Текст книги "Дневник Софи"

Автор книги: Эмбер Даст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Мы молчим с минуту. Мне нечего ему сказать. Я никогда не знала, о чем говорить с ним. Такой родной по крови человек и такой чужой на деле.

– Как ты? – наконец, произносит он.

– Я в норме, – я сжимаю в руке край шторы, словно этот кусочек ткани способен вытянуть меня из омута нежелательного полуночного разговора.

– Просто… ты не звонишь. Я хотел узнать, все ли у тебя в порядке.

Серьезно? Да какое ему дело, мать его?! Все внутри закипает, но я не даю эмоциям выхода.

– Я была немного занята. Учеба и все такое. Сам понимаешь.

– Угу.

– Ну а ты? Как твои дела? – нехотя спрашиваю я, уже готовая получить стандартное «нормально» в ответ.

– Да все… по-старому, – отвечает он, – Ты не планируешь приехать в ближайшее время?

– Не особо, – растерянно говорю я, крайне удивленная таким внезапным вопросом, – А что?

– Да так. Давно не виделись, и я… ну… немного… в общем… скучаю.

От удивления я теряю нижнюю челюсть. Что он только что сказал? Я теряюсь, моя комната вдруг становится бермудским треугольником для моих спутанных мыслей.

– Оу, ну…, – а мы с отцом определенно похожи, когда дело доходит до выражения своих чувств и мыслей, – Я тоже, пап. Я посмотрю, что можно будет сделать. Если в ближайшее время я буду не так загружена учебой, я обязательно выберусь домой на выходные.

– Да, будет здорово, – я слышу в его голосе легкую улыбку, и это еще больше потрясает меня, – Прости за поздний звонок. Просто не мог уснуть, хотел узнать, все ли в порядке.

– Ничего, я еще не ложилась.

– Среди недели? Поймала дух студенческого бунтарства?

Я смеюсь, и папа подхватывает мой смех. Он удивляет меня все больше с каждой минутой. Я уже и не помню, когда в последний раз слышала его смех.

– Но я все же пойду спать, ладно?

– Конечно, дочь, – уже серьезно отвечает он.

– Я… еще позвоню тебе, – неожиданно для самой себя выдаю я.

– Конечно. В любое время, – папа глубоко вздыхает, – Спокойной ночи.

– И тебе тоже. Пока.

Я кладу трубку, а затем понимаю, что на моих губах застыла улыбка. Как же мне все мое детство не хватало его. Я бы забыла все свои обиды, если бы он почаще пересиливал себя, свою гордость, горечь, и просто говорил со мной. Даже вот так, как сейчас. Даже пять минут. Этого было бы уже достаточно для того, чтобы растопить мое раненное еще в детстве сердечко.

Улыбка медленно сползает с лица, когда мой взгляд падает на могучий ствол растущего через дорогу от нашего дома дуба, а точнее на силуэт мужчины, скрывающегося за деревом. Словно почувствовав, что я сосредоточила на нем все свое внимание, он мгновенно полностью скрывается за деревом.

Черт. Он смотрел прямо сюда. Меня прошибает холодная дрожь, мозг дает вязкие сигналы занемевшему телу, но все бесполезно, я будто приросла к месту.

– Софи? Ты идешь спать? – я даже не услышала, как Лили вышла из ванной, – Что там?

– Ничего, – я мгновенно прихожу в себя, хотя жутковатые импульсы все еще простреливают мое сознание, – Ничего, просто разговаривала с папой по телефону. Уже действительно очень поздно. Нужно спать.

Лили разглядывает мое побледневшее лицо, но, в конце концов, видимо решает не допытываться. Она ныряет под одеяло, а я, одержимая параноидальными мыслями, вызванными увиденным, по десять раз проверяю, закрыты ли окна и дверь.

Когда я, наконец, успокаиваюсь и убеждаю себя, что это просто один из пьяных в стельку студентов, я безнадежно путаюсь в сетях сна. Откуда-то из глубины моего сознания звучит фраза:

Я ненавижу тебя, Келси Харпер.

Глава 12

Остаток недели проходит вполне спокойно и даже немного вяло. Студенты начинают входить в колею, набираясь терпения на ежедневную каторгу в виде многочасовых скучных лекций.

