Текст книги "Тайны старой усадьбы"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

– Да, – твердо ответил Дубов. Чаликова столь же уверенно кивнула.

– Тогда я согласен, – решительно заявил хозяин Покровских Ворот. – Когда отправляемся?

– Завтра на закате, – ответил Василий. – Но если вас этот срок не устраивает, то можно и отложить…

– Нет-нет, отчего же, завтра так завтра, – поспешно сказал Покровский. Все равно никаких неотложных дел у меня теперь нет, а с прочими прекрасно справится Татьяна Петровна.

– Ну что ж, вот и замечательно, – подытожил Василий Дубов. – А сейчас позвольте вас покинуть – меня ждет инспектор Лиственицын, дабы обсудить следственные вопросы. Надя поможет вам собраться в дорогу.

– С удовольствием, – кивнула Чаликова.

– Тем более что вам, Наденька, это привычнее по роду занятий, – улыбнулся Василий. – Ну, до утра.

С этими словами детектив покинул хозяйскую комнату, а Надя решительно приступила к делу:

– Значит, так. Поскольку отправляться нам с вами придется в болотную местность, то пункт первый – резиновые сапоги. Второй пункт – рюкзак.

– Сапоги у меня есть, – тут же ответил Покровский. – Иначе нельзя – у нас тут местность тоже весьма болотная. А вот насчет второго пункта сомневаюсь.

– Это я предполагала, – рассмеялась Надя, – и потому захватила для вас замечательный рюкзачок. Затем – непромокаемый плащ с капюшоном, соль, спички…

Когда через пол часа Чаликова дошла до сто двадцать восьмого пункта складного ножика и походной посуды – Иван Покровский взмолился:

– Наденька, эдак ведь и трех рюкзаков не хватит!

– Положитесь на опытного путешественника, – уверенно заявила Надя. – Так все уложим, что и для провианта место останется. Кстати, чуть не забыла: пункт сто двадцать девятый – чай в пакетиках и суп в кубиках. Это много места не займет, а в походе пригодится…

Почти до утра продолжались сборы, а когда вещи были уложены, то Чаликова и сама слегка удивилась: все намеченное прекрасно влезло в рюкзак, и даже осталось немного свободного места.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Холодные лучи осеннего солнца заливали просторную комнату Ивана Покровского на втором этаже родового поместья почтенных баронов. У камина, зябко кутаясь в шаль, баронесса Хелен фон Aчкасофф согревала руки над тлеющим огнем. Татьяна Петровна Белогорская, примостившись на оттоманке в углу комнаты, вязала варежки, а рядом с ней Семен Борисович штудировал журнал «Российский ветеринар». За письменным столом, заваленным стихотворными опусами и предназначенными к переводу книгами на разных иностранных языках, сидели журналистка Надежда Чаликова и инспектор Лиственицын. Надя что-то записывала в блокнот (возможно, наброски к будущему материалу для газеты), а инспектор с тоскливым нетерпением поглядывал на старинные часы, обе стрелки которых верно, но уж очень медленно приближались к числу «12». Посреди стола, среди отодвинутых бумаг, стоял тот самый ларец, который Дубов отбил ночью у парочки авантюристов.

– Ну что, может быть, приступим? – нарушил затянувшееся молчание инспектор Лиственицын.

– Нет-нет, – решительно возразила Надя. – Без Василия Николаевича, а уж тем более без законного наследника – ни в коем случае!

– Но поймите и меня, – вздохнул инспектор, – я ведь не могу тут сидеть бесконечно.

– Это было очень мило с вашей стороны, – подсластила Чаликова инспектору горечь служебного простоя, – что ваши помощники любезно согласились подбросить до города господ Мешковского, Кассирову и Святославского. А заодно и «Мерседес» – сам господин Мешковский едва ли способен его вести. Было бы весьма нежелательно, если бы сия милая публика сейчас крутилась у нас под ногами.

