Текст книги "Битва дикой индюшки и другие рассказы"

Автор книги: Элвин Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Ладно, если она хочет, и вы хотите этого, то я отвезу.

– Но я не могу приехать за ней до субботы. У меня тут одно запутанное дело в Джоунзтауне.

– Как дела в политике? – спросил Том с жалким видом, стараясь переменить разговор. – В наших краях, кажется, республиканцам достанется. Все немцы и шведы переходят на нашу сторону.

– Это всё твоё влияние, Том, и я тебе за это благодарен.

– Ну что ж, мне пора идти. – И Том ретировался.

Стиву трудно было оправиться от такого шока. "Такую милую старушку в богадельню!

Разве Джон Мак-Брайд не оставил ей ничего в своём завещании? Спрошу-ка я у судьи Хэмсона. Он ведь был адвокатом у Джона лет двадцать, а то и больше. Судья Хэмсон сейчас должен быть в суде, ей богу. У него сегодня слушание дела". Стив перебежал дорогу и по лестнице поднялся в зал суда.

Судья Хэмсон сидел в передней и подрёмывал.

– Послушайте, судья. Я хотел вас спросить вот о чём. Что завещал Джон Мак-Брайд своей вдове?

– Джон Мак-Брайд так и не составил завещания. Ему никак не удавалось составить его так, как хотелось. Он хотел передать фермы сыновьям, но чтобы они платили матери по двести долларов в год до конца её жизни. Он хотел сделать это условие обязательным для получения ими ферм. Я ему сказал, что можно заложить фермы и купить ей на эти деньги ежегодное содержание. Но он и слышать не хотел о закладной. Я предложил ему наложить сервитут на землю, по которому она получала бы двести долларов с каждой фермы независимо от того, кто будет хозяином. "Это ещё хуже, чем закладная", – ответил он. Я предложил ему ещё несколько вариантов, но ни один из них его не устраивал. Он заводил разговор на эту тему раз десять, но ничего не вышло.

– Спасибо, судья. Вот это-то мне и нужно было знать.

В субботу сыновья Мак-Брайды с жёнами собрались на прощальную церемонию. Бабушка сидела в углу в кресле и как обычно молчала. Но Том чувствовал, что она думает о том, что назревает нечто, что ей не понравится. Раздался стук, и вошёл Стив. – Здрасьте вам.

– Мама, вы ведь знакомы со Стивом, – сказала Мэри-Джейн.

– Он отвезёт вас в один милый дом, где у вас будет хорошая комната, теплая зимой и прохладная летом. Вам не будут докучать дети, но зато будет много старых друзей, с которыми вам будет приятно вспомнить молодость.

Бабушка не вымолвила ни слова. Но она всё поняла. Богадельня! Она была так возмущена, что это чувствовалось во всей комнате. У Тома всё замерло внутри.

– Мне придётся объяснить, г-жа Мак-Брайд, – сказал Стив.

– Место там не совсем ещё готово. Там надо кое-что поштукатурить и покрасить.

Нам с вами надо решить, каким цветом красить и поговорить об обстановке. Так что вам придётся побыть у меня в доме, – то есть в доме шерифа, ну... несколько дней.

Мэри-Джейн уставилась на Стива своими круглыми серыми глазами.

– Ребята, – сказал Стив, – я хотел бы поговорить с вами наедине. Давайте выйдем, извините нас, дамы. Они уселись на скамейке под вязом, который уже начал отбрасывать тень.

– Ребята, нельзя этого делать. Нельзя отдавать богатую женщину в богадельню. В нашем графстве такое не годится.

– Богатую? – воскликнул Эд. – Да у неё нет ничего, кроме того, что на ней надето.

– Вы знаете, мужики, ведь отец ваш так и не составил завещания. Ребята согласно кивнули.

– По законам штата, когда человек умирает без завещания, всё его имущество переходит к вдове. И эти три фермы принадлежат ей, а не вам. Вы просто-напросто арендаторы.

– Черта с два, – сказал Чарли. – Отец оставил эти фермы нам. Он всем говорил, что собирается это сделать. Да мы можем предоставить десять свидетелей, которые слышали, как он говорил, что фермы – наши.

