Текст книги "Приют (СИ)"

Автор книги: Елизавета Сагирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Пойдём до пруда? – войдя в азарт, предложила я, – Соберём камней и обратно?

Но Дэн покачал головой.

– Нет, Дайка, мы и так уже задержались, надо возвращаться, пока про нас кто-нибудь не вспомнил.

Я сникла. Вся энергия и веселье, словно электричество, утекли через моё тело в землю, стоило вспомнить о возвращении. Видимо с Дэном произошло то же самое. Молча мы уложили в теперь уже наш общий тайник рогатки и нож, прикрыли дёрном, забросали листьями. Всё это время я мучительно разрывалась между смущением и желанием спросить у Дэна – встретимся ли мы ещё раз? Но он помог мне, заговорив об этом первым.

– Послушай, Дайка, – просто сказал Дэн, – Мне бы хотелось увидеться с тобой здесь снова. Ты сможешь?

Я сначала торопливо закивала, и только потом сообразила спросить:

– А… зачем? Ещё стрелять?

– Да. И не только. Давай присядем? Время есть.

Мы опустились на поваленную сосну. Я отчего-то сильно разволновалась, и спрятала ладони под мышки, чтобы не было видно, как подрагивают пальцы. Дэн снова хочет меня видеть! И если не для того чтобы я учила его стрелять, то для чего? Неужели у меня в приюте появился ещё один друг? Взрослый друг! Это было так неожиданно и здорово, что просто не верилось.

– Ты умеешь хранить тайны? – спросил меня Дэн, и я опять поспешно кивнула.

– Мы с тобой в чём-то очень похожи, – медленно подбирая слова продолжал он, – Мы оба родились в несколько… необычных семьях. Про тебя я знаю, вы – беглецы. Жили в лесу, отдельно от всех, по своим правилам. Но есть люди… которые думают, так же как взрослые из вашей деревни. Но они здесь, в городах. Среди остальных. Со стороны кажется, будто они живут как все, но они другие.

Дэн замолчал, и я несмело спросила:

– А твои мама и папа… другие?

– Да, – Дэн хрустнул пальцами, – Именно поэтому я здесь. Так же, как и ты.

– А они? В тюрьме?

– Нет. Их казнили.

Я снова сунула руки под мышки, но теперь потому, что стало холодно.

– Почему казнили? Мои мама и папа в тюрьме.

Дэн быстро глянул на меня, вроде удивлённо, но сразу отвёл глаза.

– Потому что они… не просто были другими. Они хотели, чтобы все стали такими. Понимаешь, твои родители просто ушли подальше, они не мешали. А мои, и такие, как они, хотели всё изменить.

– Зачем?

– Ну… а разве тебе нравится, как всё вокруг устроено?

– А как устроено?

Дэн запустил пальцы себе в волосы и потряс головой.

– Блин… ну почему ты не постарше?

Я растерянно моргала. Очень хотелось понять, что пытается сказать Дэн, но не получалось. Нравится ли мне, как всё устроено вокруг? Здесь, в приюте? Конечно, не нравится! Но ведь мама и папа Дэна не были в приюте, они хотели изменить что-то там, снаружи. А откуда мне знать, как там, если я из Маслят сразу попала в приют? Когда нас вывозили в город на разные экскурсии и прогулки, всё вроде было хорошо и даже красиво.

Дэн вдруг вскочил со ствола, но только затем, чтобы сесть передо мной на корточки и заглянуть в лицо.

– Дайка, нас здесь, в этом долбаном загоне, только двое таких. Тех, кто знает, что можно жить по-другому. И мы должны держаться вместе, видеться и разговаривать. Ты жила среди беглецов, в свободном поселении, ты можешь рассказать много такого, что поможет и мне, и тем,… кто другие. Я тоже могу и хочу тебе помочь. Нельзя чтобы ты здесь выросла очередной безвольной куклой, способной только рожать детей и ходить в церковь. Я расскажу тебе, как всё устроено, но не сразу, постепенно. Да я бы прямо сейчас рассказал, но ты… ты маленькая ещё. Ты многое пока просто не сможешь понять, – он неловко усмехнулся и добавил, – Да и я наверно не настолько взрослый, чтобы правильно тебе объяснить.

