли и были!

   – Так я же не специально! Я просто пялиться на вас не хотела.

   – Чай надо было пить – и в сортир бегать: и дешевле, и не так соблазнительно.

   С тем парнем Танька встречалась недолго. Не сложилось у них. Главным образом в постели.

   А когда они расставались, он ей сказал:

   – Слушай, может, ты подкинешь мне телефончик той своей подруги – из кафе? Вот сразу видно: девушка без комплексов. Я ее подкалываю и подкалываю, все про сладкое говорю, а она ест и не смущается...

   Я тогда долго смеялась: уж кто-кто полон горечи и комплексов, так это я. Не судил бы ты, парень, по тарелке.

   Пицца

   Когда-то давно на крышу нашего дома выйти было проще простого. На большой железной двери, ведущей на чердак, болтался замок, но он был открыт, его просто надо было снять, и все.

   Летом не вылезти пару-тройку раз на крышу – как-то не совсем правильно. Ведь не у каждого подростка есть крыша в своем распоряжении. Крыша – это даже круче, чем видик. Крыша – это личный участок неба, свои шесть соток непаханой голубизны. Это бассейн над головой. Душа ныряет в хлорированную воду небес, а тело загорает, лежа на черной, воняющей смолой, горячей поверхности крыши. Да, для подростка крыша – настоящий рай, для тусовки лучше места не найти.

   Но я уже не была подростком. Мне уже стукнуло двадцать. Некоторые в это время уже семью заводят, как любила говорить мама. Но я просто училась в университете. Сдала сессию и поехала с родителями на дачу. Да только там, на даче, все пошло как-то не так: мама прицепилась ко мне и пилила до тех пор, пока я не психанула, не собрала вещи и не отправилась пешком на станцию. В середине дня. По жаре. С меня стекло сто потов, пока я дождалась автобуса – и еще столько же, пока я ехала, цепляясь взглядом за проплывающие за окном картины, чтобы не думать о том, как мне паршиво душевно и физически. Чтобы не думать о том, что говорила мне мама, когда мы ссорились...

   Женщина, сидевшая у окна, держала на коленях корзину с помидорами. В нашей местности помидоры не каждый год дозревают, но вот это лето было жаркое, даже очень. Запах помидоров сделал свое дело – я стала думать о еде. А что если дома купить помидоров на рынке и приготовить... пиццу? Целый противень... Взять пару-тройку бутылок пива... или нет – холодного красного вина... выйти на балкон... хотя нет, на балконе, обитом сайдингом, в жару стоит пластиковый запах. Нет, лучше выбраться на крышу, если замок по-прежнему открыт... сидеть там, пить вино, есть пиццу, думать о вечности... хорошо бы, конечно, делать это в приятной компании... с друзьями... но кого найдешь летом в городе? Все или на дачах, или на море... придется одной...

   Добравшись до дома (а это еще после рейсового автобуса полчаса на городском, а потом пешком минут пятнадцать), я не утратила пыла. Пока отмокала в ванне, стараясь расслабиться и не думать о ссоре с мамой, подошло тесто. Хорошее – пышное, важное. Нарезала колбасу, грибы, лук кольцами. Натерла сыр. Пока пицца жарилась в духовке (м-м-м, запах!), оделась, чтоб сгонять в магазин за вином. Так, не забыть бы паспорт, а то в винно-водочном вредные тетки... И вот – я уже достала пиццу из духовки и спускаюсь в лифте, выстукивая босоножкой ритм нетерпеливого ожидания.

   Магазин. Паспорт (а-а-а, какая я молодец, предусмотрительная!). Вино. Пальцы сжали горлышко бутылки. Холодное. Все как надо. Как в мечтах.

   Торопливым широким шагом я пересекла двор – пустой, какой пустой! – трава выжжена солнцем, посверкивает кое-где битое стекло, на асфальте поистертая ногами надпись «Доброе утро, любимая!». А это кто? О, да это наш сосед снизу, Петя, кажется, его зовут... У него в руках видавший виды футбольный мяч. Да и сам он выглядит уныло.

   – Привет! – машу ему рукой. – Чего такой несчастный?

   Он смотрит на меня. Грустен, как будто на него все грехи мира повесили. И еще жару сверху.

   – Да вот... думал, будет с кем мяч погонять, а нет никого...

   – Так лето, разъехались все...

   – Ну, в нашем дворе столько людей живет... в одном нашем доме наверняка человек двести-двести пятьдесят, а если посчитать соседние, то получится не меньше тысячи... из них детей человек триста... где-то половина – мальчики... хотя мне кажется, что девчонок у нас больше, но это субъективно... вообще мальчиков рождается больше... так что тут должно быть где-то человек сто моего возраста... не могли же все они вот так взять и уехать?

   – Могли. Раз уехали.

   Он опустил голову. Белобрысый ботаник.

   – А я иду на крышу вино пить, – не знаю зачем, сказала я.

   – На крышу? – он вытаращил глаза.

   – Угу. – Я слегка гордилась тем, что произвела такое впечатление.

   – Я никогда не был на крыше.

   – Да ну!!! – теперь глаза вытаращила я. – А мы в твоем возрасте часто там тусовались... мы с девочками там даже классики начертили...

   – А можно мне посмотреть?

   – Ну... Пошли...

