Текст книги "Рабы Парижа"

Автор книги: Эмиль Габорио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Древняя тетушка мешать им не могла.

Каждое утро Андре являлся к ней читать газету, на десятой странице она начинала дремать, а на пятнадцатой засыпала. Молодые люди оставались наедине.

После обеда все повторялось сначала.

Вечером тетушка в гостиную вообще не являлась.

Андре долго боролся со своей страстью. Как человек умный, он понимал всю бессмысленность происходящего. Сабина же любила без всяких оговорок и размышлений. Время для нее проходило в беспрерывном блаженстве, и она не хотела думать о завтрашнем дне.

Но Андре знал и предугадывал развязку. Ждал удара почти ежеминутно и готовился встретить его достойно.

Предчувствие и рассудок не обманули его.

В одно прекрасное утро, когда он, по обыкновению, собирался приветствовать тетушку и поискать еще какой работы вокруг замка (заказанную он давно выполнил), явился лакей и странным голосом сообщил, что его ждут у старой дуэньи.

– Мне приказано привести вас в любом виде, – сообщил он.

Кровь прилила к сердцу Андре. Он ни на минуту не усомнился в том, что настал конец его блаженству. Кто-то в замке проведал о его любви и по своему лакейскому усмотрению, безусловно, донес на него. Как приговоренный, следовал он за старым лакеем.

Старуха была не похожа на саму себя, она не сидела в кресле, как всегда, а буквально металась по нему. Увидев Андре, она закинула голову назад и буквально зарычала на него, как раненая львица.

– Ты что это, дружок, затеял! – воскликнула она. – Тебе взбрело в голову ухаживать за моей племянницей? Да сознаешь ли ты разницу между урожденной графиней и проходимцем?! Откуда взялось в тебе столько смелости, чтобы поднять на нее глаза – глаза плебея!

Андре не мог пошевелиться, из бледного он стал пунцовым. И, если бы не Сабина, он бы кинулся на графиню.

– Молите Бога, графиня, что вы – женщина, иначе я убил бы вас на месте, – задыхаясь, произнес он.

Казалось, что тетушка сошла с ума.

– Ах, ты дерзкий мальчишка! – закричала она, потрясая палкой, – обиделся, видите ли! Чем не аристократ! Был бы жив старый граф, тебе бы обломали ребра палками, я же ограничусь тем, что велю тебя выгнать немедленно! Собери свой скарб и убирайся таскать свои кирпичи, где-нибудь в другом месте!

Андре не трогался с места. На оскорбительные тирады старухи он уже не обращал внимания, он понимал только одно – его гонят от Сабины, и он не сможет больше видеть ее.

Он стоял, как каменный, едва сдерживая рыдания.

Древняя тетушка еще не настолько выжила из ума, чтобы не заметить этого жгучего страдания. Она смолкла и через минуту заговорила совсем в другом тоне:

– Пожалуй, я несколько круто обошлась с вами, монсеньор Андре, простите мне это, я несколько горяча от природы. Сделайте для нее единственное, что в вашей власти – избавьте ее от грязи злых языков, уезжайте скорее и позабудьте о ней!

Андре вышел шатаясь. Зачем и куда шел, он и сам еще не знал. В большом зале чья-то холодная маленькая рука остановила его. Белая, как мрамор, стояла перед ним Сабина.

– Я все знаю, Андре, – произнесла она, – куда вы направляетесь и что намерены дальше делать?

– Право, не знаю. Дайте мне немного опомниться. Я думаю, что прежде всего мне надо уехать, а там увижу…

На лице Сабины появился румянец.

– Так вы не отчаиваетесь? – воскликнула она так, что испугала Андре.

Тот медлил с ответом, голос Сабины вернул его к жизни.

– Что, если впереди я бы указала вам надежду… – продолжала она, – что бы вы сделали?

– Что бы я сделал? Все! – воскликнул он, мигом оживая, – если вы согласитесь ждать… Не разлюбите меня… Сабина, я уверен, что добьюсь всего! Вашим родным нужно богатство – у меня будет богатство! Понадобятся почести и слава взамен аристократического имени – у меня будет все!