Из всего сказанного, я точно поняла лишь одно – Дэн хочет со мной дружить! А что ещё могут означать слова про то, что мы должны видеться и разговаривать? А про то, что мы будем помогать друг другу? Так делают только друзья.

Радостно взвизгнув, я подалась к Дэну и обняла его за шею, как иногда обнимала Яринку в порыве нежности. От неожиданности он покачнулся на корточках, вскочил, и, взяв меня за плечи, отодвинул на расстояние вытянутых рук.

– А вот это ты брось. Если такое кто увидит, то будет… Ничего хорошего не будет.

– Никто не увидит! – пообещала я, – Мы же только здесь будем встречаться?

– Да уж конечно не в приюте. Но и здесь не часто. Нельзя рисковать. Скажем, раз в неделю ты сможешь?

– Смогу! Два раза смогу.

– Посмотрим, – Дэн задумчиво глядел поверх моей головы, – Сегодня понедельник. Вот и давай в следующий понедельник в это же время.

Я разочарованно надулась – через целую неделю! Но возражать не стала, вспомнив, что Дэн рискует больше меня.

– А теперь пора возвращаться, – подвёл он итог, – Ты иди первая, я подожду минут десять и тоже пойду.

Я подумала, что надо что-то сказать на прощание. Что-то хорошее, чтобы Дэну стало приятно. Но ничего подходящего не шло в голову, а продолжать топтаться на месте становилось уже глупо. Поэтому я сказала просто:

– Спасибо!

Развернулась и побежала через лес к забору.

Радость переполняла меня, мысли метались в голове, как мотыльки вокруг ночного фонаря. А фонарём была одна единственная главная мысль – у меня теперь есть ещё один друг! И не просто друг, а друг с которым мы похожи. Он сам так сказал. Нас связывает тайна. Правда я не совсем поняла, в чём же заключается эта тайна, но особо из-за этого не беспокоилась. Дэн же сказал, что всё мне расскажет, так чего переживать? До следующего понедельника конечно далеко, но зато у меня будет время обдумать, о чём и я могу рассказать Дэну. Что именно он хотел от меня услышать, я тоже не поняла, поэтому нужно будет рассказать побольше, тогда что-нибудь да окажется важным.

Взволнованная и увлечённая этими мыслями, я не сразу обнаружила некую странность. Время близилось к ужину. Обычно в этот час, после занятий, территория приюта была оживлена. Мальчишки гоняли мяч на стадионе, девочки прогуливались по дорожкам и кучковались на скамейках, малышня галдела на игровой площадке. Сейчас же вокруг царила тишина.

Это было так непривычно и странно, что я невольно замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Стояла, недоверчиво вертела головой. И никого не видела. Что за ерунда? Куда все подевались? Может, мы с Дэном так увлеклись, что забыли про время, и сейчас уже очень поздно?!

Но нет – светло же! Я посмотрела на запад, где солнце спускалось за лес. Всё верно, сейчас нет даже восьми. Определять время и стороны света по солнцу, это едва ли не первое, чему учили детей в Маслятах, на случай, если те потеряются в тайге. Так что здесь я ошибиться не могла.

Переставляя ноги медленно и осторожно, словно шла не по земле, а по ведущей через трясину гати, я снова двинулась вперёд. Прудик. Стадион. Мимо школы направо. Наш корпус. На скамейке возле подъезда одинокая фигурка. В косых лучах заходящего солнца огнём горят рыжие волосы.

– Яринка!

Она вскочила мне навстречу. Глаза – огромные. Но в них не испуг, а торжество.

– Ну, наконец-то! Всё хорошо?

– У меня-то да. А здесь что? Где все?

Подруга захихикав, потянула меня за руку, и мы оказались в кустах акации, высаженных под окнами корпуса. Когда ветки сомкнулись за нами, Яринка села прямо на землю и пояснила:

– Чтобы нас не увидели, пока говорим. А то всем велено сидеть по дортуарам.

– Да что случилось?!

Невинно захлопав ресницами, подруга ответила:

– Как что? Я же сказала, что буду отвлекать Агафью, вот она до сих пор и отвлекается.

– Подожди… так это… Из-за тебя никого нет?

– Ну да, – Яринка с удовольствием вытянула перед собой ноги и гордо улыбнулась.

