Текст книги "Битва дикой индюшки и другие рассказы"

Автор книги: Элвин Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Послушайте, приятель. Вы знаете всё об индейцах, лошадях, соломенных крышах и греках, но вы ничего не смыслите в женщинах. Вы только посмотрите, в каком положении оказались девушки в нашем графстве? Омаха находится совсем близко, и все считают, что это будет большой город. Есть много способов для молодых людей обогатиться. Все молодые ребята отправляются в Омаху, оставляя нам, бедным девушкам только рукоделие. И вдруг среди нас поселяется холостяк. Вы думаете, никто не устроит ему ловушку?

– Ну только не вы. Это гроза виновата.

– А как я здесь оказалась, когда разразилась гроза? Я этого не знаю. Люди не отдают себе отчёта, почему они делают то или это. Но вот так получилось.

– И мы теперь скомпрометированы.

– Да. Нам теперь ничего не остаётся, как только пожениться.

– Пожениться? Да я не хочу жениться, да и ты тоже.

– Да. Но ведь другого выхода нет.

– Ну как же можно жениться? Мы ведь не любим друг друга, даже не знаем друг друга толком.

Говорят, что лучшие браки именно такие. Если двое не влюбились, то они и не могут разлюбить.

Это было отчаянно абсурдно. Порушить все жизненные планы таким нечаянным образом. Но отношение Хильды было такое откровенное, так доверительно. И правда, он чувствовал, что Лейла и Жанет имеют на него виды, а Хильда ведь стоит тысячи их.

– Ну что ж, будь, что будет, – сказал он. – Чем скорее, тем лучше. Прежде чем твои родители подымут шум. На той неделе.

– У нас в школе учитель говорил: "Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня". До здания суда можно доехать за пару часов. Судья всё ещё будет на месте.

– То есть как, сегодня? Да как же можно? У меня ведь нет даже приличного костюма, да и ты, где ты достанешь платье?

– Поженимся так, в чем есть.

– И все зеваки будут говорить: "Она собирается носить штаны".

– Я и буду носить штаны.

– Они имеют в виду другое. Они посчитают, что ты будешь командовать в доме, что я буду у тебя под каблуком.

– Да, я буду командовать в доме, и тебе это понравится. Но давай не будем терять времени. Выводи коней, и в путь.

– Ты уже начинаешь командовать.

– Да, и тебе это понравится.

Они оседлали лошадей и сели на них.

– Погоди минутку, – сказала она, когда они свернули на дорогу. Я хочу посмотреть на этот участок земли. Тут как будто полуостров с очень крутыми берегами вокруг.

– Да, но я не настолько разбираюсь в геологии, чтобы понять, почему в моих оврагах все берега такие крутые, а не террасами.

– Какая-нибудь сотня футов забора на перешейке, и у нас будет прекрасное пастбище для свиней, не так ли?

– Я совсем не разбираюсь в свиньях, не люблю их.

– Но ты ведь не сможешь работать в доме у Лейлы, чтобы получать окорока. Нам придётся добывать себе собственную свинину.

– И потом убивать их. Даже ради спасения души я не смогу заколоть свинью.

А я могу. Год назад отец сказал мне, что если я хочу носить штаны, то должна колоть свиней. Я заколола одну, да так удачно, что он заставил меня заколоть ещё пять.

Хобарт озадаченно посмотрел на неё.

Она рассмеялась. – Я первая невеста в истории, которая включает искусство убоя свиней в число своих чар.

– Это карикатура. Но знаешь, Хильда, иногда карикатура, как бы она ни была гротескна, может дать более чёткое впечатление о красоте, чем совершеннейший портрет. Вот теперь я впервые вижу, что ты действительно красивая.

– Пожалуйста, не говори этого. Это может тебя напугать и заставить пойти на попятную.

Дорога была очень скверная, скользкая в тех местах, где был хоть малейший уклон.

Хильда с большим искусством выбирала безопасный путь.

Когда они поднялись на небольшой холм, перед ними раскинулся город, центр графства, с красным кирпичным зданием суда. Хильда придержала лошадь.

– Хобарт, я совсем закусила удила. Тебе в общем-то не обязательно жениться на мне. Можно поехать ко мне домой и рассказать отцу всё как было. Ты парень честный, отец тебе поверит.