Я стойко выдерживаю занятия, на которых мое внимание машинально рассеивается в мыслях, уносящих меня куда-то вдаль, в мечты о чем-то нежном, теплом и воздушном, но таком недосягаемом. Каждый день, заходя в класс по вокалу, я с горечью вспоминаю о том, какой счастливой меня раньше делали часы, проведенные здесь. Часы? Да для меня это время пролетало как единый миг. Моя уверенность в себе сильно пошатнулась. Даже и не думала, что все может так кардинально измениться за каких-то пару дней. В казавшихся мне раньше восхищенными взглядах однокурсников я четко вижу насмешливые отблески осуждения. Мистер Хайнц плавно спустился с моего пьедестала лучшего преподавателя в мире, ведь теперь в моем сознании рядом с его образом враждебно мелькают сиреневые локоны.

На следующий же день после вечеринки я четко решаю для себя, что просто обязана извиниться перед Ханной. Однако на уроке вокала я застаю ее в крайне мрачном и отрешенном настроении. Она сидит в полном одиночестве, обхватив себя руками и задумчиво глядя в окно. Я лишь на секунду ловлю ее взгляд, но сразу же замечаю в нем оттенки горечи. Она словно посылает окружающим импульсы о том, что не хочет, чтобы ее кто-то беспокоил. Всю неделю она была молчалива. Ей удавалось слиться с обстановкой настолько, что все остальные студенты и вовсе забывали об ее присутствии.

Но не я.

Я не могла унять свои мысли. Навязчивые картинки, связанные с той сценой в туалете на вечеринке, атаковали меня как назойливые комары в летнюю ночь. Ее руки, скользящие по ногам девушки, ее губы, атаковавшие тонкую, нежную кожу шеи той брюнетки, яркими огоньками вспыхивали в моей памяти.

Пару раз я поймала себя на мысли о том, что мне хотелось бы, чтобы она посмотрела на меня, чтобы ответила на мой взгляд. Но она не замечала никого вокруг и лишь все дальше уносилась по волнам собственных мыслей и переживаний.

Ханна будто стала зачинщиком всеобщего состояния покоя и даже какого-то полусна. Следующая неделя стала еще невыносимее. А ведь это только начало года. Я озиралась вокруг и повсюду наталкивалась на признаки развернувшегося в коридорах университета сонного царства.

Лили так и не помирилась со Стэном. Она с замиранием сердца ждала, что он все объяснит и извинится перед ней. Я сразу поняла, что ей бы этого было вполне достаточно, чтобы простить его и принять. Но этого не случилось. Вместо того чтобы вымаливать ее прощение, Стэн просто стал игнорировать и избегать ее. И тогда Лили окончательно поникла, сказав мне только одну фразу: «Это конец».

Однако в один день все круто изменилось. Университет всколыхнуло одно ужасное событие. Наверное, в каком-то жутком и своего рода судьбоносном смысле это было началом конца.

Это была пятница. Уже утром я четко решила, что поеду домой на выходные. Для меня было невыносимо погружаться в эту непонятную дрему каждый будний день, а потом провести так еще и выходные. Я думала об этом две недели с той ночи, когда позвонил отец. И вот, наконец, решилась.

Довольная собой я выхожу из дома и спешу на первое занятие. По пути к кампусу я глубоко погружаюсь в мечтания о том, как приеду домой, как увижу родные места. Даже встреча с отцом теперь не кажется мне чем-то напрягающим, а даже наоборот, я с нетерпением жду и этого. Возможно, наши отношения, наконец, наладятся. Боже, я так хотела бы этого.

От радужных мыслей меня отвлекает интересная сцена. Прямо у входа в главный корпус стоит целая группа полицейских. Я вглядываюсь и понимаю, что они ведут крайне напряженный разговор с представителями руководства университета.

Но что могло случиться? Неужели, что-то серьезное?

– Привет, – увлеченная всем происходящим, я даже не заметила, как рядом со мной оказалась Лили.

– Привет, – бормочу я, – Интересно, что тут происходит.

– Интересно? – Лили выступает немного вперед, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Ну… Да. Наверное. Впервые вижу, чтобы полиция приезжала прямо в кампус.

– Потому что дело крайне серьезное, – мрачно отвечает подруга.