Чувствуя, что от всего произошедшего сегодня, голова готова лопнуть, я взмолилась:

– Да что ты сделала?! Где все?!

Яринка было напустила на себя загадочный вид, но не выдержала, и прыснула в ладошку.

– Я… а-ха-ха-а… я… ой… в вестибюле… Иисусу… а-ха-ха-ха… Иисусу пририсовала… это самое… – и она, бессильно откинувшись на ствол, принялась хохотать, зажимая себе рот руками.

– Что? – потрясённо выдохнула я, пытаясь убедить себя, что всё неправильно поняла, – Что ты сделала?

– Ну, Иисусу нарисовала… хи-хи-хи, ой, не могу… ну то, что у мальчишек там должно быть.

Тут на землю опустилась и я.

На первом этаже корпуса, напротив входа, у раздевалок, красовалась большая, от пола до потолка мозаика – распятый на кресте Иисус. И если это ему Яринка…

Обхватив щёки ладонями, как какая-нибудь Алёнушка с картинки из книги сказок, я простонала:

– Ты спятила! Ты знаешь, что тебе за это будет?

Яринка уже утёрла выступившие от смеха слёзы, и успокоилась.

– Да ну? И кто узнает, что это сделала я?

– Да мало ли. Вдруг кто-то видел?

– Если бы видели – уже рассказали.

– Но ведь могут просто догадаться! Начнут всех перебирать, вспоминать, кто как себя вёл… а ты в церкви плевала!

Яринка беспечно махнула рукой.

– Это было давно. А если и вспомнят, на меня всё равно никто никогда не подумает. И знаешь почему?

– Почему? – послушно повторила я.

Яринка подалась ко мне и раздельно произнесла:

– Потому что я нарисовала Иисусу… ну, это самое… не в нашем корпусе, а у мальчишек.

Я открыла рот. Закрыла. Снова открыла. А потом, как недавно Яринка начала хохотать, уткнувшись лбом в колени и пытаясь заглушить собственный смех, прижимая руки к лицу.

Потому что это было гениально. Преступление века! Никому не придёт в голову, что девочка могла зайти в мальчишеский корпус. Это было не только официально запрещено, но для всех обитателей приюта, и маленьких, и взрослых – невозможно. Настолько абсурдно, настолько дико, что легче было поверить в спускающегося с неба ангела, чем в одиннадцатилетнюю девочку, тайком пробирающуюся в мужские дортуары. Тем более с такой целью.

Яринка тоже засмеялась, и пару минут мы давились от хохота, валяясь на земле под кустами.

– А как? – наконец смогла выдавить я, – Как ты узнала, что там никого нет?

– Так сегодня же понедельник, – обессилев от смеха, выдавила Яринка, – Сегодня же футбольный матч был у старших парней. Вот все на него и пошли. А я ко входу, по кустам, чтобы в камеры не видно было, потом внутрь по стеночке. И красным маркером…

Нас скрутил новый приступ хохота. Справившись с ним, я восторженно спросила:

– А что потом?

– Потом кто-то это увидел. Кипеж поднялся, прибежали все учителя и воспитатели, батюшка Афанасий голосил так, словно ему прищемили… то, что я Иисусу нарисовала…

Смеяться мы больше не могли, и только застонали, держась за животы.

– А дальше?

– Дальше всех по корпусам разогнали. Сами где-то в школе собрались, и до сих пор там торчат. Ну как? Хорошо я отвлекла Агафью?

– Ты чокнутая! – признала я с искренним восхищением, – Ты просто чокнутая.

Яринка потупила глаза с видом скромной победительницы.

– Ладно. Нужно идти в дортуар, а то вдруг вернётся Агафья.

Мы вылезли из кустов и направились в корпус. Поднимаясь по лестнице, я прислушивалась к непривычной тишине. Не бубнили телевизоры в комнатах воспитателей, не звучали шаги по коридорам, не доносились голоса девчонок из-за дверей. Придавленные этой тишиной, и я, и Яринка, не сговариваясь, пошли на цыпочках.

В нашем дортуаре, на одной кровати, почти прижавшись друг к другу сидели Зина и Настуся. Настуся прятала заплаканное лицо в ладонях, а Зина вскинула на нас сердитые чёрные глаза.

