Текст книги "Еда (СИ)"
Автор книги: Эмилия Галаган
Жанр:
Рассказ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
К тихой бабушке никто не приходил, и она вообще не вставала с кровати, я даже не знаю, когда она ходила в туалет.
Хотя – с другой стороны – меня тоже не тянуло в это место.
Ибо нечем.
Кормили в больнице странно. Я ничего не имею против хлебных котлет. Они тоже люди. Но тертая вареная морковка на гарнир! Или тертая вареная свекла! Это и правда невкусно. Очень невкусно.
Девочка, лежащая рядом, любила что-то рассказывать о себе.
– Меня мама так плющит, так плющит!.. Хочет, чтоб я обязательно вышла замуж, когда вырасту!
– А ты еще не выросла? – удивляюсь я. – Ты, по-моему, метр семьдесят где-то!
– Не-е-ет, я еще не выросла! Выросла – это когда диплом получила! Мама хочет, чтоб я диплом получила – и замуж. А я ей – что в семье хорошего? Ну вот что?
– Те банки, что в самом углу полки стоят, не открывайте – это на особый случай, для гостей! – кричит в телефон громкая бабка. – Я туда самые отборные помидоры запихивала!
Девочка давится смехом и прикрывает лицо уголком одеяла, чтоб бабка не заметила.
Вечером девчушку навещает мама.
Удивительно, как она на нее похожа. Такая же неуловимо смешливая, легкая женщина.
– Я тебе пирожков принесла. Тут монастырь недалеко, там в лавке всякие пирожки продают – я решила взять на пробу. Тут с рисом и с гречкой – не знаю который какой.
– Ма-ам, а в них лук есть?
– Ой, не знаю!
– Ма-а-м, ну я же не люблю с луком!
– Ну надломишь, поковыряешь...
– А потом, если что, выкинуть? Нехорошо!
– Отдашь кому-нибудь...
– Расковырянный пирожок?
Мама смеется:
– Ну глупая я, глупая!
Она обнимает девочку, но та вырывается, забирается под одеяло и натягивает его до самого носа.
Мама легонечко касается ее лба.
– Я вот сейчас шла по коридору, а там на лавочке мужчина с женщиной сидели. Она вся такая сопливая, несчастная... А он ее обнимает, жалеет...
– А в Англии в XIX веке, если какая-нибудь графиня болела, она запиралась в своих покоях, пока не поправится, чтобы муж ее в таком неподобающем виде не увидел!
Мама улыбается и качает головой. И поворачивается в мою сторону.
Я быстро закрываю глаза, чтоб не догадались, что я подсматриваю.
– Совсем девочка с лица спала! Аж прозрачная! Ладно, пойду я...
Несколько шагов, и – шлепанье босых ног по полу:
– Ма-а-м, ма-а-ма!
– Ну что ты босая вскочила! Иди, иди ложись! Хорошая моя девочка!
И много-много чмоканий в щеки и тихого смеха.
Перед сном я съела два пирожка – с гречей и рисом. Хоть какая-то нормальная еда.
Ночью – мы все проснулись от грохота. Бойкая бабка вскочила первой и зажгла свет.
Оказалось, что тихая бабушка запнулась обо что-то и растянулась на полу.
Кое-как совместными усилиями – а бабушки, даже самые худенькие, очень тяжелы – мы подняли ее и посадили на кровать.
– Почему ты не зажгла свет? – допытывалась бойкая. – Так ведь можно было упасть и удариться головой о спинку кровати – и все!
Тихая бабушка только трясла головой:
– А я... а я... а я не хотела никого будить...
– Да все спят как убитые... – ворчала бойкая бабуся.
– Я... я в туалет...
– А днем тебе не сходить было, старая? – не унималась боевитая.
– А днем... а днем мне стыдно... – вдруг сказала тихая бабушка и заплакала. – У меня на спине дырка!
– Да видели, видели...– вторая бабуся похлопала ее по плечу. – Не реви! Я своим скажу: принесут чего-нибудь, ты поменьше меня, всяко в мое влезешь! Бедолажная, вон какой синяк на ноге набила!
Тихая бабушка виновато куталась в одеяло.
