Текст книги "У алтаря"
Автор книги: Эльза (Элизабет) Вернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– По собственному желанию? – повторил приор с величайшим удивлением.
– Вы поражены? Я тоже был удивлен. Это далеко не такое завидное назначение, чтобы кто-нибудь сам попросил его. Не знаете ли вы, что могло вызвать у отца Бенедикта такое желание?
– Не имею ни малейшего представления! Вероятно, строгий монастырский надзор ему не по душе, и он жаждет большей свободы, – прибавил приор, не упуская случая сказать что-нибудь неприятное по адресу ненавистного монаха.
– Нет, это не то, – возразил настоятель, покачав головой. – Не заметили вы, не завел ли он знакомства с какими-нибудь соседями? Не встречается ли с женщинами?
– Нет, нет! Наоборот, он старается уединяться как можно больше, – ответил приор, – выбирает для прогулок самые глухие места и не переступает чужого порога, разве только если его посылают с какой-нибудь требой.
– Может быть, я ошибаюсь, – задумчиво заметил прелат. – В таком случае он наложил на себя новую эпитимию [2]2
Эпитимия – духовное наказание, налагаемое на прегрешение, преимущественно в виде поста, молитв с земными поклонами и т. п.
[Закрыть].
– О, с эпитимиями отец Бенедикт давно покончил, – воскликнул приор, – несколько недель он не постится и не молится. Раньше он все ночи проводил в покаянии, а затем сразу все оборвал.
– Видимо, убедился, что это лишнее, – спокойно проговорил настоятель, – за что я его меньше всего осуждаю. А больше у вас нет оснований жаловаться на отца Бенедикта?
Приор колебался. Ему очень хотелось сказать что-нибудь дурное про молодого монаха, но он знал, что прелат на слово не поверит, а потребует доказательств.
– Нет, ваше высокопреподобие, никаких! – ответил он, скрепя сердце.
– В таком случае пусть будет так, как он желает. Известите отца Клеменса о приезде Бенедикта.
– Ваше высокопреподобие, – снова начал приор умильным тоном, – конечно, мне не подобает давать вам советы, но я не отпустил бы отца Бенедикта. Я начинаю сомневаться в его надежности.
– Я в ней сомневаюсь уже давно, – холодно ответил настоятель, – и именно поэтому соглашаюсь на его отъезд. Здесь он поневоле держится так, как того требует устав монастыря. Он знает, что за каждым его словом, за каждым движением следят, и не может показать нам свою настоящую физиономию. Там же, на свободе, он сбросит маску, и мы увидим его таким, каков он в действительности. Само собой разумеется, что и на новом месте жительства придется следить за ним. Может быть, у вас есть в приходе отца Клеменса надежные люди?
– На школьного учителя вполне можно положиться, ваше высокопреподобие! Понятно, что отец Клеменс не сможет следить за отцом Бенедиктом, а он сам тем более не станет извещать нас о своей деятельности в горах.
– В таком случае попросите школьного учителя сообщать лично мне о жизни отца Бенедикта. Если окажется, что он злоупотребляет своей свободой, я снова возьму его под строжайший надзор.
– Пожалуй, будет слишком поздно, – заметил приор. – В соседнем монастыре был подобный печальный опыт. Там тоже назначили одного из молодых монахов помощником в отдаленный приход, и в результате монах сбросил с себя монашеское одеяние и бесследно скрылся.
– Это только доказывает, что в соседнем монастыре – слабохарактерный настоятель и плохой надзор. Мои монахи находятся в более строгих руках.
– Как раз отец Бенедикт…
– Позвольте мне, отец приор, самому знать, как я должен действовать, – резко прервал настоятель речь своего помощника. – Как раз у отца Бенедикта есть нечто такое, чему вы, по-видимому, придаете мало значения, а именно – у него есть совесть. Для него обет и клятва не пустые звуки, как для многих других; если он изверится, придет в отчаяние от сомнений, то скорее наложит на себя руки, чем изменит своему слову. Он, наконец, может открыто пойти против нас, но никогда не спрячется за чужую спину, никогда не убежит. За это я ручаюсь, в этом отношении я знаю его хорошо.
Приор подобострастно поклонился. Он молча проглотил пилюлю, так как понял намек прелата на совесть. В сущности, отъезд отца Бенедикта даже радовал приора, и он протестовал против него лишь для формы.
А молодой монах стоял в это время в своей келье и смотрел через окно на видневшуюся вдали крышу дома Гюнтеров. Что заставило его стремиться как можно дальше от Добры? Приор был прав: молодой монах давно перестал мучить себя покаянием и молитвой. Они еще кое-как могли заставить молчать разум, но когда заговорило сердце, оказались бессильными. С тех пор как отец Бенедикт увидел у ручья стройную молоденькую девушку с детским личиком, он совершенно потерял покой. Он не мог изгнать ее образ из своего сердца, как ни боролся с искушением. Он молился день и ночь, но все было тщетно. Тогда он решил уехать далеко в горы, где не рисковал еще раз встретиться с этой девушкой, там надеялся найти покой и забвение!..
Глава 8
– А я вам говорю, что с девочкой что-то случилось. Можете сколько угодно ухмыляться и пожимать плечами, я остаюсь при своем мнении, – закончила мадемуазель Рейх свою длинную речь и, бросив на Гюнтера вызывающий взгляд, начала так быстро вязать, точно хотела вознаградить себя за напрасно потерянное время.
– Не понимаю, почему вы так волнуетесь? – спокойно возразил Бернгард. – Люси просто стала благоразумнее… Ну и слава Богу!
– Благоразумнее? – презрительно повторила гувернантка. – Она несчастна, говорят вам. С тех пор как она вернулась из леса с заплаканными глазами, она совершенно изменилась. Что-то произошло, даю голову на отсечение, произошло что-то! Только не знаю, что именно! Раньше девочка без умолку болтала о всяком пустяке, теперь из нее и слова не выжмешь. На все мои вопросы она едва отвечает. Я никак не думала, что она может быть такой замкнутой.
Насмешливое выражение лица Гюнтера сменилось озабоченным.
– Не играет ли тут роли граф Ранек? – серьезно спросил он.
– Ну, вот еще! Люси нисколько не интересуется им! – ответила Рейх.
– А я, наоборот, нахожу, что тогда, на вечере, она обращала на него слишком много внимания. Мой строгий приказ забыть о существовании графа Ранека, по-видимому, мало повлиял на нее, по крайней мере весь следующий день у нее был такой вид точно она открыто заявляла, что поступит по-своему.
– Повторяю вам, Люси никогда даже не спрашивает о графе, никогда не встречается с ним, хотя граф все время околачивается около Добры со своим ружьем и ягдташем. К счастью, мы знаем, какая охота влечет его сюда, и принимаем свои меры Пусть граф молит Бога, чтобы не попасться мне на а, не то я его так отчитаю, что у него навсегда пропадет желание охотиться этих краях.
– А вы уверены, что после вечера у Бранкова Люси не встречалась с молодым графом?
– Господин Гюнтер, вы доверили мне свою сестру, и потому, я думаю, ваш вопрос излишен! – с чувством собственного достоинства ответила гувернантка. – С того дня как Люси без моего разрешения ушла одна в лес, я не отпускаю ее от себя ни на шаг и стерегу ее, как, как…
– Как Цербер! – закончил Бернгард.
– В высшей степени любезно с вашей стороны! – обиженно воскликнула мадемуазель, поднимаясь с места. – Следовательно, я играю роль Цербера при вашей сестре?
– Что ж тут обидного? Я думал сказать вам комплимент этим сравнением. Куда же вы уходите?
– Боюсь, что услышу еще подобные комплименты. Кроме того, Люси одна в саду, а я должна исполнять при ней свою обязанность Цербера.
– Но…
– До свидания!
– Франциска!
Гувернантка остановилась, но сердито отвернула лицо. Бернгард встал и подошел к ней.
– Вы на меня сердитесь?
– Да! – резко ответила Рейх, но не ушла, а вернулась к столу и села на свое место.
Как ни в чем не бывало, Гюнтер поместился напротив нее и проговорил после некоторого молчания:
– Это поразительно!.. Мы не можем пробыть вместе и пяти минут без ссоры.
– Ничего удивительного, – раздраженно возразила Франциска, – с вами нельзя ужиться и пяти минут.
– Как же я уживаюсь с другими?
– Да ведь другие-то позволяют вам обращаться с ними свысока, и лишь я одна осмеливаюсь иногда возражать вам.
Тон гувернантки ясно доказывал, что она еще не забыла «Цербера».
– Вы все так же обидчивы, как были раньше, у нас на родине! – сухо заметил Бернгард.
– А вы все так же неосторожны, как и тогда! – запальчиво ответила гувернантка.
– Может быть! Мы всегда ссорились и тем не менее не могли жить друг без друга.
– Мы, кажется, хотели говорить о Люси?
Бернгард слегка нахмурил брови.
– У вас странная способность прерывать разговор в тот момент, когда он становится наиболее интересным!
– То, что интересно для вас, неинтересно для меня! – заявила Франциска.
– Почему? – спросил Бернгард, не спуская взора со своей собеседницы.
Та слегка смутилась.
– Я вполне понимаю, что вам приятно вспомнить свою молодость, – наконец ответила она. – Вы заняли в жизни очень высокое место и с удовольствием смотрите вниз, ну а мне не приходится глядеть сверху. И в молодости мне не сладко жилось, и теперь я представляю собой только наемное лицо, служу гувернанткой в вашем доме. Я не забываю своего положения и хочу, чтобы и вы о нем помнили.
– Вы не должны были говорить мне это, Франциска, – сказал Гюнтер, вставая с места и подходя к ней. – И мне в молодости «не сладко жилось». Вы знаете, что, когда мой отец вторично женился, мне пришлось уйти из дома. Новая супруга не принесла ни отцу, ни мне счастья: для него она была плохой женой, а для меня – злой мачехой; наше небольшое состояние тоже было промотано ею. Когда отец и она умерли, мне пришлось содержать свою осиротевшую маленькую сестру. Свет видит во мне выскочку, забравшегося слишком высоко; меня помнят сыном помощника лесничего и не понимают, каким образом я сделал такой грандиозный скачок. Большинство забывает, что между сыном бедного помощника лесничего и богатым владельцем Добры лежит двадцатилетний упорный труд, сопряженный со многими заботами и огромными усилиями. Шаг за шагом завоевывал я свое положение и богатство, потратив на это лучшую половину человеческой жизни. Однако вы, кажется, не любите, когда я касаюсь прошлого? Куда вы уходите?
– Вы правы, господин Гюнтер, но…
Франциска смущенно опустила голову, не окончив фразы.
– «Господин Гюнтер»! – повторил Бернгард. – Это означает, что вы не желаете, чтобы я вспомнил старое и называл вас Франциской?
– Я думаю, что так будет лучше для нас обоих! – пробормотала Рейх, подходя к окну и смотря в сад.
Бернгард молча вернулся на свое место и взял газету. Легкая тень набежала на его лицо, хотя оно, как всегда, оставалось спокойным.
Приход Люси прервал тягостное молчание. Молодая девушка, еще разгоряченная игрой с детьми, быстро бросила шляпу на стол и уселась в глубокое, удобное кресло.
– Ну что? Нашалилась вволю? – спросил Бернгард, пристально вглядываясь из-за газеты в лицо сестры.
– О, я играла с детьми только для того, чтобы доставить им удовольствие, – ответила Люси каким-то вялым, усталым голосом. – Кроме того, я знала, что у тебя какой-то серьезный разговор с моей милой наставницей, и думала, что, может быть, мое присутствие нежелательно.
– Верно! Ведь предметом нашего разговора была ты.
– Я?
– Прошу вас, господин Гюнтер! – воскликнула Франциска, подходя к столу.
– Я не понимаю, зачем нам путаться в догадках и предположениях, когда мы можем все узнать от самой Люси? – сказал Бернгард. – Моя сестрица непослушна, своенравна, но на ложь она не способна ни в коем случае. Подойди ко мне, Люси!
Девушка удивленно и недоверчиво переводила взор с брата на гувернантку.
– После вечера у барона Бранкова ты встречалась с молодым графом?
Вопрос Бернгарда смутил девушку своей неожиданностью. Она густо покраснела.
Гюнтер не ошибся: Люси не способна была сказать неправду.
– Да, один раз, на следующий день! – пробормотала она.
– Следовательно, это было тогда, когда ты отправилась одна в лес? – снова спросил Бернгард, бросая многозначительный взгляд на Франциску.
Гувернантка сердито отвернулась. По поведению Люси трудно было предположить, что она равнодушна к графу.
– Он опять говорил с тобой о любви? – продолжал допрашивать Гюнтер.
– Нет, – ответила Люси, которой допрос брата явно был неприятен. – Мы вообще лишь обменялись несколькими словами. Он предложил проводить меня.
– И ты согласилась?
Люси покраснела еще сильнее и коротко ответила:
– Я не пошла с ним; граф остался на том месте, где встретился со мной. Больше, Бернгард, не спрашивай меня ни о чем!.. Я все равно не скажу ни слова.
Девушка упрямо сжала губы, и Гюнтеру стало ясно, что она действительно не скажет больше ни слова.
– Ну хорошо; мне достаточно знать, что граф не провожал тебя и что ты больше с ним не виделась, – строго проговорил Бернгард. – Ведь ты больше не встречалась с ним?
– Нет! – резко выкрикнула Люси.
– Послушайте вы этого ребенка! – удивленно воскликнула Франциска. – Можно подумать, что говорит не молодая девушка, а ее брат!
Люси отвернулась; она боялась, как бы ее не спросили о другом… Ничего не подозревавшая гувернантка подлила еще масла в огонь.
– Отчего вы не хотите нам сказать, что произошло между вами и графом? – спросила она.
– О, Господи, что вы вечно мучаете меня с этим графом? – с таким неподдельным отчаянием воскликнула Люси, что Франциска с испугом бросилась к ней.
– Ну вот, опять слезы! – вполголоса пробормотала она и хотела обнять девушку, но та быстро вытерла глаза и уклонилась от объятий.
– Я вовсе не плачу, – ответила она с натянутой улыбкой. – Однако мне надо переодеться, ведь Бернгард едет в К. и хочет взять меня с собой. Он всегда так насмешливо пожимает плечами, когда я не готова в назначенное время, что сегодня я хочу поторопиться.
Люси вышла; Франциска озабоченно посмотрела ей вслед.
– Я уверена, что она уляжется теперь на кушетке и будет плакать, – проговорила она. – Ну что же, верите вы, наконец, что дитя несчастно, хотя не хочет сознаться в этом ни нам, ни себе?
Гюнтер задумчиво ходил взад и вперед по комнате.
– Да, вы правы, – ответил он, – я не думал, что дело так серьезно. По-видимому, это не мимолетное увлечение, не неудовлетворенное тщеславие, она на самом деле глубоко заинтересована графом. Странно в таком случае, что она не согласилась, чтобы он проводил ее. Я не ожидал, что Люси так свято выполнит мое приказание.
– Я тоже не ожидала этого, – откровенно созналась Франциска. – Люси обыкновенно поступает именно не так, как ей приказывают.
– Во всяком случае нужно положить конец этому роману, – твердо решил Бернгард. – Мне не хочется лично иметь дело с графом, поэтому я потребую письменно, чтобы он не смел показываться в пределах Добры. Его поведение по отношению к Люси дает мне право предъявить ему известные требования. Он никак не может объяснить простой случайностью свое появление в моих владениях!
– Да, да, напишите ему, – живо воскликнула Франциска. – Я могу продиктовать вам содержание письма. Граф прочтет нечто такое, чего он никогда еще не слышал в своей жизни.
Несмотря на тревожное чувство, охватившее его, Бернгард не мог удержаться от улыбки.
– Нет, на этот раз я думаю обойтись без диктовки, – ответил он. – Не беспокойтесь, письмо будет вполне убедительным, тон его – очень вежливым, но тем не менее крайне оскорбительным. У меня нет никаких оснований щадить графа. Позаботьтесь, однако, чтобы Люси была готова вовремя. Я надеюсь, что прогулка развлечет ее.
Через полчаса Люси сидела рядом с братом в коляске, направлявшейся в К. по прекрасной горной дороге. Только в одном месте, где начинался крутой подъем, путь был довольно тяжел. На верху горы дорога разделялась – одна спускалась вниз, к местечку К., а другая тянулась еще выше.
Хотя лошади Гюнтера были молоды и сильны, но и они с трудом взбирались по крутой горе. Бернгард приказал кучеру остановить экипаж и вышел с сестрой, чтобы лошадям было легче. Люси, ходившая по горам без всяких усилий, пошла вперед, а Бернгард следовал за ней на некотором расстоянии. Вдруг молодая девушка остановилась, застыв на месте.
– Что случилось? – спросил Гюнтер, поравнявшись с ней.
– Ничего! Я думаю, мы можем идти медленнее, – ответила Люси и, взяв брата под руку, прильнула к нему.
Тот только теперь заметил на повороте дороги еще один экипаж. Это была закрытая монастырская карета. Очевидно, ее пассажир, бенедиктинский монах, тоже предпочитал прогулку пешком, так как шел рядом с пустой каретой.
Гюнтер не любил встречаться с соседями монахами, но на сей раз сделал исключение. Едва взглянув на бенедиктинца, он ускорил шаги, чтобы догнать его.
– Не спеши так, Бернгард, – сказала Люси, – подождем, пусть монах проедет вперед.
– Почему? – удивленно возразил Гюнтер. – Это отец Бенедикт, разве ты его не знаешь? Впрочем, ты, вероятно, не видела его на вечере у барона Бранкова?
– Нет, видела, – ответила девушка тихим, прерывающимся голосом. – Я… я боюсь его, боюсь его глаз. Подождем, пока он уйдет.
– Не будь таким ребенком, Люси! – нетерпеливо проговорил Бернгард и увлек сестру вперед.
Через несколько минут они догнали молодого монаха, и Гюнтер, поклонившись первым, непринужденно обратился к нему:
– Вы тоже жалеете своих лошадей, ваше преподобие? Здесь действительно очень тяжелая дорога, бедным животным и так трудно взбираться, приходится для них жертвовать собой.
Молодой монах обернулся и остановился, как вкопанный. Дыхание остановилось у него в груди, густая краска залила лицо. Он молча ответил на поклон и глухим, прерывающимся голосом произнес:
– Да, я с большим удовольствием хожу пешком!
– Не могу сказать этого про себя, – заметил Бернгард, – но ничего не поделаешь, здесь, в горах, нельзя рассчитывать на такие удобные шоссейные дороги, как на равнине.
Гюнтер медленно продвигался вверх, и отец Бенедикт невольно шел рядом с ним – было бы неловко отстать, раз его карета уехала далеко вперед. Люси не выпускала руки брата; она не вмешивалась в разговор и ни разу не взглянула на монаха.
Бернгарду не приходило в голову наблюдать за сестрой, он впился глазами в лицо отца Бенедикта и снова обратился к нему:
– Не знаю, ваше преподобие, помните ли вы меня, но мы виделись с вами у барона Бранкова. Правда, нас не представили друг другу.
– Я прекрасно знаю владельца Добры! – тихо ответил отец Бенедикт.
Гюнтер слегка поклонился.
– Вы тоже едете в К.? – спросил он.
– Нет, я еду в горы, в местечко Р.
– Так высоко? Вам предстоит тяжелая и далекая дорога. Вероятно, хотите навестить священника?
– Нет, я назначен помощником священника. Я проведу там несколько месяцев, по всей вероятности, всю зиму.
– Ну, это незавидное назначение, – с искренним участием заметил Бернгард. – Р. лежит в самой недоступной части гор. По-моему, настоящее геройство – решиться провести там всю зиму.
Губы молодой девушки вздрогнули, и невольный вздох облегчения вырвался из ее груди, когда она узнала об отъезде монаха.
Отец Бенедикт хотя и не видел Люси, но услышал вздох и понял его значение.
– Есть вещи, которые гораздо труднее перенести, чем снежные бури и трескучие морозы! – с глубокой горечью ответил он.
Гюнтер с удивлением взглянул на монаха.
– Простите, ваше преподобие, за нескромный вопрос, – живо спросил он. – Вы родились в Б.?
– Нет, я родом из южной Германии, – ответил отец Бенедикт с недоумением.
– Вот как? Значит, я ошибся. Меня ввело в заблуждение некоторое сходство. Мне казалось, что я знал вашу мать.
– Вряд ли! Она умерла давно, когда я был еще ребенком, в одном из имений графа Ранека; там же умер и мой отец.
– Да, я ошибся. Простите за неуместный вопрос!
– Пожалуйста!
«Следовательно, он ничего не знает, – подумал Бернгард, – его оставили в полном неведении».
Все трое молча продолжали свой путь. Можно было подумать, что отец Бенедикт жалел, что вступил в разговор с Гюнтером. Но вот перед ними показалась вершина горы, где ожидали оба экипажа. Двинувшись вниз, кучер Бернгарда хотел затормозить, но сделал это так неловко, что цепь тормоза попала между колес и разорвалась. Гюнтер заметил это и нахмурил брови.
– Иосиф сегодня опять – олицетворенная неловкость, – проворчал он, – нужно самому пойти и поправить дело, не то мы полетим с горы сломя голову.
С этими словами Бернгард побежал вперед, оставив вдвоем сестру и монаха.
Люси продолжала стоять на том же месте, где брат выпустил ее руку. Отец Бенедикт сделал движение, чтобы последовать за Гюнтером, но, по-видимому, раздумал и остановился в замешательстве. Несколько секунд длилось тягостное молчание.
– Вы далеко уезжаете, – проговорила наконец девушка, для которой молчание становилось невыносимым.
– Достаточно далеко для вашего спокойствия, – сказал монах, поднимая голову. – Вы, конечно, боитесь, что непрошеный советчик снова станет вам поперек дороги? Будьте уверены, что во второй раз этого не случится, довольно было и одного раза.
– Я ничего подобного не думаю! – возразила Люси, опуская глаза.
– Нет? Почему же вы так облегченно вздохнули, когда узнали о моем отъезде?
Молодая девушка покраснела. Она, несомненно, почувствовала облегчение, узнав, что не будет больше встречать мрачного монаха. Он подавлял ее, и она не могла освободиться от его влияния даже тогда, когда его не было рядом. Невольно ее мысли постоянно возвращались к отцу Бенедикту, хотя она всеми силами старалась не думать о нем. Теперь, когда он уедет, она надеялась, что избавится от этого наваждения.
– Откуда вы знаете, что я вздохнула? – запальчиво ответила Люси. – Вы даже ни разу не взглянули на меня.
Отец Бенедикт и теперь не посмотрел на нее, а сдавленным голосом, то краснея, то бледнея, проговорил:
– Мне незачем видеть вас, я и так знаю, что вы меня боитесь и ненавидите.
Монах сказал то же самое, что недавно слышал в лесу по своему адресу от Люси; тогда он промолчал в ответ на ее слова, теперь девушка поступила так же.
– Видите, хорошо, что я уезжаю, – добавил он, тщетно ожидая возражения Люси. – Прощайте!
Глубокая грусть в голосе отца Бенедикта отозвалась в сердце молодой девушки; она невольно сделала движение, чтобы остановить монаха, ее ясные глаза тревожно взглянули на него, и так велика была сила этих глаз, что он остановился, и постепенно лицо его приняло мягкое, кроткое выражение.
– Я огорчил вас? – спросил он. – Простите!.. Мы не должны расстаться врагами. Я долго-долго не вернусь обратно, а, может быть, и никогда. Будьте счастливы!
Теперь его голос прозвучал иначе, чем несколько минут назад, в нем, кроме грусти, чувствовалась невыразимая нежность, а в темных глазах промелькнуло то загадочное выражение, которое особенно сильно задевало Люси.
Каждая встреча с отцом Бенедиктом заставляла почему-то страдать молодую девушку. Тоска разлуки, разрывавшая грудь монаха, нашла отклик и в сердце Люси; она не знала, отчего ей так больно, но боль была настолько сильна, что она еле сдерживала слезы.
Гюнтер починил тормоз и, подняв голову, удивился, что видит перед собой отца Бенедикта одного, без сестры. Монах молча поклонился ему и поспешно сел в карету. Когда его экипаж отъехал уже довольно далеко, показалась наконец и Люси.
– Ну, нельзя сказать, чтобы отец Бенедикт был особенно вежлив в отношении женщин! – сказал Гюнтер, усаживая сестру в коляску. – Он мог подождать тебя, а не бежать вперед.
– Мне его вежливость не нужна, – ответила Люси.
– Верю тебе, дитя мое. Его внешность малопривлекательна для женщин, да этого для монаха и не требуется.
Люси промолчала; она была довольна, что все внимание брата было поглощено тормозом, который внушал ему опасение. Между тем сама она нисколько не заботилась о том, что произойдет, если тормоз снова порвется: ей все было безразлично, жизнь вдруг потеряла для нее всякую прелесть.
А в это время отец Бенедикт медленно ехал в противоположную сторону, в горы. Он высунул голову в открытое окно кареты и вдыхал холодный горный воздух. В последний раз боролся он с чарами молодой девушки, в последний раз вел жестокую борьбу со своим сердцем.
Все ближе надвигались темные горы с холодными снежными вершинами. Они станут непреодолимой преградой между монахом и соблазном в виде легкой девичьей фигурки и больших синих глаз… Отец Бенедикт считал себя победителем, он думал, что борьба окончена, что там, за снежными вершинами, он навсегда освободится от того, что заставляло его так страдать все последнее время. Увы, он не знал власти истинной любви, не ведал, что перед ней бессильны и люди, и время, и расстояние. Преодолевая все препятствия, она несет горячее человеческое сердце или к огромному счастью, или к полной гибели.