– Я это знаю. Но недвижимое имущество так не передаётся.

Надо иметь право собственности. Отец мог продать вам фермы за один доллар наличными. Но он этого не сделал. Он мог завещать их вам и оформить это должным образом. Но он и этого не сделал. У вас нет права собственности на эти фермы.

Они принадлежат вашей матушке.

Мужчины были обескуражены. Они стали размышлять о последствиях.

– Вам, конечно, же придётся платить арендную плату. Отец хотел, чтобы вы платили ей двести долларов каждый до конца её жизни. Мы будем называть это рентой, хотя фермы стоят ничуть не меньше трёхсот пятидесяти. С вас причитается задолженность за семь лет, но матушка этого не потребует. И вам придётся заплатить ренту за последний год. Ей это понадобится, чтобы устроить свой дом.

– Но ведь её содержали все эти семь лет, – сказал Чарли.

– Да, вы её кормили. Но она ест как воробышек. И за все эти годы у неё не было нового платья.

– Да матери и не нужно платье, – сказал Эд. – Она слишком стара.

– Вот тут-то вы и не правы. Женщина, как бы стара она ни была, всегда мечтает о новом платье. Вы помните бабушку Уилкз? Ей было девяносто пять, когда женщины стали носить турнюры. Она приобрела себе самый большой и стала похожа на верблюда. Но она была страшно рада.

– Да уж, всё, что ты говоришь..., – начал было Чарли.

– Это не я говорю. Так гласит закон.

– Ну, что бы там ни гласил закон, я не собираюсь платить ренту за свою собственную ферму.

– Мы обговорили это дело в суде, – спокойно продолжал Стив. – Мы подумали было, что вам, пожалуй, стоит покинуть фермы и заняться извозом или по конторской части в городе. Вы ведь арендаторы по собственной воле и можете уйти в любое время, безо всякого уведомления. Недавно тут приехала партия фермеров из штата Нью-Йорк. Они ищут хорошие фермы, чтобы взять в аренду. Уж они-то возьмут ваши фермы за двойную цену по сравнению с тем, что платите вы.

– И всё-таки мы останемся здесь, – сказал Том. – Будем платить матери по двести долларов в год, и даже больше, коль она попросит. Но, Стив, выполни и ты мою просьбу. Объясни всё это нашим девочкам. Я что-то совсем сбился с толку. А мы пойдём в амбар.

Мужики подошли к воротам сарая по кормопроизводству и вошли внутрь. Некоторое время ни один из них не мог вымолвить ни слова. Наконец Чарли обрёл голос. – Бабы подымут вой. Они ведь думали, что пошли на жертву, когда выходили замуж за фермеров. Но ведь это не так. Они вышли замуж за арендаторов, арендаторов по доброй воле.

– Они скажут, что бросят нас и опять пойдут учительствовать, – сказал Эд. – Но они не смогут сделать этого из-за детишек. Они скажут, что попали в западню. Они и раньше говорили об этом, когда ссорились.

– Да уж должно было что-то произойти с ними за то, что они так обходились с бедной старой матушкой, – сказал Чарли.

– Да ведь и с ними должно было что-то случиться, – сказал Том. Стыдно. – Он вынул из кармана плитку табака и отрезал изрядный кусок. Они не жевали табаку с тех пор, как поженились, но Том держал плитку в кармане "на всякой случай".

– Том протянул кусок Эду. – Бери. Сегодня уж никому из нас не придётся целоваться.

Эд отрезал себе кусочек. – Вот только жаль ребятишек. Ведь им всем достанется.

Возвращаясь к женщинам, Стив напустил на себя всё своё очарование.

– Видите ли, дамы, тут возникло нечто новенькое. Мы просматривали в суде архивы, и выяснилось, что Джон Мак-Брайд не оставил завещания. А в нашем штате, если мужчина умирает без завещания, то вся его собственность переходит к вдове. Все эти фермы принадлежат госпоже Мак-Брайд, старшей. По закону её сыновья являются арендаторами и должны платить ренту. Они согласились платить ренту по двести долларов в год каждый, – чего и хотел от них Джон Мак-Брайд. Мы снимем ей небольшой домик рядом с домом шерифа прямо напротив здания суда. Да вы знаете.