– Да, – сказала бойкая старушка, – вроде носишь-носишь ночнуху, и износу нет, а потом повернулась резко – и дырка во всю спину. Хотя раньше-то шили лучше, чем сейчас.
На следующий день мне стало чуток легче. Жар стал ослабевать.
Девочку с соседней кровати выписали немного раньше, потом настал черед шумной бабуси, потом – мой.
Перед отъездом бойкая бабка даже поругалась с тихой из-за того, как правильно солить огурцы. Тихая бабушка оказалась на удивление упрямой.
– Нет, Мария Феофилактовна, резаные огурцы в банки класть неправильно. – Она теперь не стеснялась и сидела на кровати в новенькой ночнушке в цветочек.
– Так место-то пропадает! – горячилась буйная бабуся. – Я вот тебе принесу банку огурцов, и увидишь, что мои не хуже твоих будут!
– Надо просто заполнять банки разными огурцами – и побольше, и поменьше, и совсем пупочками, тогда и резать ничего не надо будет: мелкими огурчиками все пространство между большими и заполнится...
Потом выписали меня.
Я вернулась в общагу. Пришла и – сварила огромную кастрюлю борща. Правда, без мяса, но зато с фасолью, капустой, картошкой и всем полагающимся. Съела одну тарелку. Потом другую. Потом третью – и... побежала обниматься с унитазом.
Желудок стал аскетом, отвергающим столь щедрые дары.
Я постепенно стала себя откармливать. День за днем. Потихонечку.
Снова появились на моем лице щеки. Потом – улыбка.
Жизнь становилась прежней, а жопа – толстой.
А однажды я приготовила замечательное блюдо – тушеную морковку. Я стушила ее в молоке, с кучей приправ, солью и перцем, и обнаружила, что не так уж все и плохо. Нормальная еда.
Давно это было.
Девочка – маленькая графиня – уже, наверное, оканчивает вуз. Замуж, поди, собирается.
И я очень надеюсь, что обе бабушки живы и ходят друг к другу в гости.
Жизнь набивает банки разными огурцами. И все человеки.
Шашлык
У моей соседки был сын, потом он умер.
Его звали Димка, он был немного старше меня. И немного отличался судьбой – больной СПИДом наркоман. Когда я его увидела, поняла, что выражение «землистый цвет лица» – это не художественное преувеличение.
Сразу после моего вселения в коммуналку случился прорыв труб отопления, и мы с соседкой вместе убирали воду – и как-то незаметно сдружились.
И когда пришел Димка, соседка сказала ему:
– Это Людочка, она мне много помогает, доченька моя.
И Димка улыбнулся мне и сказал:
– Ну привет, сестренка!
Я потом рассказала об этом подругам, вот, говорю, смотрите, какая у меня «родня». А они мне:
– Да уж стоило в Петербург ехать ради того, чтобы тут породниться с наркоманом!
Я даже разревелась. Думаю: да, вот действительно нашла себе семейку. Поднялась в жизни. Пришла к успеху.
А потом Димка умер.
Была весна ранняя.
Снег таял, земля чернела.
Соседи организовывали поминки, и я помогала смонтировать небольшой клип из фотографий Димки. Вот он, улыбается хорошей такой улыбкой. И цвет лица нормальный. А вот он с женой бывшей. Он на наркоту подсел, когда жена его бросила. Жена красивая очень была, ушла к богатому. Эх, Димка, хороший ты, видать, был парень, но слабак! Жизнь свою пустил под откос из-за бабы!
Я не знала, положено мне плакать или нет, а потому плакала, когда никто не видит.
При этом у меня, конечно, была своя жизнь.
Я зависала на сайте знакомств и ходила на свидания. А потом отчитывалась перед подругами о проделанной работе.
«Скучный какой-то».
«Добрый, но зубы гнилые, как с ним целоваться?»
«Только о бывшей и говорит, от развода не отошел, видимо».
А они мне:
«Ты не узнавала: квартира, машина есть?»
«Кем работает-то?»
«В кафе хоть заплатил?»
И вот как-то раз я шла со свидания.
Шла пешком до метро, ноги болели, потому что в туфлях на каблуках.
Кавалер в этот раз был неплохой, но слащавый какой-то. «Людочек-Людочка» – тьфу и еще раз тьфу!