Снова наступила тишина, лишь явственно тикали часы на стене, отсчитывая последние мгновения до открытия тайны, будоражившей умы многих поколений кладоискателей.

На сей раз молчание нарушила баронесса фон Aчкасофф:

– Госпожа Чаликова, я признаю свое поражение – вы меня опередили. Но объясните, как вы вышли на верное решение? Если это, конечно, не секрет.

– Нет, конечно, – ответила Чаликова, – теперь это уже не секрет. Ко мне совершенно случайно попали кое-какие бумаги, из которых следовало, что клад спрятан «под знаком Овна», то есть под бараном, но сперва нужно переправиться через какую-то реку в северном направлении. И неожиданно отгадку мне подсказал ни кто иной как Иван Покровский.

– Каким это образом? – заинтересовалась Татьяна Петровна, оторвавшись от вязания.

– Он прочел поминальную оду в честь Васи Дубова, в которой были такие слова: «Я через Стикс переправлялся вброд…», и я сообразила, что «река» – это и есть тот самый Стикс, отделяющий нас от царства мертвых. Тем более что родовой погост находится как раз к северу от усадьбы.

– Но почему вы решили искать именно у Саввы Лукича? – вопросила баронесса. – Или вы за мной следили?

– Нет-нет, за вами следили помощники инспектора Лиственицына, – успокоила ее Надежда. – A почему у Саввы Лукича? Даже не знаю. Наверно, потому что эта мрачная гробница с самого начала казалась мне странной и таинственной. Ну а вы каким образом, уважаемая баронесса, на нее вышли?

– Методом исторического анализа, – горделиво ответила госпожа Xелена. Я перелопатила десятки тысяч документов в государственных и частных архивах. Я опросила сотни людей. И я выяснила, что первые слухи о сокровищах появились в семидесятых годах девятнадцатого столетия, то есть вскоре после смерти барона Саввы Лукича. Целый ряд устных и письменных свидетельств указывал на то, что клад действительно спрятан «под бараном», но ведь именно так обозвал поручика Покровского император Павел Петрович! Я давно подозревала, что клад следует искать в его склепе, но все медлила, поскольку не знала, как туда вернее забраться. Но тут пришли вы и меня опередили… – Баронесса вновь повернулась к камину.

– Интересно, как же в таком случае узнали о месте клада те двое граждане Глухарева и Каширский? – задался вопросом инспектор Лиственицын. – Ведь их научные интересы лежат, если так можно выразиться, в несколько иной плоскости…

– Это вы сможете узнать, когда их поймаете, – ответила Надя. – Но, похоже, они действовали не совсем научным «методом тыка» и к тому же по нескольким направлениям – ведь я помню, как Каширский в дамском платье ночью гремел ломом под столбами…

– Ну, скоро они там? – нетерпеливо проговорил инспектор.

– Надо же заделать подкоп, – оторвался от «Ветеринара» Семен Борисович. – Раз обещали к полудню, значит, будут.

– A с ними еще и Владлен Серапионыч отправился, – добавила Татьяна Петровна. – Больно уж ему охота была на мумию взглянуть…

В этот миг минутная и часовая стрелка сошлись воедино на числе «12», часы отзвонили двенадцать раз, и с двенадцатым ударом дверь отворилась. Первым в комнате с легким пританцовыванием появился Владлен Серапионыч. Игривый блеск в его пенсне недвусмысленно указывал, что доктор уже успел порядком приложиться к заветной скляночке.

Следом за доктором, насвистывая песенку «Три поросенка», ввалился частный детектив Василий Дубов в заляпанном строительном фартуке и с мастерком в руке. Весь вид Великого Сыщика говорил, что и он тоже причастился к серапионычевой скляночке.

Последним в комнату проскользнул сам хозяин – совершенно трезвый, но в пальто, пахнущем сырою землей, и с лопатой, делавшей его похожим на Второго Могильщика из шекспировской трагедии.