Это будет чудесный домик, если его покрасить и как следует обставить.

Мэри-Джейн поднялась на ноги. Она совсем побледнела. – Не верю ни одному слову из всего этого, – сказала она сдавленно и медленно пошла к двери, ведущей на лестницу. – Ни одному слову. – Она хлопнула за собой дверью. Руфь и Луиза последовали за ней, не глядя ни влево, ни вправо.

– Ну, бабушка, нам пора ехать. Мне надо в контору. Как интересно получается:

пока шериф на месте, нет никаких происшествий, как только его нет, всё сразу же становится вверх дном. Где ваши вещи?

– Тут, – ответила бабушка, приподняв узел из красного платка.

"У неё даже нет ночной рубашки", – подумал Стив. Бабушка прочитала его мысли. – У меня все ночные рубашки поизносились. Я брала их у сыновей.

Стив провёл её к коляске шерифа и помог усесться. – Мужики! – крикнул он. – Мы поехали.

Сыновья быстро вышли из сарая. Бабушка улыбалась, когда они протягивали ей руки.

За щекой у них был жевательный табак, и она это заметила. Она всегда не терпела табаку в любом виде, но этот табак был первым проявлением независимости.

– Жаль, что ты уезжаешь, мама, – сказал Чарли, но мы приедем к тебе в гости.

Может быть, ты чем-нибудь нас угостишь. Мы привезём свежей кукурузной крупы с водяной мельницы. ты нам испечёшь маисовые лепёшки.

– Да, с жареной свининой и горячей подливкой, – добавил Эд.

Бабушка снова улыбнулась. Это второй пункт заявления. Том попытался что-то сказать, но просто заплакал.

– Ну что ж, прощайте, ребята. – Стив понукал лошадей, и они уехали.

– Если вы не поостережётесь, г-жа Мак-Брайд, – вам придётся готовить для всех и каждого. Я не удивлюсь, если сам шериф зайдёт как-нибудь к вам отведать маисовых лепёшек. А если вы ещё будете печь свои знаменитые пироги, то тут же возникнут проблемы. Ведь запах, – нет, аромат, просочится на улицу, и тогда все сорванцы в городе будут пастись у ваших дверей.

Стив оказался пророком. Через день после её переезда в новый дом аромат выпечки просочился на улицу. Тут бабушка уж ничего не могла поделать. Кухня была так хороша, так прекрасно оборудована, что ей просто необходимо было её опробовать.

Раздался робкий стук в дверь. Когда она открыла, на неё снизу вверх смотрел веснушчатый мальчик лет восьми.

– Извините, пожалуйста, мэм. Не дадите ли вы мне пирожок? Ну хотя бы один?

– Нет, -сказала бабушка. – Я никому не даю один пирожок. Это только распаляет аппетит. Но если ты пройдешь в ванную и вымоешь руки, то я дам тебе три. Всё хорошее бывает только тройками. Мальчик бросился в ванную и вскоре вышел оттуда, протягивая руки для осмотра.

– Ты ведь не сполоснул их, – сказала бабушка. – Я никому не позволю есть мои пироги с мылом.

– Но вода слишком горячая, – пожаловался мальчик.

– Так включи холодную. – Она отвела его обратно в ванную и включила кран.

– Вот это да! И горячая, и холодная!

Бабушка принесла миску с пирогами.

– Можно я буду есть их здесь, пожалуйста? У ворот меня караулит Питер. Он их у меня отнимет.

– А кто такой Питер?

– Это мой друг. Он очень сильный.

– Ну тогда зови его. Он получит три пирога, если вымоет руки.

– Эй, Питер. Заходи. Тебе дадут три пирога.

Питер не стал терять времени даром.

– Здравствуй, Питер. Иди в ванную и вымой руки.

– Послушай, Питер. Там холодная вода и горячая. Очень горячая.

– Садитесь, мальчики, и кушайте пироги не торопясь. А я вам расскажу сказку. Ну, первый мальчик, как тебя зовут?

– Майк.

– У тебя есть сестра, Майк?

– Угу.

– Если вы ещё придёте сюда за пирогами, приводите и её.

