355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эмили Кармайкл » Мимоза » Текст книги (страница 5)
Мимоза
  • Текст добавлен: 7 мая 2017, 02:00

Текст книги "Мимоза"


Автор книги: Эмили Кармайкл


Жанры:

   

Религия

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава 23 Новое несчастье

И тут на нее свалился новый сокрушительный удар, от которого она не могла уберечь ни себя, ни родных. Её пятый ребёнок родился мальчиком.

Соседи явились посмотреть на новорождённого. Они кружились вокруг, как пчёлы, сочувствуя ей или осуждая её в зависимости от расположения духа. Они качали головами, всплёскивали руками и предрекали всевозможные беды.

Бедная Мимоза не превосходила мудростью своих товарок. Разве она не видела, как вслед за рождением пятого ребёнка (мальчика!) на семью её старшей сестры навалились страшные тяготы? Разве она не помнит, что после рождения Звёздочки (которая была пятым ребёнком в семье её родителей, а значит, принесла с собой удачу) судьба улыбнулась их дому? Да чего далеко ходить? Ведь в её собственной семье после рождения четвёртого малыша-мальчика произошли настоящие чудеса! Разве они с мужем не нашли драгоценную подвеску и не получили большую прибыль с хлопкового поля?

И вот теперь с унылым видом она слушала пугающие пророчества соседок, не в силах стряхнуть с себя чувство, что это она во всём виновата. Её преследовали смутные страхи, и она ничем не могла ни оправдать, ни объяснить свою вину.

«Пусть он умрёт. Не корми его! Это будет лучше всего. Или отдай его кому-нибудь, избавься от опасности. Отошли его прочь», – советовали ей. В Индии всегда найдутся люди, которые не откажутся от такого подарка и будут воспитывать малыша для своих целей.

«Убей его!» За деревней была живая изгородь из колючих кактусов, куда всегда можно было отнести ненужных и нежеланных детей. Там их вскоре найдут вороны, а потом и деревенские собаки.

Но будучи истинной матерью во всех своих побуждениях и инстинктах, Мимоза не могла больше слушать подобных речей.

«Оставить его на смерть? Не кормить? Отдать чужим людям? Убить? – с каждым вопросом голос её становился всё громче и звонче. – Отойдите от меня! Будь это даже дитя самой злосчастной судьбы на свете, всё равно его даровал мне мой истинный Бог!» И она выхватила ребёнка из недобрых рук и крепко прижала его к себе, укрыв от посторонних глаз. «Уходите, уходите и не приходите больше!» И она не стала больше их слушать.

И когда они ушли, пересыпая причитания угрозами и без обиняков высказывая всё, что они думают о ней, этой несчастной неразумной матери, она обратилась к своему Богу. Их громкие «айио!» и «ай-айио!»* всё ещё звенели у неё в ушах, заглушая всё остальное и раздирая ей душу, ведь этими возгласами индийцы выражают самые разные, но одинаково пугающие чувства. Какое-то время Мимоза не могла выговорить ни слова. Наконец, снова обретя дар речи, она начала молиться о том, чтобы её пятый сынишка, всеми презираемый и никому не нужный, вырос сильным и красивым, чтобы все вокруг видели, как он прекрасен в глазах истинного Бога. Чем больше её будут пугать зловещими предостережениями, тем явственнее пусть будет его красота. Пусть все соседи и соседки будут вынуждены признать, что её Бог сильнее всех других богов, даже богов несчастий и бед – сильнее самого Сатурна, если тот действительно вернулся к ней в дом.

Она не стала давать малышу имени. Как можно было назвать такого сына? Все индийские имена обладают определёнными значениями, и тамил скорее изменит само слово, нежели станет употреблять его не по назначению. Женские имена должны кончаться на букву «л», мужские – на букву «н». Допустим, христианин хочет назвать своего ребёнка в честь скорбей матери Марии. Если рождается девочка, её называют Мариал; если мальчик – Мариан. С обычной индийской тщательностью в выборе нужного имени, Мимоза, не придумав ничего подходящего, решила подождать. Но когда позднее мы предложили назвать малыша Божьим Даром, она засветилась от радости. Это было то, что нужно!