– Хильда, ты так быстро вросла в мою жизнь. Я умру, если придётся вырвать тебя оттуда.

– Она смахнула слезу и улыбнулась. – Хобарт, я люблю тебя.

Они поехали дальше.

У судьи было приятное лицо, волосы у него только начали седеть.

– Здравствуйте, Хильда и ...? – Он вопросительно посмотрел на Хобарта.

– Хобарт Элберн, человек из глинобитных домов.

– Ах да, я много слышал о вас.

– Мы пришли к вам, судья, чтобы пожениться.

Судья осмотрел их с головы до ног, и в глазах у него промелькнула весёлая искорка. – Не очень-то ваше облачение подходит для такой церемонии, не правда ли? Я всё-таки скучаю по подвенечному платью, а что касается жениха, то не следовало бы иметь ну хотя бы цветок герани в петлице?

– Судья, я давно поклялась, что не выйду замуж, если для этого мне придётся одевать подвенечное платье. В законе ничего не говорится о том, как мы должны быть одеты. Мы принимаем друг друга такими, какие есть.

– Очень милое чувство, – сказал судья. – И давно ли вы помолвлены? Как-то сплетни об этом до меня не доходили.

– Долго, – ответил Хобарт. – По часам, около трёх часов, но вы знаете, иногда час бывает вечностью.

– Верно. Хильда, родители знают об этом?

– Пока нет.

– И как это им понравится?

– Отец заревёт, а мать завоет. Обычный дуэт. Им нравится такая музыка. Но они оба будут рады избавиться от меня.

– Не очень-то дочерние у тебя чувства, не так ли?

– Да нет. Я просто смотрю правде в глаза.

– А что, если я не стану вас регистрировать?

Лицо Хильды вспыхнуло гневом. – Судья, вы поженили много пар, которые далеко не так сплочены, как мы с Хобартом. Что ж, мы простые люди. Если высоколобый закон отказывается признавать нас мужем и женой, то мы прибегнем к обычному праву.

– Ну, ну, не кипятись, девушка. Мы же ведь живём в цивилизованном обществе.

Хобарт Элберн, вы так же искренне решились, как и Хильда?

– Да.

– Ну что ж, хорошо. – Он позвонил, и вошёл какой-то служащий.

– Я сейчас поженю эту пару. Принеси мне бланки записей. И поищи пару молодых юристов в свидетели. – Он повернулся к Хильде. – Видишь ли, молодые юристы любят быть свидетелями на свадьбах. Это даёт им возможность лучше понять мотивы развода.

– Бедняжки, – сказала Хильда. – Да они просто ждут, когда Миссури высохнет до дна, чтобы потом собирать рыбу прямо в грязи.

Процедура оказалась достаточно краткой. Хобарт и Хильда стали мужем и женой.

Судья поцеловал Хильду, но отстранил свидетеля, который хотел поступить так же.

– Они ещё слишком молоды, – сказал он.

Оставалось ещё достаточно времени, чтобы вернуться домой засветло.

– А вот теперь-то мы и отведаем той индейской похлёбки, которую ты мне так и не дал. Боже мой! Как давно это было!

Никогда ещё в этом графстве не было такой весёлой свадьбы. В местной газете было расписано всё: что было на невесте – новая модель платья необычного покроя, что было на женихе– шикарное, но совершенно невидимое кольцо, воображаемая карьера жениха и оригинальная архитектура его дома. В устных рассказах были попытки представить жениха в юбке, но действительность была и так достаточно пикантна.

Было заключено немало пари насчёт того, как долго продлится этот брак. Никто, однако, не ставил денег на то, что это будет больше года. Но эти двое всё-таки каким-то образом оставались вместе, и интерес публики постепенно угас. Он несколько вспыхнул, когда сообщили о том, что родился сын, а затем через год – дочь.

Их назвали Майклом и Иолой. Мальчики любят обычные имена, считали родители, имена, которые можно преобразовать в прозвище. Хобарту в детстве хотелось, чтобы его звали Гербертом – Герб или Берт. Хильде нравилось своё имя, но и ей хотелось бы, чтобы оно было Хальда.