– Хорошо, знаете, поработать на кладбище, на свежем воздухе, – промолвил Покровский, как бы извиняясь, что остальные были лишены такой возможности. – Простите великодушно, что заставили ждать. Пока Владлен Серапионыч исследовал мумию моего почтенного пращура, мы с Василием Николаевичем замуровывали стенку в склепе и закапывали подземный ход. Будем надеяться, что теперь ближайшие сто лет Савву Лукича никто не потревожит.

– Ну что, может быть, приступим? – вновь предложил инспектор.

– Да-да, конечно, – радостно потер руки Василий Дубов и придвинул к себе ларец. Он был сделан из какого-то дерева, особым способом обработанного и потому не подверженного тлению веков, а по бокам обит металлом, уже изрядно заржавевшим. Василий пытался поднять крышку, но та не открывалась.

– Может, кочергой подцепить? – неуверенно предложил Покровский.

– Нет-нет, не надо портить ценную вещь, – поспешно возразила баронесса. – Попробуем сначала вот этим. – Госпожа фон Aчкасофф просунула руку под стоячий воротничок своей темной блузочки, сняла с шеи скромный металлический крестик, оказавшийся маленьким ключиком, и протянула его Чаликовой. Надя вставила ключ в замочную скважину и осторожно повернула. Раздался скрип, и шкатулка открылась. По комнате распространился неуловимо-приятный запах.

– Похоже, дерево внутри пропитали каким-то ароматическим веществом, принюхавшись, отметил Серапионыч и добавил не совсем благозвучное слово по-латыни, смысл которого не уловил никто, разве что доктор Белогорский.

Все взоры устремились на таинственный ларец. Надя раскрыла крышку шире, и ее лицо озарилось неподдельным разочарованием. Вместо золота и брильянтов ларец был до краев наполнен какими-то пожелтевшими бумагами, наподобие тех, что находились в «кладоискательской» папке от Федора Иваныча.

– Вот вам и сокровища баронов Покровских, – развела руками Чаликова.

Однако Иван Покровский, похоже, совсем не был расстроен, скорее наоборот:

– Должно быть, это наши семейные реликвии!

– O, да тут стихи! – воскликнул Дубов, разглядывая верхнюю бумагу.

– Замечательно! – обрадовался Покровский. – Значит, мой пращур тоже был поэтом. A для любого поэта его стихи – главное сокровище.

– Да нет, это, кажется, не его, – покачал головой Василий. – Тут какое-то «Послание барону Покровскому». И Дубов медленно, с трудом разбирая мелкий почерк, зачитал:

 
– Прими сей череп, Савва, он
Тебе принадлежит по праву.
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу…
 

– Где-то я это слышала, – покачала головой Чаликова.

– A, ну вот, пожалуйста, – Дубов зачитал текст, записанный на первом листе «Послания» другим почерком, круглым и разборчивым: – «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Продал мне это послание за триста рублей, а сам перепосвятил его барону Дельвигу и опубликовал!».

– Это что, автограф Александра Сергеевича?! – воскликнул Покровский и бережно, будто дитя, взяв верхний листок, принялся благоговейно его разглядывать.

– И, похоже, не единственный, – Дубов отложил «Послание» в сторону и взял следующий листок, исписанный одним пушкинским почерком: – «Любезнейший барон Савва Лукич! Прости великодушно, что сыграл с тобой столь нехорошую шутку. Но в знак слабого утешения прими от меня эту скромную безделицу. Твой вечно должник А.Пушкин». Тут еще и стихи, – добавил Василий Николаевич.

– Позвольте мне. – Иван Покровский слегка трясущимися руками взял листок и дрожащим голосом прочел:

 
– Поэт в порыве вдохновенья
Стихи прекрасные творит,
Но голос внутренний сомненья
Ему иное говорит:
«O чем хлопочете, поэты,
Творцы прелестных небылиц?
Что ваши оды и сонеты?
Их унесут быстрины Леты
Степных резвее кобылиц».
– O смолкни, смолкни, дух сомненья,
Оставь меня, жестокий глас!
Пускай забудутся творенья
Зато минута вдохновенья
Дороже вечности для нас!
 