– Вы где были? Сказано – не выходить! Из-за вас и нам достанется.

– Уже и в туалет нельзя выйти? – огрызнулась Яринка, и бросила на меня многозначительный взгляд.

Поняв, что не имею подходящей легенды о том, где я пропадала весь вечер, я забормотала:

– А я так… гуляла. У прудика.

– Ты знаешь, что случилось? – всхлипнула Настуся.

– Н-нет. А вы?

Вместо ответа Настуся снова захныкала, и Зина пояснила вместо неё.

– Здесь дьявол появился.

Я чуть не села мимо стула, а Яринка закашлялась.

– Чего-о?

– Мы гуляли, вдруг Агафья прибежала, закричала, чтобы все шли в дортуары, и не выходили. Сама вся красная, лохматая. Мы в окно смотрели, собрались все взрослые к корпусу мальчиков…

– Батюшка Афанасий кричал, – пискнула из ладоней Настуся.

Мы с Яринкой переглянулись.

– Ну? А дьявол здесь при чём?

– А кто ещё? – удивлённо спросила Зина, – Если бы что-то другое случилось, вызвали бы охрану, а не батюшку.

– А охрану не вызвали? – быстро спросила Яринка.

– Мы не видели, – Зина пожала плечами, – Да и что охрана сделает дьяволу? Тут батюшка нужен, его и позвали.

Чтобы девочки не увидели мою дурацкую ухмылку, которая так и просилась на лицо, я полезла к себе на второй ярус кровати. Там легла, отвернувшись к стенке. Дьявол, значит. Ну, правильно, кого ещё боятся, если ничего не понятно? Хотя скучновато конечно, вот у нас в Маслятах детский репертуар страшилок был куда шире. Лешие, кикиморы, волки-оборотни, водяные, домовые. Тут же, на все случаи жизни – один дьявол.

И хорошо если бы все так думали. Только взрослые вряд ли спишут на дьявола Яринкину выходку. Они будут искать настоящего виновника. Потому что сделанное сегодня моей подругой не просто хулиганство, а намного, намного хуже. Святотатство? Кощунство? Богохульство? Наверно всё это сразу. Каким же должно быть наказание?

Приступ веселья и чувство безнаказанности постепенно сменялись страхом. Сейчас будут трясти всех мальчишек, и если кто-то что-то видел? Малейшее подозрение на Яринку и ей припомнят всё. Плевки в церкви, отказ ходить на службы, безобразное поведение и грубость. Колония? Через три года. Нет, уже почти через два, Яринка на семь месяцев старше меня, осенью ей исполнится двенадцать лет.

При мысли о том, что подруга может исчезнуть из моей жизни, тряхнул озноб. Тогда во всём мире у меня не останется никого. Если только Дэн… Но сегодня он хочет дружить со мной, а завтра вдруг передумает? Разве ему будет интересно с девчонкой на четыре года младше его? Надо как-то срочно взрослеть.

В этот вечер ужинать мы пошли на два часа позже, чем обычно. После того, как все прочитали молитву, и расселись за столами, в столовой воцарилась непривычная тишина. Никто не шушукался, не обсуждал произошедшее, только стучали ложки. И старшие, и младшие ужинали молча, лишь бросали друг на друга подозрительные взгляды. Я тоже косилась по сторонам, пытаясь заметить, не смотрит ли кто-нибудь слишком пристально на Яринку? Вроде не смотрели.

Воспитатели в этот раз не ушли в свою трапезную, а присутствовали здесь, просто сидели за свободным столом, отсутствующе глядя поверх голов. Это усиливало напряжение, и все буквально давились ужином, стараясь покончить с ним поскорее, чтобы покинуть столовую.

В свободное перед сном время, никто не стал как обычно, сидеть в гостиной перед телевизором или гулять на улице. Все как один разошлись по дортуарам и затихли.

Зина и Настуся сразу стали укладываться спать. Мы с Яринкой, перемигнувшись, последовали их примеру. Расстелили постели, улеглись. Свет погас. Минут через десять я почувствовала лёгкий толчок снизу. Свесила с кровати руку и поболтала ею в воздухе. Это был наш условный сигнал. Яринка на своём нижнем ярусе поднимала ногу, и пихала пружины моей постели, приглашая спуститься. Я, если была возможность, спускалась. Но сейчас Зина и Настуся ещё не спали, поэтому и понадобился жест рукой, означающий «подожди».