Зазвонил телефон.
– Люда?
– Да.
Это был мой начальник. Единственный человек, от которого я бы хотела услышать «Людочек-Людочка».
– Люда, вы когда сдадите аннотации?
– Завтра ко второй половине дня. С утра отсыпаться буду, у меня сегодня свидание было.
– Обязательно только проверьте, чтобы все имена и фамилии в аннотациях были такие же, как в основном тексте.
– Да, конечно.
– До свидания.
Мне показалось или он все-таки сказал это «до свидания» с какой-то особенной интонацией? Ироничной, чуть язвительной и немножечко грустной?
Показалось тебе, показалось.
Господи, как выпить охота.
SMS пришло. От этого, слащавого. «Ты такая милашка».
Ну что за пиздец! Набебениться бы до потери пульса да пролежать мордой в диван несколько дней.
Не могу: аннотации завтра надо сдать.
Да и поздно уже, спиртного в магазине мне не продадут.
Приехала домой.
На столе в кухне стояли тарелка с шашлыком и полбутылки коньяка.
И записка: «Сорок дней по Димке. Помяни его».
Ухожу к себе в комнату.
Хороший шашлык, мягкий, хоть и готовили в электрошашлычнице.
И коньяк хорош, хотя брали целую канистру у какого-то подозрительного типа на рынке. (Не спрашивайте, откуда я знаю такие детали – в коммуналке все про всех знают.)
Хорошо.
Спасибо, Димка, спасибо, братишка.
Вытягиваюсь на диване, шевелю пальцами на ногах.
Хорошо.
Закрываю глаза.
Слезы бегут по щекам, ласковые, теплые.
Я никогда больше не буду осуждать тех, кто нашел забвение в алкоголе или наркотиках.
Никто не любил меня так, как я хотела. Только мертвые наркоманы да бог весть какой коньяк жалели меня по-настоящему. И шашлык. Несправедливо было бы его не упомянуть.
И если бы я умела петь, я бы затянула «I will always love you», потому что тебя, еда, я буду любить вечно.
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий... ты одна мне поддержка и опора, о великая, могучая человеческая еда... Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается в мире? Но ты есть – и я могу радостно отстукивать вилкой по тарелке: «Жизнь продолжается! Будем есть – будем жить!»
Этот небольшой сборник рассказов и рассказиков – про еду.
Тут нет рецептов. Тут – просто разговоры о еде или около нее. Да, домохозяйка, да, это не для тебя. Ну или для тебя – сними фартук и сядь почитай. Или не сейчас, а потом... А впрочем, ну его! Не читай вовсе! Ничего-то тут нет: байки одни. Решительно никакой пользы – ни тебе, ни отечеству! Да и тебе, суровый литературовед, нечего тут ловить. Философия этого текста не глубже столовой тарелки (даже на кастрюлю не тянет). Что хотел сказать автор, и так понятно: он, автор, любит покушать. И поговорить. А так – никакого абстракционизму, никакого постмодернизму! Просто слова во всех видах: вареные, жареные, тушеные.
Не любо – не кушай, а ж... врать... не мешай!
Кефир
Ангел-вышибала вышел покурить на балкончик.
Смена была тяжелая.
Души сегодня какие-то на редкость бестолковые, просто на вежливое «Вам пора» не реагируют.
О времена, о нравы!
Этот последний вообще ему в штанину вцепился мертвой хваткой и рычал, как собака. Еле оторвал. Дал подсрачника, придал ускорение – проваливай к мамочке, идиота кусок!
И кому такое надо? Ангел не стал смотреть на землю, потому что догадывался: ходит какая-то по бабкам, по церквям, по врачам... сильно хочет ребеночка! Эти суки там, наверху, любят такие фокусы выкидывать! И да – плевать, что мысли его все прочитали. Всех в ад не сошлете, кому-то и здесь работать надо.
Ангел все-таки посмотрел вниз.
Поискал знакомые лица.
Не эту ли девчонку он когда-то подтолкнул к краю? Мялась, жалась, озиралась, смотрела затравленно...
Ага, вот она, ну что, любезная, как твои дела? Ничего, смотри, куда-то едет...