* Айио, ай-айио – «увы!»; возгласы горя, отчаяния, укора.

Бог ответил на её молитву, и мальчик подрастал крепким и красивым. Он самостоятельно садился уже в шесть месяцев и ни разу не захворал даже на полчаса. Потом на их деревню напала корь, а для Индии корь – всё равно, что для нас ветряная оспа. Все четверо мальчиков заразились. Благословенный Четвёртый чуть не умер, а младший беспомощно лежал у неё на руках, исхудавший так, что от него остались лишь кожа да кости.

Вряд ли кому-то показалось бы странным, если бы в такой трудный час вера Мимозы ослабла и пошатнулась. Хотя к её мужу уже давно вернулось зрение и он пребывал в здравом рассудке, он не обращал никакого внимания на её беды, а на злосчастного пятого сына даже не глядел. У неё не было денег на лекарства, которые прописывал местный цирюльник, игравший в деревне роль всеобщего целителя. Ещё хуже было то, что ей не на что было купить хорошую, питательную еду для своих ребятишек, чтобы они смогли окрепнуть и справиться с болезнью. Час от часу они становились всё слабее и слабее. Мимоза вынуждена была оставаться с ними дома, и поэтому денег у неё было даже меньше, чем обычно.

Должно быть, в те трудные недели искушение оставить веру (которая, по всей видимости, не смогла уберечь её от несчастья) и обратиться к привычным путям её народа, было особенно сильным. Достаточно было посмотреть вокруг. Её побуждали ублажать бесов болезни и умилостивлять мстительного бога бед и неудач. «Только два-три кокоса и несколько венков! Неужели ей жаль такой малости ради того, чтобы вернуть здоровье бедным больным ребятишкам?» – осуждающе звенели голоса соседок. Они наперебой предлагали ей купить или сделать талисманы или амулеты. Вот например, безобидный и недорогой талисман: если поймать лягушку, засунуть её в мешочек, подвесить на шею ребёнку и дать ей там умереть, лягушка передаст свои уходящие силы больному малышу. Ну, по крайней мере, попробовать стоит! К тому же, среди жителей деревни было немало заклинателей и колдунов. Они умели возвращать людям здоровье. Мимоза ни на минуту в этом не сомневалась. Ни один человек, побывавший среди этих заклинателей, не усомнится в их силе. Помните, как «волхвы Египетские сделали то же своими чарами»*? В Книге, написанной на все времена, нет ни одного устаревшего, ненужного слова. Называйте эти таинственные силы как угодно – я имею в виду силы тех, кто предаёт себя злу, – но силы эти действительно существуют. Мимоза знала, куда идти за помощью и чего это будет ей стоить. Но она не пожелала платить такую цену, и на неё опять обрушился бессмысленный поток упрёков и причитаний.

– Вернись к богам своего народа, и все твои беды сразу прекратятся!

– Не бойся, глупая ты женщина, боги милостивы. Принеси положенные жертвы, и всё ещё может повернуться к лучшему!

– Что тебе мешает? Неужели ты не видишь, что дни твои – как поверхность моря, возмущённая ветром? Как волна за волной, находят на тебя несчастья; не успеет отхлынуть одна, как за ней сразу же обрушивается другая. Так всегда бывает с теми, кто презирает древних богов.

– Вспомни своего отца! Неужели ты лучше и мудрее его? Разве он когда-нибудь оставлял богов своего народа? Разве он не слышал чужеземные речи и не отвернулся от них с негодованием? Неужели ты считаешь себя умнее собственного отца?

Никому даже в голову придти не могло, что своими предсмертными словами её отец исповедал веру, до того момента почти не известную даже ему самому.

– Посмотрите на эту безумную! – причитали неугомонные соседи, и в неё со всех сторон летели жестокие слова, ударяя её в самое сердце, сокрушая и сминая его под своей тяжестью.

