Текст книги "Еда (СИ)"

Автор книги: Эмилия Галаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

 

   Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий... ты одна мне поддержка и опора, о великая, могучая человеческая еда... Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается в мире? Но ты есть – и я могу радостно отстукивать вилкой по тарелке: «Жизнь продолжается! Будем есть – будем жить!»

   Этот небольшой сборник рассказов и рассказиков – про еду.

   Тут нет рецептов. Тут – просто разговоры о еде или около нее. Да, домохозяйка, да, это не для тебя. Ну или для тебя – сними фартук и сядь почитай. Или не сейчас, а потом... А впрочем, ну его! Не читай вовсе! Ничего-то тут нет: байки одни. Решительно никакой пользы – ни тебе, ни отечеству! Да и тебе, суровый литературовед, нечего тут ловить. Философия этого текста не глубже столовой тарелки (даже на кастрюлю не тянет). Что хотел сказать автор, и так понятно: он, автор, любит покушать. И поговорить. А так – никакого абстракционизму, никакого постмодернизму! Просто слова во всех видах: вареные, жареные, тушеные.

   Не любо – не кушай, а ж... врать... не мешай!

   Кефир

   Ангел-вышибала вышел покурить на балкончик.

   Смена была тяжелая.

   Души сегодня какие-то на редкость бестолковые, просто на вежливое «Вам пора» не реагируют.

   О времена, о нравы!

   Этот последний вообще ему в штанину вцепился мертвой хваткой и рычал, как собака. Еле оторвал. Дал подсрачника, придал ускорение – проваливай к мамочке, идиота кусок!

   И кому такое надо? Ангел не стал смотреть на землю, потому что догадывался: ходит какая-то по бабкам, по церквям, по врачам... сильно хочет ребеночка! Эти суки там, наверху, любят такие фокусы выкидывать! И да – плевать, что мысли его все прочитали. Всех в ад не сошлете, кому-то и здесь работать надо.

   Ангел все-таки посмотрел вниз.

   Поискал знакомые лица.

   Не эту ли девчонку он когда-то подтолкнул к краю? Мялась, жалась, озиралась, смотрела затравленно...

   Ага, вот она, ну что, любезная, как твои дела? Ничего, смотри, куда-то едет...

   Девчонка (ей лет восемь, не больше) обернулась на родителей.

   – Не волнуйся, милая, – сказала ей мама. – И пиши нам. Как доехала, чем кормят...

   Девочка втянула голову в плечи.

   – А там будут кормить?

   – Ну, конечно, будут кормить...

   – Будут кормить... – как будто успокаиваясь, сказала девочка.

   – А ты думала: нас везут на убой, что ли? – засмеялся какой-то мальчишка постарше, стоявший рядом. – Это ж летний лагерь, а не этот... конт... контрационный! Конечно, будут кормить! Но не факт, что тебе понравится! – И он засмеялся.

   Ангел-вышибала тоже расхохотался и бросил вниз окурок.

   Гениально! В следующий раз, когда кто-то из приставучих начнет донимать вопросами: «А там можно жить, там точно можно жить?»

   Он скажет:

   – Конечно, можно. Но не факт, что тебе понравится.

   И засмеется.

   А девочка тем временем сидела в автобусе, прижавшись носиком к холодному стеклу.

   Ее ждало суматошное лето в лагере, страшилки у костра, печеная картошка, втихаря обрываемые с деревьев зеленые яблоки (кислющие, но вкуснота!) и обязательный кефир на полдник.

   Она раньше терпеть не могла кефир, но с тех пор полюбит.

   Ведро еды

   Бабушка рассказывала, что, когда она была маленькой, на нее иногда нападало привередство и она отказывалась есть что дают. Мой прадед был печником – уважаемая профессия! – а прабабушка хорошо вела хозяйство, поэтому жила семья – по тем временам – в достатке.

   Жили они в деревне, в Черниговской области.

   И вот как-то моя бабушка (тогда – крепенькая смурная девочка, которая теперь смотрит на меня с их единственного семейного фото) отказалась есть свой обед. Так и представляю, как она недовольно посмотрела в тарелку и буркнула: не буду!

   А моя прабабушка (тогда – статная женщина с суровым лицом) сказала ей что-то вроде: пока не съешь свой обед, из дома не выйдешь, Людмила.