– Так. Погоди-ка. Ты что, уже в курсе? – я вглядываюсь в ее лицо в поисках ответа.

– Конечно. Университет ведь как большой улей. Если где-то прозвучал хотя бы один звук, то весь этот улей начнет греметь. Эрин Ливингстоун пропала. На прошлых выходных ушла, но так и не вернулась в общежитие. Ее родители подняли тревогу, теперь полиция рыскает по универу, пытаясь что-нибудь вынюхать.

Эрин? Я помню ее. Милая светловолосая худышка. Мы вместе ходили на лекции по литературе. Я постоянно думала, что она отучилась в школе по ускоренной программе, настолько юной и хрупкой она всегда мне казалась.

По коже пробегает холодок, и что-то очень вязкое и противное облепляет сердце. Тревога. Эрин была образцовой студенткой. Такая типичная правильная девочка, которая никогда не ступила бы на кривую тропинку. Она никогда не ходила на вечеринки, даже студенческие развлекательные мероприятия, организованные руководством, посещала через раз. Когда мы как-то раз перекинулись с ней парой слов, я сразу поняла, что она до жути стеснительна.

Но что могло пойти не так?

– Черт, – выдыхаю я, – А что-нибудь уже известно?

– Не-а. Ее соседка по комнате говорит, что вечером в воскресенье она вышла на пробежку. Соседка уснула, не дождавшись ее, а утром в понедельник поняла, что Эрин так и не вернулась. Это так жутко. Я думаю, она мертва, – заключает подруга, бросив на меня переполненный страхом взгляд.

– Да ты что! Не говори так, – вспыхиваю я, – Я думаю… Наверняка, этому всему есть объяснение. Знаешь, ведь в тихом омуте… Вот и она…, – я теряюсь в тщетных попытках изобрести хоть какое-нибудь логическое объяснение. Целый шквал мерзких мурашек атакует меня, словно черная мрачная стая ворон.

На протяжении целого дня меня не покидали тревожные мысли. На каждом углу университета то и дело звучало имя Эрин, и каждый раз я невольно вздрагивала и погружалась в размышления. Студенты уже вовсю взялись за эту историю и изобретали самые разные сценарии произошедшего.

– Наверняка, эта тихоня просто нашла крутого парня, который предложил ей бросить эту бренную жизнь и укатить с ним на байке в закат.

– Да по ней было видно, что у нее какие-то психические проблемы. Она где-то просто покончила с собой. Но никто пока не может ее найти.

– Я уверен, что у нее жутко строгие родители, которые буквально плетями заставляют ее быть прилежной девочкой, вот она и решила сбежать.

– Она же на пробежку ушла? Вот, наверное, марафон и бегает. Правда, он уже немного затянулся.

Под конец дня мне стало тошно от всех этих пересудов и сплетен. Особенно отличились парни, которые всеми способами пытались свести произошедшее к шутке, хотя смешного в этом было откровенно мало. Если девушка пропала без следа, никому не сообщив о том, куда идет и зачем, значит, это уже попахивает чем-то скверным.

Хайнц появился в классе в крайне приподнятом расположении духа. Признаться честно, никто не ожидал увидеть его таким. Когда я увидела его давно забытую всеми озорную улыбку, то почувствовала, что где-то внутри зародился маленький, но теплый огонек надежды на то, что любая боль, причиненная другим человеком, рано или поздно проходит, и ты сможешь улыбнуться новому дню.

– Друзья, у меня для вас задание, – начинает он прямо с порога, – Я хочу, чтобы вы сейчас прослушали одну мелодию.

Хайнц химичит с оборудованием под нашими пристальными взорами, пока из колонок не начинает звучать спокойная мелодия. Звуки фортепьяно завораживают меня, эти легкие звонкие переливы пробуждают мое воображение, и в голове уже предстает картинка – мелкие капельки теплого весеннего дождя постукивают по карнизу, переливаясь всеми красками бушующей свежести природы. Пышущая жизнью зелень наполняет мой разум, и я почти ощущаю легкие сладковатые ароматы распускающихся бутонов цветов.