Яринка подождала. Я чутко прислушивалась, и когда под нашими соседками перестали поскрипывать кровати, и вместо этого донеслось ровное сопение, осторожно спустилась вниз. Яринка приподняла край одеяла, пустила меня под него, и накрыла нас обеих с головой. Лёжа рядом, почти соприкасаясь лбами, мы заговорили еле слышным шёпотом.

– Вы с Дэном сделали рогатку?

– Да. Хорошо получилось.

– Ещё увидитесь?

– Через неделю.

– Что делать будете?

– Разговаривать. Про родителей… и вообще.

– А мы с тобой когда в лес пойдём? Давай завтра?

– Ой, Яринка, наверно надо подождать немного после того, что сегодня… Видела, какая Агафья злая? Сейчас как собака за всеми ходить будет.

– А когда тогда?

– Не знаю. Может, в четверг? Перед пятничными контрольными всем не до нас будет.

– У меня в пятницу продлёнка по рукоделию. Если домашку не сделаю.

– Это юбку?

– Ну. Не могу я! Все пальцы уже исколола, а получается коряво.

– Попроси Лильку Кушникову сшить. А ты ей за это будешь десерт с обеда отдавать. Мне она так фартук сшила.

– И долго отдавать?

– Как договоритесь. Я две недели отдавала.

– Ладно, спрошу. Всё равно не сошью сама.

– А в обед мой десерт есть будем, пополам.

– Тогда в пятницу?

– Ага. Ладно, я к себе, спать.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Как ни странно, но так крепко и сладко, как сегодня, я не спала ни разу с тех пор, как покинула родную деревню.

Глава 3

Звездопад.

В последующие дни всё постепенно улеглось. Про случай в корпусе мальчишек продолжали говорить и строить догадки о том, кто же мог оказаться виновником происшествия. В проделки дьявола, конечно, верили только самые младшие. Учителя и воспитатели расспрашивали детей, кого-то больше, кого-то меньше, кого вообще не трогали. И не было среди опрашиваемых ни одной девочки, что очень успокаивало нас с Яринкой. Никому, как мы и думали, не пришло в голову, что такое могла учинить девчонка. Мозаику с Иисусом отмыли, батюшка Афанасий провёл службу, где все дружно замаливали грех святотатства, воспитатели прочли своим группам нудные лекции об уважении к символам веры. Поскольку виновный так и не был найден, в среду перед занятиями директор приюта Пётр Николаевич, с трудом втащив свой внушительный живот на сцену в актовом зале, сообщил, что вручает наказание грешников в руки божьи. И на этом дело закрыли, к нашему великому облегчению.

Несколько раз за эти дни я видела Дэна в школьном коридоре и на спортивной площадке. Однажды, когда мы встретились глазами, даже несмело подняла руку, собираясь помахать, но тут же торопливо опустила, обругав себя за неосторожность.

А в среду вечером, Яринка, дождавшись, когда мы останемся в дортуаре одни и, забравшись ко мне на второй ярус кровати, спросила заговорщическим шепотом:

– Завтра?

Я не стала уточнять, что завтра. Сама постоянно думала о предстоящей вылазке.

– Да. После полдника лучше всего. Я обычно в это время уходила.

Яринка закусила губу.

– Блин… Я не смогу после полдника. Мне надо юбку дурацкую шить, в пятницу сдавать.

– Ты что, не договорилась с Кушниковой?!

– Да говорила я с ней! Она не может, у неё самой какие-то там дополнительные занятия.

Я испытала досаду, к которой, однако примешивалась немалая доля облегчения. Как ни любила я свои вылазки в лес, они никогда не обходились без страха быть пойманной. А идти вдвоём – двойной риск. Но как выяснилось, обрадовалась я рано. Потому что Яринка, таким тоном, словно речь шла о чём-то самом обыденном, предложила:

– Давай тогда ночью?

Я уставилась на неё, пытаясь понять, не шутка ли это? Выходить из корпусов после десяти вечера строжайше воспрещалось даже парням старшегруппникам, не говоря уже о младших, не говоря уже о девочках.

