Текст книги "Приют (СИ)"

Автор книги: Елизавета Сагирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

По пути в корпус мы встретили ещё несколько воспитанниц, к счастью почти незнакомых – мне и без того было невыносимо стыдно. Конечно, новость о наказании наверняка разлетится по этажам раньше, чем я вернусь в дортуар, но, по крайней мере, тогда всё уже будет позади.

Процедурная оправдала мои худшие ожидания. Окон там не было, и когда Агафья щёлкнула выключателем, тусклый свет лампочки, одиноко висящей под потолком без абажура, осветил голые стены и цементный пол. Из мебели, если конечно эту вещь можно было назвать мебелью, присутствовала лишь длинная скамья с висящими на ней ремнями. И её предназначение было мне хорошо известно из рассказов Яринки, вынужденной в своё время не единожды посетить это место.

– Раздевайся, – сухо бросила Агафья. На меня она не смотрела и продолжала держаться за ручку двери, словно готовясь в любой момент выскочить вон.

– Совсем раздеваться? – спросила я, чтобы хоть немного оттянуть неизбежное.

Агафья дёрнула щекой.

– Платье можешь оставить, но ниже пояса снимай всё.

Процедурная явно не отапливалась, открывалась редко, здесь до сих пор царила зимняя зябкость. И когда я без колготок и без трусиков, встала босыми ногами на цементный пол, меня тряхнуло такой дрожью, что лязгнули зубы.

Дверь бесшумно приоткрылась, через порог шагнула сестра Марья с длинным и плоским футляром в руке. Испуганно глянула на меня, затем вопросительно – на Агафью.

– Вот, – та явно была не настроена на долгие объяснения, и показала сестре Марье мой планшет, – Это я сегодня обнаружила у одной из воспитанниц. Страшно представить, чего ожидать дальше.

Сестра Марья пригляделась, тихо охнула, прижала ладонь ко рту.

– Именно, – кивнула Агафья, – Вы принесли всё необходимое? Тогда приступим.

Резко лязгнул дверной засов, отрезая меня от внешнего мира. Я всё ждала, когда придёт настоящий страх, с обмиранием и слабостью, но ощущала только отстранённое недоумение. Не считая пощёчины, недавно полученной от Агафьи, никогда ещё взрослый человек не поднимал на меня руку. У родителей это было не принято, да и за мной обычно не водилось настолько тяжёлых проступков. В прошлом году Белесый хватал меня и удерживал силой, но не бил. Наверно поэтому сейчас мне было трудно до конца осознать предстоящее, и страх не появлялся.

Агафья повернулась ко мне, беспристрастно сообщила:

– Сейчас я накажу тебя за эту гадость в твоём планшете. А уже после мы подробно разберёмся в том, откуда она там взялась. И только от тебя зависит, будет ли это наказание последним. Ложись на скамью животом.

Я подчинилась. Не потому, что боялась ослушаться, просто босые ноги совсем заледенели на голом цементном полу. Легла, положила голову на скрещенные под подбородком руки, как будто собиралась почитать, валяясь у себя на кровати. Но Агафья оказалась рядом, и одним движением закинула подол платья мне на спину. Вот тут я дёрнулась и попыталась вскочить, но она упёрла твёрдую, как палка руку мне между лопаток, и прошипела:

– Если ты станешь сопротивляться, я буду вынуждена позвать кого-нибудь из воспитателей-мужчин, чтобы держали тебя!

Я замерла. Мысль о том, что какой-то мужик увидит меня вот такую, распластанную, полуголую, с унизительно задранным подолом, буквально парализовала. И я не двигалась, пока Агафья сначала зафиксировала ремнями мои лодыжки и кисти рук, а потом один ремень, самый широкий, перекинула через поясницу, и так резко затянула, прижимая меня животом к скамье, что из лёгких с шипением вышел воздух. Теперь я могла шевелить только головой, чем и воспользовалась, наблюдая за зловещими приготовлениями.

Из плоского футляра, принесённого сестрой Марьей, Агафья извлекла несколько длинных и гибких, явно резиновых прутов, ядовито-зелёного цвета. Надо же, а я-то думала, что розги они и есть розги – ветки от деревьев или кустов. Однако всё куда продуманнее.