Хобарт полагал, что появление ребёнка незначительно изменит ход его жизни. Но с первого же взгляда на маленького Майкла он понял, что ошибся. Вскоре дитя начнёт ползать и пачкать свои розовые пальчики о глинобитные стены. Пальчики и, конечно, рот и щёки. Можно, конечно, закрыть стены панелями, но была ещё проблема тумана, который проникал через соломенную крышу при сильном дожде.

Можно было устроить водонепроницаемый потолок, но тогда вся система регулирования температуры шла насмарку. Тогда и основная цель глинобитного дома с соломенной крышей теряла смысл. Лучше уж обычный каркасный дом.

Для него было отличное место, позади глинобитных строений. Отрог холма заканчивался почти горизонтальной площадкой, достаточно большой, чтобы разместить там каркасный дом и посадить дюжину кустов цветущего кустарника. До площадки доносился шум водопада, оттуда был прекрасный вид на холм и долину.

Хильде понравилась мысль о каркасном доме на бугре. – Но ведь нам понадобится для этого уйма денег.

– Продадим лошадей. У нас их и так слишком много по размерам пастбища.

Дело было весной, и молодые люди в округе приобретали всё необходимое для ковбойской жизни. Фермеры на хороших землях не могли позволить себе использовать плодородную землю под пастбище, но нужен был и скот, которого откармливали кукурузой. Поэтому сложилась практика гнать скот в западную Небраску, огромное, свободное для всех пастбище, и перегонять его назад осенью для зимовки и откорма. По весне все паромы на Миссури были заняты перевозкой скота из Айовы, и пойменные фермы Небраски давали большое количество его. Скот гнали стадами в четыреста-пятьсот голов под охраной ковбоев, которые должны были удерживать их в определённой полосе вдоль дорог. Был большой спрос на верховых лошадей.

Хобарт мог позволить себе продать с полдюжины лошадей. Как только он объявил о распродаже, ковбои начали съезжаться к нему в долину. Вскоре у него стало достаточно, как ему казалось, денег, чтобы купить целый склад пиломатериалов.

Он стал сам себе и архитектором, и плотником, и каменщиком, и маляром. Ему хотелось построить высокий и величественный дом, но он не очень-то полагался на свои любительские способности строителя. Поэтому он остановился на одноэтажном доме, длинном и широком, с просторным подвалом, двумя флигелями и широким крыльцом, выходящем на долину.

Хильда была счастлива, переехав в новый дом с детьми – теперь их было двое – но ей было жалко дома с соломенной крышей и терракотовыми полами. Хобарт согласился переместить эти полы и сделал ещё одну пристройку к дому на них с бетонными, вместо глинобитных, стенами и черепицей вместо соломы, но в остальном это была такая же комната, прекрасное убежище для семьи в жаркую погоду. А испытав радости плотничества, он не смог остановиться, пока не построил обширный хлев, в котором умещалась вся скотина и живность. Все глинобитные строения он сравнял с землёй. Но в памяти общественности Хобарт так и остался человеком глинобитных хижин.

Общество было уверено, что дети вырастут недисциплинированными. И общество оказалось право. У Хобарта была теория – которая нравилась и Хильде – о том, что родители с выдумкой могут подменить дисциплину пониманием.

Казалось, что Майкл и Иола просто расцвели при этой системе. Они научились плавать, как индейские дети, совсем маленькими, и резвились в бассейне как молодые дельфины. Они не довольствовались красивыми маленькими качелями на низкой ветке дерева, а потребовали себе качели на длинной верёвке, подвешенные на горизонтальной ветке большого самшитового дерева на самом краю обрыва. Там они качались далеко за краем обрыва и над водопадом, приобретая природный иммунитет индейцев к головокружению. А зимой они терпеливо топали на вершину мелкотравного пастбища и скатывались оттуда целые четверть мили в сорокафутовый сугроб на опушке ивовой рощи.

Школа просто приводила их в восторг, потому что им казалось, что все их там любят. И они так крепко уверовали в это, что всем, даже школьной учительнице с иссушенным сердцем пришлось полюбить их.

Казалось, что время благосклонно остановилось для Хильды и Хобарта, которые слишком много времени тратили на изучение латыни и греческого, и даже отважно набросились на санскрит, где они были на равных, и Хильда даже обгоняла Хобарта.