– Спятила?

Яринка пренебрежительно фыркнула.

– А что такого? Агафья будет спать, ты же знаешь, что ночью она нас не сторожит.

Я знала. Комнаты воспитателей располагались на каждом этаже, в начале коридора, напротив туалета и душевой. И когда ночью приходилось выходить по нужде, я всегда слышала из-за двери громкий храп Агафьи.

– А охрана? А камеры?

Яринка посмотрела на меня с грустным упрёком.

– Дайка, что ты дурочку из себя корчишь? Как будто не знаешь ничего.

Я знала. Как и все воспитанники приюта, прекрасно знала о том, что камеры, висящие над входами в корпуса и вдоль дорожек, захватывают не всё. Всем нам приходилось опаздывать на уроки, выбегать гулять в неположенное время, по той или иной причине стараться избежать встречи с воспитателями, и из уст в уста передавалась информация о слепых зонах, местах, не просматриваемых через камеры.

Яринка ждала моего ответа, и я вдруг разозлилась на себя. А правда, что меня так пугает? Кому надо следить за нами? И опять же, как в случае с Иисусом, кто подумает, что одиннадцатилетние девочки не побоятся бродить в темноте? И потом – это должно быть здорово! Когда я последний раз гуляла ночью? В Маслятах, целую жизнь назад.

– Давай, – сказала я, и Яринка неуверенно заулыбалась.

Дальше мы принялись было обсуждать детали предстоящей вылазки, но в комнату вернулись Зина и Настуся. Яринка скорчила недовольную физиономию и соскользнула к себе на нижний ярус.

Девочки принялись расплетать косы и расчёсываться, готовясь ко сну. Я невольно залюбовалась иссиня-чёрной гривой Зины, укутавшей её до пояса. Она словно почувствовав мой взгляд, обернулась, зыркнула необычными своими кошачье-раскосыми глазами, и вдруг спросила:

– Даша, а как ты стала певчей в церкви?

От неожиданного вопроса я растерялась, и ответила не сразу.

– Ну как… батюшка Афанасий предложил Агафье, а она уже мне.

– А откуда батюшка Афанасий узнал, что ты умеешь петь?

– Да не умею я петь! Не училась. Просто пела. А батюшка Афанасий услышал.

– Где услышал?

И чего она пристала? Тут я заметила, что моего ответа с интересом ждут уже и Яринка с Настусей. Да о чём там рассказывать?

Когда я только попала в приют, выяснилось, что мне абсолютно незнакома Библия, закон Божий, и вообще всё, без чего не должна мыслить своей жизни православная девочка. Когда батюшка Афанасий беседовал со мной первый раз и спросил, что я знаю о Спасителе, я вспомнила мамины рассказы про море, и ответила, что это тот, кто вытаскивает людей из воды, когда они тонут. Батюшка Афанасий размашисто перекрестился, и, положив руку мне на макушку, молвил: "Ступай, дитя". Как я узнала позже, он отправился к Агафье, и заявил, что нельзя допускать до школьной программы ребёнка, который путает Спасителя со спасателем. Таким образом, полтора месяца я, вместо школы, ходила в церковь, где слушала о боге и читала Библию.

Добрый батюшка Афанасий очень старался пробудить в моей душе искру веры, он воодушевлённо, иногда со слезами на глазах рассказывал об Иисусе, отдавшем свою жизнь во искупление человеческих грехов. Но я, воспитанная людьми мыслящими исключительно рационально и практично, не понимала этого. Как может один человек отвечать за всех? И зачем? И разве не эти люди сами убили Иисуса? И почему бог отправил своего сына умирать вместо того, чтобы просто взять и всем простить грехи, раз это было так нужно?

Я задавала эти вопросы батюшке Афанасию, и он принимался взволнованно говорить о самопожертвовании и божьем промысле, чем запутывал меня ещё больше. В итоге, я поняла, что лучше всего просто слушать библейские истории, как странную, местами нудную сказку, время от времени кивать, а в особо грустных местах делать большие глаза. Тогда батюшка Афанасий оставался доволен, и отпускал меня пораньше.