Девчонка (ей лет восемь, не больше) обернулась на родителей.
– Не волнуйся, милая, – сказала ей мама. – И пиши нам. Как доехала, чем кормят...
Девочка втянула голову в плечи.
– А там будут кормить?
– Ну, конечно, будут кормить...
– Будут кормить... – как будто успокаиваясь, сказала девочка.
– А ты думала: нас везут на убой, что ли? – засмеялся какой-то мальчишка постарше, стоявший рядом. – Это ж летний лагерь, а не этот... конт... контрационный! Конечно, будут кормить! Но не факт, что тебе понравится! – И он засмеялся.
Ангел-вышибала тоже расхохотался и бросил вниз окурок.
Гениально! В следующий раз, когда кто-то из приставучих начнет донимать вопросами: «А там можно жить, там точно можно жить?»
Он скажет:
– Конечно, можно. Но не факт, что тебе понравится.
И засмеется.
А девочка тем временем сидела в автобусе, прижавшись носиком к холодному стеклу.
Ее ждало суматошное лето в лагере, страшилки у костра, печеная картошка, втихаря обрываемые с деревьев зеленые яблоки (кислющие, но вкуснота!) и обязательный кефир на полдник.
Она раньше терпеть не могла кефир, но с тех пор полюбит.
Ведро еды
Бабушка рассказывала, что, когда она была маленькой, на нее иногда нападало привередство и она отказывалась есть что дают. Мой прадед был печником – уважаемая профессия! – а прабабушка хорошо вела хозяйство, поэтому жила семья – по тем временам – в достатке.
Жили они в деревне, в Черниговской области.
И вот как-то моя бабушка (тогда – крепенькая смурная девочка, которая теперь смотрит на меня с их единственного семейного фото) отказалась есть свой обед. Так и представляю, как она недовольно посмотрела в тарелку и буркнула: не буду!
А моя прабабушка (тогда – статная женщина с суровым лицом) сказала ей что-то вроде: пока не съешь свой обед, из дома не выйдешь, Людмила.
А бабушка, наверно, только бросила на нее взгляд исподлобья и осталась наедине с тарелкой остывающего борща. Или щей. Или каши.
А прабабушка как раз собиралась идти кормить свиней.
Взяла ведро с помоями и вышла из дома.
И как раз в тот момент кто-то постучал в калитку. Прабабушка поставило ведро на крыльцо и пошла открыть.
Пришли двое детей – мальчик и девочка. Ужасно худые и оборванные. Тогда ведь был голод на Украине, вот эти дети (видимо, сироты) и брели по свету, побираясь у добрых людей.
Прабабушка подумала: пусть бы Люся поглядела на них! Тогда бы ела все, что дают.
Она сказала:
– Подождите, сейчас я вам вынесу кое-чего.
Зашла в дом и стала собирать в узелок: сала там кусочек, хлеба, еще чего.
А потом взяла с собой бабушку и вышла во двор.
Дети сидели около помойного ведра – которое прабабушка оставила на крыльце, так и не донеся до хлева, – и дружно уничтожали его содержимое. С огромным аппетитом и превеликой радостью.
Бабушка после этого всегда ела что дают.
Даже я, которой эту историю рассказывали в детстве, тоже выросла совершенно непривередливой.
А эти дети? Дети, которые ушли тогда с нашего двора с узелком с едой, и пошли неизвестно куда – что с ними стало? Куда они попали, кроме воспоминаний моей бабушки и моего воображения, рисующего их чумазые мордашки, на которых отражается искренняя радость от того, что им в руки попало целое ведро еды?
Никто не знает.
Но думаю, сейчас их уже наверняка нет в живых. Может, они с бабушкой встретились где-то там, где нет голода. И бабушка сказала им спасибо – за всю нашу семью.
Куриный суп
Моя первая влюбленность была ужасно неудачной (да и вторая, и третья тоже впоследствии не порадовали, но это потом, через годы...).
Мне было семнадцать. Я безумно страдала, жутко психовала и без конца срывалась на окружающих.
– Чего ты такая стала бешеная? – как-то спросила меня бабушка после того, как я ей надерзила.
– Потому что я – озлобленная на весь мир старая дева! – крикнула я.