– Она очень уж маленькая и ноет много.

– Всё равно приводи. А если она заноет, то что-нибудь придумаем. А у тебя есть сестра, Питер?

– Нда. Но больше меня и ужасно дерётся.

– Ничего. Приводи и её. Здесь будут пироги каждый вторник и четверг, поутру.

Дети могут приходить и брать их. Но я не люблю просто мальчиков и просто девочек. Я люблю мальчиков и девочек вместе. Мальчикам надо приходить с сёстрами, а если у них нет своих, то им придётся у кого-нибудь занять.

Это условие вызвало определённые затруднения, так как мальчики враждовали с девочками. Когда девочка на улице встречала мальчика, она показывала ему язык, а он корчил ейрожу. Они щипались и ставили друг другу ножку, страшно обзывались.

Но аромат пирогов, доносившийся из маленького белого дома, привёл к перемирию.

По утрам во вторник и четверг можно было видеть, как группы ребят со всех концов города сходились к этому домику. Для всех места в нём не хватало, но перед домом была достаточно просторная лужайка. В местной газете появилась статья о "Пироговой даме-кондитерше".

Но маленькие дети не смогли удержать монополию на бабушку. Однажды два долговязых подростка с ломающимся голосом пришли к её дверям.

– Г-жа Мак-Брайд, у вас вся лужайка заросла одуванчиками. Мы можем их выполоть за пару монет. Бабушка посмотрела на них, потом на газон. Затем подошла к буфету и достала две монеты.

– Хорошо, ребятки. Вот вам две монетки. Я всегда плачу вперёд, так люди работают лучше.

В одиннадцать часов ребята снова появились у дверей.

– Знаете, г-жа Мак-Брайд, мы не сможем закончить с одуванчиками до полудня.

Может быть, вы дадите нам что-нибудь поесть. Мы отдадим вам обе монеты.

– За угощение я не беру никакой платы. Но если вы зайдёте и намелете мне кукурузы, то я сделаю вам маисовые оладьи. Я ведь не делаю ничего про запас.

Молоть кукурузу на кофейной мельнице не так-то просто. Но ребята проделали это с упорством, и вскоре бабушка сказала, что в бункере достаточно крупы.

– Мы намелем ещё, чтобы вы могли испечь оладьи и завтра.

– Нет, завтра будет день и будет пища. Идите поваляйтесь в гамаке под дубом. Я не люблю, когда рядом толкутся мужчины во время готовки.

Жареная свинина и маисовые лепёшки с горячей подливкой. Пирог. Компот из абрикосов. Кофе с жирными сливками и вдоволь сахару. Ребята ели неистово, как для поддержания плоти, так и для роста. Но рано или поздно даже самый эластичный желудок завопит: "Хватит! Достаточно!"

– Дома мне не дают кофе, – сказал один из пареньков таким низким голосом, что даже сам того не ожидал.

– Когда у подростка появляется мужской голос, он уже имеет право на кофе, – сказала бабушка. Парнишка сразу же почувствовал себя выше ростом.

– Послушайте, г-жа Мак Брайд, – сказал другой. – Вода в реке сейчас поднялась, и зубатка заходит даже в приток Миннекота. Большая. Если мы поймаем, вы нам её приготовите?

– Да тебе приготовит мама.

– Нет. Она не умеет готовить зубатку. Она у нас с востока и считает, что кроме трески съедобной рыбы не бывает. Отец говорит, что она не любит зубатку потому, что не умеет её готовить. Так вот, – говорит он, – если бы она попробовала зубатку, приготовленную г-жой Мак-Брайд, то сказала бы, что это лучшая рыба на свете.

– Ну ладно, ловите вашу рыбу. Я приготовлю её, если твоя мать с отцом придут её есть.

– Мать не придёт.

Но она всё-таки пришла.

Бабушка была счастлива. Жизнь снова вернулась к ней. Дети и кулинария в этом была вся её жизнь с тех самых пор, как ей пришлось стать мамой своим младшим сестрам после смерти их матери.

Д-р Блэйк, приходской священник, как-то зашёл к ней.

– Г-жа Мак-Брайд, двадцать второго у нас будет церковный праздник. Дамский комитет попросил меня уговорить вас возглавить подготовку обеда.