– В таком случае, – отвечала Сабина, подавая Андре руку, а другую подняв вверх, – в таком случае клянусь вам, что я буду вашей женой или умру, не выходя ни за кого! Я настолько люблю вас, что готова даже притворяться, пока это будет нужно. Итак, работайте и надейтесь – я ваша!

Через несколько часов Андре уехал.

Что происходило затем в замке между племянницей и древней тетушкой никому не было известно. Известно только, что после долгой и продолжительной беседы обе не пошли даже к столу, а молча разошлись по своим комнатам, каждая с красными от слез глазами.

Через два месяца тетушки не стало. Она умерла, держа Сабину за руку и все свое огромное состояние двести тысяч ливров, завещав одной Сабине. В завещании был выделен пункт, в котором значилось, что племянница наследует все, даже если выйдет замуж против воли родителей.

Последний пункт весьма потешал графиню Мюсидан. Она говорила, улыбаясь:

– Перед смертью наша тетушка, видимо, рехнулась.

Но древняя старушка не только не "рехнулась", как считала графиня Мюсидан, а скорее прозрела, потрясенная юной любовью.

Возвратясь на зиму в Париж, Сабина стала совсем свободной: прислуга в отелях, положим, подсматривает не меньше, чем лакеи, но по части доносов родителям… Такого в Париже не водится!

9

Еще не начав посещать Андре, Сабина обрела глубочайшую уверенность в его благородстве, чести и уважении к ней. Без этого она никогда бы не решилась на подобный шаг…

После приветствия Сабина поспешила развязать широкие ленты своей шляпы и передала ее своей горничной Модесте.

– Как вы меня находите, мой друг? – спросила она у молодого живописца.

Восторженное восклицание было ей ответом.

– Вы меня не поняли, Андре! Я хотела сказать, что для портрета без шляпы, пожалуй, лучше, – краснея, заметила Сабина.

Сабина Мюсидан была красавицей в полном смысле этого слова, но красота ее была полной противоположностью красоте Розы, и сравнивать их мог только Поль в злую минуту… Красота первой напоминала о рафаэлевских мадоннах, красота второй – о вакханках.

Выражение лица Сабины свидетельствовало о живости ее ума и вместе с тем было полно детской прелести и обаяния, что действовало на душу возвышающе.

Глаза Розы пылали огнем и будили лишь земные страсти.

К тому же, чтобы оценить всю прелесть Сабины Мюсидан, надо было непременно знать ее: с первого взгляда она не поражала и не блистала ничем, и долго могла оставаться незамеченной, как драгоценная картина в скромной раме на чердаке деревенской церкви.

Но зато, если кто-нибудь замечал ее, то не было сил оторваться от созерцания ее высокой красоты: строгий профиль, полузакрытые бархатные глаза, в которых, как в зеркале, отражалась вся ясность возвышенной души…

Сабина была брюнеткой, но не той жгучей, смуглой, а с самым прозрачным, матовым цветом лица. Для портрета она избрала самую простую, давно вышедшую из моды прическу, которая ей шла как нельзя лучше. И вот касательно этой прически и задала она Андре свой вопрос.

– Увы, – отвечал он, – когда вы тут, я начинаю сознавать свое бессилие, как живописец. Нередко целыми часами я сижу над вашим портретом, но не могу передать нюансы характера…

Сказав это, он резко сорвал с портрета зеленую тафту, покрывающую мольберт, и образ Сабины предстал во всем своем блеске.

Безусловно, это не была гениальная вещь, но на ней уже присутствовала та печать совершенства, которая свойственна всем великим мастерам.

С минуту Сабина стояла молча, затем с беспредельной нежностью и уважением взглянула на молодого живописца и произнесла:

– Боже мой, ваша работа прекрасна!

Но тот был недоволен, его не ободрило даже это восторженное признание.

– Да, он похож, если хотите… но все это не то! Фотография, которую вы мне подарили – тоже похожа, но разве этого достаточно? Я мечтал выразить вашу душу, я пытался, но кроме ваших черт у меня ничего не выходит, я ожидал, что вы придете, и я попытаюсь еще раз… Жестом руки Сабина остановила его:

– Не надо ничего переделывать, мой друг. Обстоятельства складываются иначе. Мой визит к вам сегодня – последний, – проговорила она нежно, но твердо.