А она была такая же хрупкая и нежная, как побеги мимозы, растущие вдоль дороги; вечерами, возвращаясь домой с пастбища, скотина подминает их своими копытами. Одно дуновение – и по чутким лепесткам пробегает дрожь; цветок чувствует даже малейшее дыхание холодного ветра, предвещающего грозу. Прикоснись к нему, и листочки тут же сворачиваются один за другим, как бы увядая, и судорожно опускаются, повисая вдоль стебля. Только прелестные сиреневые коробочки с семенами смело глядят на солнце. «Она завяла», – разочарованно тянет ребёнок, впервые увидевший поникшую мимозу. Ничего подобного. В канаве, где она растёт, течёт тоненькая струйка воды, стекающая сюда с рисового поля. Вдоволь напившись и приободрившись, мимоза снова набирается решительности и смело раскрывает своё нежное сердце, как будто в мире нет ничего грубее, чем усики легкокрылой бабочки, изредка пролетающей мимо.

* Имеется в виду рассказ об исходе еврейского народа из Египта. Когда Моисей начал совершать знамения, египетские чародеи благодаря своему искусству повторили несколько его чудес.

Нашей Мимозе тоже пришла помощь. Её корни тоже отыскали живительную влагу, скрытую от человеческих глаз, и, подобно своей придорожной тёзке, она набралась смелости жить дальше. Даже налетевшие на неё испытания обратились для неё в новую силу. Благодаря им она снова убедилась в верности своего Отца. Ибо «если дело от Господа, Он может даже самого дьявола обратить в ещё одну ступеньку для продвижения этого дела!»

Все четверо ребятишек выздоровели. «Это мой Бог стал для них исцелением, – вспоминая, говорила она позднее. – Это Он вернул им здоровье, потому что даже я, их собственная мать, не могла ничего для них сделать». И потому, движимая любовью, которая не успокоится до тех пор, пока не воздаст благодарностью, и не задаваясь вопросами, зачем Господу всей вселенной нужны её убогие дары, она послала своих выздоровевших ребятишек в христианскую церковь, чтобы они отнесли туда часть её первого заработка.

Глава 24 Церемония Угла

– Вспомни своего отца! Неужели ты лучше и мудрее его? – Она отмахнулась от этих слов, но они больно ужалили её в самое сердце, и она снова и снова чувствовала, как они отзываются неприятным эхом где-то в глубине её души. И однажды, когда ей было особенно одиноко, она как будто прошла назад сквозь долгие годы и вновь ощутила себя девочкой, впервые осознавшей, что отец ушёл и больше никогда не вернётся. Прошло только одиннадцать дней со дня его смерти, когда началась Церемония Угла. Мимоза закрыла глаза, перенеслась в то далёкое время, и к ней, как живые, вернулись все тогдашние образы, звуки, запахи, чувства.

В длинной комнате с низким потолком плотно закрыты окна и двери. В воздухе тяжело повис сладкий и душный запах благовоний. В тускло освещённом углу лежит тщательно расправленное тонкотканое покрывало отца. На нём стоят дорогие её сердцу вещи: бронзовая шкатулка с орехами бетельной пальмы*, отцовский нож и маленький кусочек извести. Тут же лежат его книги – и бумажные, и те, что сделаны из пальмовых листов, укреплённых в рамке. Здесь же его золотые кольца, серебряный пояс-цепочка, сандалии и зонтик. Что это? Не его ли это шаги раздаются у входа? Может, он откроет сейчас дверь, войдёт и сядет рядом с ней? Но нет, это только женщины. Мимоза видит, как в комнату одна за одной заходят все её родственницы, даже самые дальние. Церемония угла – дело женское, ни один мужчина даже близко сюда не подходит.

Наконец, комната наполнена до отказа. Становится невыносимо жарко и душно. У каждой женщины в руке пальмовый лист.

Открывается дверь. Через толпу с трудом протискиваются старшие сестры Мимозы. Они раскладывают на полу трапезу для умершего отца. Рисовые лепёшки, горы бугорчатых сахарных шариков, изогнутые медовые крендели, толстые куски липкой и приторной жевательной смолы, влажные шарики сахара, начинённого орехами. Кроме рисовых лепёшек всё пропитано маслом. Повсюду Мимозе чудятся густые, жирные запахи. В плоских бронзовых блюдечках высокого светильника плавают фитильки, окунутые в густое касторовое масло, приправленное кокосом и кунжутом. Через эту чудовищную смесь запахов к Мимозе изредка пробивается аромат благовонного курения.