– Я бы рада помочь, – сказала бабушка. – Но ведь кухарки не командуют. Надо, чтобы командовал кто-то другой.

– Священник заулыбался. – Благодарю вас, г-жа Мак-Брайд.

Ваше согласие очень обрадует дамский комитет. Несмотря на все отговорки бабушке пришлось возглавить все приготовления. Дамы из комитета ей очень помогли, но она их безжалостно эксплуатировала. Она откапывала доселе неизвестные рецепты из традиционного запаса Мак-Брайдов и из своего собственного воображения. Каждой помощнице она говорила конкретно, что надо делать, а когда дело было сложным, следовала такому правилу: "Расскажи, покажи, а затем сделай сама".

На праздник пришли все, и верующие и язычники. Все троесыновей вместе с жёнами приехали тоже. Невестки сначала нехотели было ехать. Никто из них так и не побывал у бабушки вновом доме, и от этого они чувствовали себя неловко. Они хотели остаться дома и присматривать за детишками.

– Вам надо ехать, – сказал Том. – Ведь это по сути дела мамин праздник. Как это будет выглядеть, если там не будет её детей? А наших детей можно будет оставить у Хайтцманов. У них четыре больших дочки, и они будут рады присмотреть и за нашими.

Том сильно изменился со времени отъезда матери. Он стал главой хозяйства, и не только своего, но всех трёх. Как сказал Эд: "Когда Том становится на дыбы, все уступают". Невестки вели себя очень робко в толпе гостей, расхваливавших бабушку. Но когда бабушка увидела их, она пробралась к ним сквозь толпу и так тепло поздоровалась с ними, что они стали оттаивать.

Угощение было на славу. Каким волшебством сумела бабушка превратить обычный салат из цыплёнка в такое царское блюдо? Как сумела она собрать такое разнообразие лакомых кусочков, которое местный редактор назвал "выкусками"?

Бутерброды так и просились в рот, пироги и пирожные были невероятны. В основе напитков, несомненно, был лимонад, но что это за такие обворожительные ароматы?

Когда трапеза подходила к концу, поднялся священник.

– Г-жа Мак-Брайд, обед, который вы нам приготовили, – это не пища, это поэзия. – Затем встал судья Брюер. – Друзья, из всех современных наций лучше всего понимают искусство французы. Они относят кулинарию к семи изящным искусствам.

Г-жа Мак-Брайд, вы убедили меня, что французы правы. Кулинария – это действительно изящное искусство, даже самое изящное из них.

Бабушка зарумянилась. Румянец при седине бывает прекрасен, как утренний луч солнца из-под облака. Гости стали расходиться. Три жены Мак-Брайд подошли к бабушке попрощаться. Она тепло пожала им руки. Вдруг Мэри-Джейн обняла бабушку.

– Мама, мы, невестки, всё-таки сделали вам лучше, когда выжили вас.

– Да. Всё-таки так, как я жила, было неестественно. Старой женщине нужен свой собственный дом. А теперь я вот что вам скажу по секрету можете сказать об этом и мальчикам. Я думала потерпеть до Рождества, но некоторые вещи лучше всё-таки брать горячими, чем холодными. Я оформила фермы на мальчиков. Продала их за один доллар наличными. Стив представлял интересы мальчиков и дал мне три доллара, чтобы всё было по закону. Но я отдала ему деньги обратно. Ну что ты, доченька моя дорогая, Мэри-Джейн, тут не о чем плакать. Всё ведь у нас хорошо.

Всё хорошо – но надолго ли? Надолго, и очень. Бабушка была из рода Мак-Брайдов по материнской линии, а женщины в их роду либо умирали рано, как мать бабушки, либо жили очень долго. Они довольно быстро старились, но потом уже больше не становились старше.

ЧЕРЕП АДЕЛЬБРАНДА

Недалеко от датской деревни, где жила семья моей матери, был замок, известный у крестьян и селян как Башня Адельбранда, хотя он вовсе не был похож на средневековую крепость под таким же названием. В разные времена владельцы замка пытались установить ему более подходящее и менее грозное название, но всё было бесполезно.