– Так это что – неизданные стихи Пушкина? – воскликнула Чаликова.

– A старый барон, выходит, был не таким уж бараном, – как бы про себя проговорила баронесса фон Aчкасофф.

– Нет, ну почему же, не только Пушкина, – заметил Дубов, продолжавший перебирать бумаги. – Вот стихотворение Тютчева. – И детектив с выражением зачитал:

 
– В ночи, сквозь ветер и пургу,
Сияла свечка на снегу.
На небе – ни луны, ни звезд,
Лишь свечка озаряла крест.
И средь холмов блистал в ночи
Свет негасимыя свечи.
Светил сквозь тьму тот ясный свет,
И ярче света в мире – нет.
 

– Гениально, – развел руками Серапионыч. – Если бы я был поэтом, то только так бы и писал. – Ну и что там еще?

Василий извлек из ларца незапечатанный конверт, и на стол выпали несколько исписанных листков, а следом за ними – обломок некогда круглого металлического медальона, украшенного не то восточным узором, не то какими-то непонятными письменами.

– Кажется, тут по-немецки, – сказал детектив, имея в виду, разумеется, не медальон, а верхний листок. – Похоже на стихи. А, вот и по-русски. – «Это стихотворение великого Гете мне подарил его друг и сподвижник Эдуард Фридрихович Херклафф, когда гостил в Покровских Воротах в 1829 году. Моей супруге Наталье Кирилловне он преподнес сей медальон, непонятным образом расколовшийся надвое накануне ее бесследного исчезновения…»

«Значит, госпожа Хелена не врала, говоря об исчезновении супруги Саввы Лукича, – отметила Чаликова. – Но неужели этот негодяй Херклафф съел и Наталью Кирилловну? А что, с него станется».

Василий перевернул листок и прочел:

 
– И всхлюпывают гады на болоте,
И жабы мечутся в бузе,
И мухомор расцвел к весне,
И выполз уж; уж весь в охоте
На головастиков и на ужих,
И на своих, и на чужих,
Но можно и пиявку;
А в тине мечут уж икру
Видать, совсем невмоготу;
По головам, по брюхам, в давку.
Но аист, страж морали, тут как тут
И по горячим головенкам тюк, тюк, тюк.
Мораль и жабе здесь ясна:
В икрометаньи тишина нужна!
 

– Недурно, – проговорил Серапионыч. – Похоже на Маяковского.

– Помилуйте, доктор, ведь Маяковский жил много позже! – воскликнул инспектор Лиственицын. – Так скорее уж мог бы написать Александр Полежаев…

– «Это стихотворение Гете, которое переложил на русский язык мой крепостной толмач и виршеплет Ивашка Хромой», – вместо ответа зачитал Дубов. – «Выполняя последнее пожелание Натальи Кирилловны, я даровал Ивашке и его семье вольную и право в дальнейшем именоваться Покровским, буде он сам того пожелает».

Василий переглянулся с Надеждой и незаметно сунул обломок медальона себе в карман. Никто этого даже не заметил, так как все ожидали новых чудес из ларца.

– Василий Николаевич, что там еще? – нетерпеливо проговорил доктор.

– Лермонтов, – с готовностью откликнулся Василий Николаевич. Приобретено в 1838 году в счет уплаты карточного долга:

 
– Я умирал вдали друзей,
В одном из дальних мест.
Был над могилою моей
Поставлен белый крест.
Стоял один средь бурь и гроз
Невзрачный холмик мой,
И скоро он совсем зарос
Густою лебедой.
И почерневший крест упал
Под натиском ветров,
И уж никто бы не узнал,
Где мой последний кров…
 

Иван Покровский вскочил:

– Господа, это… Даже не знаю, что и сказать! Теперь я просто обязан издать все это отдельной книгой, а оригиналы рукописей… Надежда, вы в курсе дела, скажите, где они будут в лучшей сохранности?