В неверном желтоватом свете она видит, как женщины сгрудились вокруг белого покрывала, расстеленного в углу. Они смотрят на знакомые, родные вещи того, кто ушёл в иной мир, и сердца их переполняются печалью.

Мимоза тихо плачет. Сандалии и зонтик – почему он не взял их с собой, отправляясь в такой далёкий путь? Куда он ушёл?

Кто-то берёт курильницу, зажигает в ней душистые, сладкие пряности, бросает в огонь щепотку благовоний и медленно окуривает принесённые дары. Женщины распускают волосы, окунают свои пальмовые листы в ароматную смесь, зажигают крохотные кусочки камфары и потом подносят пепел ко лбу, к груди и к глазам. И каждая втирает себе в лоб священный пепел, знамение Шивы.

Всё это время они монотонно распевают погребальную песнь, раскачиваясь взад и вперёд до изнеможения.

Из глаз Мимозы ручьями струятся слёзы, волосы густым покрывалом падают ей на спину. Она тоже качается из стороны в сторону, вторит печальному песнопению, взывая к отцу, который, быть может, ещё не успел уйти слишком далеко.

* Эти орехи заворачивают в лист бетельной пальмы и дают гостям, а те жуют его, не проглатывая.

Вдруг с внезапно переменившимся настроением женщины пружинисто вскакивают на ноги, и Мимоза вскакивает вместе с ними, плохо соображая, что происходит, и немного напуганная. Вместе с ними она ловко закручивает свои волосы в узел, хватает кусочек чего-то сладкого и вслед за остальными выбегает во двор.

Теперь над ними ясное голубое небо, а вокруг – привычные приметы и дела обычного дня. С криками «Ка! Ка!» женщины бросают в воздух взятые сладости и кусочки лепёшек. Довольные вороны, такие земные и обыкновенные, шумно и деловито слетаются на пиршество, и при ярком свете дня недавнее необузданное неистовство кажется всего лишь сном.

Мимоза стоит в некотором отдалении от всех, ослеплённая солнечными лучами и оглушённая криком ворон. А её мать по очереди обходит каждую гостью и насыпает им в подолы полные пригоршни угощения, что было расставлено на отцовском покрывале в углу. Церемония Угла завершается.

Мимоза глубоко вздохнула и очнулась. Что это с ней? Почему она так долго сидит без движения? Она нетерпеливо встряхнулась. Столько всего ещё нужно переделать, надо вставать и приниматься за работу. И тем не менее, она ещё какое-то время неподвижно стояла в тени деревьев. В её ушах ещё звучала заунывная погребальная песнь, она всё ещё вдыхала тяжёлый аромат курений и масла. Сквозь голубоватый дым в мигающем жёлтом свете она всё ещё видела белое покрывало, коричнево-золотые лепёшки, сладости, знакомые отцовские вещи и чувствовала, как они сжимают ей сердце. Одурманенная приторным запахом благовоний, она всё ещё ощущала себя в толпе женщин, раскачивающихся из стороны в сторону и тянущих тоскливый, монотонный напев.

Я пишу эти строки, и мне кажется, что и я сама сейчас сижу среди этих женщин. Такие переживания не забываются никогда. Везде, где есть настоящее горе, кажется, что любовь, тоска, смутное томительное желание, жалость, сострадание, перемешанные с чувством благоговения и даже страха (потому что вещи умершего почти воскрешают его), трепещут от любого незримого прикосновения, как струны тонкого и чувствительного инструмента. Кажется, что женщины обнажают само своё существо, полностью открывая его для всех этих эмоций. А потом вдруг происходит внезапная перемена, как будто незримые пальцы оборвали слишком туго натянутую струну, – и все бегут на свежий воздух, беспечно швыряют куски лепёшек прожорливым птицам, просто и разумно поворачиваясь от туманного таинства смерти и горя к обычной радости повседневной пищи. Разве можно забыть такое, если хоть раз принимал в этом участие? Потом женщины расходятся по домам, нагруженные всевозможными лакомствами для своих ребятишек, и всё снова становится привычно и хорошо. Только осиротевшая семья продолжает скорбеть и горевать. Ничто не может успокоить боль, сосущую их изнутри.