Сам замок был очарователен. Он был построен во времена Кристиана IV Строителя в спокойном элегантном французском стиле семнадцатого века, популяризировавшимся этим королём. Он стоял на земле, на которой раньше был мрачный феодальный замок, построенный Адельбрандом в средние века. У него были необычайно толстые каменные стены с бойницами для лучников. Высокая каменная стена с парапетом высотой по грудь окружала замок, внутри которого было достаточно места для конюшен и помещений для слуг. Вокруг стены был ров, широкий и глубокий, с дубовым подъёмным мостом. До появления артиллерии замок был непроницаем.

Подкрепляя инженерные сооружения замка, там водились темные невидимые силы дохристианского мира, таившиеся в пруду в пределах крепостных стен. Пруд представлял собой почти круглый бассейн тридцати футов в диаметре, яму, вырытую ледниками как будто гигантским буром. Все считали, что пруд бездонный, но в действительности он был чуть больше двухсот футов глубиной. Независимо от погоды, сухой или сырой, вода стояла в нём в десяти футах от края.

По всей ледниковой Европе такие каровые озёра в первобытных религиях играли почти такую же важную роль, как и скалы, выветренные в форме купола, как утёс Кашел в Типперери. Но купола были священны во имя солнца и Сил Света. Каровые озёра были священны во имя ночи и Тёмных сил. Господин семнадцатого века мог разрушить необитаемый замок, но он не смел коснуться такого озера.

Адельбранд, строитель башни, был исключительно типичной фигурой того времени.

Время было не очень удалено от времён короля Горма Старого, которого римский легат не сумел обратить в христианство. Новая религиозная догма, особенно понятие о небесах, нравилась старому язычнику. Но он спросил: "А где же мои великие предки?" Легату пришлось ответить: "В аду". Тогда Горм заявил: "Я пойду по стопам моих великих предков".

На том переговоры и закончились. Но позднее, другой король, не так уж чтивший предков, посчитал, что раз уж большая часть Европы перешла в христианство, для Дании было бы аполитично оставаться языческой. И он издал декрет, повелевающий всем датчанам перейти в христианство. А датчанам не очень-то хотелось, чтобы Тор, Один и Фрейя воевали за них с Отцом, Сыном и Святым Духом. Они приняли новую религию в типично в датском духе: "А может и обойдётся".

Итак, датчане стали христианами, но христианству ещё предстояло проделать долгий путь, чтобы дойти до сердца датчанина. Дольше всего этот путь к сердцу был у благородных людей, которые при слабой королевской власти действовали как, как хотели, и нередко их удовольствия были жестокими. Среди всех остальных наиболее жестоким сердцем отличался Адельбранд.

Он был пиратом, которого боялись и ненавидели, у него был быстрый корабль, на котором он мог перехватывать купеческие корабли на Северном море и в проливе Ла-Манш. Ему даже удалось ограбить кого-то в виду города Дублин; а что касается своих вод, Балтики, то капитаны не осмеливались даже выходить из порта, если твердо знали, что Адельбранд находится в Северном море.

У Адельбранда был неизменный обычай. После того, как он забирал на захваченном корабле всё ценное, он связывал капитана и команду и поджигал корабль. Мертвые ничего не рассказывают.

Он грабил также и на дорогах, но лишь ради развлечения. Разъезжая со своими головорезами по стране, он встречал группы купцов, направлявшихся на главный рынок. У них обычно бывало немного серебра, да товары, не представлявшие для него большой ценности. Но ему было интересно разоружить охра ну, забрать у них товары, которые затем выбрасывались. Он раздевал их наголо и отпускал восвояси, украсив напоследок тремя рубцами кнута.

Больше всего его ненавидели за склонность к насилию. Но изнасиловать крестьянскую девушку или жену селянина, – на это ему даже не хотелось тратить силы. Они не смели противиться грозному Адельбранду. Монашка же вот это было удовольствие!

Адельбранда отлучили от церкви, но что для него это значило? Епископ обрёк его на муки ада, но он не верил в ад.

В скромной усадьбе неподалёку от деревни жила Лонтилия, дочь одного мелкого дворянина. Лицо и фигура у неё были неописуемой красоты, но подлинную славу она заслужила широким водопадом золотых волос, которые касались земли, когда она шла к мессе, единственному её выходу из дома.

Адельбранд, как-то проезжая мимо, заметил барышню Лонтилию. Вот это желанная добыча! Но второй взгляд на неё обескуражил его. Подобной красоты не было ни на суше, ни на море. Адельбранд медленно проехал дальше и затем скрылся в одном из темных залов в своём замке. Лонтилия! Она должна стать его невестой. Отец её не сможет отказать величественному и грозному Адельбранду.

Он послал за судейским писарем, чтобы написать письмо. Аристократы в ту пору брезговали такой ручной работой, как составление писем и изложение слов на пергаменте. Адельбранд продиктовал ужасное письмо отцу Лонтилии, который, дрожа от страха, изложил дочери его содержание.

– Отец, никогда не говори мне больше об этом злодее. Если ты это сделаешь, я уйду в монастырь и попрошусь в послушницы.

Отец не решился лично сообщить об отказе Лонтилии. Он написал письмо, в котором объяснил, что его дочь бесповоротно решила уйти в монахини. И добавил, что вокруг много девушек, гораздо более знатных, которые с гордостью примут руку знаменитого Адельбранда.

Первым порывом Адельбранда было отправиться к старику и забить того до смерти, спалить ему дом. Но в таком случае он несомненно потеряет Лонтилию.

Она пренебрегла им. Он был отлучён от церкви, она же набожна. Если уж церковь в состоянии отлучать, значит она может также отпускать грехи. Она сможет смыть ему грехи, хотя их было много, и они были ужасные.

Грозный дух, который он всегда держал на поводу, вырвался на волю и стал мучить его – совесть. Последний потопленный им корабль с моряками, молившими о пощаде, женщина, которую он убил, потому что она слишком сильно визжала – перечень был долог и ужасен. Он исправит, что сможет, совершит покаяние. Он преклонится перед епископом и принесёт золото. Церковь ведь нуждалась в золоте и редко интересовалась, откуда оно.

Епископ затрясся, когда викарий сообщил ему, что лорд Адельбранд просит аудиенции. Но это уже был не тот дикий Адельбранд, которого знавал епископ. Этот Адельбранд пришёл с поникшей головой, слёзы обильно текли у него по щекам. Он принёс тяжёлый кожаный мешок.

Его угнетали грехи, сказал он слабым голосом. Он готов признаться в них, и что возможно, исправить, он готов понести такое наказание, какое наложит церковь.

Он принёс золото. Поднял кожаный мешок и предложил епископу попробовать его на вес, но епископ так и не притронулся к нему.

– У меня есть ещё золото, – умоляющим тоном сказал Адельбранд. Достаточно, чтобы построить храм в честь церкви и вашу честь.

Выражение лица у епископа смягчилось. Он знал, что золото получено пиратством и разбоем на большой дороге. Но неправедно добытое золото лучше использовать во славу Господа, чем оставить в руках злодея для свершения нового зла.

А в качестве искупления Адельбранд обещал отправиться в крестовый поход, который в то время организовывали в Италии и Франции. Он будет сражаться за гроб Господень, сражаться насмерть во имя вечной жизни.

– Только отмените отлучение от церкви.

– Это не в моей власти, – ответил епископ. – Только Рим может сделать это. Я могу отправиться в Рим и представить дело его Святейшеству папе. Думаю, что моя мольба не останется всуе.

– Вы поедете в Рим ради меня! Да благословит вас Господь!

Возьмите столько золота, сколько надо на поездку. Я принесу ещё. Но, господин епископ... – Он упал на колени. – Лонтилия должна стать моей женой. Она набожна, она любит Вас, и Ваше слово для неё закон. Скажите ей, что я изменился, что я каюсь в своих прежних грехах и грешить больше не буду, а буду вести жизнь скромного богопослушного человека. Скажите ей, что выйдя за меня замуж, она окажет большую услугу церкви и общине, которую я терроризировал в дни своего злодейства. Скажите, что отлучение от церкви уже снимается, уже снято, и ожидается лишь утверждение в Риме при Вашем посредничестве. Она должна стать мне женой, иначе я умру.