Но у детей время мчалось быстро. Почти в мгновение ока они были уже в старших классах.

Однажды Майкл попросил родителей зайти в библиотеку.

– В городе будет большое торжество, – сообщил он. – случаю открытия нового здания средней школы. Там будут присутствовать все ученики школы и их родители. Директор выступит с речью. Выступит также начальство из графства и даже член палаты представителей из нашего округа. А после ужина будут танцы.

– Да, большое торжество, – сказал Хобарт. – Но, Майкл, ты ведь не думаешь, что мы с Хильдой пойдём туда?

– Послушай, отец, Иола позарез хочет попасть на танцы. Но ей не позволят этого без сопровождения. Ну а ты, конечно же, отвезёшь нас всех туда. Тебе придётся зайти и поприветствовать нашего директора, начальство и конгрессмена. Тебе не надо будет оставаться на весь вечер, но это было бы очень любезно с твоей стороны.

– Но ты ведь знаешь, Майкл, у меня нет никакого костюма, кроме вот этого комбинезона и свитера. А мать твоя не носит платья с одиннадцати лет. Иола не захочет, чтобы её сопровождали в штанах.

– Да, знаю, папа. Но в Омахе есть прекрасные магазины, где мама может купить себе платье. Ну хотя бы только на этот случай. Ведь вы же не станете расстраивать Иолу? А я-то уж точно знаю, какой костюм наденешь ты.

– Вот как? А я вот не знаю.

– Мы с классом ездили в Омаху, где в пьесе "Рип Ван Винкль" играл Джо Джефферсон. После спектакля нас пригласили в уборную к г-ну Джефферсону. На нём было обычное платье. Уж г-н Джефферсон, наверное, понимает толк в одежде.

– Хильда, а как ты смотришь на всё это?

– Здесь командует Иола. Я ни разу не ослушалась её с тех пор, как ей от роду исполнился час. И теперь нельзя этого делать.

– Ну хорошо, Майкл. Завтра все вчетвером поедем в Омаху.

Ты сделаешь из меня Джо Джефферсона, а Иола сделает из матери Сару Бернар.

– Спасибо, папа.

Большой зал нового школьного здания был переполнен. Выступающие, должно быть, собрались в кабинете директора. Майкл настоял на том, чтобы Хобарт пошёл с ним туда засвидетельствовать своё почтение. Хильда не захотела, и Иола благосклонно разрешила ей это.

– Считаю за честь познакомиться с вами, сэр, – сказал руководитель графства. – Я только что читал обзор о вашей книге в "Нейшн".

– Как? Книга ещё не вышла. Она должна появиться через месяц.

– Обозреватели получают сигнальные экземпляры, -сказал руководитель, гордясь своими познаниями порядков в издательском мире. – В "Нейшн" говорится, что это исключительно важная научная работа года. Там пишут, что всем историкам, профессорам-языковедам и литераторам придётся считаться с ней.

Конгрессмен внимательно слушал. Когда ему представили Хобарта, он спросил:

"Скажите, как называется ваша книга? Это мне понадобится для выступления. Я всегда считал, что придёт время, когда востоку придётся признать, что он не обладает монополией в высоких материях культуры."

Когда семья Элбернов отправилась домой, было уже поздно. Хобарт с Хильдой сидели на заднем сиденье и в темноте держали друг друга за руки. Дети сидели на скамье возницы и без умолку болтали: кто там был, откуда приехал, кто кому родственник, кто что говорил. Их разговор постоянно возвращался к родителям, к тому, как прекрасно выглядела Хильда. Все трое выступавших особо отметили Хобарта и его книгу, они просто покорили всех на этом вечере.

Дома дети быстро разошлись по своим комнатам. Хобарт с Хильдой сели отдохнуть в креслах гостиной.

Хильда, ты у нас прямо королева. Да ты всегда такая.

Хобарт, а ты просто похож сам на себя. Лучше любого короля.

Как мы тут с тобой сыплем комплиментами! Но ведь это так и есть. Хильда, ты даёшь себе отчет, что мы снова вернулись к цивилизации. Это был большой кружной путь.

Очень приятный путь.