   А бабушка, наверно, только бросила на нее взгляд исподлобья и осталась наедине с тарелкой остывающего борща. Или щей. Или каши.

   А прабабушка как раз собиралась идти кормить свиней.

   Взяла ведро с помоями и вышла из дома.

   И как раз в тот момент кто-то постучал в калитку. Прабабушка поставило ведро на крыльцо и пошла открыть.

   Пришли двое детей – мальчик и девочка. Ужасно худые и оборванные. Тогда ведь был голод на Украине, вот эти дети (видимо, сироты) и брели по свету, побираясь у добрых людей.

   Прабабушка подумала: пусть бы Люся поглядела на них! Тогда бы ела все, что дают.

   Она сказала:

   – Подождите, сейчас я вам вынесу кое-чего.

   Зашла в дом и стала собирать в узелок: сала там кусочек, хлеба, еще чего.

   А потом взяла с собой бабушку и вышла во двор.

   Дети сидели около помойного ведра – которое прабабушка оставила на крыльце, так и не донеся до хлева, – и дружно уничтожали его содержимое. С огромным аппетитом и превеликой радостью.

   Бабушка после этого всегда ела что дают.

   Даже я, которой эту историю рассказывали в детстве, тоже выросла совершенно непривередливой.

   А эти дети? Дети, которые ушли тогда с нашего двора с узелком с едой, и пошли неизвестно куда – что с ними стало? Куда они попали, кроме воспоминаний моей бабушки и моего воображения, рисующего их чумазые мордашки, на которых отражается искренняя радость от того, что им в руки попало целое ведро еды?

   Никто не знает.

   Но думаю, сейчас их уже наверняка нет в живых. Может, они с бабушкой встретились где-то там, где нет голода. И бабушка сказала им спасибо – за всю нашу семью.

   Куриный суп

   Моя первая влюбленность была ужасно неудачной (да и вторая, и третья тоже впоследствии не порадовали, но это потом, через годы...).

   Мне было семнадцать. Я безумно страдала, жутко психовала и без конца срывалась на окружающих.

   – Чего ты такая стала бешеная? – как-то спросила меня бабушка после того, как я ей надерзила.

   – Потому что я – озлобленная на весь мир старая дева! – крикнула я.

   Бабушка захохотала.

   Я помню, как она прямо-таки согнулась пополам от смеха. На ней был фартук с подсолнухами и серое домашнее платье. И тапочки с заломленными задниками и дырками, прорезанными для распухших косточек.

   В отчаянии я, громко топоча, помчалась в свою комнату, хлопнула дверью и бросилась на кровать – рыдать. (О боже, какая рифма!)

   Через какое-то время в дверь постучали.

   – Эй, обозленная на весь мир старая дева! – крикнула бабушка. – Иди обедать!

   От рыданий я порядком оголодала, поэтому, скрыв обиду на бабушкину иронию, все-таки выползла из спальни.

   На столе стояла тарелка куриного супа.

   Я взялась за ложку, и...

   Бабушка подошла ко мне, положила руку на плечо и стала говорить о том, что нельзя злиться на весь мир, что надо быть доброй. И все эти простые слова как-то входили в мою голову, потому что вообще всякая проповедь доброты по-настоящему усваивается только в сочетании с куриным супом.

   Если я до сих пор не озверела – это всецело заслуга бабушки и куриного супа.

   Я стараюсь, я очень стараюсь.

   Шеи, «пупки» и Бог

   Когда мы жили втроем – я, отец и бабушка, – у нас было очень мало денег.

   Я имела склонность пропивать стипендию, а отец – зарплату.

   Поэтому питались мы в основном на бабушкину пенсию и ели то, что бабушка готовила.

   Она очень часто варила суп с куриными шеями. Это была очень медленная еда, так как шеи приходилось аккуратно разбирать, по позвоночку, и вытягивать из них белую трубку – горло, что ли?

   И однажды отец сказал:

   – Мама, я не могу. Пожалуйста, не надо больше этих шей!

   А бабушка ответила:

   – Ну хорошо, ладно.

   И на следующий день приготовила суп с куриными желудками. Их удобно есть, в них вообще нет костей. Бабушка называла их «пупки».

   Суп с «пупками» был нашим с отцом любимым.