– Я ударю тебя двенадцать раз, – безличным голосом сообщила Агафья.

Не удивила. Я знала правила – количество ударов, нанесённых провинившемуся воспитаннику, не может превышать количество прожитых им лет. Меньше можно, по решению воспитателя. Но я не ждала от Агафьи снисхождения.

Как не ждала и того, что это так больно.

После первого удара я даже не закричала, настолько была ошеломлена. Резкая, яркая вспышка боли огнём прокатилась по телу, отдавшись даже в макушке и пятках, все мышцы непроизвольно напряглись, ремни врезались в кожу.

– Один, – ровно произнесла надо мной Агафья, и я зажмурилась, осознав вдруг, что число двенадцать – совсем не такое малое, как мне всегда казалось.

Дальше следить за счётом я уже не могла, как не могла и молчать. Но кричать и плакать от боли вовсе не оказалось унизительным, как я раньше думала. Наоборот – пронзительными криками прекрасно получилось выразить ненависть и протест, выплеснуть то, что копилось в душе в течении долгих лет, проведённых в приюте. За свои двенадцать ударов я успела выкрикнуть всё – тоску по родителям и отнятому у меня детству, злость на здешние правила и ограничения, и конечно – отчаянное желание вырваться, во что бы то ни стало оставить позади эту лицемерную жизнь, убежать, как убегает в тайгу выскользнувший из капкана свободный зверь.

– Двенадцать, – сказала чуть запыхавшаяся Агафья, опуская розги. А я бессильно обмякла в путах, испытывая болезненное почти до экстаза облегчение, от того, что всё закончилось.

Сестра Марья двинулась было ко мне, но воспитательница остановила её движением руки.

– Подождите. Прежде я задам девочке несколько вопросов.

Сестра Марья попыталась что-то возразить, но Агафья только нетерпеливо дёрнула головой, и обратилась ко мне:

– Кто дал тебе эту книгу?

Я лежала щекой на скамье, глядя на неё снизу вверх сквозь мокрые ресницы. Боль никак не отпускала, но если Агафья специально решила допрашивать меня сразу после наказания, в надежде, что я буду морально сломлена, то она очень ошиблась. Ещё никогда я не чувствовала в себе такого упрямства и воли к сопротивлению. Как же я сейчас понимала Яринку, которая раз за разом напрашивалась на наказание, в попытках доказать всем здесь, что у них нет власти над ней.

И я молчала. Даже не потому, что хотела этим продемонстрировать Агафье своё презрение, нет, наоборот, мне бы очень хотелось высказать всё, что я думаю и о ней лично, и обо всем грёбаном приюте, но после испускаемых недавно воплей, горло саднило, и я боялась, что голос сорвётся.

Агафья повторила вопрос, поняла, что отвечать я не собираюсь, и её ноздри угрожающе раздулись.

– Думаешь, что тебе удастся отмолчаться, и я просто забуду об этом вопиющем в своей пошлости инциденте? Я твой воспитатель и я решаю, какое наказание и в каких количествах тебе назначить.

Мне удалось искривить губы в усмешке и еле слышно фыркнуть. Интересно, чем она хочет меня напугать после такого? В угол поставит? Десерта лишит?

Агафья вернула мне усмешку.

– Я могу пороть тебя до тех пор, пока ты не расскажешь всё, что нужно. По двенадцать ударов. Каждый день.

Я поспешно прикрыла глаза, чтобы бы не дать Агафье прочитать в них страх. Проходить через сегодняшнее каждый день? Сколько же я выдержу?

В стороне кашлянула сестра Марья, и когда Агафья оглянулась на ней, учтиво заметила:

– Осмелюсь вам напомнить, что повторное телесное наказание воспитанницы, не достигшей четырнадцати лет, может быть осуществлено не раньше чем через три дня после первого. Это условие обязательно для соблюдения по медицинским показаниям.

Глаза Агафьи сверкнули, руки сжались в кулаки, но голос остался ровным:

– Я прекрасно помню правила. А вам бы посоветовала не вмешиваться в мои беседы с воспитанниками.