ОНА БЫЛА ЗНАКОМА С ЛИНКОЛЬНОМ

На самом краю Палисадов через Гудзон от Гарлема в начале века был ресторанчик, известный у студентов Колумбийского университета под названием "Гэти". Будучи сытыми или, пожалуй, голодными столовскими харчами, мы отправлялись на пароме и фуникулёре к Гэти. Там можно было получить наилучшие в Нью-Йорке бифштексы. Один из наших студентов, граф Зенсаку Сано, как-то привёз к Гэти японского консула.

Консул объявил, что бифштекс у Гэти лучше, чем у Дельмонико, а консул знал толк в еде, так как жил за счёт своего правительства. Бифштексы у Гэти стоили намного дешевле, чем у Дельмонико.

Мне как-то не верилось, что "Гэти" настоящее название ресторана. Я полагал, что студенты сами придумали это название, вдохновлённые видом хозяйки, высокой женщины с самой необъятной талией в своём роде. Если она носила корсет, то его наверняка делали на заказ на какой-нибудь фабрике. В помощниках у неё был сын, который был не так высок, как она, но такой же толстый.

Однажды вечером, когда народу было немного, хозяйка остановилась у столика, разговаривая с гостями. Я попросил у неё визитную карточку с номером телефона.

Она сходила в конторку и принесла мне карточку. "Мария Гёте и сын, рестораторы".

– Госпожа Гёте, – спросил я. – Семья вашего мужа должно быть родом из Германии.

Они, случайно, не из Веймара?

– Что-то в этом роде. Отец мужа говорил, что в их семье в старые времена был великий поэт. Может быть. Но вы же знаете, как это бывает у иностранцев. Все они хвастают князьями и герцогами в роду. Кто знает?

– Вы когда-нибудь читали "Фауста" Гетё?

– Нет. Я не знаю голландского. Отец как-то пытался учить меня, но я не захотела.

Знаете, как дети в школе дразнятся, если у вас с языка сорвётся хоть одно голландское словечко.

Молодой врач, доктор Герберт Слоун, как-то пригласил меня пообедать к Гэти.

– С удовольствием, – ответил я. – Только он называется не Гэти, а Гёте.

– Гэти. Какое дело может быть бифштексу до названия?

Надвигалась гроза. Было темно, почти сумерки, когда мы переехали реку на пароме, а у фуникулёра, который с трудом пробирался по склону вверх, были включены фары.

Когда мы добрались до Гёте, посыпались первые огромные капли дождя.

Кроме нас посетителей не было. "Чем меньше народу, тем больше удовольствия", – сказал доктор. И он оказался прав. Нам подали два громадных бифштекса, каждого из которых хватило бы на троих, и жареную по-французски картошку, её хватило бы на дюжину человек.

Тучная хозяйка со своим невероятно толстым сыном сели с нами за стол, и мощные стулья жалобно заскрипели под ними.

– Ребята, – спросила хозяйка. – Я когда-нибудь рассказывала вам, как познакомилась с Линкольном?

– Да ну тебя, мама, – перебил её сын-толстяк. – Я только что собирался рассказать им, что со мной случилось, когда я вступил в "Сигма-Эпсилон-Мю". Они умрут со смеху.

Мать же, казалось, и не слышала его.

– Это было во времена мятежа. Теперь его не называют так, теперь это называется Гражданской войной. А мы же называли всё это просто мятежом.

Мятежники, кажется, теснили нас, и президент Линкольн приказал увеличить численность войск. В городе Нью-Йорке формировался полк. Они набрали тысячу добровольцев, у них были ружья и сабли для офицеров, у них были портупеи и ранцы, но им не хватало формы, которая должна была поступить следующим поездом из Чикаго. Груз пришёл в понедельник, а из Вашингтона пришёл приказ погрузить полк на поезд во вторник после обеда. Полк должен был предстать перед президентом Линкольном и затем отправиться прямо на фронт. Бедные ребятки, большинство из них никогда даже не стреляло из ружья! И им предстояло идти прямо в бой!

Раскрыли коробки с формой. Там оказались прекрасные мундиры на весь полк, мундиры с галунами и шевронами для офицеров, прекрасные фуражки всех размеров...

но не было панталон!

Телеграфировали в Чикаго. Там оказалось что-то вроде забастовки, и панталоны будут готовы только через десять дней. Но ведь у полка был приказ отправиться в Вашингтон на следующий день, его ждали на фронте. Придётся им ехать в тех штанах, какие на них есть.

Это было ужасно. У некоторых штаны были чёрные, у других – серые, у третьих – желтые, у прочих в полосочку, а у некоторых – черные в белый горошек. Многие из добровольцев были просто нищими, и были одеты в тряпьё. Наш полк оказался бы в Вашингтоне посмешищем.

Солдаты готовы были растерзать интенданта. Ведь можно же было заказать форму в Нью-Йорке. На всех фабриках была масса синего армейского сукна, и они понесли бы значительные убытки, если бы война вдруг кончилась. Но интенданты сделали заказ в Чикаго, так как рабочая сила там была дешевле.

Я тогда была молоденькой девушкой, мне было шестнадцать, я была высокой и стройной. – Она передёрнула своими необъятными плечами. – Мне очень хотелось на войну. Я хотела переодеться в мужскую одежду и поступить на службу, но капитан не захотел меня взять. А не могу ли я сделать что-нибудь насчёт панталон? Могу !

Отец мой был портным. Я пошла к нему и сказала: "Папа, у этих ребят должны быть панталоны завтра к одиннадцати часам!"

– И откуда же они возьмутся?

– Я достану.

– Доченька, ты с ума сошла.

– Я пойду к Гроссману, твоему поставщику, и скажу ему: "Вы должны дать мне двести ярдов синего армейского сукна". – Затем я пойду к Моу Саксу и скажу:

"Гроссман даёт мне двести ярдов сукна, вы должны сделать то же самое". – Затем я обойду всех остальных поставщиков, одного за другим. Сколько материи нужно на тысячу пар панталон?

– Пожалуй, надо две тысячи ярдов. Впопыхах нельзя экономить. Но, доченька, ведь это пустая затея.

– Отнюдь. Я достану ткань. А ты найдёшь пятьдесят закройщиков, чтобы раскроить её. Я найду двадцать женщин, которые готовы шить всю ночь, а у них есть свои знакомые. Я наберу двести человек. Я заставлю капитана выделить мне взвод солдат, чтобы отнести ткань к закройщикам и скроенную ткань к швеям.

И я пошла к Гроссману. Рассказала ему о проблеме с панталонами, о которой он и так всё знал. Затем я сказала: "У меня есть пятьдесят закройщиков, готовых скроить панталоны, и двести швей, готовых шить всю ночь. Мы доставим панталоны завтра к одиннадцати. Но мне срочно нужен материал. Дайте мне двести ярдов.

– Барышня, эта ткань стоила мне денег.

– Да, и вы не получите своих денег обратно, если они сошьют всю форму в Чикаго.

Дайте мне эту ткань, вы продаёте её правительству в кредит в чрезвычайных обстоятельствах. Вы что, думаете, что наш депутат в палате представителей позволит правительству забыть об этом?

Господин Гроссман погладил бороду. – Вряд ли правительство обойдётся со мной по справедливости. Но двести ярдов ты получишь. Я не хочу, чтобы полк опозорил Нью-Йорк. Они ведь будут винить нас, поставщиков материи.

– Спасибо, господин Гроссман. Теперь я пойду к Моу Саксу.

– Если этот негодяй даст тебе двести ярдов, я дам тебе пятьсот.

Я сказала Моу Саксу, что Гроссман даёт мне пятьсот ярдов.

– Если этот негодяй даст тебе пятьсот ярдов, я дам тебе тысячу.

Остальные пятьсот я добыла за двадцать минут. В наши дни все конторы текстильщиков были на одной улице. Мне не пришлось долго ходить. Затем я направилась к капитану.

– Капитан, – сказала я. – У вас будут панталоны к одиннадцати завтра утром.

Поставщики дают мне материю, пятьдесят закройщиков готовы скроить её, двести швей готовы шить всю ночь. Мне нужно несколько взводов солдат, чтобы отнести ткань к закройщикам и затем к швеям. А утром нужно будет собрать готовые панталоны.

Капитан встал со стула. – Благослови тебя Господь, голубушка. Ты просто Жанна д'Арк.

Две крупных слезы скатились у неё по щекам, но она продолжала.