Но кроме чтения Библии и разговоров с батюшкой, в церкви я слушала хор. Печальные тётушки в платках, называвшиеся почему-то сёстрами, протяжно пели под звуки нежной музыки несущейся из невидимых колонок. Звуки поднимались вверх, плыли под купол церкви, и возвращались оттуда звонким эхом. Это было красиво, и трогало мою душу куда больше, чем рассказы батюшки Афанасия о божьих чудесах. Правда слова в этих песнях звучали странно, некоторые я понимала, другие нет, третьи были вроде знакомы, но тётушки произносили их неправильно. Однако слова меня мало волновали, гораздо больше завораживало то, как здесь звучали голоса.

До этого мне никогда не доводилось бывать в помещении подобном церкви. В Маслятах все дома были небольшие, с низкими потолками, что, разумеется, не способствовало хорошей акустике. А вот петь там любили. Моя мама всегда пела занимаясь домашними делами, пели девушки собираясь вечером на улице, пели парни, аккомпанируя себе на стареньких гитарах, невесть, как и когда попавших в нашу затерянную среди северных лесов деревушку. Пели и мы – дети. В основном, когда отправлялись в тайгу за грибами или ягодами. Пение развлекало, помогало скоротать дорогу, и оповещало диких зверей о приближении человека, что помогало избежать нежелательных встреч. Но никогда я не слышала, чтобы человеческий голос лился так звонко и летел так высоко, как здесь, в церкви коррекционного приюта.

И однажды, когда батюшка Афанасий во время наших занятий зачем-то вышел, а больше никого рядом не было, я попробовала спеть сама. Взбежала на клирос, и, подняв голову к куполу церкви, запела "Лето придёт во сне", или как мы ещё называли эту песню – медвежья колыбельная. Она была очень грустной, в ней рассказывалось про мишку, проснувшегося посреди зимы, про то, как ему одиноко и холодно, как он не может понять, что случилось с миром.

Песню эту пела мне мама перед сном, часто я даже отказывалась засыпать, пока не услышу медвежью колыбельную. Сама я тоже любила иногда мурлыкать её вполголоса.

Но сейчас, в церкви, голос мой полился чисто и звонко, и полетел вверх, и вернулся оттуда прозрачным эхом. Это привело меня в такой восторг, что я спела колыбельную два раза подряд, и начала петь третий, когда заметила, что в дверях стоит батюшка Афанасий и слушает меня, прикрыв глаза. Замолчав на полуслове, я втянула голову в плечи, спрыгнула с клироса, и затрусила к своему месту возле раскрытой Библии.

Батюшка подошёл, погладил меня по голове, и непонятно вздохнул. В тот раз он ничего не сказал, и никак не прокомментировал мои певческие способности. Но полгода спустя, когда наша группа учила воскресную службу, Агафья предложила мне стать одной из певчих, и я не вижу на то какой-то другой причины, кроме протекции батюшки Афанасия.

Всё это я рассказала девочкам, и вопросительно посмотрела на Зину – довольна? Та пожала плечами.

– Странно, ты хорошо поёшь, а никак это не используешь.

– А как она может это использовать? – спросила со своей кровати Яринка.

– Ну, попроситься в церковный хор, петь не только на воскресную службу, а всегда.

– На кой чёрт? – фыркнула я, и Настуся, до этого лежавшая неподвижно, укоризненно глянула на меня.

Зина возвела глаза к потолку, но терпеливо объяснила:

– Ты можешь получить работу. Стать певчей в хоре, и не здесь, а в городе. А там глядишь, тебя заметит какой-нибудь мужчина и возьмёт замуж.

Внизу Яринка тихо буркнула что-то очень похожее на "задница", чем снова заставила переживать Настусю. А я подумала над словами Зины. Хочу ли я петь в церковном хоре? Петь мне нравилось, но не то, что заставляли учить в церкви – бессмысленный набор непонятных исковерканных слов. "Иисус воскрес из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав" – что это вообще? Как можно подарить живот, и зачем он тем, кто "во гробех"? Я пробовала спрашивать об этом у батюшки Афанасия, но он пустился в такие путанные и долгие объяснения, что я зареклась больше заикаться на эту тему. Живот так живот.