– В Пушкинском доме, – подсказала Чаликова.

– Значит, передадим их в Пушкинский дом, и как можно скорее!

– Позвольте! – встала вдруг из кресла баронесса фон Aчкасофф. Позвольте, господин Покровский, на каком основании вы распоряжаетесь чужой собственностью?

– В каком смысле? – удивился господин Покровский. – Эти гениальные творения, как я понял, были совершенно законно приобретены моим предком, бароном Саввой Лукичом Покровским, а я его прямой наследник…

– Ерунда! – безапелляционно отрезала баронесса. – Если тут и есть наследник баронов Покровских, то это – я!

– И, разумеется, претендуете на наследство, – не без иронии заметила Чаликова.

– Разумеется! – с вызовом ответила баронесса.

– В таком случае, уважаемая госпожа Хелена, не потрудитесь ли вы обосновать ваши претензии, – предложил Дубов.

– Да, конечно. – Баронесса встала у стены в позе лектора общества «Знание» и, вооружившись кочергой вместо указки, стала чертить воображаемое родословное древо. – По мужской линии род баронов Покровских прекратился в 1918 году с расстрелом Осипа Никодимыча большевиками. Он был правнуком Саввы Лукича и, соответственно, внуком сына Саввы Лукича, Дмитрия Cаввича. Однако кроме сына, у Саввы Лукича и его супруги Натальи Кирилловны была дочка, Евдокия Саввишна, которая вышла замуж за барона Петра Альфредовича фон Ачкасоффа и уехала в Pевель. Вот их-то прямым потомком я и являюсь. Этот крестик-ключик – единственное, что осталось в нашей семье на память о Покровских Воротах. Разумеется, я представлю и архивные изыскания, подтверждающие мои права на наследство. Но одно доказательство могу привести уже сейчас. – Баронесса подошла к портрету Натальи Кирилловны и, встав на цыпочки, прикрыла согнутой ладонью длинные золотистые локоны, окаймляющие лицо первой баронессы Покровской.

– Ну и ну! – вырвалось у доктора Cерапионыча. Со старинного полотна глядело лицо бакалавра исторических наук баронессы Xелен фон Aчкасофф.

– Ну хорошо, настоящая наследница – это вы, – сказал Иван Покровский, когда общее изумление улеглось. – Но кто же в таком случае я?

– Никто, – презрительно бросила баронесса. – Мало ли на свете Покровских? Впрочем, ответ на ваш вопрос мы уже услышали пять минут назад, когда Василий Николаич зачитывал перевод из Гете. Очень даже возможно, что вы происходите как раз от крепостного стихотворца Ивашки Хромого… ваше бывшее сиятельство!

– Вот насчет бывшего не надо, – учтиво возразил Покровский. – Ведь это вы сами, уважаемая баронесса, убедили не только меня, но и высокие государственные инстанции, что именно я, поэт Иван Покровский – наследник тех самых баронов. Спрашивается, зачем?

– Да, да, зачем? – поддержал Дубов. – Баронесса, мы ждем от вас объяснений!

Так как баронесса молчала, явно считая ниже своего достоинства давать объяснения потомку своих бывших крепостных, а уж тем более частному детективу, то слово взяла Надя Чаликова:

– Думаю, что наша дорогая баронесса была заинтересована не столько в родовой усадьбе, которая не приносит никакого дохода, сколько в сокровищах баронов Покровских. И ей нужно было поселить в Покровских Воротах якобы законного наследника, чтобы самой по-тихому и без помех искать сокровища. И добро бы просто искала их и никого не трогала! Нет, этого баронессе показалось мало. Она решила напустить вокруг усадьбы мистического туману, убедив господина Покровского устраивать здесь эти бредовые похороны живых людей – якобы такова традиция баронов Покровских. Она даже самое банальное убийство Ника Свинтусова умудрилась облечь в сверхъестественные одежды, связав со смертью барона Николая Дмитрича сто лет назад. Правда, для этого ей пришлось возвести поклеп на своего пращура, превратив добропорядочного помещика в какого-то развратника по кличке «Свинтус» и заставив его быть растерзанным на болоте диким кабаном. Но чего не сделаешь, на какую фальсификацию истории не пойдешь ради достижения своей цели! И я просто уверена – если бы в этой шкатулке оказались не столь ценные реликвии, а, скажем, старые векселя и утратившие ценность царские ассигнации, то баронесса даже не стала бы заявлять о своем происхождении и, следовательно, правах на наследство. Или я ошибаюсь, дорогая баронесса?

– Какая вы у нас догадливая, – саркастично процедила баронесса, вновь садясь в кресло перед камином. В комнате опять повисла зловещая пауза, которую прервала Татьяна Петровна Белогорская:

– Хеленочка, но тут что-то не сходится. Совсем недавно вы доказывали на каждом углу, что законный наследник – это Иван Покровский, а теперь что же, будете опровергать собственные доводы?

– Да, вы правы, – спокойно ответила баронесса, вороша угольки в камине. – Но придется пройти и через это, ведь ставка слишком велика. Только за одно стихотворение Пушкина я получу…

– A там еще и неизвестные стихи Баратынского, Фета, A.К. Толстого, и даже «Пятый, эротический сон Веры Павловны», не вошедший в «Что делать?» Чернышевского, – скромно заметил Дубов, который продолжал усердно изучать содержимое ларца. – A это что?! – вскрикнул Василий, достав со дна объемистую папку. – Господа, держитесь крепче, чтобы не упасть на пол. И детектив торжественно прочел: – «Н.В. Гоголь. Мертвые души, или Похождения Чичикова. Том второй». И пометка барона Покровского: «A хитрец был Николай Васильевич, царствие ему небесное. Черновик сжег, а беловую рукопись продал мне за десять тысяч руб. серебром».

Это последнее сообщение вызвало у всех присутствующих поистине гоголевскую реакцию, сравнимую разве что с немой сценой из «Ревизора». Первым пришел в себя доктор Серапионыч.

– Так, может быть, не будем доводить дело до суда? – прокашлявшись, предложил он. – Просто поделите эти рукописи. Так сказать, по-родственному. Ванюша пускай возьмет стихи, а баронессе я отдал бы «Мертвые души» вместе с Чернышевским.

– A тут есть одна вещичка как раз для баронессы, – добавил Дубов. Карамзин, «Половая жизнь Иоанна Грозного». Подарено «дорогому другу Савве Лукичу, поскольку ценсоры все равно не пропустят».

– Я согласен, – махнул рукой Иван Покровский.

– A вы, сударыня? – обратился к баронессе Серапионыч.

– A что мне остается делать? – с некоторым притворством вздохнула Xелен фон Aчкасофф. – Согласна!

– Погодите, – вступила в разговор Татьяна Петровна. – Я, конечно, не хочу вмешиваться в дележ наследства, но усадьба нуждается в ремонте и реставрации. Я тут произвела расчеты и составила смету, что на все работы потребуется тридцать тысяч долларов. Нельзя ли что-нибудь из этих произведений продать, а на вырученные средства привести в порядок Покровские Ворота?..

– Вы полностью правы, Татьяна Петровна, – величественно кивнул Покровский. – Неужели придется продать Пушкина?

– Нет-нет, господин Покровский, Пушкина продавать не надо, – сказал Дубов. Он по-прежнему усердно разбирал рукописи. – Насколько я знаю, на Западе весьма ценят русского писателя Dostoyevsky. A в шкатулке имеется рукопись повести, которую Федор Михайлович, если верить пометке барона, отдал Савве Лукичу в залог под сумму триста рублей в надежде вернуть, коли повезет в рулетку. Но, видимо, не повезло. A за такую рукопись на любом «Сотби» можно получить даже не тридцать тысяч, а много больше.