Это неожиданное известие, а также тон, которым оно было произнесено, как громом поразило Андре.

– Что же случилось, Сабина? Какие обстоятельства?

– Их много, мой друг, но главное то, что вы не должны отказываться от своей цели – стать великим художником… Вы хотели иметь мой портрет, и я уступила вашему желанию, лучше вы его не сделаете. Вы не достигли еще той вершины таланта, что ждет вас. Чтобы достичь ее, нужно много учиться и работать…

– Но я ведь учусь и работаю, Сабина!

– Да, я вам верю, но вы могли бы быть более настойчивы в достижении своей цели. Видимо, я мешаю вам, Андре. Простите меня, но я так люблю вас, что не могу скрыть от вас правды…

– Какой, какой правды? – с испугом спросил Андре.

– С тех пор, как я стала приходить к вам, Андре, вы успокоились и перестали идти вперед, а я этого не хочу! Я не хочу и не могу любить посредственного художника, я хочу, чтобы вы стали первоклассным мастером! И когда это случится, приходите в дом моего отца, графа Мюсидана, и мы вместе будем просить его согласия на наш брак. До той поры нам не следует видеться…

Андре был побежден. Он чувствовал всю неотразимую правду этих слов. Он понял жертву Сабины. Для нее, вечно забытой и одинокой, свидание с близким человеком было единственной отдушиной, но она сказала себе, что если у Андре не хватает сил отказаться от этих посещений, то у нее должно хватить любви, чтобы прекратить их.

Во время этой беседы Сабина сидела в кресле, а Андре – на скамеечке возле ее ног.

– Итак, мой дорогой, значит, мы пришли к нужному соглашению? – говорила Сабина, не выпуская его руки. – Следовательно, пока есть время поговорить о наших делах…

Дела эти заключались для нее в успехах Андре, который и подробно рассказывал ей все о своей работе, о своих замыслах и еще неясных образах, которые еще только появлялись в его голове. Таким образом они то спорили, то советовались…

– Я сейчас в большом затруднении, – сказал Андре,– позавчера барон Сильвереаль, знаешь, этот известный любитель и знаток живописи, зашел ко мне и просмотрел мои эскизы. Один ему понравился, и он сказал, что хотел бы заказать мне картину, за которую пообещал заплатить шесть тысяч.

– Ого! Да это начало целого состояния!

– Пожалуй! Скверно только то, что ему хочется иметь ее как можно скорее…

– В чем же затруднение?

– Дело в том, что у меня есть еще один заказ по декору, а он тысяч на семь, на восемь…

– Я бы на твоем месте выбрала картину, – заметила Сабина после некоторого размышления.

– Мне тоже так кажется, но только, видишь ли…

– И не стыдно тебе, – тихонько прошептала она, – чем брать там задаток, возьми лучше у меня, я ведь угадала твои трудности?

Но Андре возмутился.

– Этого мне только не хватало!

Сабина вздохнула, но настаивать не стала.

– В таком случае, делать нечего, бери работу по декору.

Пробило пять часов. Сабина поднялась со своего кресла.

– Перед уходом, мой друг, я хочу сообщить еще одну новость: ведутся переговоры о моем браке с бароном Брюле-Фаверлеем.

– Это тем миллионером, за которым гоняются все невесты?

– Именно. Противиться желанию отца я не смею, и потому я решила рассказать всю правду самому барону, я его немного знаю; мне кажется, что он настолько честен, что не будет требовать моей руки. Как ты оценишь мою мысль, Андре?

Андре грустно пожал плечами.

– Она мне нравится, только вряд ли это поможет: откажется один, найдется другой…

– Весьма может статься, но тогда я повторю все сначала. Надо же, чтобы и у меня были трудности и препятствия!

Но именно эти препятствия были явно не по вкусу молодому художнику.

– На что же станет похожа твоя жизнь, Сабина, если ты все время будешь бороться против своей семьи?

Сабина просто ответила ему:

– Я не сомневаюсь, Андре, ни в себе, ни в тебе, а это главное.