Что же, раз в четыре дня, это конечно не каждый день. Я мысленно поблагодарила добрую сестру Марью, так вовремя пришедшую мне на помощь в момент слабости, и уже почти спокойно встретила взгляд Агафьи. Та выдержала долгую зловещую паузу, и наконец, изрекла:

– Сегодня я запрещаю тебе покидать дортуар, в последующие дни лишаю десерта, а так же отлучаю от занятий в церковном хоре. Ещё я сегодня же… нет, сейчас же свяжусь с Михаилом Юрьевичем, и сообщу ему о том, кого он выбрал себе в невесты. Уверена, он подыщет себе более достойную кандидатуру.

Не смотря на не стихающую боль, мне еле удалось сдержать смех. Вот уж о чём я обеспокоюсь в последнюю очередь, так это о мнении Головы. Дядя с возу – меньше навозу.

– Сегодня вторник, – продолжала Агафья, – Если до субботы я не дождусь от тебя ответа на свои вопросы, то мы снова окажемся здесь. И чем дольше ты будешь упрямиться, тем хуже будет. И не только тебе.

Я вспомнила Яринкино предложение о том, чтобы "Сексология" хранилась только у одной из нас, и мысленно похвалила подругу за сообразительность. Уж против неё Агафья точно ничего не найдёт.

А воспитательница вдруг наклонилась ко мне и тихо, но отчётливо произнесла.

– Я знаю, что эту книгу тебе дал парень из шестнадцатой группы. Даже если ты не назовёшь имя, я сама найду его. Но до этого – буду тебя пороть. Каждые четыре дня.

И, резко выпрямившись, Агафья вышла за дверь.

Глава 17

Страх.

Когда за Агафьей захлопнулась дверь, сестра Марья причитая, кинулась ко мне. Осторожно освободила от ремней, но когда я попыталась приподняться, торопливо сказала:

– Лежи, лежи. Мне нужно обработать ссадины.

Сдерживая стон, я оглянулась через плечо на пострадавшую часть тела, и ничего хорошего, как и следовало ожидать, не увидела. На бледной коже – множество ярко-алых вспухших полос, и поверх них – россыпь кровавых бусин. Сестра Марья полезла в свой зловещий футляр, но на этот раз оттуда появился безобидный пузырёк с прозрачной жидкостью и большой клок ваты. Я приготовилась к новой боли, но прикосновение влажной прохлады принесло только облегчение. И теперь, когда физические страдания поубавились, я смогла осознать последние слова Агафьи. А осознав, заплакала от страха и бессилия.

– Уже всё, – поспешно сказала сестра Марья, слегка погладив меня по волосам, – Самое плохое позади, теперь будет только легче.

Она выпрямилась, воровато оглянулась на дверь, и, запустив руку в карман, вынула две таблетки. Положила на скамью перед моим лицом.

– Вот. Одну выпей сейчас, а вторую перед сном, это хорошее обезболивающее.

– Спасибо, – всхлипнула я, подцепила трясущимися пальцами одну таблетку, проглотила не запивая, и начала подниматься.

Руки и ноги гудели как после долгой физической нагрузки, на них краснели следы от ремней. Слегка подташнивало. А ещё было очень холодно, и я заторопилась одеваться. От прикосновения лёгкой ткани трусиков к истерзанной коже снова захотелось кричать, и я даже не стала пробовать натянуть колготки, просто скомкала их в кулаке.

– Может, тебя проводить? – обеспокоенно спросила сестра Марья, но я мотнула головой и, сунув босые ноги в ботинки, побрела к дверям…

Когда я вошла в дортуар, с опухшим от слёз лицом, растрепавшейся косой, и колготками в руках, там оказалась только Зина. Она настороженно уставилась на меня.

– Где Ярина? – сипло спросила я, придерживаясь за косяк.

– Её Агафья к себе вызвала, – после паузы ответила Зина, и, заметив, что я пошатываюсь, спросила, – Ты как?

– Чудесно, – мне удалось отлепиться от косяка и пройти три метра до кровати. Путь с первого этажа на четвёртый, который я обычно преодолевала за полминуты, прыгая через одну ступеньку, сейчас отнял у меня все силы.