Бабушка захохотала.
Я помню, как она прямо-таки согнулась пополам от смеха. На ней был фартук с подсолнухами и серое домашнее платье. И тапочки с заломленными задниками и дырками, прорезанными для распухших косточек.
В отчаянии я, громко топоча, помчалась в свою комнату, хлопнула дверью и бросилась на кровать – рыдать. (О боже, какая рифма!)
Через какое-то время в дверь постучали.
– Эй, обозленная на весь мир старая дева! – крикнула бабушка. – Иди обедать!
От рыданий я порядком оголодала, поэтому, скрыв обиду на бабушкину иронию, все-таки выползла из спальни.
На столе стояла тарелка куриного супа.
Я взялась за ложку, и...
Бабушка подошла ко мне, положила руку на плечо и стала говорить о том, что нельзя злиться на весь мир, что надо быть доброй. И все эти простые слова как-то входили в мою голову, потому что вообще всякая проповедь доброты по-настоящему усваивается только в сочетании с куриным супом.
Если я до сих пор не озверела – это всецело заслуга бабушки и куриного супа.
Я стараюсь, я очень стараюсь.
Шеи, «пупки» и Бог
Когда мы жили втроем – я, отец и бабушка, – у нас было очень мало денег.
Я имела склонность пропивать стипендию, а отец – зарплату.
Поэтому питались мы в основном на бабушкину пенсию и ели то, что бабушка готовила.
Она очень часто варила суп с куриными шеями. Это была очень медленная еда, так как шеи приходилось аккуратно разбирать, по позвоночку, и вытягивать из них белую трубку – горло, что ли?
И однажды отец сказал:
– Мама, я не могу. Пожалуйста, не надо больше этих шей!
А бабушка ответила:
– Ну хорошо, ладно.
И на следующий день приготовила суп с куриными желудками. Их удобно есть, в них вообще нет костей. Бабушка называла их «пупки».
Суп с «пупками» был нашим с отцом любимым.
Собственно, это очень здорово – однажды попросить что-то и получить это – так легко и просто.
Если бы Бог был моей бабушкой, было бы здорово.
Но, к сожалению, это не так.
Оладушки
Я влюбилась. У меня, толстой, кривозубой и перхотноголовой, не было шансов на взаимность.
Он, разумеется, выбрал другую – изящную, голубоглазую феечку.
Все мы трое учились в одной группе.
Я наблюдала, как он за ней ухаживает, и страдала.
Она вроде как отвечала на его ухаживания.
Мне было нестерпимо любопытно, как далеко зашли их отношения. Как-то раз я постаралась с ней разговориться, до этого-то мы особенно не общались, только если парой слов по учебе перекидывались, ну там:
– Тебе учебник по старославу выдали?
– Выдали, но половины страниц не хватает.
или:
– А чем там «Одиссея» закончилась?
– Таки приплыл.
И вот я завела с ней беседу более продолжительную, то да се.
И она мне сказала:
– У меня Антон был в гостях на той неделе...
А я:
– Ну и как?
– Я его оладушками угощала...
– Ну и?
– Всего пять штучек съел.
– Пять? – У меня отвисла челюсть.
– Я-то сама всегда уминаю не меньше десятка, а тут тоже пришлось сдерживаться... – горестно протянула она.
– Да, – ответила я. – Я иной раз и больше десяти могу съесть...
– А хорошие какие оладушки! Поднялись славно! – продолжила она.
– Ну он-то ушел и ты хоть поела по-человечески?
– Конечно! Еле его выпроводила.
Ни у нее, ни у меня ничего с этим парнем не сложилось.
А с ней мы очень хорошо дружили. Оказалось, что она такая худенькая из-за метаболизма. А так нормальный человек, умеет оладьи есть.
Мелкая картошка
Я сидела за столом и читала.
Книжку я удобно пристроила между тарелкой и сахарницей.
И старалась есть аккуратно, чтобы не забрызгать жиром страницы.
Мама сидела у мусорного ведра и чистила картошку.
– Мелкая... – пробурчала она. – Час тут провожусь, а съедим за два раза.
Я только пожала плечами.
– Чего ты все время читаешь? – продолжала мама.