В один миг мелодия стихает. Пространство, которое только что было наполнено самыми живыми и яркими красками, мрачнеет. Тревожные нотки набирают силу. И вот пейзаж в моей голове сменяется, красочно нарисованное моим воображением ясное небо затягивают тяжелые серые тучи. Все стихает в ожидании чего-то невыносимо тяжелого и устрашающего. Что-то неуловимое сквозит в каждой тени, отбрасываемой ветвями деревьев. Но ничего не происходит. Ожидание повисает в воздухе, пока в классе звучат последние нервные нотки.

Я кидаю небрежный взгляд на остальных студентов. Абсолютное молчание. В одних лицах я вижу испуг, в других угрюмую задумчивость, а в некоторых и вовсе тоску.

– Отлично, – преподаватель разбивает своим бодрым голосом повисшее в классе молчание, – Теперь мы разделимся на группы и обсудим то, что только что услышали. Главное правило. Мы не обсуждаем музыкальные нюансы этого произведения, мы делимся лишь чувствами и эмоциями. Идет? – мы киваем в знак согласия.

Пока Хайнц делит людей на произвольные группы по понятному только ему принципу, я замираю в предвкушении того, чтобы уже поделиться с кем-то той прекрасной, хоть и под конец ставшей мрачной картиной, которая возникла в моем сознании.

– Ну и наконец… Софи, – я перевожу на него взгляд, – Тебе достается лишь один человек.

Черт. Я все пропустила мимо ушей, пока размышляла над тем, как уложу свои ощущения в слова. Кто остался? Я озираюсь вокруг и натыкаюсь на взволнованные перешептывания. Что такое?

– Ханна, – такой мягкий и бодрый голос мистера Хайнца в этот момент звучит как смертельный приговор.

Я быстро отыскиваю ее глазами. Чертовка и бровью не ведет. Она сидит, скрестив руки на груди, и смотрит прямо перед собой. Кажется, ей абсолютно все равно, с кем обсуждать услышанную мелодию. Да и слушала ли она ее вообще?

В классе воцаряется гул и суета, пока ребята усаживаются группами. Я выжидающе гляжу на Ханну, но она продолжает неподвижно сидеть на месте с застывшей на губах туманной ухмылкой. Я закатываю глаза, встаю и медленно двигаюсь в ее направлении. В этот момент я, наверное, была похожа на преступника, идущего на эшафот.

Я присаживаюсь за стол напротив нее и быстро теряюсь в охватившем меня чувстве крайней неловкости. Мне с ней жутко некомфортно. Даже просто сидеть за одним столом.

Ханна медленно переводит напряженный взгляд в мою сторону, и когда я уже готова выслушать поток колких замечаний в свой адрес, она издает лишь короткий усталый вздох. Она выпрямляется и немного подается вперед. В ее взгляде вдруг отражается крайняя заинтересованность. Но она не говорит ни слова. Просто сидит и медленно и мучительно изучает меня. Ее темные глаза запускают в меня электрические искры, происхождение и назначение которых мне абсолютно неясно. Мне быстро надоедает этот процесс, и я беру инициативу в свои руки.

– Начнешь первая? Что ты думаешь по поводу этой композиции? – ровным тоном начинаю я, но в конце фразы голос все же предает меня, мерзко дрогнув.

– Круто отожгли, – с наглой улыбкой отвечает она, все еще держа меня в тесных оковах своего хищного взгляда. Между нами стол, он ведь должен служить некоей преградой, но такое ощущение, будто Ханна совсем рядом, словно она сидит в паре сантиметров от меня. Она захватывает собой все пространство, и я не знаю, куда деть глаза, чтобы не смотреть на нее. Каждый раз, когда я пытаюсь отвернуться, она ловко перехватывает мой взгляд.

– Давай посерьезнее, – бурчу я.

– Давай нет, – тут же отвечает она, – Что в этом серьезного? Это не ново.

– Не ново? – переспрашиваю я.

– Только не говори мне, что тебя эта мелодия впечатлила настолько, что тебя пробили мурашки восхищения.

Ханна испытующе смотрит на меня, но я молчу, загнанная в тупик, не зная, что ответить на это. Ведь это правда. Меня действительно приятно поразило это произведение.