Устроение браков вовсе не входило в функции епископа. И всё же, вот душа, которую можно спасти, а спасение души злодея вызовет гораздо больше ликования на небесах, чем спасение души, которая и так почти чиста. А ещё храм. В своём воображенииепископужевиделновый готический храм, сверкающий в лучах утреннего солнца, с двойными башнями, как в Шартре, который епископ считал верхом совершенства во всей архитектуре.

– Сын мой, я поговорю с Лонтилией. Она очень решительная особа, и разговор будет трудный. Однако, при воле господней нет ничего невозможного.

Но Лонтилия была непреклонна.

– Да я скорее буду лежать на дне карового озера Адельбранда, чем в его объятиях.

Епископ перекрестился. – Дочь моя, Господь запрещает нам лишать себя жизни.

– Господь скорее простит мне на дне озера, чем в постели Адельбранда.

Епископу пришлось сообщить о неудаче Адельбранду. При этом он говорил много слов в утешение и хвалил других женщин, которых можно было завоевать. Лицо у Адельбранда было бледным и мрачным. не проронив ни слова он резко вышел из комнаты, пошёл в конюшню и оседлал коня. Галопом проскакал по подъёмному мосту, нещадно нахлёстывая коня. Всю ночь онбесцельно проездил по городам и весям.

Возвращаясь поутру, то ли по воле судьбы, то ли по неосознанному влечению он проехал мимо дома Лонтилии. Впереди по тропке она медленно шла к мессе, золотые волосы её почти касались земли. Адельбранд поскакал за ней, схватил её за волосы и поволок за собой, пока она не скончалась.

Адельбранд вернулся к себе в замок в бешенстве, но действия его были логичны. Он составит завещание. Послал слугу за писарем судьи и сразу же продиктовал завещание.

В первой части его он завещал свой титул и поместье ближайшему родственнику, двоюродному племяннику. Всё его достояние завещалось этому наследнику, за исключением значительной суммы золотом священнику, который пытался помочь ему.

Но всё завещание ставилось в зависимость от условия, которое церковь считала неблагочестивым и языческим. Это касалось того, как обойтись с его телом.

Адельбранд требовал, чтобы ему отрубили голову, выварили её, а череп бросили в пруд. Это сопровождалось страшным проклятьем тому, кто потревожит череп в месте успокоения его на дне пруда.

Закончив диктовать завещание, Адельбранд отпустил писаря, сказав, что тот потребуется снова через час. Затем он заколол себя в сердце.

Церковь вскоре перестала противиться тому, чтобы исполнить завещание. Судьи всё-таки рассудили, что завещание есть завещание, и что несоблюдение хоть одного слова в нём лишает силы всё. В конце концов, там было очень важное положение в пользу церкви.

***

В начале 50-х годов 18-го века Башня Адельбранда, как крестьяне всё ещё называли элегантный французский дворец времён Кристиана IV, достался барону Бертилу Хедемарку, который переименовал его в "Хедемарк Плезанс". Дворяне и священники приняли новое название, слугам барона пришлось смириться в этим, но простой народ придерживался старого названия.

Барон Хедемарк обожал Францию и всё французское. Летом он скромно жил в Дании, а зимой прожигал жизнь в Париже. Он очень старался подружиться с литераторами, как с мужчинами, так и женщинами, в особенности с ф и л о с о ф а м и, среди которых Дидро, редактор Энциклопедии, маячил для него, как величайший человек века.

Довольно простому и посредственному датчанину было бы трудно добиться близкой дружбы с заносчивым французом. Но Дидро любил изысканную пищу и её изобилие. Его собственного кошелька ему едва хватало на хлеб с сыром, лишь на то, чтобы не голодать. У барона же был роскошный обед и ужин в любое время. Датчанин, может быть, и тяготил его, но во время пышного пира бывают вещи и похуже, чем скука.

Надеясь позабавить Дидро, барон Хедемарк рассказал историю Адельбранда и черепа в пруду. Дидро же это не позабавило. Он был взбешён. Он воевал с предрассудками в любом виде и как раз в это время вёл жёсткий спор с духовенством по поводу исцеления открытых ран и язв святым касанием.