– Солдаты собрались в одиннадцать часов и получили свои панталоны. Некоторые оказались коротковаты, другие – длинноваты, одни были слишком тесны, а другие – слишком широки, как турецкие шаровары. Но у полка в целом был бравый вид в полной форме. В час дня они прошагали на вокзал.

Капитан настоял, чтобы я отправилась вместе с ними и встретилась с президентом Линкольнном. Боже мой! Как я перепугалась, когда поезд прибыл в Вашингтон!

Капитан рассказал президенту историю с панталонами, и президент послал за мной.

Я чуть в обморок не упала, когда предстала перед ним. Он посмотрел на меня так, как никто другой. На меня наплыло какое-то облако, светлое облако. Он положил мне на голову руку и сказал: "Милая моя, пусть жизнь твоя будет так же прекрасна, как твоё лицо".

Лицо её залилось слезами. Она встала и умчалась на кухню, половицы опасно заскрипели у неё под ногами.

– Двадцать раз я просил мать не рассказывать этой истории. – Голос сына даже скрипел от раздражения. – Она только распугивает клиентов. Сколько можно плакать над историей, которую рассказываешь в пятидесятый раз! А вот я вам расскажу, как меня дурачили, когда я вступал в "Сигму-Эпсилон-Мю". Со смеху умрёте.

На него напал приступ предвкушаемого хохота, пузо у него так и затряслось. Я глянул на часы.

– Господи Боже мой! У нас оставалось всего четыре минуты до отправления фуникулёра к восьмичасовому парому!

Мы заплатили по счёту и поспешили прочь.

– Жизнь её так же прекрасна, как и лицо её, – произнёс я.

Доктор Слоун глубоко задумался. – А хорошо ли ты разглядел его? спросил он. – Её настоящее лицо. У неё красивые глаза, приятный нос и очень хорошо очерченные губы. У неё, по существу, очень милое лицо между ужасно толстыми щеками.

– Но почему же она позволила себе так растолстеть?

– Еда,принекоторых обстоятельствах, болеутоляющее средство. Как для человека, так и для зверя. Я однажды побывал на ферме, где коровам обрезали рога. Это было очень болезненно для бедных животных, гораздо болезненней, чем это было бы нам, если нас связать и выдернуть лучшие зубы. Ну и что же делает корова, когда её отпускают? Она хватает в пасть всё, что попадётся, листья, траву – съедобное и несъедобное... всё, что угодно. Взгляд и слова Линкольна посеяли в ней уверенность в том, что жизнь со скучным господином Гёте, отцом этого увальня, никогда не удовлетворит её. И эта уверенность всё ещё жива. Она всё ещё живёт в ней, отчаянно четко, и Мария старается успокоить её бифштексами.

– А сынок? Он-то что заедает?

– Бывают же прирождённые поросята.

БАБУШКА МАК-БРАЙД

Она была милой старушкой, бабушка Мак-Брайд. Высокая, стройная, с добродушными глазами и улыбкой в уголках рта. Она зачёсывала волосы прямо назад и заплетала их в две косы, которые были гладко уложены на затылке. Она проскальзывала в дом без стука. – А вот и я, г-жа Джонсон. – Мать моя была очень рада видеть её, отец тоже. Но больше всего радовались мы, трое ребятишек в возрасте шести, восьми и двенадцати лет. Потому что у бабушки Мак-Брайд был неиссякаемый запас историй, большей частью о животных времён ещё дядюшки Римуса. И что не менее важно, она была прекрасной стряпухой и пекла восхитительные пироги и печенье. Десять разных сортов печенья, и все великолепны. Она приходила к нам не по просёлку, ведущему к главной дороге, а через лес и холмы, что составляло больше двух миль ходьбы от усадьбы её сына, которая была только чуть больше мили от нас. Всё дело в том, как нам всем было известно, что она убегала от невестки и пряталась у нас. Мы, мальчики, знали, что и пискнуть нельзя было об этом ребятам, с которыми мы водились. И если сын её приходил узнать, нет ли её у нас, то нам приходилось лгать. Если к дому подъезжал какой-либо сосед, то она мчалась наверх с лёгкостью молоденькой девушки лет шестнадцати.