– Ох, – Ханна вздыхает и откидывается на спинку своего стула. Она отрывает от меня свой взгляд, и я тут же внезапно ощущаю пустоту и холод. Что, черт возьми, это значит? Мне совсем не хочется ее взглядов. Ну, ладно. Хочется. Но не настолько сильно.

– Все до банальности просто, – вальяжно растягивая слова, продолжает она, – Сначала все так мило и ванильно, ничего не предвещает беды. Птичка радостно и живо плещется в птичьем фонтанчике. Но это было бы слишком, верно? Нужен драматизм. Зашкаливание эмоций. Чтобы слушатели повставали с мест и проскандировали «браво, какой неожиданный поворот!». Поэтому нужно создать контраст. Добавить трагичные ноты. Приходит охотник и вскидывает ружье, он целится в птичку. Мы уже предвкушаем, что будет дальше. Бах! Выстрел, и птичка упадет. Но нет. Тут нужно что-то еще. О, точно! Нужно просто оставить все так, как есть. Открытый финал. Никто не знает, что будет дальше. Логического завершения нет. Лишь ветер знает ответ. И вот тут происходит настоящее вау. Как гениально, как небанально, как ново. Так? Это ты хочешь услышать?

Я часто моргаю, все еще пытаясь до конца переварить ее тираду.

– Что? – наконец, выдаю я, – Что ты несешь, Ханна? Признаться честно, я ничего от тебя не хотела бы слышать до конца своих дней. Но это долбанное задание, и мы, мать твою, должны его выполнить! – я привстаю с места и рявкаю на нее.

Все замолкают, устремив на нас удивленные взгляды. Я спохватываюсь и быстро сажусь на место. А эта стерва самодовольно улыбается, снова глядя прямо мне в душу. Она просто издевается надо мной.

– Ты вообще умеешь нормально себя вести? Нор-маль-но, – проговариваю я по слогам, сердито уставившись на нее, – Я не виновата, что нам пришлось работать вместе.

– Да с чего ты вообще взяла, что я веду себя ненормально. Ты сейчас транслируешь поведение слабого, закомплексованного человека. Огрызаешься сразу, даже если причины для этого еще нет. Я ведь тебя даже не оскорбила ни разу.

– О. Какое достижение, – ворчу я.

– Ты задала вопрос, я ответила, – продолжает она, – В чем проблема?

– В твоем поведении. Ты говоришь нормальные слова, но ведешь себя так, будто ты самый ценный экземпляр общества.

– Экземпляр общества. Боже, – Ханна морщится, – Чем ты руководствуешься в выборе слов?

– На себя посмотри! Ты вообще только что рассказывала про птичку и охотника. К твоему сведению, я совершенно не это себе представила.

– А что ты представила? – Ханна понижает голос, ее губы растягиваются в соблазнительной полуулыбке, глаза вспыхивают обжигающей искрой, от которой мое тело невольно содрогается. Я хоть и морщусь, но абсолютно теряюсь под ее взглядом. Это начинает бесить меня.

– Ничего. Вернемся к теме, – произношу я серьезным тоном.

– Так мы итак по теме беседуем, разве нет? – она насмешливо ухмыляется, а я почти закипаю от раздражения, – Что ты почувствовала, Софи?

Она вкрадчиво произносит каждое слово, словно делает ударение на каждый звук, наполняя свои фразы совершенно иным смыслом. Я отчетливо понимаю, что ее слова полны намеков.

– Какие эмоции ты испытала? – она наступает на меня снова и снова, – Расскажи о своих чувствах.

– Отвали, – бормочу я, густо краснея на радость этой садистке.

– Отвалить? – я отчетливо ощущаю ее усмешку прямо у своего лица, хотя вновь и вновь убеждаюсь, что она сидит достаточно далеко от меня, – Почему же ты не отвалила? М?

– О чем ты? – я пытаюсь сделать вид крайней растерянности, но на деле я прекрасно понимаю, о чем речь.

– Это гораздо интереснее, чем обсуждать сраную музыку. Верно?

Ее голос. Я ощущаю, как он проникает под мою одежду, обжигает мою кожу, а затем проскальзывает в мою голову, испепеляя мои мысли. Я перевожу взгляд на ее руку, которая спокойно покоится ладонью вниз на середине стола. Она так близко от меня. Так мучительно близко. Она могла бы коснуться меня. Прямо сейчас. Эти пальцы могли бы ласкать меня.

Стоп!

Волна раздражения сотрясает мое тело. Но я не могу произнести ни слова.

– О чем ты думаешь, Софи? – ее голос снова поражает меня горячей стрелой. Почему он сейчас такой сладкий и такой нежный? Мне хотелось бы утонуть в нем, хотелось бы, чтобы она говорила со мной, чтобы шептала мне на ухо что-нибудь… да не важно, что! – Скажи мне.

– Я хотела извиниться, – выпаливаю я совершенно неожиданно для нас обеих, и от ее замешательства наша связь рвется, а мне становится значительно легче, – Извиниться.

– За что? – Ханна возвращает себе привычный презрительный взгляд, и от ее жара не остается и следа.

– За то, что нагрубила. Я сказала, что хочу, чтобы ты сдохла. Но…, – мысли путаются, все мои попытки взять себя в руки разбиваются о грохочущий пульс, о том, чтобы посмотреть на Ханну, нет даже и речи, – Это не так. Я не хотела этого. Так что прости.

Она молчит. Повисшая в воздухе пауза становится настолько невыносимой, что я поднимаю на нее взгляд. В ее глазах отчетливо читается непонимание.

– Забей, – отвечает она и устремляет взгляд в окно, – Я слышала в свой адрес вещи и похуже.

Мы снова замолкаем. Я смотрю на нее и никак не могу запретить себе восхищаться ее красотой, а она смотрит в окно. Все ее лицо снова приобретает оттенки той грусти, во власти которой она находилась все это время.

– Откуда ты знаешь, – начинаю я, чтобы хотя бы попробовать разрядить обстановку, – Точнее, откуда взялась эта картинка с птичкой и охотником?

Ханна медленно отводит взгляд от окна и устремляет его прямиком на меня.

– Все просто. Птичка это мой брат. А охотник это жизнь.

– Что, прости? – я во все глаза смотрю на нее в ожидании ответа.

– Эта мелодия чушь собачья. И все это, – Ханна встает и обводит пальцем всех окружающих, – тоже чушь.

Она хватает свои вещи и спешит к выходу. Перед тем как сделать шаг прочь из класса, она сталкивается взглядом с Ханцем и шепчет ему что-то одними губами. Я более чем уверена, что она прошептала «Проснись уже».

Тишину класса, словно лист бумаги ножом, разрезает хлопок двери, закрывшейся за Ханной.

Глава 13

Так. Давайте-ка кое в чем разберемся. Начнем с простого. Я ненавижу Ханну Джордан. Всем своим существом ненавижу эту девчонку. Терпеть ее не могу. Я презираю все, что хоть как-то связано с ней. Почему? Разве дело только в том, что она лучше меня в области, в которой, как мне казалось, мне нет равных? Я долго думала над этим. Ну разве я не хотела конкуренции? Вот же она, Софи, держи и наслаждайся.

Но не такого я хотела. Я была бы рада, если бы в моем окружении появился человек, который составил бы мне здоровую конкуренцию. Я не хочу воевать. Я просто хочу немного посоперничать. Научиться чему-то, побороть себя, и научить другого человека чему-то новому. Я не хочу ненавидеть своего конкурента, я хочу уважать его.

Ханна слишком беспардонно ворвалась в мою жизнь. Слишком нагло и болезненно. До ее появления я считала свою университетскую жизнь почти идеальной, но она словно острым скальпелем вскрыла гнойный прыщ, и я увидела, как на самом деле выглядит все, что меня окружает. Рада ли я, что узнала о себе правду? Или мне легче было бы находиться в таком приятном неведении? Может быть, именно поэтому я так ненавижу ее. Потому что она разрушила единственное хорошее, что было в моей жизни.

А может быть, потому что она просто взбалмошная нахалка.

С ненавистью немного разобрались. Тут все довольно логично. Но что делать с обратной стороной луны? С темной стороной, где воцарилось непреодолимое желание. От бессилия я готова до потери сознания лупить себя кулаками. Но это не поможет, я это знаю. Здесь я тоже нахожу логическое объяснение. К диагнозу «взбалмошная нахалка» прибавляем «обаятельная, самоуверенная, соблазнительная». Над ней веет аура профессиональной соблазнительницы, которая точно знает, что и как нужно говорить и делать, чтобы заполучить желанный объект. Она настоящая хищница в джунглях, полных добычи. От нее хочется бежать, но все чаще во мне просыпается желание поддаться ей.

О чем это я?! Нет и нет. Логика всегда на первом месте, Софи. И если вернуться к логическому рассуждению, то можно заключить, что она действительно просто такой тип людей. Хищник. Я помню, как Эмбер рассказывала мне что-то подобное про Эллу. Якобы Элла гипнотически действует на людей, заключает их в свою власть. Признаться честно, никогда такого не замечала в СтревЭлле. Я видела только то, что она смазливая кисонька. Не более. Тем не менее, теперь я понимаю, о чем говорила подруга. Выходит, я встретила свою «Эллу Харрис». Стоп! Да нет же! Эмбер влюбилась в Эллу. Она никогда не испытывала к ней ненависти, даже в те злополучные моменты, когда весь мир оборачивался против их пары. Эмбер всегда безгранично любила Эллу, а Элла отвечала ей еще большим обожанием.

Притаившаяся в тени зависть нападает в самый неожиданный момент и совершает свой молниеносный укол в самое сердце. Я снова понимаю, что Эмбер и Элла такие одни на миллион. Встретили друг друга, нашли среди прочих, незначительных лиц, как две реки слились в один поток. А я… Мне этого просто не дано. Вместо этого мне придется нести на себе крест ненависти. Ненависти к Келси, к Ханне… Я постоянно кого-то ненавижу. Может быть, я просто не могу жить, никого не ненавидя?

– … на вокальном конкурсе, да? – Лили вовремя спасает меня беззаботным щебетом, пока мои размышления из энергично-разъяренных не превратились в уныло-депрессивные.

– Эм, да, – отвечаю я на автомате.

– А если Ханна Джордан решит в нем участвовать, то ты ведь не откажешься? – Лили с мольбой смотрит на меня, – Я не смогу отказать себе в роскоши услышать твой чудесный голос, поэтому буду всячески уговаривать тебя, Софи.

Вы только посмотрите. Я заглядываю в эти милые щенячьи глазки, и, кажется, грозовая туча плохого настроения начинает медленно отступать. В этом кампусе есть хотя бы два человека, которые действительно считают меня талантливой. Алекс и Лили. Что ж, все не так плохо.

– О чем речь, Лили? Я не позволю какой-то Ханне испортить мой боевой настрой, – отчеканиваю я, стараясь, по большей части, убедить в этом себя, – Я начала готовиться к этому конкурсу еще с лета. И в этом году я точно сделаю все от меня зависящее, чтобы победить.

– Подсыплешь Ханне снотворное накануне конкурса?

– Что? Ну, конечно нет! – восклицаю я, но тут же задумчиво добавляю, – Хотя идея неплохая.

Лили добродушно смеется.

Мы подходим к корпусу общежития, в котором живет подруга. Я уговаривала ее жить с нами, но Лили наотрез отказывалась. Иногда ее страх причинить людям дискомфорт доходит до абсурда. И я, и Алекс, оба любим Лили, и мы были бы рады, если бы она поселилась с нами. Так было бы гораздо веселее. Но второй аргумент Лили был, пожалуй, неопровержим – «Живя в общежитии, в паре минутах ходьбы от университета, я умудряюсь опаздывать, что будет, если я буду жить за пределами кампуса?». Да уж, иногда мне кажется, Лили просто не может спокойно прожить и дня без опозданий.

– Софи, мне кажется, лед начинает таять, – с загадочной улыбкой говорит подруга.

– О чем ты? – я устремляю на нее взгляд, полный искреннего непонимания.

– О нас со Стэном. Мы вчера проговорили всю ночь, – отвечает она, и я вижу отблеск неимоверного счастья в ее глазах.

– Теперь ясно, почему ты весь день как вареная ходишь. Он приходил к тебе?

– Нет. Мы болтали по телефону, – смущенно говорит подруга. Вот трус. Даже не смог поговорить с ней лично, – Все было как раньше. Вчера я говорила с тем Стэном, с которым когда-то познакомилась, и от которого весь год сходила с ума. Он сказал, что совсем запутался. Влияние его друзей так на нем сказалось. Ты же сама знаешь этих футболистов – вечные тусовки, куча девушек рядом. Он просто потерял голову. Он не изменял мне, он даже не целовал ту девчонку. Они просто…, – Лили немного морщится, – Просто общались. Он любит меня, и вчера я в этом убедилась.

Я с жалостью смотрю на подругу, а где-то внутри словно снежный ком набирает обороты мое негодование.

– Лили, ты же не простила его еще? Нет? – с надеждой спрашиваю я, – Он ведь должен доказать тебе, как ты ему важна. Доказать по-настоящему, а не обычным разговором по телефону.

– А что ты предлагаешь? – раздраженно спрашивает она, – Чтобы он спрыгнул с крыши ради любви ко мне?

– Конечно, нет. Не надо утрировать, Лили. Просто… Нельзя же так. Взять, растоптать доверие человека, затем две недели кряду делать вид, что тебя не существует, а потом взять и появиться, поняв, что ты больше никому не интересен, кроме глупышки Лили.

– Глупышки? Глупышки?! – милые глазки вспыхивают огнем раздражения, – Знаешь, Софи, натуралка, лесбиянка, да хоть инопланетянка! Но это не твоя основная проблема. Проблема в том, что ты просто не знаешь, каково это – любить кого-то и прощать ему все.

Я вспыхиваю. Секундная искра злости сменяется невыносимой тоской и обидой.

– С чего ты взяла, что мне никогда не приходилось любить? – тихо бормочу я, – Келси…

– Келси было плевать на тебя! – выпаливает Лили, прежде чем осознает, что сказала.

– Я знаю. Спасибо, что напомнила.

– Прости, прости, – Лили хватает меня за руку и притягивает к себе, – Прости, Софи. Я просто сама не своя. Стэн действительно доводит меня до крайностей своими поступками. Ты думаешь, я не понимаю, что он поступил дерьмово, и что телефонного разговора маловато, чтобы загладить вину? Но мне так хочется вернуть все, так хочется, чтобы все было как прежде.

Я сжимаю подругу в объятьях, вдруг осознав, что понимаю, к чему ведет ее безрассудная любовь к этому придурку – она окажется на моем месте. Девушка, которая не нужна, которой легко можно найти замену. Мое сердце сжимается, и я всеми силами стараюсь унять мысли о том, чтобы сломать этому идиоту лицо.

– Было так очевидно, что Келси плевать? – робко спрашиваю я.

– Не всегда. Иногда она была крайне нежна и внимательна к тебе. Именно тогда во мне зарождались догадки. Но в остальное время я видела лишь твое обожание.

– Ясно, – тихо отвечаю я, пытаясь убедить себя в том, что мне плевать. Но разве мне плевать, если я до сих пор задаю такие вопросы?

– Не вешай нос, Софи. Мы с тобой обе обязательно будем счастливы. Ты найдешь того, кто позаботится о твоем сердце. А я надеюсь наладить отношения со Стэном. Я люблю его.

Я тяжело вздыхаю и нехотя принимаю позицию подруги.

Немного поболтав еще о надвигающемся конкурсе, мы расходимся. Погруженная в размышления, я медленно бреду к дому. Где-то на задворках сознания снова всплывает лицо Эрин. Боже, пусть она найдется. Живая.

Добравшись до дома, я осознаю, что ярое желание поехать домой немного поутихло. Наверное, это лишь из-за того, что Лили удалось подпортить мне настроение. Я хватаю рюкзак с небрежно уложенными в него вещами, пишу Алексу сообщение о том, что вернусь в воскресенье вечером, и выхожу из дома.

На автобусную остановку я прихожу за целых полчаса до отправления автобуса до моего города, поэтому решаю прогуляться до ближайшего магазинчика.

Я придирчиво осматриваю витрины с лежащими там пыльными шоколадками и чипсами и, взяв только бутылку воды, направляюсь на кассу.

– Какого черта, чувак? Я что выгляжу как мелкая школьница!? – слышу я знакомый, полный ярости голос.

– Нет. Но есть правила, по которым я не имею права продавать табачные изделия лицам младше восемнадцати лет, – спокойно отзывается мужчина на кассе.