Через минуту она уже была готова уходить. Андре собрался отправиться за каретой, но она твердо отклонила его намерение, объявив, что они с Модестой справятся с этим сами. Она подала Андре руку и уже в дверях сказала:

– Завтра я поговорю с бароном, а послезавтра жди от меня письма.

Андре остался один.

Ужас овладел им при мысли, что он так нескоро увидит Сабину. С минуту он еще постоял в нерешительности, потом бросился за своим пальто и шляпой, наскоро, как попало, оделся и стремглав выскочил на лестницу.

– Всего один раз увидеть хотя бы издали… – бормотал он себе под нос, перескакивая через ступеньки.

Через пять минут он был на углу улицы и почти догнал Сабину, идущую рядом с Модестой. Они, по счастью, еще не успели нанять фиакр.

Андре шел сзади, шагах в двадцати. Он любовался походкой, манерой придерживать платье, гордым профилем…

"Господи, когда же наступит день, когда я открыто пойду рядом с ней рука об руку…"

Одна лишь эта мысль была способна удвоить его энергию.

В эту минуту Сабина с Модестой остановили экипаж и, усевшись в него, приказали кучеру ехать как можно скорее.

Фиакр тронулся и тут же скрылся из виду.

Взглянув еще раз в ту сторону, куда укатил фиакр, Андре повернул было домой, но тут его окликнул чей-то звонкий, молодой голос.

Он обернулся и увидел, как из новенькой коляски, запряженной парой прекрасных лошадей, вышла молодая дама, одетая самым роскошным образом и сделала ему знак подойти к ней.

Андре напряг свою память…

– Мадемуазель Роза, если не ошибаюсь?

– Скажите лучше, мадемуазель Зора де Шантемиль, – услышал он мужской голос над самым ухом.

Андре обернулся и чуть не столкнулся нос к носу с господином, который только что отдавал какие-то приказания кучеру.

– Извините, – проговорил он очень удивленный и отступил на два шага.

– Да, милостивый государь, – продолжал господин, по виду очень смешной и недалекий. – Шантемиль – поместье, которое я ей подарю на следующий же день по смерти моего папа!

Андре чуть не прыснул со смеху, до того забавна была фигура господина, заговорившего с ним. Черты этого лица можно было определить одним словом: "гусь", что же касается его туалета, то это был гибрид шута и попугая.

Тото-Шупен, передавая его приметы Тантену, забыл почему-то столь выдающееся свойство.

– Мое имя не имеет значения, – продолжал между тем господин, – поехали лучше к нам обедать!

И, не дожидаясь согласия со стороны Андре, Роза живо схватила его за руку и втолкнула в дверцу шикарного экипажа.

– А ведь она добра, как вы считаете, а? – заговорил опять чудак в красных перчатках, – я, по крайней мере, так ее понимаю. Видно, делать нечего: друзья наших друзей – наши друзья! Пойдемте, я должен исполнить ее желание! О, мы приехали!

– Да-да! Я этого хочу, хочу! – повторяла Роза, направляясь к дому и таща за руку Андре.

Он подумал, что ему не помешает развлечься, а эта парочка обещала много интересного. В особенности этот гусь весьма занимал Андре. Он подумал еще минуту и согласился.

– Пусть будет так! Пойду посмотрю на этого дурака. Какие фигуры лепит из него этот красивый чертенок! – подумал он про себя, но не счел нужным рекомендоваться ему.

Об этом, впрочем, позаботилась Роза.

– Господин Гастон де Ганделю! – представила она своего "гуся", дергая его за рукав, и он при этом смешно шаркнул тоненькой ножкой.

Андре едва удержался от смеха.

– А это монсеньор Андре, великий художник! – продолжала она, хватая Андре за рукав.

– Монсеньор Андре – художник? – удивился гусь, – погодите, я что-то такое слышал от папа! Не тот ли это Андре, который будет отделывать дом, построенный папа на Елисейских полях?

– Тот самый, – ответил Андре, едва сдерживая улыбку.

– В таком случае – очень приятно, очень приятно! Теперь вы совсем наш!

Радости его, казалось, не было пределов.