– Не хочу доживать до старости, – зачем-то сообщила я Зине, и лицом вниз легла на Яринкину постель. Лезть к себе наверх сейчас представлялось делом не менее трудным, чем подняться на церковную колокольню.

Зина сообразила, что расспрашивать меня о произошедшем будет не лучшей идеей, и сказала только:

– Агафья велела всем сдать планшеты в воспитательскую. И Яринка до сих пор там с ней.

Я кивнула и опустила веки. По фиг. Сейчас всё по фиг. Сначала дождусь, когда подействует таблетка сестры Марьи, когда перестанут дрожать ноги, и пройдёт озноб после стылого воздуха процедурной.

Не берусь утверждать точно, но, кажется, на какое-то время я не то уснула, не то просто сбежала в какое-то тёмное безмолвное место, потому что, открыв глаза, увидела перед собой Яринку. Она сидела на полу, прислонившись спиной к кровати, и судя по расслабленной позе, сидела уже давно. Однако стоило мне шевельнуться, и подруга сразу обернулась, рывком приблизилась вплотную.

– Дайка… ты как?

Зелёные Яринкины глаза сейчас были огромными и блестели, как стёклышки. Я не сразу поняла, что это от стоящих в них слёз, а когда поняла, чуть не заплакала сама. Чтобы предотвратить это и подбодрить подругу, попробовала улыбнуться.

– Уже лучше. Мне сестра Марья таблетку дала.

– Она молодец. Мне тоже давала… хотя нельзя.

– А ты? Тебя не…

– Нет, – поспешно заверила Яринка, – У меня же ничего не было. И у других. Агафья все планшеты у девочек забрала, проверять будет, отдаст только завтра. Меня полчаса допытывала. Я сказала, что ничего про тебя не знала, что ты мне не рассказываешь, и вообще мы не так уж и дружим.

Я кивнула. Это не было предательством со стороны Яринки, и не вызвало у меня обиды. На её месте, я сказала бы то же самое. Нет смысла доставить Агафье удовольствие наказать нас обеих, если этого можно избежать.

– Она тебе говорила, – меня снова начал бить озноб, – Что знает, откуда у меня книга?

Яринка замерла и медленно качнула головой.

– Нет… не сказала. Как знает? Про Дэна?

Я поспешно обвела взглядом дортуар, но Зина куда-то ушла, и теперь мы были здесь вдвоём.

– Она не знает, что Дэн. Она знает только, что парень из шестнадцатой группы.

– Откуда?

Я попыталась пожать плечами, но снова почувствовала боль, и замерла.

– Яринка, это конец… Она сказала, что всё вынюхает, а до этого будет меня бить каждые четыре дня. Если не скажу. Я не смогу, не выдержу…

Подруга торопливо погладила меня по волосам.

– Тшшш. За три дня мы что-нибудь придумаем.

– Надо предупредить Дэна, – я сжала зубы и завозилась, пытаясь встать, но Яринка твёрдо положила мне на спину тёплую ладошку.

– Лежи, тебе вообще нельзя никуда сегодня выходить.

– А что делать? – безнадёжно забормотала я, снова ужасаясь безнадёжности случившегося, – Что нам теперь делать?

– Тебе – отдыхать, – спокойно ответила подруга, – Сегодня останешься здесь, внизу, а я на твоё место полезу. Ужин тебе принесу сюда. А завтра придумаем, что делать.

Неожиданно она подалась ко мне, и быстро поцеловав сухими губами в щёку, прошептала:

– Просто ложись и спи, лето придёт во сне…

До вечера я так и пролежала на животе, то погружаясь в тревожную дрёму, то вновь всплывая на поверхность. После того, как Яринка укрыла меня одеялом, я, наконец, сумела согреться, от чего стало чуть легче. Один раз на пороге возникла Агафья, молча окинула нас взглядом, и исчезла. Откуда-то вернулась Зина, села за тетрадки, искоса поглядывая на меня. Ужин, Яринка, как и обещала, принесла мне в дортуар, я через силу проглотила несколько ложек остывшего картофельного пюре и выпила компот. А уже когда подошло время ложиться спать, появилась Настуся, которую я не видела весь день. Она неслышно скользнула к своей кровати и принялась переодеваться, ни на кого не глядя.