На следующее утро мать подбивала нас попросить бабушку Мак-Брайд напечь нам пирогов. Из вежливости мы восклицали: "Мама, ты ведь печёшь ничуть не хуже!"

– Да нет, у меня неплохо получается. Я в общем-то, неплохая кухарка, поэтому и могу оценить искусство бабушки Мак-Брайд. Нужно быть художником, чтобы оценить мастера.

Когда бабушка приходила к завтраку, мы излагали свою просьбу. Она согласно кивала и после завтрака сразу же бралась за муку, сахар, масло, собирала целый набор бутылочек с приправами. К полудню были готовы три вазы, полные хрустящего печенья. Мать поощряла нас просить больше, чем считала полезным для нас.

А на следующий день мать просила бабушку приготовить обед. У неё накопилась целая корзина носков, которые надо было заштопать, и было бы очень кстати, если бы обед приготовила бабушка. Вчера мы ели мамалыгу. Может бабушка приготовит маисовые лепёшки? К тому же есть чудесный кусок ветчины домашнего приготовления, есть картошка для пюреи сухофрукты для пирога. Бабушка удовлетворённо кивала и принималась готовить. А мать отправлялась наверх, но не штопать, а читать "Мидлмарч".

Но шила в мешке не утаишь. Сосед, приезжавший за поперечной пилой, встретился по дороге с Томом Мак-Брайдом.

– Твоя матушка у Джонсонов, я учуял, как она готовит.

После обеда приехал Том. Лгать ему было без толку, он ведь всё знал. Бабушке приходилось спуститься сверху.

– Мам, – с упрёком говорил он. – Негоже тебе убегать от нас и навязываться соседям. Что люди скажут? Бабушка шла наверх за своим узелком, в котором были гребешок и зубная щётка, иголки с нитками, и молча плелась к коляске вместе с сыном. Она кивала нам на прощанье, но ничего не говорила.

Мы, мальчики, были обескуражены. Родители гневались, но молчали. Поскольку в семье было правило: если ты уж страшно сердит – молчи. Ведь бабушка убегала к нам уже не впервой, да и не в последний раз.

Джон Мак-Брайд, после смерти которого в результате несчастного случая осталась жена, милейшая бабушка, вызывавшая столько проблем в семье, был фермером средней руки, потомком целой плеяды крестьян. Основатель американской ветви этого семейства Хью Мак-Брайд поселился на морском побережье Вирджинии в 1640 году и создал хорошую ферму по производству зерновых, свинины, молока, овощей и фруктов при стабильном изобилии. Ферма и теперь была хороша, ею управлял один из Мак-Брайдов, который исповедует ту же жизнь, что и Джон Мак-Брайд, которого я знавал в детстве.

По непреложной семейной традиции ферма Мак-Брайдов переходила по наследству, без долгов, к старшему сыну или – если не было наследников по мужской линии – к старшей дочери. Младшие сыновья уезжали дальше на запад, где земля была дешевле.

Им давали столько денег, сколько удавалось скопить отцу. Молодой человек начинал строить ферму по возможности такую же, как у отца. Он выбирал хорошую почву, для чего требовалось очистить участок от крупного леса. Если удавалось, то это делалось у ключа с чистой водой, если же нет, то выбиралась такая местность, где предполагалось найти хорошую колодезную воду на небольшой глубине. Сейчас фермы Мак-Брайдов разбросаны по нескольким штатам от Вирджинии до Канзаса и Небраски.

Это хорошие фермы с удобными домами, просторными хозяйственными постройками, хорошо обработанными богатыми полями, с зелёными лугами и чудными пастбищами на холмах.

Джону Мак-Брайду пришлось отойти от традиции семейства. У него было три сына, и он не мог послать двоих из них на запад на дешёвые земли, так как на западе почва была слишком сухая для земледелия до самого Орегона, а ему не хотелось усылать сыновей так далеко. Поэтому он купил ещё две фермы в пределах полутора миль от центральной усадьбы. Он работал как никто из Мак-Брайдов, чтобы расплатиться за них и обеспечить должным образом их постройками и сельхозоборудовани-ем. Ребята тоже усердно работали и стали настоящими фермерами, выполняя мужскую работу с двенадцатилетнего возраста. Все четверо всегда работали бригадой, сначала на одной ферме, затем на другой.