– Идемте же, – крикнула Роза, взбегая по лестнице, убранной цветами.

Андре уже хотел подниматься следом за ней, когда Ганделю догнал его и с самым таинственным видом зашептал на ухо:

– А? Какова? Не женщина, а восторг, – шептал он, подмигивая при этом самым вульгарным образом, – погодите, ведь в умении держать себя, правду говоря, равных себе я здесь не знаю, так что учитель у нее будет превосходный!

– Это уже заметно, – серьезнейшим тоном отвечал ему Андре.

– Да придете ли вы наконец? – крикнула Роза, топая ножкой.

– Сию минуту, – отвечал Ганделю, поспешно взбегая по лестнице и увлекая за собой Андре.

– Твердый характер, не правда ли, – успел он еще шепнуть Андре с тем же таинственно-вульгарным видом.

Пройдя в комнату, Роза мгновенно сбросила верхнюю одежду и схватив Андре за руку, повела его по квартире, показывая ему свои апартаменты.

Бедный художник вынужден был обозревать и хвалить все это нелепое нагромождение мебели, золота, лазури, подобранное самым нелепым образом. Причем, от него требовали, чтобы он по достоинству оценил толщину и богатство тканей, стоимость всего этого бедлама и вкус, с которым он создавался.

Впереди шествовал "гусь" с торжествующим, полным счастья лицом, указывая на все предметы и называя их цену.

Причем Розе не приходило в голову, что все это – цена ее позора, ее доброго имени, которое куплено этим шутом.

В это время послышался шум в зале.

– А вот и наши гости, – воскликнул "гусь", окончательно пришел в восторг и побежал в зал.

Роза и Андре остались одни.

– Как видите, я решилась оставить Поля, – заметила она, переходя от веселого тона к несколько грустному. – Ему не всегда хватало даже на хлеб, к тому же он стал мне надоедать…

– Ему не на что купить хлеба? – удивился Андре, – как же так, два часа назад он был у меня и хвастал, что получил место на двенадцать тысяч франков в год!

– Скажите лучше – на двенадцать тысяч лжи и пустяков, – со смехом бросила Роза, – все, что он умеет, это занимать деньги подчас даже у незнакомых людей!

При этом она сделала знак Андре, что ей еще много чего надо рассказать ему, но не сейчас.

В это время сияющий Ганделю вел гостей, которые явно были достойны тех, кто их принимал.

Едва только Андре успел себя поздравить с приобретением столь "приятного" знакомства, как в дверях показался огромного роста лакей в перчатках и белом жилете и громогласно объявил:

– Кушать подано!

10

Когда у Маскаро спрашивали, что нужно для успешного выполнения его замыслов, он отвечал:

– Быть достаточно деятельным и обладать огромной энергией.

У Маскаро было одно прекрасное правило: раз приняв решение, он следовал ему всю жизнь.

На следующий день, после посещения графа Мюсидана, в семь утра Маскаро уже был за письменным столом и занимался работой.

Первая комната агентства уже была заполнена людьми; но выслушивать их должен был достойный Бомаршеф. Если оказывалось что-нибудь очень важное, он препровождал такого клиента к шефу.

Таким образом, совершенно не вникая в шум и сутолоку первого помещения, Маскаро полностью сосредоточил свои мысли на новом агенте – Поле Виолене, который должен был сыграть довольно важную роль.

– Какова игра! – мысленно восклицал он, – сколько риска и какие громадные результаты, если все удастся! И только в моих руках соединены нити стольких судеб!…

Перевернув страницу, которую он только что дописал, Маскаро продолжал:

– Конечно, я могу сорваться и тогда… Этот болван Мюсидан вообразил, что я могу не знать законов своей страны! Глупец! Он не понимает, что для меня Кодекс то же, что "Отче наш"! Том третий, статья триста четвертая – да, Маскаро, тебе давно грозит каторга, не говоря уже о триста пятой статье, где прямо сказано – "пожизненная"…

Видимо, последняя мысль прозвучала слишком уж явно, так как он вздрогнул и даже закрыл глаза руками. Но это длилось одно мгновение. Улыбка вновь заиграла на его лице, Маскаро опять углубился в свои мысли.