   Собственно, это очень здорово – однажды попросить что-то и получить это – так легко и просто.

   Если бы Бог был моей бабушкой, было бы здорово.

   Но, к сожалению, это не так.

   Оладушки

   Я влюбилась. У меня, толстой, кривозубой и перхотноголовой, не было шансов на взаимность.

   Он, разумеется, выбрал другую – изящную, голубоглазую феечку.

   Все мы трое учились в одной группе.

   Я наблюдала, как он за ней ухаживает, и страдала.

   Она вроде как отвечала на его ухаживания.

   Мне было нестерпимо любопытно, как далеко зашли их отношения. Как-то раз я постаралась с ней разговориться, до этого-то мы особенно не общались, только если парой слов по учебе перекидывались, ну там:

   – Тебе учебник по старославу выдали?

   – Выдали, но половины страниц не хватает.

   или:

   – А чем там «Одиссея» закончилась?

   – Таки приплыл.

   И вот я завела с ней беседу более продолжительную, то да се.

   И она мне сказала:

   – У меня Антон был в гостях на той неделе...

   А я:

   – Ну и как?

   – Я его оладушками угощала...

   – Ну и?

   – Всего пять штучек съел.

   – Пять? – У меня отвисла челюсть.

   – Я-то сама всегда уминаю не меньше десятка, а тут тоже пришлось сдерживаться... – горестно протянула она.

   – Да, – ответила я. – Я иной раз и больше десяти могу съесть...

   – А хорошие какие оладушки! Поднялись славно! – продолжила она.

   – Ну он-то ушел и ты хоть поела по-человечески?

   – Конечно! Еле его выпроводила.

   Ни у нее, ни у меня ничего с этим парнем не сложилось.

   А с ней мы очень хорошо дружили. Оказалось, что она такая худенькая из-за метаболизма. А так нормальный человек, умеет оладьи есть.

   Мелкая картошка

   Я сидела за столом и читала.

   Книжку я удобно пристроила между тарелкой и сахарницей.

   И старалась есть аккуратно, чтобы не забрызгать жиром страницы.

   Мама сидела у мусорного ведра и чистила картошку.

   – Мелкая... – пробурчала она. – Час тут провожусь, а съедим за два раза.

   Я только пожала плечами.

   – Чего ты все время читаешь? – продолжала мама.

   – Это по учебе...

   – Что по учебе? – Мама обернулась в мою сторону. Нож как-то угрожающе блеснул в ее руке. – Я тебя спрашиваю: чего ты все время читаешь? За столом читаешь, в туалете читаешь – жрешь и читаешь, срешь и читаешь! Конечно, если все читать и не думать о том, что ты сейчас делаешь, так и будешь толстеть! Посмотри на себя!

   – Мама! – От резкого взмаха ложки на страницу все-таки попало несколько брызг.

   – Вон какую морду наела! – Не унималась мама. – Я уже молчу про нижнюю часть туловища! Одежда на тебе трещит!

   – Мама!

   – Что «мама»? Откормила мама корову на свою голову!

   Я вскочила из-за стола и, схватив книжку, бросилась вон из кухни.

   – А не доела чего? – крикнула мне вслед мама.

   – Сама доедай!

   Так вот и оставались на страницах книг следы жирных капель и моих слез.

   Пожалуй, я сама состою из жира и слез. Где-то пятьдесят на пятьдесят.

   Шоколадки

   Фольклор не всегда прав. Знаете этот анекдот про хохла, который если не съест, так понадкусывает? А я вот родом с Украины. Но это не про меня анекдот, ей-ей. Это про мою сестру.

   Как-то раз заглядываю я в нижний ящик стола – а там – ну ничего ж себе! – рядком лежат шоколадки: «Марс», «Сникерс», «Баунти», «Натс», «Пикник»... В общем, ассортимент коммерческого ларька 90-х. И все – вскрыты! И от всех – невооруженным взглядом видно! – кусочек откушен.

   Это что такое?

   Зову сестру. Вот она, пришла. Волосы на прямой пробор расчесаны, и с обеих сторон – ряды разноцветных заколочек, плотно-плотно друг к другу пригнаны, по тогдашней школьной моде. Свитер шерстяной зелёный мамой связан, джинсы – добрые люди отдали, а полосатые разноцветные носочки – шик, шик! – на рынке куплены. Очки в розовой оправе. И взгляд сердитый.