– Это по учебе...
– Что по учебе? – Мама обернулась в мою сторону. Нож как-то угрожающе блеснул в ее руке. – Я тебя спрашиваю: чего ты все время читаешь? За столом читаешь, в туалете читаешь – жрешь и читаешь, срешь и читаешь! Конечно, если все читать и не думать о том, что ты сейчас делаешь, так и будешь толстеть! Посмотри на себя!
– Мама! – От резкого взмаха ложки на страницу все-таки попало несколько брызг.
– Вон какую морду наела! – Не унималась мама. – Я уже молчу про нижнюю часть туловища! Одежда на тебе трещит!
– Мама!
– Что «мама»? Откормила мама корову на свою голову!
Я вскочила из-за стола и, схватив книжку, бросилась вон из кухни.
– А не доела чего? – крикнула мне вслед мама.
– Сама доедай!
Так вот и оставались на страницах книг следы жирных капель и моих слез.
Пожалуй, я сама состою из жира и слез. Где-то пятьдесят на пятьдесят.
Шоколадки
Фольклор не всегда прав. Знаете этот анекдот про хохла, который если не съест, так понадкусывает? А я вот родом с Украины. Но это не про меня анекдот, ей-ей. Это про мою сестру.
Как-то раз заглядываю я в нижний ящик стола – а там – ну ничего ж себе! – рядком лежат шоколадки: «Марс», «Сникерс», «Баунти», «Натс», «Пикник»... В общем, ассортимент коммерческого ларька 90-х. И все – вскрыты! И от всех – невооруженным взглядом видно! – кусочек откушен.
Это что такое?
Зову сестру. Вот она, пришла. Волосы на прямой пробор расчесаны, и с обеих сторон – ряды разноцветных заколочек, плотно-плотно друг к другу пригнаны, по тогдашней школьной моде. Свитер шерстяной зелёный мамой связан, джинсы – добрые люди отдали, а полосатые разноцветные носочки – шик, шик! – на рынке куплены. Очки в розовой оправе. И взгляд сердитый.
– Откуда у тебя – это? – говорю я тоном, каким в сериалах родня выкатывает предъявы подростку, у которого нашли травку.
– Купила...
– А деньги откуда?
– Со сдачи скопила... – правдоподобный ответ.
Задаю самый главный, самый животрепещущий вопрос:
– А не поделилась почему?
– Это экспериме-е-ент...
– Чего?
– Я хотела понять, какая из них вкуснее...
– И? – только и смогла сказать я.
– Не поняла. Я только по разу от каждой откусила. А больше в меня не лезло. Они слишком сладкие. – Вид у нее был виновато-растерянный.
Надо было спасать эксперимент.
– А давай наоборот сделаем: ты сперва выберешь самую невкусную. И отдашь мне – я доем. Потом попробуешь оставшиеся – и опять выберешь самую невкусную... И так далее... Ну?
Но, откусив еще по разу от каждой шоколадки, сестра вновь зависла:
– Наверное, самая невкусная – вот эта, в ней изюм. Не люблю изюм. Хотя, может быть, вот эта еще хуже – на зубах вязнет, еле прожевала. И еще один претендент – вот эта, какие-то в ней странные опилки...
– Это кокос!
– Ну кокос... Хотя все-таки, наверно, изюм хуже... Не зна-а-аю...
– Ты просто делиться не хочешь! – стала сердиться я. – Жадина!
– Я просто не могу выбрать!
– Тогда ты тормоз!
– Нет, я не тормоз!
– Жадный тормоз!
– Нет!
– Тормознутая жадина!
– Нет! – сестра не на шутку разозлилась. – Я учёный! Я провожу эксперимент!
– Ну и проводи! А мне надоело! Я пойду чай пить! Тем более что мама халвы купила.
Я развернулась и ушла, а сестра так и осталась наедине с батареей шоколадных батончиков. Думаю, она так и не определилась, который из них вкуснее. Она потом так же и между мальчиками выбирала – в которого влюбиться. Влюбиться, конечно, безответно, как полагается в таком возрасте, и писать в дневнике разноцветными ручками: «Сегодня весь день прогуливалась по коридору второго этажа в надежде увидеть его...» Только каким цветом написать это «его»? Тоже ведь поди выбери!