– Да-да, чтобы отправить Маскаро дышать воздухом Тулонских галер – надо сначала поймать его! А это нелегко сделать! В случае чего, если я почувствую, что почва под ногами колеблется, я исчезну, как дым… Н-да, ну и сотруднички у меня! Этот жалкий скряга Катен! Или эпикуреец Ортебиз, которого, как ребенка, может утешить тысяча франков! На что они годны?! Им даже во сне не приснится крупное дело – Круазеноа!

При этом он настолько забылся, что даже засмеялся, проговорив громко:

– Да, это дело стоит четырех миллионов! А Поль? Поль женится на Флавии и, кроме того, что она будет счастлива, станет еще герцогиней с тремястами тысячами годового дохода!…

Закончив свои размышления таким предположением, Маскаро закончил писать, поднял на лоб синие очки, отворил средний ящик стола и спрятал в него написанное.

– Все вы здесь у меня, мои милые, – сказал он, постукивая пальцами по бумагам, лежавшим на столе. – И стоит только мне, простому комиссионеру, захотеть, я могу растоптать вас всех, как каких-нибудь мошек… Впрочем, на сегодня довольно, есть и другие дела…

Захлопнув ящик, он откинулся на спинку кресла, чтобы немного отдохнуть.

Через некоторое время в дверь постучали.

В комнату вошел Бомаршеф.

– Невероятно! – воскликнул он, едва переступив порог, – вы приказали мне собрать бумаги о деле молодого Ганделю…

– Да, когда будет время.

– Там кухарка одной дамы, нанятая через нашу контору, принесла необыкновенно важные известия, это просто счастливый случай!…

Маскаро пожал плечами.

– Ты дурак, Бомаршеф, – произнес он недовольно, – что там может быть такого, чтобы приходить в телячий восторг? Сколько раз тебе твердить, что любой случай – это только поле для игры, где можно и выиграть, и проиграть. Я играю уже двадцать пять лет, и было бы странно, если бы под конец мне перестало везти!

Бомаршеф слушал с умилением, приоткрыв рот, стараясь не пропустить ни слова.

– Ну, так какие же известия принесла эта кухарка? – мягко продолжал патрон.

– О, по одному ее виду заметно, что их у нее пропасть! Она – давнишняя наша клиентка, которую я отметил буквой Д, для того, чтобы знать, к каким именно хозяйкам ее определять…

Но Маскаро его уже не слушал, явно думая о чем-то другом.

– Зови, – произнес он.

И пока Бомаршеф ходил за кухаркой, произнес назидательным тоном:

– Как показывает мой двадцатипятилетний опыт, нельзя пренебрегать в делах даже самым малым…

Кухарка, зашифрованная буквой Д, вошла в кабинет.

Надо отдать должное Бомаршефу; стоило только глянуть на нее, как тут же становилось ясно, что известия, которые она принесла, просто взорвут ее, если она их не выскажет.

– Что скажете, моя милая? Как вам служится на новом месте, довольны ли вы тем, как мы подыскали вам место?

– О, превосходно, сударь! Хотя я знаю мадам Зору де Шантемиль всего один день…

– А, так она называет себя Зорой де Шантемиль?

– Именно, сударь! Хотя вы понимаете, что это не настоящее ее имя, по этому поводу мадам и монсеньор даже спорили. Она все хотела назваться Рахилью, ну, а монсеньор был за Зору…

– Ну, Зора так Зора, – серьезно заметил хозяин агентства, – ну, и что же дальше?

– Ну, должна сказать вам, хозяин, таких, как она, даже я не много видела! На моих глазах она уже спустила тысяч тридцать, если не больше!

– Экий чертенок!

– Да, уж надо отдать должное, денежки спускать она умеет, и ведь все в кредит! У самого-то ни гроша за душой, а туда же, без отцова ведома задал такой обед, что он один обошелся более тысячи франков!

До сих пор Маскаро не видел для себя в этой болтовне ничего интересного и уже готов был послать к черту и кухарку, и Бомаршефа, который ее привел.