Но при этом они почти не задумываются о значении всего, что произошло. Никто не потрудился рассказать им, что и пища, бросаемая в воздух, и рисовый шарик, который кладут на губы усопшего, – всё это делается для того, чтобы поддержать, напитать то ветхое тело, что единственно удерживает душу умершего от погружения в Единый всеобщий Дух. Женщины знают одно: каким-то образом всё это помогает их дорогим усопшим, ибо вера в жизнь после смерти неистребима в человеческом сердце, и они верят, что их ушедшие родные живы и здравствуют где-то в ином месте. Но Мимозе, медленно приходящей в себя после долгого часа воспоминаний, вдруг нестерпимо захотелось узнать, где именно живёт её отец, и увериться, что с ним всё хорошо. Всем своим существом она тосковала по нему, но пуще всего её душа прямо-таки горела желанием знать, действительно ли в свой последний час он обратился к её Богу, к истинному Богу. Ведь перед смертью он сказал только одну необъяснимую фразу: «Я ухожу к Всевышнему».

Возможно ли, что он всё-таки принял истину, пусть даже на пороге смерти? «О, мой милый отец! – почти что взмолилась к нему Мимоза, но остановилась, не зная, есть ли смысл обращаться к мёртвым, и, обратившись к вечно живому Отцу отцов, приклонила свою голову к Его любви. Она уже уверилась, что любовь эта надёжна и на неё можно положиться, даже если голову одолевают тысячи вопросов, на которые не слышно ответа. «Тебе всё это известно, Отец, Ты знаешь всё это от начала до конца. Я же не могу оставить Тебя. Нет, даже если мой земной отец так и не познал Тебя, я не могу оставить Тебя. Я знаю Тебя, Отче. Неужели Ты не позаботишься о нас, о моих детях и обо мне?»

Глава 25 Пустая бутылка из-под масла

Бедствия Мимозы не кончились. Коварная болезнь оставила за собой страшную слабость. Кожа всех четверых мальчиков была усыпана оспинами, а самый младший с ног до головы покрылся мокнущими нарывами и беспрерывно плакал и днём и ночью. Чтобы облегчить боль, нужно было обильно помазать нарывы маслом. Но сосуд, в котором хранилось масло, был пуст, а купить масла (да ещё и столько, чтобы его хватило на все болячки) было не на что.

Мимоза приуныла. Наверное, можно было пойти к соседям и взять масла взаймы, но какой-то странный внутренний инстинкт (ведь она ничего подобного не слышала и читать тоже не умела) не давал ей залезать в долги. «Бог знает нашу нужду и даст нам всё необходимое. Он поможет мне заработать больше денег, даст мне новые силы. Он сделает всё так, как сейчас будет для нас лучше всего», – сказала она своим мальчикам.

В ту ночь, когда её малыши не могли успокоиться и плакали от боли, искушение, должно быть, было просто нестерпимым. С самого их рождения она непрестанно посылала благодарственные пожертвования в христианскую церковь: ведь она тоже поклонялась их Богу. Иногда это была серебряная монета, иногда пригоршня соли (так сказать, первые плоды торгового сезона). Обычно в церковь ходил один из её сыновей. Он складывал скромные приношения на специальный поднос, выставленный для этой цели, и уходил. Никто никогда не задавал мальчикам никаких вопросов. Никто никогда не вспоминал об этих дарах. Их никогда не заносили в списки приношений и пожертвований. Они попадали в общую корзину, и никто не обращал на них особого внимания. Разве что иногда кто-нибудь удивлённо вскидывал брови и рассеянно вопрошал: «Интересно, для чего эта язычница продолжает посылать свои дары в христианскую церковь?»

Но сейчас всё было иначе. Ах, если бы она удержала при себе хотя бы малую толику этих приношений (которые и так-то сберегались и отделялись с большим трудом), её малыши не плакали бы сейчас так горько! Тут бедная мать строго одёрнула себя. Такие мысли надо нещадно отгонять от себя прочь. Она подошла к мальчикам и вместе с ними встала на колени прямо на подстилке. «Бог силён помочь нам даже в этой беде», – сказала она и начала молиться. Она молилась за исцеление, за то, чтобы дети освободились от этих саднящих болячек, не дающих им спать, и чтобы у неё самой была сила работать, делать всё необходимое и утешать больных ребятишек. Успокоенные и притихшие, мальчики наконец заснули. Но где же взять масло?