   – Откуда у тебя – это? – говорю я тоном, каким в сериалах родня выкатывает предъявы подростку, у которого нашли травку.

   – Купила...

   – А деньги откуда?

   – Со сдачи скопила... – правдоподобный ответ.

   Задаю самый главный, самый животрепещущий вопрос:

   – А не поделилась почему?

   – Это экспериме-е-ент...

   – Чего?

   – Я хотела понять, какая из них вкуснее...

   – И? – только и смогла сказать я.

   – Не поняла. Я только по разу от каждой откусила. А больше в меня не лезло. Они слишком сладкие. – Вид у нее был виновато-растерянный.

   Надо было спасать эксперимент.

   – А давай наоборот сделаем: ты сперва выберешь самую невкусную. И отдашь мне – я доем. Потом попробуешь оставшиеся – и опять выберешь самую невкусную... И так далее... Ну?

   Но, откусив еще по разу от каждой шоколадки, сестра вновь зависла:

   – Наверное, самая невкусная – вот эта, в ней изюм. Не люблю изюм. Хотя, может быть, вот эта еще хуже – на зубах вязнет, еле прожевала. И еще один претендент – вот эта, какие-то в ней странные опилки...

   – Это кокос!

   – Ну кокос... Хотя все-таки, наверно, изюм хуже... Не зна-а-аю...

   – Ты просто делиться не хочешь! – стала сердиться я. – Жадина!

   – Я просто не могу выбрать!

   – Тогда ты тормоз!

   – Нет, я не тормоз!

   – Жадный тормоз!

   – Нет!

   – Тормознутая жадина!

   – Нет! – сестра не на шутку разозлилась. – Я учёный! Я провожу эксперимент!

   – Ну и проводи! А мне надоело! Я пойду чай пить! Тем более что мама халвы купила.

   Я развернулась и ушла, а сестра так и осталась наедине с батареей шоколадных батончиков. Думаю, она так и не определилась, который из них вкуснее. Она потом так же и между мальчиками выбирала – в которого влюбиться. Влюбиться, конечно, безответно, как полагается в таком возрасте, и писать в дневнике разноцветными ручками: «Сегодня весь день прогуливалась по коридору второго этажа в надежде увидеть его...» Только каким цветом написать это «его»? Тоже ведь поди выбери!

   А эксперименты сестра стала проводить уже в вузе. Она на химфаке училась.

   Студенческие буфеты: сравнительная характеристика

   В моем родном вузе в буфете стоял электрический самовар. Если кто экономил, можно было приходить со своей кружкой и набирать кипяточку. Я так и делала. И чай и сахар (два кусочка) с собой брала.

   И бутерброд с колбасой.

   Я добилась этого бутерброда в ходе яростных боев с бабушкой.

   Бабушка мне упрямо навязывала бутерброд с салом.

   Нет, я любила сало, даже очень. Но есть в университете бутерброд с салом, как будто я из деревни! Да что обо мне подумают! Поэтому я требовала бутерброда с колбасой.

   – Ты бы еще кровянку мне дала! – оскорблялась я.

   – Так ты же любишь кровянку! – недоумевала бабушка.

   – Бабушка! Ну как ты не понимаешь! – ныла я. – Ну я сама колбасы куплю!

   – Что ты, что ты... – причитала она. – Ладно, ладно... Я куплю тебе колбасы.

   И бабушка покупала какую-то самую дешевую резиновую колбасу, но если ее класть на хлеб с маслом, то ничего, есть можно.

   А потом я поступила в Петербургский университет и уехала из дому. У меня было очень мало денег, а кушать хотелось сильно. И постоянно.

   Как-то раз я пришла в буфет. За столиками сидели прилично одетые люди. Пили чай из аккуратных беленьких чашечек, вели культурные беседы. Ели.

   Электросамовара не было – был кулер с горячей и холодной водой.

   Я набрала кипятка в свою кружку. Ту же самую, что и в гомельские времена, – голубую пластиковую.

   Потом купила поесть – овощное рагу.

   Картошка, морковка, капуста...

   Вкусно! Я старалась есть медленно – так культурнее, да и наедаешься лучше.

   Получалось у меня плохо.