– Настусь, – вкрадчиво окликнула её Яринка, и та вдруг вздрогнула всем телом, – Ты где была?

Голос подруги прозвучал странно, была в нём некая нарочитая взвинченность, словно она собиралась сделать что-то неприятное, и подбадривала саму себя.

– Я? – Настуся упрямо не смотрела на нас.

– Ну не я же, – Яринка делано зевнула, – Тебя весь день не было.

– На улице я сидела. Такая хорошая погода.

– Ну, кому-то хорошо, кому-то не очень, – туманно заметила Яринка и задала следующий вопрос, – А уроки тоже на улице делала?

– Тебе-то что? – попыталась огрызнуться Настуся, но получилось это у неё очень неуверенно, даже жалко.

– А то, – Яринка медленно поднялась на ноги и небрежно облокотилась о шкафчик, – Что я тебя видела. Ты на скамейке возле школы читала.

– Ну, читала, и что?

– С планшета читала, – уточнила Яринка, и Настуся вдруг съёжилась, опустила голову, – Планшет у тебя Агафья не забрала. У всех забрала, а у тебя – нет. Странно, да?

Зина подняла голову от тетрадей, оглянулась, обвела всех взглядом и приоткрыла рот. А Настуся посмотрела на неё, на Яринку, наконец, на меня, и вдруг, как подрубленная, упала на кровать и закрыла лицо руками.

С полминуты мы слушали её беспомощные всхлипы. До меня доходило медленно, как до жирафа, и даже когда Яринка презрительно плюнула, а Зина с бесконечным разочарованием протянула "Да ну-у-у…", я всё ещё ничего не поняла.

А потом Настуся быстро заговорила, беспрестанно шмыгая носом и размазывая слёзы по лицу.

– Я не хотела… я не думала, что всё так получится… я же, как лучше… Она сказала, что так надо, и как я могла отказаться? Я же долго молчала, а вы всё равно… я вам пыталась сказать, что так нельзя. А вы только хуже…

Я окончательно запуталась. Судя по недоумённым лицам Яринки и Зины, они тоже. А Настуся продолжала причитать, всё повышая и повышая голос, грозя сорваться в истерику:

– Я же не просто так это всё говорила! Я думала, вы задумаетесь и поймёте, как плохо поступаете, и тогда мне не придётся ничего рассказывать! А вы на меня накричали, обозвали, посмеялись… тогда я и подумала, что пусть, что значит так надо. Даша, прости, я не знала, что тебя будут бить! Если бы знала, то никогда не…

Неожиданно Яринка протянула руку, схватила со второго яруса кровати мою подушку и метко, с силой швырнула её в лицо Настусе. Та пискнула, захлебнулась рыданиями.

– Не надо её трогать, – глухо сказала Зина, но не двинулась с места.

– Не собираюсь я трогать эту овцу, – с бесконечным презрением ответила моя подруга, – Пусть только заткнётся, а то слушать противно.

Она устало вздохнула, и осторожно присела рядом со мной.

– Это что же? – наконец решилась я облечь в слова свою догадку, – Это Настуся Агафье всё рассказала?

– А кто ещё? – Яринка криво улыбнулась, – Она, святоша наша.

– Но, – я помотала головой, – Откуда? Как она могла узнать?

Зина поднялась на ноги, подошла к Настусе и тронула её за плечо, от чего та вздрогнула и съёжилась.

– Расскажи, – велела Зина, – Перестань реветь, и расскажи всё, чего уж теперь…

Как ни странно, Настуся действительно перестала реветь, как будто её выключили. Подняла на нас покрасневшие глаза, и торопливо, словно боясь, что мы не дослушаем, начала рассказывать.