То ли дело медвежья колыбельная. Её поёшь и как живого видишь тощего бурого мишку, растерянного бродящего среди сугробов, и не понимающего, куда подевались трава и цветы, вкусные ягоды и пчёлы, несущие ароматный мёд? И жалко его, и хочется чем-то помочь, а голос от жалости делается тонким и звенящим, и летит ещё выше, особенно когда заводишь припев:

– Просто ложись и спи, лето во сне придёт…

Только разве позволят мне во время службы петь про медведя?

– Да ну, – отмахнулась я от Зининого предложения, – Это что, я буду как наши певчие, постоянно ходить в платке и с кислой рожей? Не хочу.

Зина махнула на меня рукой, и полезла под одеяло. Настуся последовала её примеру. Я же свесилась с кровати, и, глянув на Яринку, многозначительно кивнула в сторону двери – "Пойдём, договорим?". Но Яринка с сожалением кивнула на часы. Впрочем, это нас не остановило. Под подушкой у каждой хранился блокнотик с ручкой, как раз для таких случаев. И мы принялись писать и передавать друг другу записки, в свете крошечных ночников, висящих над постелями. И ещё до того, как Агафья прошлась по дортуарам, веля всем гасить свет, план завтрашней ночной вылазки был готов.

Из комнаты Агафьи донёсся могучий всхрап и Яринка шепотом запела:

– Нас крылом огородив, добрый ангел сны принёс…

С трудом сдержав рвущийся хохот, я пихнула её локтем в бок. Босиком, с распущенными волосами, держа обувь в руках, мы выбрались на лестницу и, переглянувшись, беззвучно засмеялись.

Весь день я нервничала и переживала, думая о предстоящей афере, и Яринка, судя по непривычной молчаливости тоже. Но зато когда время пришло, нами обеими овладело дурацкое веселье. С трудом мы дождались полуночи, по очереди дежуря на подоконнике и следя за охраной. Охранники делали обход территории раз в час. И когда после двенадцати они прошли под окнами в обратном направлении, мы начали собираться. Осторожно оделись, стараясь не шуршать одеждой, и настороженно поглядывая на наших соседок. Но те спали младенческим сном, и устроенной нами возни не слышали. Коридор мы миновали тоже благополучно, а на лестнице уже можно было и обуться.

– Вот Агафья храпака даёт, – хихикнула Яринка, застёгивая сандалии, – Если бы не знала, что это, подумала бы – собака рычит.

Я шикнула на неё, но сама не выдержала и тоже захихикала. Так, хихикая, мы и стали спускаться вниз. Двери, ведущие на другие этажи были закрыты, но учитывая то, что комнаты воспитателей находились у самых этих дверей, нам бы следовало вести себя потише. Однако странное, будоражащее кровь веселье, не позволяло этого сделать.

Вестибюль на первом этаже встретил нас прохладой и приглушенным на ночь светом. Распятый мозаичный Иисус укоризненно смотрел со стены. Я вспомнила, что потерпел от Яринки его близнец в корпусе мальчишек, и снова не сдержала смеха.

Входную дверь на ночь закрывали на массивный засов, хоть и не понятно от кого. Я потянула его на себя, но он оказался неожиданно тугим.

– Блин… не открывается.

– Ну-ка, – Яринка встала рядом со мной, – Раз, два, три!

Мы дёрнули одновременно, и засов неожиданно поддавшись, лязгнул так, что эхо отозвалось на лестнице. Испуганно переглянувшись, мы не сговариваясь, юркнули в приоткрывшуюся дверь, и тут же прижались к ней спинами, одновременно глянув вверх. Там, хищно нацелившись единственным глазом на крыльцо, висела камера.

Скользя вдоль стены, прячась в её тени, мы добрались до угла корпуса. Дальше оказалось ещё проще. По газонам, вдоль подстриженных кустов, служивших отличным укрытием, до прудика, а уже там – рукой подать деревья. Возле пруда мы задержались. Здесь предстояло миновать широкое открытое пространство, которое захватывала одна из камер, пусть и находящаяся в отдалении. Теперь всё зависело от того, насколько внимательна охрана.

Присев за скамейкой, мы набирались решимости для последнего рывка.

– Красиво как, – вдруг шепнула мне в ухо Яринка.

Она, подняв голову, смотрела в небо. Там висела половинка луны, по которой бежали рваные облака. В прорехи облаков тут и там выглядывали мерцающие звёзды.