Ловкая особа это почувствовала и заспешила:

– Одну минуту, сударь, так вот, когда обед стал заканчиваться, все уже перепились и стали выбрасывать посуду в окно, один из гостей, который и не пил-то вовсе, уединился с мадам, и они разговаривали о…

– И вы слышали их разговор?

– Так точно, сударь! Они говорили о том господине, с которым раньше жила мадам. Его имя – Поль Виолен!

Маскаро поднял глаза.

– Ну, мадам рассказывала, что ей от него следовало отвязаться, потому что он вроде украл у кого-то двенадцать тысяч франков.

– Удалось ли вам узнать, кто был этот господин, с которым так откровенничала ваша хозяйка?

– О, нет, сударь, я слышала только, как другие называют его "артистом".

Но этих данных для Маскаро было явно недостаточно.

– Послушайте, моя милая, – обратился он к кухарке. – Не хотите ли вы сослужить мне службу?

– Еще бы, сударь, я готова в огонь и в воду для вас…

– Так много мне не надо, мне просто необходимы фамилия и имя этого "артиста", судя по вашему описанию, он может оказаться одним из моих должников.

– Извольте, сударь, вы всегда можете положиться на меня! Сегодня мне будет некогда, у меня много работы, но завтра либо послезавтра вы будете иметь и его адрес впридачу!

Затем она вышла, и Маскаро ударил кулаком по столу и воскликнул:

– Предсказания этого Ортебиза сбываются, будто он ворон! Слава Богу, что я еще могу не упускать из виду эту комедиантку Розу и ее дурака, кажется, решившего окончательно разориться!

– Ну, что ты там вздыхаешь и кашляешь, – обратился Маскаро к Бомаршефу, – иди сюда и слушай: эта шельма, Роза, хоть и говорит, что ей всего девятнадцать лет, хотя в самом деле ей давно за двадцать, сумеет вконец обчистить этого идиота Ганделю, которого бы я на месте его отца просто запер бы подальше…

– Вы хотите сказать, патрон…

– Я хочу сказать, что через двое суток мне нужны все сведения о положении этого недоростка, его отношениях с отцом, характере самого отца и положении его в свете!

– Слушаюсь, для этого дела возьму Канделя с компанией.

– И еще. Так как он везде и всюду занимает деньги, нужно будет познакомить его с нашим почтенным другом Вермине, директором "Общества взаимного кредита".

– Ну, уж это дело Тантена, – осмелился напомнить Бомаршеф.

Маскаро был слишком озабочен, чтобы рассердиться за эту вольность.

– Что же касается этого нового "артиста", – шептал он про себя, – то, храни его господь, если он встанет мне поперек дороги!

Через некоторое время он мирно заметил Бомаршефу:

– Друг мой, я слышу, там много народу, займись-ка своим непосредственным делом.

Но бывший кавалерист, не двигаясь с места, заявил:

– Прошу извинить меня, патрон, но есть основания считать, что Кандель берет и с другой стороны…

– Вот как! Возьми стул и рассказывай!

Подобная честь – разговаривать с патроном сидя, восхитила Бомаршефа.

– Еще вчера я решительно ни в чем не был уверен, – начал он свой рассказ, – но сегодня, когда я еще спал, ко мне в дверь постучали. Отворив, я увидел Тото-Шупена…

– Он еще не пропал после поисков Каролины Шимель?

– Ничуть не бывало, патрон, он даже имел с ней разговор за чашкой кофе!

– Гм, это недурно!

– О, этот негодяй Тото – смышленый малый! Если бы он только был немного честнее!… Ну, так послушайте: он предполагает, что эта девка пьет оттого, что у нее на душе какой-то грех, ей все время что-то чудится, и она до того напугана, что боится квартировать одна. Сейчас, например, она нашла приют в семье каких-то ремесленников, которые ее кормят, одевают, обувают и укладывают спать, когда она является пьяная. Она, в свою очередь, помогает им, так как деньги у нее водятся…

Лицо Маскаро омрачилось.

– Не очень-то это удачно, что она все время не одна. То есть, к ней невозможно прийти незаметно. Впрочем… Где проживает это семейство?

– На самом верху Монмартра, еще выше, чем Красный замок. По улице Меркаде…

– Прекрасно. Тантен навестит их. А пока пусть Тото старается не упустить эту дуру.