   Мы зашли ко мне домой, я разрезала остывшую пиццу на куски, сложила в контейнер, захватила штопор и покрывало, и мы двинулись на крышу. И только тут я подумала, что ведь дверь могли и закрыть. Я сто лет там не была. И как я буду тогда выглядеть в глазах этого шкета? В меня вцепилось проклятое существо, которое у нас в народе называют нервяк. Я начала что-то сбивчиво рассказывать. Какие-то смешные истории из своей школьной жизни. Причем смеяться я начинала прежде, чем доходила до смешного места. Петя не смеялся.

   Но замок по-прежнему не был закрыт. Я сняла его и отложила в сторону. Открыла железную дверь. Мы поднялись на чердак, а потом – в люк, на крышу. Да, я достигла своей цели. На секунду закрыла глаза. Вспомнила о том, что мне наговорила мама. Что я – человек, который никогда ничего не добьется. А вот и нет. Я стояла на крыше. Я поставила перед собой цель и дошла до нее.

   Мелкий школьник Петя обошел всю крышу, оглядел ее без особого интереса и уставился на меня.

   – Хочешь пиццы? – спросила я.

   Он кивнул.

   Я расстелила покрывало. Мы уселись. Я открыла контейнер с пиццей.

   – Угощайся, – а сама принялась возиться со штопором.

   Петя жевал пиццу, а я, матерясь себе под нос (надеюсь, школьник не слышал), сперва вкручивала штопор в пробку, а затем тянула его наружу. В конце концов и эта задача была решена. И тут я поняла, что не взяла никакой посуды – ни бокала, ни кружки. Придется пить из горлышка. А, плевать. Я отхлебнула вино. Оно было уже не слишком холодным, но все равно вкусным.

   Петя, как загипнотизированный, смотрел на меня.

   – Бери еще.

   Он снова взял кусок пиццы.

   – Здорово здесь, – сказала я, – но это вышло как-то не очень убедительно. – Весь город виден. Как на ладони. Красота!

   Но, честно говоря, с крыши был виден только наш спальный район, довольно унылый в своем архитектурном однообразии.

   – И небо... столько неба над нами! – Я задрала голову. – Безграничное, могучее...

   Но летнее ровно-голубое, безоблачное небо тоже было довольно однообразно.

   К тому же солнце продолжало немилосердно жечь. Надо было взять шляпу, что ли.

   Я снова отхлебнула вина.

   – А ночью, как красиво тут будет ночью... звезды зажгутся... Млечный путь протянется прямо над нашими головами... Кажется, можно ступить на него и уйти...

   Это я уже начала фантазировать.

   – Я так поздно задерживаться не могу, мне надо домой, – промямлил Петя.

   Я снова отхлебнула вина.

   От жары и усталости я как-то быстро захмелела.

   – Знаешь, в такие моменты хочется читать стихи... Мое любимое – Цветаева...

   Идешь, на меня похожий, глаза опускаешь вниз,

   Я их опускала тоже,

   Прохожий, остановись...

   И тут меня понесло. Стихотворение в моей памяти изогнулось и замкнулось само на себе, так что конец куда-то исчез из видимости, и я все читала и читала, с возрастающим пафосом, глядя во все глаза на школьника, сидевшего передо мной с футбольным мячом на коленях...

   – И кровь приливала к коже,

   И кудри мои вились, – орала я с надрывом,

   Я тоже была, прохожий,

   Прохожий, остановись!..

   Но тут остановилась я сама, снова отхлебнув вина.

   Мне было жарко, казалось, что скоро задымятся волосы на макушке.

   – Эй вы! – услышала я чей-то голос. – А ну брысь отсюда! – К нам решительной походкой приближался какой-то седоватый мужчина в серой майке и синих шортах. – Нашли место для пикника!

   Петя вскочил как ужаленный.

   Слава богу, для того, чтоб собраться, не понадобилось много времени. Я закрыла контейнер с пиццей, сгребла покрывало и потопала к люку. Петя потащился за мной.

   Оказалось, что мужик из соседнего дома увидел нас в окно и решил проявить бдительность.

   – И какая взрослая девица! Чего тебя потянуло на эту крышу?! Надо же понимать: подойдешь к краю, голова закружится – и все, вниз... И косточек не соберешь!

   Я молчала, главным образом потому, что не хотела, чтобы он почуял запах алкоголя (бутылку я ловко обернула покрывалом, когда собирала вещи).

   В конце концов грозный мужик удалился, оставив нас на лестничной клетке десятого этажа. А мальчик Петя сказал:

   – Вкусная пицца. Но что-то меня тошнит. Это может быть солнечный удар. У меня такое бывало. Мне нельзя долго на солнце.

   – Чего ты вообще со мной полез? – рассердилась я. – Как будто я тебя силой затащила.

   – Любопытно.

   – Посмотрел бы и ушел.

   – Не мог же я так просто допустить, чтобы человек покончил с собой.

   – Ты что – думал: я прыгнуть хочу?!!

   Он посмотрел на меня каким-то бесконечно усталым взором:

   – Ну да. И пьешь для смелости. И стихи читаешь про смерть.

   И вот тут – впервые за этот длинный день мне стало по-настоящему весело.

   И так, хохоча, я рассталась с недоумевающим Петей и пошла домой – в одной руке контейнер с пиццей, а в другой – покрывало, в которое завернута бутылка вина. И уже закрыв за собой дверь, стоя в прохладе прихожей, я подумала, что все-таки я прыгнула, да прыгнула, спасибо, Петя, что объяснил, просто я еще не упала, я все еще падаю, падаю.