– Ну вот и прекрасно, так и сделаем, – подытожил Иван Покровский. – Вы не против, баронесса?

– Против, – решительно ответила баронесса. – Я, конечно, не отрицаю, что мое родовое гнездо нуждается в реставрационных работах, но считаю, что выручка за Достоевского должна быть поделена иначе…

Почуяв, что спор из-за наследства грозит затянуться надолго, Василий вынул свой блокнот, черкнул на листке несколько слов и, сложив, передал его Ивану Покровскому. Хозяин усадьбы развернул записку и прочел: «Не забудьте о нашем уговоре. Ждем вас в Pokrow's Gate». Иван кивнул и, поднявшись за столом, объявил:

– Господа, предлагаю ненадолго прервать наши высококультурные занятия и слегка откушать.

– Да-да, конечно же! – подхватила Татьяна Петровна. – Обед уже готов, остается лишь подогреть.

Все, кто был в комнате, словно того и ждали – вскочили с мест и повалили к двери. Лишь баронесса выглядела не очень довольной – видимо, она уже всерьез настроилась от всей души поторговаться, и тут приходится делать перерыв.

К хозяину подошел инспектор Лиственицын:

– Ну что ж, благодарю за радушный прием, но мне и впрямь пора в город.

– А пообедать? – удивился Иван Покровский.

– Извините, некогда. К тому же на свободе два опасных преступника Глухарева и Каширский.

– Ну что ж, не смею задерживать, – вздохнул Покровский. – Хотя, право, остались бы…

Хозяин лично проводил инспектора до служебной машины, а когда та с шумом отъехала, поспешил в обеденную залу, чтобы помочь Татьяне Петровне накрыть на стол.

– Видите ли, какое дело, – вполголоса сказал Иван Покровский, расставляя по столу тарелки, – мне как раз сейчас, то есть после обеда, нужно уезжать, а этот клад свалился просто как снег на голову. То есть я, конечно, искренне рад, что нашлись неизвестные произведения знаменитых авторов, но…

– Скажите, что от меня требуется? – Татьяна Петровна открыла крышку котла, который только что принес Семен Борисович, и принялась разливать по тарелкам кислые щи, приятно отдающие чесноком и укропом.

– В общем-то немного, – улыбнулся Иван Покровский. – Уважаемая Татьяна Петровна, вы не будете против, если я назначу вас своим представителем на переговорах с госпожой баронессой?

– И что я должна делать? – по-деловому спросила Татьяна Петровна.

– Я полагаюсь на ваш художественный вкус. И на ваш, Семен Борисович, тоже. Постарайтесь, чтобы наиболее ценные художественные произведения не попали в руки баронессы. А то, знаете, у меня есть подозрение, что она поступит с ними так же, как покойный Савва Лукич. И нам придется еще сто лет ждать, пока они станут общим достоянием…

– Сделаю все, что смогу, – твердо пообещала Татьяна Петровна. – А если не секрет, Ваня, куда это вы так спешно собрались? Это я к тому, что если вас будут искать, то что отвечать?

– Ну, отвечайте, что я отбыл в Новую эту, как ее, Зеландию, превращать лягушку обратно в девушку.

– А вы все шутите, – рассмеялась Татьяна Петровна. Семен же Борисович кинул на Ивана быстрый проницательный взгляд, но ничего не сказал.

За обеденным столом, к общему удивлению, оказалось меньше людей, чем столовых приборов: отсутствовали Дубов и Чаликова, покинувшие усадьбу, в отличие от инспектора Лиственицына, по-английски, то есть не прощаясь.

И в то время, когда хозяева и гости Покровских Ворот вкушали постные щи, Василий и Надежда неспешно брели по пустынной дороге, любуясь осенним увяданием природы и вдыхая приятный торфяной запах, который явственно долетал к ним от скрытых за перелеском болот.