Всё оказалось просто и так очевидно, что мне оставалось только ругать себя за неосторожность вкупе с глупой бравадой. Агафья насторожилась, когда я принялась паясничать в разговоре с Михаилом Юрьевичем, чем и заработала от неё пощёчину. Потом ей показалась странной наша с Яринкой одновременная простуда. Затем моя подруга попыталась напроситься на помолвку со своим пожилым ухажёром, продемонстрировав верх нескромности. И после, как будто этого было мало, начала с непозволительной для девушки её положения, небрежностью, отмахиваться от новых предложений. Но больше всего нашу воспитательницу насторожили мои высказывания во время её импровизированной лекции в гостиной на тему девичьего целомудрия. Рассудив, что последнее время мы очень подозрительно себя ведём, и здесь явно не всё так просто, Агафья вызвала к себе Настусю и велела следить за нами. Тут нужно отдать ей должное, Агафья хорошо знала своих питомиц, наши слабости, чаяния, и надежды. Завербовать Настусю ей не составило труда, просто напомнив о её христианском долге помогать всем заблудшим ради спасения их душ. Даже если для этого придётся причинить им боль, насильно наставить на путь истинный, ведь люди глупы и не ведают, что творят… особенно женщины.

Настуся, хоть и простушка, тоже оказалась не дурой. Она и сама давно заметила странности моего и Яринкиного поведения. А после того, как однажды проснулась ночью и увидела, как мы возвращаемся откуда-то под утро, одетые и возбуждённые, не могла не согласиться с Агафьей в том, что нас нужно спасать.

Она стала исподтишка наблюдать за нами, и скоро заметила, что мы много времени проводим с планшетами в руках. Слишком много, чтобы списать это на выполнение уроков и повторение пройденного в школе. Как-то, воспользовавшись нашим отсутствием, она по очереди заглянула в мой и Яринкин планшеты, где и обнаружила любовные романы с декольтированными красавицами на обложках, тающими в объятиях мускулистых мачо.

Но как ни прониклась Настуся своей новой ролью спасительницы грешниц, она долго надеялась, что сумеет вразумить нас сама, не прибегая к помощи Агафьи. Для этого и нужны были её нудные импровизированные проповеди по вечерам, зачитывание цитат из Библии, рассуждения в пространство о грехах и их искуплении. Наивная Настуся, не смотря на то, что этим, как она думала, навлекает божий гнев и на себя, до последнего пыталась воззвать к нашей совести, заставить устыдиться, и тем самым избегнуть наказания.

Неизвестно, как долго бы это продолжалось, но мы сильно обидели Настусю во время последней ссоры.

– Отомстила, значит? – хмыкнула Яринка, выслушав слезливую исповедь.

Настуся замотала головой.

– Не хотела мстить! Да, мне было обидно, что ты сказала, будто я… ну, выслужиться хочу, чтобы в анкету занесли… чтобы жених появился. Я об этом и не думала, правда! Но после того случая, я поняла, что вы не хотите… не исправитесь сами.

– Думаешь, мы теперь исправимся, дура?! – Яринка снова вскочила, но я ухватила её рукой за подол и усадила обратно. А у Настуси спросила:

– Так ты просто пошла к Агафье и всё выложила? Про книги?

Настуся уставилась в пол и еле слышно ответила:

– Не про книги… не только.

– Ну, рассказывай уже, – простонала я, испытывая ужасную неловкость и от души желая, чтобы этот тягостный разговор поскорее остался позади.

Настуся рассказала. Выполняя наказ Агафьи, она продолжала следить за нами. И ей показалось подозрительным, что я, увидев в окно возвращение старшегруппников с учений, вдруг заторопилась на улицу. Она пошла следом, и, притаившись за приоткрытой дверью подъезда, слышала мой разговор с Дэном. Слышала каждое слово, но побоявшись быть замеченной, не выглянула наружу, и не увидела, с кем именно я разговариваю. Дальше ей осталось только рассказать всё Агафье, которая улучила время, когда наш дортуар был пуст, и проверила мой планшет.

Окончив покаянный рассказ, Настуся уронила голову и снова начала всхлипывать.

Мы молчали. Яринка презрительно, Зина растерянно. А я опустошённо. Разозлиться на Настусю у меня не получалось. Может быть потом, но сейчас она не вызывала ничего кроме жалости. Конечно, в её поступке было больше глупости и самолюбования, чем желания помочь заблудшим душам, но ведь не было и злого умысла. А то, как быстро она во всём призналась и как пропадала где-то целый день, не смея показаться нам на глаза, говорило об искренности её раскаяния.

– Простите меня, – тихонько попросила Настуся, отнимая ладони от лица и пытаясь поймать мой взгляд, – Я не думала, что будет так.