– Будьте уверены! Он даже сообщил о своем намерении узнать и другие ее привычки, связи и источник, из которого она черпает деньги!

Тут он ненадолго остановился, но потом так многозначительно стал подкручивать свои нафарбленные усы, что Маскаро, хорошо знавший своего подручного, прямо спросил его:

– Ты еще не все сказал, Бомар?

– Да, патрон! Только, пожалуйста, не сердитесь. Я бы вам советовал не слишком доверять Тото-Шупену. Я узнал, что нередко он заботится больше о своей выгоде, чем о нашей. К тому же обкрадывает нас и учит новичков набавлять цену!

– Ты бредишь, Бомар!

– Никак нет, патрон! Дело в том, что узнал я об этом совершенно случайно от его же приятеля, который зашел к нам в контору, разыскивая его.

– Ну, хорошо, – произнес Маскаро, – я разберусь с этим делом и, если окажется, что ты прав, то он у меня еще напляшется…

На этот раз Бомаршеф, наконец-то, удалился из кабинета, но тут же был вынужден вернуться.

– Патрон! Человек от маркиза Круазеноа с письмом!

– Дьявольски спешит что-то маркиз, – недовольно заметил Маскаро, – но, впрочем, зовите его человека сюда.

Лицо вошедшего не выражало абсолютно ничего.

– Мне поручено доставить вам письмо от маркиза Круазеноа, – ровно и медленно произнес он.

– Я думаю, любезный, что твой господин поднялся сегодня до зари, – шутливо обратился к нему Маскаро.

– Господин маркиз, – отвечал тот, – платит мне пятнадцать луидоров в год за удовольствие говорить мне "ты", следовательно, он может считать себя вправе делать все, что ему вздумается.

– Так, так, так, – озадаченно пробормотал Маскаро, – значит, нужен ответ, ну, что ж, в таком случае вам придется подождать…

Распечатав письмо, Маскаро прочел следующее:

" Дорогой мой наставник!

Жизненные бури непрестанно преследуют меня. Вчерашнюю ночь я играл так несчастливо, что, не считая всех находящихся при мне денег, проиграл еще три тысячи на слово. Эта сумма должна быть мною представлена до двенадцати утра. Этого требует моя честь"…

Достойный комиссионер, не стесняясь слуги, пожав плечами, насмешливо произнес:

– Извольте радоваться! Его честь требует! Честное слово, тут не соскучишься… Его честь!

На лице лакея не дрогнул ни один мускул.

Маскаро снова взялся за письмо:

" Я нисколько не сомневаюсь, что вы дадите мне этот пустяк, я надеюсь также, что вы будете столь догадливы, что пришлете еще двести луидоров, так как не могу же я жить без копейки в кармане. И еще я хотел бы знать, как движутся наши дела, ведь у меня, практически, петля на шее.

Вполне преданный вам. маркиз Генрих де Круазеноа".

– Вот тебе на! – проворчал комиссионер, – пять тысяч франков ни за что, ни про что! Раскошеливайся, Маскаро, выкладывай свою кассу для болвана, у которого только и есть, что имя, доставшееся ему даром от благородных родителей. Не будь мне так нужно твое имя. ты бы дождался от меня этого «пустяка»!

Медленно и с видимой неохотой Маскаро встал и подошел к бюро, из кассы которого незадолго до того обещал выдать тысячу-другую Ортебизу. Теперь он вынужден был отказаться от этого намерения, посылая деньги Круазеноа.

– Вам, конечно, потребуется расписка, – заметил слуга.

– Нет, не потребуется, письмо маркиза вполне заменит ее. Впрочем, погодите…

Маскаро заторопился, отыскивая в своей кассе двадцатифранковую монету.

– А это твоя доля, мой друг, – заметил он, вручая монету слуге.

Но тот вместо того, чтобы ловко схватить монету, резко отдернул руку.

– Извините меня, сударь, но, если я кому-то служу, то служу за жалованье и притом довольно высокое, так что в подачках не нуждаюсь, – отвечал тот с достоинством и, поклонившись, словно чистокровный квакер, медленным шагом вышел из кабинета.