А эксперименты сестра стала проводить уже в вузе. Она на химфаке училась.
Студенческие буфеты: сравнительная характеристика
В моем родном вузе в буфете стоял электрический самовар. Если кто экономил, можно было приходить со своей кружкой и набирать кипяточку. Я так и делала. И чай и сахар (два кусочка) с собой брала.
И бутерброд с колбасой.
Я добилась этого бутерброда в ходе яростных боев с бабушкой.
Бабушка мне упрямо навязывала бутерброд с салом.
Нет, я любила сало, даже очень. Но есть в университете бутерброд с салом, как будто я из деревни! Да что обо мне подумают! Поэтому я требовала бутерброда с колбасой.
– Ты бы еще кровянку мне дала! – оскорблялась я.
– Так ты же любишь кровянку! – недоумевала бабушка.
– Бабушка! Ну как ты не понимаешь! – ныла я. – Ну я сама колбасы куплю!
– Что ты, что ты... – причитала она. – Ладно, ладно... Я куплю тебе колбасы.
И бабушка покупала какую-то самую дешевую резиновую колбасу, но если ее класть на хлеб с маслом, то ничего, есть можно.
А потом я поступила в Петербургский университет и уехала из дому. У меня было очень мало денег, а кушать хотелось сильно. И постоянно.
Как-то раз я пришла в буфет. За столиками сидели прилично одетые люди. Пили чай из аккуратных беленьких чашечек, вели культурные беседы. Ели.
Электросамовара не было – был кулер с горячей и холодной водой.
Я набрала кипятка в свою кружку. Ту же самую, что и в гомельские времена, – голубую пластиковую.
Потом купила поесть – овощное рагу.
Картошка, морковка, капуста...
Вкусно! Я старалась есть медленно – так культурнее, да и наедаешься лучше.
Получалось у меня плохо.
Еда, еда, что ж тебя так мало-то? Нет, не заканчивайся, не надо!
И вдруг совершенно неожиданно для самой себя я взяла тарелку в руки и... выпила всю жижу и вылизала остатки рагу!
О мой бог! Какой стыд! Прилично одетые люди даже ложками в чашках звякать перестали.
Эх, зря ты, баб Люся, покупала мне колбасу. Все равно от судьбы не уйдешь – позор меня нашел.
И даже не наелась толком.
Лапша
Когда я вселилась в общагу, у нас на кухне не работала плита.
Поэтому комендант (коменда, как мы ее звали) разрешила народу пользоваться в комнатах своими электроплитками. Хотя вообще это было запрещено по правилам противопожарной безопасности.
Какие-то добрые ребята с моего этажа дали мне плитку с одной работающей конфоркой, и та была какая-то кривая.
Однажды я сварила макароны. То есть не макароны даже, а прекрасную ярко-желтую яичную лапшу.
Потом я выгрузила ее в сковородку, добавила ложку тушенки, стала мешать... Сковородка не удержалась на кривоватой спирали плитки – шлеп! – вся лапша, весь этот прелестный блондинистый парик оказался на полу.
А пол... я никогда не отличалась аккуратностью.
И так я села на пол и принялась есть. Руками. Падение уже было совершено – чего еще выпендриваться?
Я ругала себя за то, что я – здесь и сейчас сижу на полу, ем лапшу...
Есть такое стихотворение:
Мусорка в углу –
Это моя душа.
Это мое место –
Там, где моя душа...
А в моем случае это звучало так:
Лапша на полу –
Это моя еда.
Это мое место –
Там, где моя еда.
С лапшой отношения у нас задались вообще отменные.
Когда через несколько лет я работала в ларьке продавцом, я всегда заваривала на обед доширак.
Заваривала, начинала есть – и тут же в окошко начинали стучаться покупатели. Как-то раз это оказалась наша коменда.
– Здравствуйте, Наиля Наримановна! – сказала я, старательно жуя, а лапша свисала из моего рта курчавой бородой.
– О, Люда! Как дела? – поинтересовалась коменда.
– Отлично!
– Дай мне «Комсомолку» и... можно посмотреть вот этот журнальчик «Рецепты на ура»?