– А как? – спросила Яринка, и по её неестественно ровному голосу, я поняла, какого труда подруге стоит держать себя в руках, – Как? Ты думала, что Агафья Дашке пальцем погрозит?

Ответить на это было нечего, и Настуся снова спрятала лицо в ладонях.

– Вы как хотите, а я в душ и спать, – вдруг решительно заявила Зина, поднимаясь. Она выхватила из своего шкафчика полотенце и выскользнула за дверь. Настуся проводила её несчастным взглядом – обычно они всегда ходили вместе.

А я подумала, что тоже надо бы принять душ, смыть с себя стылый запах процедурной и собственного страха. Но пошевелилась, почувствовала вновь проснувшуюся боль, и поняла, что ничего не выйдет. Максимум на что меня хватило – с помощью Яринки переодеться в ночную рубашку и залезть под одеяло. После чего я выпила вторую таблетку, полученную от доброй сестры Марьи, и на удивление быстро и крепко уснула. Но даже во сне я слышала эхо моих сегодняшних криков.

На следующее утро, первой мыслью пришедшей мне в голову после тяжкого пробуждения, была мысль о трёх днях. Трёх днях оставшихся до субботы. До следующего визита в процедурную. Если конечно в течении этих дней я не подойду к Агафье, и не признаюсь во всём добровольно. А признаваться нельзя, потому что это будет конец для Дэна. Не стану врать, что я не попыталась просчитать последствия такого поступка, но они в любом случае оказывались настолько ужасными, что даже рассматривать это как вариант, было бы кощунством.

На завтрак я не пошла, аппетита не было совершенно, и я подозревала, что он появится ещё очень и очень не скоро. А вот от школы меня никто не освобождал, и там я осознала, что порка сама по себе была лишь частью уготованного мне физического наказания. Сидеть на твёрдых пластиковых стульях в течении шести сорокаминутных уроков, оказалось бесконечным мучением.

– Потерпи сегодня, – уговаривала Яринка, в своё время прошедшая через всё это, – Завтра будет уже намного легче.

Её слова наверно могли бы меня утешить, не думай я постоянно о надвигающейся субботе и неизбежном повторении всех мук. После занятий, даже не вспомнив про обед, я поспешила в дортуар, где, уже привычно – лицом вниз, упала на Яринкину кровать. Почти сразу появилась она сама, и воровато оглянувшись на дверь, протянула мне на ладони таблетку.

– Выпей.

– Откуда? – простонала я, но таблетку взяла без промедления.

– Я сходила до сестры Марьи и попросила для тебя. Она сразу дала, даже сама хотела принести. Тебе досталось больше других. Сестра Марья говорит, что обычно Агафья рассчитывает силу ударов, а тебя лупила со всей дури.

Я вспомнила серое Агафьино лицо, трясущиеся от ярости губы, и ни на миг не усомнилась в сказанном.

Настуся, как и вчера, не появлялась в дортуаре до самого отбоя. А когда пришла, не сказав ни слова, стала укладываться. Меня это вполне устраивало, слушать её слезливые извинения совсем не хотелось, тем более, что я так и не разобралась в том, что чувствую к провинившейся соседке. Как сказал бы батюшка Афанасий – бог ей судья.

На следующий день стало и лучше и хуже. Лучше в том смысле, что долгое сидение на уроках, конечно, доставляло мне неудобство, но уже не боль. Я даже сходила со всеми в столовую. А хуже, потому что суббота приблизилась на сутки. И теперь, всё сильнее и сильнее, я начала ощущать то, что тщетно пыталась отыскать в себе перед первым наказанием. Страх. Выматывающий душу, почти животный, унизительный страх. Когда-то давно, я не то где-то слышала, не то вычитала утверждение, что пугать должно не само наказание, а его неизбежность. И теперь готова была подписаться под каждым словом.

Агафья за это время ни разу не подошла ко мне, и не заглянула в наш дортуар. Или была уверена, что я не выдержу пытку ожиданием, или твёрдо рассчитывала на свои силы в расследовании дела о запрещённой литературе.