   Еда, еда, что ж тебя так мало-то? Нет, не заканчивайся, не надо!

   И вдруг совершенно неожиданно для самой себя я взяла тарелку в руки и... выпила всю жижу и вылизала остатки рагу!

   О мой бог! Какой стыд! Прилично одетые люди даже ложками в чашках звякать перестали.

   Эх, зря ты, баб Люся, покупала мне колбасу. Все равно от судьбы не уйдешь – позор меня нашел.

   И даже не наелась толком.

   Лапша

   Когда я вселилась в общагу, у нас на кухне не работала плита.

   Поэтому комендант (коменда, как мы ее звали) разрешила народу пользоваться в комнатах своими электроплитками. Хотя вообще это было запрещено по правилам противопожарной безопасности.

   Какие-то добрые ребята с моего этажа дали мне плитку с одной работающей конфоркой, и та была какая-то кривая.

   Однажды я сварила макароны. То есть не макароны даже, а прекрасную ярко-желтую яичную лапшу.

   Потом я выгрузила ее в сковородку, добавила ложку тушенки, стала мешать... Сковородка не удержалась на кривоватой спирали плитки – шлеп! – вся лапша, весь этот прелестный блондинистый парик оказался на полу.

   А пол... я никогда не отличалась аккуратностью.

   И так я села на пол и принялась есть. Руками. Падение уже было совершено – чего еще выпендриваться?

   Я ругала себя за то, что я – здесь и сейчас сижу на полу, ем лапшу...

   Есть такое стихотворение:

   Мусорка в углу –

   Это моя душа.

   Это мое место –

   Там, где моя душа...

   А в моем случае это звучало так:

   Лапша на полу –

   Это моя еда.

   Это мое место –

   Там, где моя еда.

   С лапшой отношения у нас задались вообще отменные.

   Когда через несколько лет я работала в ларьке продавцом, я всегда заваривала на обед доширак.

   Заваривала, начинала есть – и тут же в окошко начинали стучаться покупатели. Как-то раз это оказалась наша коменда.

   – Здравствуйте, Наиля Наримановна! – сказала я, старательно жуя, а лапша свисала из моего рта курчавой бородой.

   – О, Люда! Как дела? – поинтересовалась коменда.

   – Отлично!

   – Дай мне «Комсомолку» и... можно посмотреть вот этот журнальчик «Рецепты на ура»?

   – Да, конечно! – Я протянула ей журнал. – Я сама по нему готовлю.

   Коменда посмотрела на меня скептически, но журнал взяла.

   Я и правда готовила по рецептам оттуда. Как-то раз, например, делала курицу, фаршированную лапшой.

   Котлета

   Котлеты я люблю. Прямо до слез. Я, наверно, единственный человек, который плакал из-за котлет.

   Это вышло так.

   В моем классе училось только восемь девочек. Восемь девочек – и двадцать дебилов, то есть, простите, мальчиков.

   Они все время съедали нашу еду в столовой. Сжирали по две-три порции – а нам ничего оставалось. Мы даже жаловались директору – но директор у нас был довольно хилый, вряд ли ему хватило бы сил как-то совладать с нашими мальчишками. Так и вижу:

   – Ты какую по счету котлету ешь, Сидоров?

   – Первую! – с набитыми щеками отвечает Сидоров. – Клянусь!!!

   – Не верю! Сейчас же выплюни котлету и отдай ее Люде! Ты слышишь, Сидоров! – кричит директор и набрасывается на Сидорова, тщетно пытаясь разжать его мощные челюсти...

   И вот они уже катаются по полу, а Люда стоит и изумленно смотрит на них. Бедная голодная девочка...

   Как-то раз – в пост – мне жутко захотелось котлет.

   Я выходила из квартиры и на лестничной клетке уловила этот божественный запах.

   Эх... Дома до окончания поста котлеты мне не светили. Ну если рыбные котлеты – это котлеты, то вишня – это черешня, а я – Марина Цветаева.

   В школе, поднимаясь в класс, я снова уловила этот запах – уже немного другой, столовские котлеты, конечно, сильно уступают домашним, но все же это были они, котлетки, котлеточки...

   После третьего урока я решила пулей нестись в столовую, чтобы успеть отхватить порцию. Я собиралась сражаться за котлету до последнего.

   И как только прозвенел звонок, я рванула.

   Я неслась по коридору как ошалелая, и вот уже поворот на лестницу, внизу которой – вход в столовку...

   И тут я со всего маху в кого-то впечаталась.

   Мамочки! Это же директор!

   Я остолбенела.

   Строгий и требовательный взгляд.

   – Куда это ты так мчалась?

   – В столовую.

   – Ты так неслась, как будто три дня не ела... Ты вообще имеешь представление о чувстве собственного достоинства?

   – Я из седьмого "Г"... – Я сказала это в надежде, что директор вспомнит, как мы ходили к нему жаловаться на наших мальчиков.

   – Ну не из блокадного же Ленинграда! – рассердился он. – Там у людей просто не было сил так бегать! Ты меня чуть с ног не сбила! Энергия так и прет, не сказал бы, что голодаешь!

   Я молчала.

   – А если б ты налетела на первоклассника? Сбила бы с ног и затоптала по пути в столовую?

   Мелкота училась в первую смену, но я не стала спорить.

   – Иди уже, ешь! – Директор махнул рукой. А потом принялся растирать грудину. – Чуть дух из меня не вышибла! Написать бы твоим родителям в дневнике, чтоб получше тебя кормили, но они и так, видно, стараются...

   Я спустилась по лестнице. Разумеется, в столовой меня дожидался лишь стакан комковатого киселя.

   И я разревелась. Кто-то из одноклассниц спросил почему, но я ничего не ответила.

   Нельзя же плакать из-за котлет. Тем более я же не голодаю. Вон у меня сколько сил и энергии!

   Но я то выла, то хрюкала, то поскуливала...

   Никто со мной не считался. Я хотела котлету. Котлета существовала в природе. Котлета пряталась за соседской дверью, в нашей столовке, в желудках одноклассников... Но нас разлучали. Разлучали посты, разлучали мерзкие директора, разлучали суровые жизненные обстоятельства...

   Котлетка, милая, когда же мы встретимся?

   Рыба

   Маленькой я была тем еще теоретиком. Весь мир у меня укладывался в систему.

   Например, я знала, что есть три вида рыбы: килька – для бедных, селедка – для обыкновенных и копченая скумбрия – для богатых. А потом мама купила камбалу – и просто развалила мой мир к чертям! Вот это для кого рыба, спрашивается? Наверное, для очень необычных людей. Но камбала мне понравилась.

   А потом приехал в гости дядя и привез семгу. Соленую семгу. О, это была рыба для избранных! Рыба для аристократов!

   Количество известной мне рыбы возрастало – и система пришла в полную негодность, а потом и вовсе была осмеяна и забыта.

   Как-то раз, когда я жила в общаге, я купила мороженую путасу.

   Стою на кухне, жарю.

   Подходит какой-то парень, лохматый, тощий, с серьгой в носу.

   – Что жаришь? – спрашивает.

   – Рыбу путасу.

   – О, моя мама говорит, что это рыба для кошек. Дашь кусочек!

   – Для кошек и студентов, – поправляю его я. – Бери, угощайся!

   Он съел кусочек.

   – Я ее в муке и соли обваляла. Но боюсь, что вышло слишком солоно.

   – Нет, нормально, – сказал парень. – Слушай, у нас по блоку сосед, китаец, что-то сидит второй день зубрит, ничего не ест, видать, к экзамену готовится. Можно я еще кусочек для него возьму?

   – Бери, – говорю, – хоть два. Рыба дешевая, да и для голодного китайца мне не жалко.

   Парень сгонял за блюдцем и взял у меня несколько кусочков рыбы.

   Минут через пять вернулся.

   – Спасибо. Китаец сказал, что очень вкусно. Не солоно.

   – Ну, значит, это рыба для кошек, студентов и китайцев, – заключила я.

   Странная система, но хоть какая-то.

   Грейпфрут

   Бывает так: думаешь, что ты обречен на унылое существование и ничто не может изменить ход событий.

   И тут – бах! – что-то происходит, совершенное неожиданное – что-то, о чем ты и мечтать не смела.

   Например, ты в детсаду. И неуклонно близится ненавистный тихий час, он неизбежнее смерти – потому что в детском саду ты еще веришь в то, что, пока ты состаришься, изобретут таблетку от смерти. Но вот таблетку от тихого часа изобрести точно не сумеют. Он неминуемо приближается и дышит тебе в лицо тоскливым запахом постельного белья.

   И тут воспитательница говорит тебе:

   – О, Галаганова! Пошли-ка ты со мной! Там, на Победе, грейпфруты дают. Будешь мне вместо дочки. Ну и угощу тебя, конечно.

   Одела меня в пальтишко, взяла за руку и повела.

   А я и не знала, что это такое – «грейфрукты». Да и мне было все равно, главное – тихий час клацнул зубами возле моего носа и убрался несолоно хлебавши!

   И вот мы добрались до магазина. Там была не просто толчея – дичайшая давка, и очень скоро я оказалась зажата между нескольких задниц, а перед самым моим носом болталась жалкого вида пустая авоська. И тут-то я поняла, как влипла. Целый час валяться в кровати, оказывается, было не таким уж плохим занятием в сравнении с часовым стоянием в очереди, которая постоянно волновалась, как море в игре... В какой-то момент воспитательница разжала руку и людской поток отнес меня куда-то в сторону, я потерялась, но даже не заметила этого, вокруг были те же самые пальто, плащи, куртки, сумки... Вдруг резким движением меня снова хватают за руку, тащат куда-то, и вот уже мы у самого прилавка, но я слишком маленькая, чтобы увидеть, что там, вверху, я слышу лишь голос воспитательницы:

   – На меня и на девочку!

   А потом меня снова хватают за руку и ведут куда-то в сторону.

   Уже на улице – слишком измученная, чтоб чувствовать счастье, я вижу перед собой тетку, несущую в авоське – вот это да! – огромные, просто гигантские апельсины!

   – Ух ты!!!

   – Не показывай пальцем. Мама за тобой придет, я ей твою долю и отдам.

   Потом, вечером, я видела, как воспитательница передала маме три больших оранжевых шара. Я смотрела на них и не верила: как апельсины могут быть такими огромными?

   – Это не апельсины, а грейпфруты, – сказала мама.

   – А что значит: «грейфрукты»?

   – Ну такие большие апельсины. И немножко другие по вкусу.

   Немножко другие? Немножко?!! Да они же горькие! Как апельсины – только большие и горькие! Большие. И горькие. Какой в этом смысл, а?

   Промучившись немного со зловредными фруктами, я отправилась спать.

   Мама ворчала:

   – Глупый ребенок! Это же витамины!

   «Витамины – это такие маленькие желтые шарики в бутылочке из коричневого стекла, – подумала я, засыпая. – Их можно есть, они не горькие, не то что эти грейфрукты. И кого они греют? Только что оранжевые, а так это название больше апельсинам подходит. Апельсины – греют, хотя называются совсем непонятно. Почему одни вещи называются понятно, а другие – нет?»

   В сущности, это был не такой уж плохой день. Я спала, мне что-то снилось, время вращало землю, на кухне мама, отец и бабушка ели грейпфруты.

   Потом я выросла, были школа и институт, и много всякого разного, и я теперь мечтаю о тихом часе, не боюсь очередей и уже не надеюсь, что кто-то изобретет таблетку от горечи жизни.

   Апельсин

   Ранняя весна – та еще истеричка, все психует, дура, ветром по морде хлещет. А еще – неряха, вон развела грязищу, у меня на каждом ботинке по тонне налипло, даже идти тяжело. Впрочем, все я вру. Идти тяжело, потому что идти не хочется. Но надо. К стоматологу. Эх.

   Зуб болел уже неделю. То тихо скулил, то громко завывал. Надо было что-то делать. Откуда-то взять денег на стоматолога. Я была иностранкой без регистрации, не имеющей права на бесплатную медицину. Обезболивающее, которое я купила едва ли не на последние деньги, на третий день перестало действовать.

   А тут еще день рождения дяди нарисовался. Кроме дяди, у меня в этом городе никого. Надо идти. Тем более подарок заранее заготовлен. Ну и потом – может, отвлекусь как-то.

   (На самом деле я шла с тайной мыслью улучить момент и занять денег, но не очень-то хотела признаваться в этом самой себе. Нечего сказать: хороша родственница, пришла, вручила подарок за три копейки и попросила в долг три тысячи! Я не очень-то хорошо знала дядю, а с теткой вообще была едва знакома, а потому тушевалась в их присутствии. Но больше обратиться было не к кому...)

   Как назло, именно в тот день зуб так наяривал, что приходилось сдерживаться, чтобы тихонько не застонать. А на столе... На столе рядком стояли блюда. Запеченная баранья нога. Салат с копченой рыбой. Белые грибы, жаренные с луком и сметаной. Бутерброды с красной икрой. А я не могла и рта открыть. Челюсти сжались сами собой – очевидно, зуб решил во что бы то не стало провести этот день в праздности.

   – Люда, почему не ешь? – спросила меня тетушка. В честь дня рождения супруга она взбила свои обесцвеченные волосы в огромное желтое облако. На ней было небесного цвета платье, глаза подведены голубым, а в ушах – серьги из бирюзы. – Попробуй хотя бы вот этот салатик. Весенний.

   Она положила мне в тарелку несколько ложек салата из зеленого лука и яйца.

   Я поковырялась в салате вилкой, но так и не смогла открыть рта.

   – Ну, за именинника! – послышалось над моим ухом, и все принялись чокаться.

   Кое-как разлепив губы, я влила в себя пару капель водки. Она ударила в голову так, что на глазах показались слезы.

   – Как мне нравится этот салат рыбный! – сказала одна из гостий, дама с двумя подбородками и пышной прической. – Одну ложечку съедаешь и думаешь: к черту диету!

   – Моя бы жена так готовила – не развелся бы, – бросил какой-то мужчина с мощно нависшими над глазами бровями.

   – Грибочки, грибочки берите! – щебетала маленькая старушка, мать тетушки. – Сами собирали. У нас на даче, в Псковской области.

   – А наливочку я настаивал... – гудел отец тетушки. – На рябине... Легко пьется, но пробирает...

   – Мясо очень хорошо получилось, – отметил дядя. Он был довольно тощ, но поесть очень любил. – Мягкое, отличное жуется!

   «Слышишь, слышишь, что он сказал?! Отлично жуется!» – но мои просьбы к самой себе не возымели действия. Рот не открывался. Зуб лютовал.

   Я смотрела на зелено-желтый салат в тарелке. Он был таким беззаботно одуванчиковым, что я его тут же возненавидела.

   Мне еще пару раз предложили чего-нибудь съесть, но потом отстали: захмелели, увлеклись беседой.

   Наконец тетушка принесла десерт – праздничный торт и фрукты.

   Дама с двумя подбородками сокрушалась, что больше одного куска торта в нее не войдет, а потом съела три. Бровастый мужик сосредоточенно, как будто это было очень важное и трудное дело, чистил апельсин. Тетушка через стол кидала в дядюшку виноградины, а он ловил их ртом. В этом самом рту красовалось два золотых зуба. От их вида мое сердце до боли сжалось.

   Родители тетушки засобирались домой, и они с дядюшкой вышли в коридор их провожать. Бровастый мужик курил у открытой форточки, а полная дама листала какой-то журнал.

   Не знаю, какая сила вселилась в меня в этот момент, но я вдруг вскочила, схватила с блюда большой апельсин и попыталась запихнуть его в карман юбки. В карман прямой, узкой джинсовой юбки! За этим занятием меня и застала тетушка.

   – Тебе дать пакет?

   У меня горели щеки и уши. Даже зуб на секунду заткнулся.

   – Не надо. Я... я в сумку положу. И... мне пора...

   Я быстро сунула апельсин в сумку.

   И в коридоре, уже одеваясь, промямлила:

   – Дядь, с днем рождения... спасибо за все... у вас не будет тыщи три... я верну, как смогу...

   – Да, конечно... – Он нашел в кармане куртки кошелек, достал деньги. – У меня только две пятьсот. Сейчас спрошу, может...

   – Нет, не надо! Хватит.

   Я поспешно взяла деньги и вышла на улицу. Все забудется. Мелочи жизни.

   В холле поликлиники стоял огромный стеклянный аквариум, в котором жила игуана. Огромная такая ящерица, сидевшая на толстой ветке дерева, закрепленной в полу клетки. Игуана просто сидела, замерев, и смотрела телек. Иногда она шевелилась и я вспоминала, что она живая. А так она казалась ненастоящей.