– Да, конечно! – Я протянула ей журнал. – Я сама по нему готовлю.
Коменда посмотрела на меня скептически, но журнал взяла.
Я и правда готовила по рецептам оттуда. Как-то раз, например, делала курицу, фаршированную лапшой.
Котлета
Котлеты я люблю. Прямо до слез. Я, наверно, единственный человек, который плакал из-за котлет.
Это вышло так.
В моем классе училось только восемь девочек. Восемь девочек – и двадцать дебилов, то есть, простите, мальчиков.
Они все время съедали нашу еду в столовой. Сжирали по две-три порции – а нам ничего оставалось. Мы даже жаловались директору – но директор у нас был довольно хилый, вряд ли ему хватило бы сил как-то совладать с нашими мальчишками. Так и вижу:
– Ты какую по счету котлету ешь, Сидоров?
– Первую! – с набитыми щеками отвечает Сидоров. – Клянусь!!!
– Не верю! Сейчас же выплюни котлету и отдай ее Люде! Ты слышишь, Сидоров! – кричит директор и набрасывается на Сидорова, тщетно пытаясь разжать его мощные челюсти...
И вот они уже катаются по полу, а Люда стоит и изумленно смотрит на них. Бедная голодная девочка...
Как-то раз – в пост – мне жутко захотелось котлет.
Я выходила из квартиры и на лестничной клетке уловила этот божественный запах.
Эх... Дома до окончания поста котлеты мне не светили. Ну если рыбные котлеты – это котлеты, то вишня – это черешня, а я – Марина Цветаева.
В школе, поднимаясь в класс, я снова уловила этот запах – уже немного другой, столовские котлеты, конечно, сильно уступают домашним, но все же это были они, котлетки, котлеточки...
После третьего урока я решила пулей нестись в столовую, чтобы успеть отхватить порцию. Я собиралась сражаться за котлету до последнего.
И как только прозвенел звонок, я рванула.
Я неслась по коридору как ошалелая, и вот уже поворот на лестницу, внизу которой – вход в столовку...
И тут я со всего маху в кого-то впечаталась.
Мамочки! Это же директор!
Я остолбенела.
Строгий и требовательный взгляд.
– Куда это ты так мчалась?
– В столовую.
– Ты так неслась, как будто три дня не ела... Ты вообще имеешь представление о чувстве собственного достоинства?
– Я из седьмого "Г"... – Я сказала это в надежде, что директор вспомнит, как мы ходили к нему жаловаться на наших мальчиков.
– Ну не из блокадного же Ленинграда! – рассердился он. – Там у людей просто не было сил так бегать! Ты меня чуть с ног не сбила! Энергия так и прет, не сказал бы, что голодаешь!
Я молчала.
– А если б ты налетела на первоклассника? Сбила бы с ног и затоптала по пути в столовую?
Мелкота училась в первую смену, но я не стала спорить.
– Иди уже, ешь! – Директор махнул рукой. А потом принялся растирать грудину. – Чуть дух из меня не вышибла! Написать бы твоим родителям в дневнике, чтоб получше тебя кормили, но они и так, видно, стараются...
Я спустилась по лестнице. Разумеется, в столовой меня дожидался лишь стакан комковатого киселя.
И я разревелась. Кто-то из одноклассниц спросил почему, но я ничего не ответила.
Нельзя же плакать из-за котлет. Тем более я же не голодаю. Вон у меня сколько сил и энергии!
Но я то выла, то хрюкала, то поскуливала...
Никто со мной не считался. Я хотела котлету. Котлета существовала в природе. Котлета пряталась за соседской дверью, в нашей столовке, в желудках одноклассников... Но нас разлучали. Разлучали посты, разлучали мерзкие директора, разлучали суровые жизненные обстоятельства...
Котлетка, милая, когда же мы встретимся?
Рыба
Маленькой я была тем еще теоретиком. Весь мир у меня укладывался в систему.
Например, я знала, что есть три вида рыбы: килька – для бедных, селедка – для обыкновенных и копченая скумбрия – для богатых. А потом мама купила камбалу – и просто развалила мой мир к чертям! Вот это для кого рыба, спрашивается? Наверное, для очень необычных людей. Но камбала мне понравилась.