На третий день я уже не могла думать ни о чём кроме надвигающегося ужаса. На уроках отвечала невпопад, спотыкалась на ровном месте, снова не могла есть. Яринка терзалась, глядя на меня, пыталась то отвлекать, то утешать, и, в конце концов, уже на исходе дня, решительно сказала:

– Завтра в школе я подойду к Дэну, и всё ему расскажу. Он придумает что-нибудь.

– Не смей! – новый страх подбросил меня на месте, – Если кто-то донесёт Агафье, что ты разговаривала с парнем из шестнадцатой группы, она сразу поймёт, что это он и есть!

– Что же тогда делать? – спросила Яринка, глядя на меня с бесконечной жалостью.

Я не знала что делать. Зато я точно знала чего делать не надо. Не надо ничего рассказывать и не надо совершать никаких поступков, которые, так или иначе, укажут на Дэна. И будь что будет. Ещё одну порку я как-нибудь выдержу, пусть мне и понадобятся на это все душевные и телесные силы, а потом… в конце концов, не может ведь Агафья наказывать меня бесконечно? Или может?

Этой ночью, последней перед субботой, я почти не спала. Забывалась время от времени тяжёлой дрёмой, но меня раз за разом выбрасывали из неё накатывающие волны страха. К утру я была настолько истощена эмоционально, что погрузилась в некое почти сомнамбулическое состояние. Поскольку наступил выходной, после завтрака мы все остались в дортуаре, но не разговаривали друг с другом. Настуся не вылезала из постели, лежала, отвернувшись к стене, не то спала, не то терзалась угрызениями совести. Зина уткнулась в возвращённый планшет. Яринка сидела на подоконнике, тоскливо глядя вдаль, как узник сквозь прутья решётки.

Я же старалась гнать от себя мысли о том, когда же за дверью раздадутся деревянные шаги Агафьи, и она, открыв дверь, велит мне идти в процедурную. Этого я боялась до обморочной слабости, но в то же время отчаянно ждала. Пусть уж всё случится побыстрее, и, наконец, останется позади. До следующего раза…

Шаги раздались незадолго до обеда. Дверь зловеще медленно приоткрылась, и я, как и ожидала, увидела за ней Агафью с сурово поджатыми губами.

– Дарья, – отрывисто бросила она, – Идём. Быстро.

Яринка на подоконнике издала короткий шипящий звук, Настуся едва слышно всхлипнула, Зина ещё ниже склонилась над планшетом. Я встала. Обулась. Машинально провела ладонью по волосам – не растрепалась ли коса? И пошла.

Агафья не стала ждать, когда я покину дортуар, она уже шагала по коридору, не оглядываясь, уверенная, что я никуда не денусь и последую за ней. Я следовала, пытаясь утешить себя тем, что уже через каких-то пятнадцать минут всё кончится, я вернусь в дортуар, выпью очередную таблетку, и выматывающий душу страх, наконец, меня отпустит.

А Агафья почему-то не пошла вниз по лестнице. Она остановилась у двери воспитательской, дождалась, когда я приближусь к ней, и, толкнув дверь, велела:

– Заходи.

Недоумевая, и с уже зародившейся отчаянной надеждой на избавление, я вошла.

За столом, тем самым, за которым обычно восседала Агафья во время моих свиданий с Головой, обнаружился грузный мужчина. Пожилой, с залысинами, и очень знакомый. Я много раз видела его на территории приюта, и знала, что это воспитатель одной из мальчишеских групп. И кажется даже шестнадцатой.

В том, что моя догадка верна, я убедилась в следующий момент, когда увидела стоящего рядом с мужчиной Дэна.

– Вот! – объявила Агафья, толкая меня в спину, отчего я чуть не упала, потому что ноги вдруг отказались идти, – Любуйтесь!

Мы с Дэном смотрели друг на друга, и я отчаянно боялась увидеть в его глазах упрёк, обвинение в том, что всё это случилось из-за меня, из-за моей неосторожности, из-за самого факта моего появления в его жизни. Но Дэн смотрел спокойно, и даже чуть улыбнулся уголками губ.

– Агафья Викторовна, – баском протянул воспитатель Дэна, после того, как "налюбовался" мной, – Вы хотите сказать, что этот ребёнок, и есть та самая девушка, уличённая в связи с моим питомцем?