Все эти годы ни одна из сестёр Мимозы ни разу не подумала о том, чтобы что-нибудь ей послать. Пожалуй, отчасти это было из-за того, что жили они далеко и не слышали о её несчастьях, а отчасти из-за того, что им был известен её характер и они не хотели рисковать, посылая нежеланные подарки. Она, конечно, никогда не рассказывала им о своих трудностях. Если они что-нибудь и знали, то не от неё, а от других людей, потому что Мимоза тщательно оберегала доброе имя своего Бога от злых языков тех, кто не желал её понимать: «Я знаю Его любовь, как я могу в Нём сомневаться? Но расскажи я им обо всём, они сказали бы, что мой Бог не такой сильный, как их боги. Ведь у них ни в чём нет недостатка!»

Но сейчас сестры Мимозы, живущие в дальнем городе, почему-то вспомнили о ней и её детях и, движимые тёплым сестринским чувством, дважды послали ей небольшие но – ах! – такие нужные и благословенные дары. Да и кто мог отказаться от даров, чудом приходящих в такое трудное время? Сосуд с маслом вновь наполнился, и, кроме того, Мимоза смогла купить другие необходимые мелочи. Она подбодрилась, сердце её согрелось (она сама, наверное, сказала бы, что оно «успокоилось в прохладе»), она благодарила Бога и не унывала.

Вот так, с молитвой и в вере эта необразованная индийская женщина справлялась со всеми жизненными трудностями. Когда приходила болезнь, она шла с ней прямо к Богу и просила Его об исцелении. Её не волновали пустяковые вопросы о том, как именно Он помогал ей в каждом случае. Её карие глаза только расширились бы от удивления, услышь она, что хорошее эвкалиптовое масло, за одну минуту снимающее боль от укуса скорпиона, не было даровано ей тем же самым добрым Отцом, Который щедро давал ей и рис, и овощное карри, чтобы кормить выздоравливающих сыновей.

В неизвестном ей далёком мире множество христиан писали, рассуждали и размышляли о возможности или невозможности исцеления в ответ на молитву. Обо всём этом Мимоза, конечно же, не имела ни малейшего понятия. Более того, она не слышала ни одной истории о том, как наш Господь исцелял увечных и больных. Но, наученная Божьим Духом, она смело подошла к самому сердцу этого сложного вопроса. Её вера не знала сомнений, возникающих из людских разговоров, и ей казалось совершенно естественным, что Бог может и любит исцелять. И хотя облегчение не всегда наступало сразу, покой нисходил на неё почти немедленно. «А разве покой не важнее, чем исцеление?» – спросила она в своей святой и милой простоте.

Когда её попросили объяснить, почему же некоторые всё-таки не выздоравливают (например, её маленький Майил), она спокойно посмотрела в глаза тому, кто задал ей этот вопрос: «Я не знаю, но Бог знает. А значит, всё хорошо». Именно так она отвечала на все трудные и запутанные рассуждения. Вот и сейчас с выразительным жестом повёрнутых вверх ладоней (которые у тамилов говорят не меньше, чем язык) и с улыбкой, так внезапно освещающей её серьёзное лицо, она говорит эти же слова: «Отче, Ты знаешь. И потому я думаю, что всё хорошо. Конечно, хорошо!»

Может быть, эта история покажется вам выдуманной или приукрашенной. Но, честное слово, я ни разу в жизни сознательно не написала ни одной лживой фразы. А если историю приукрасить хотя бы самую малость, она уже теряет свою правдивость.

Но даже если бы нам было позволено придумывать или чуть-чуть приукрашивать подобные рассказы, какая в том необходимость, если речь идёт о Божьей истине? Разве Его дела, показанные во всей их правде, не прекраснее всего, что мы могли бы измыслить? И такие вот «невозможные» вещи постоянно происходят среди нас, потому что Он не оставил наш мир и пребывает с нами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю