Текст книги "Тайны старой усадьбы"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

Абаринова-Кожухова Елизавета
Тайны старой усадьбы
(Дверь в преисподнюю – 2)

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Небо дышало осенью, но солнышко блистало почти по-летнему, хотя и явственно отдавало октябрьским холодком. По Кислоярско-Прилаптийскому шоссе, также именуемому Северным трактом, резво катился «Запорожец» белой окраски, капот которого почему-то был украшен огромной эмблемой «Мерседеса». Видимо, по этой причине хозяин автомобиля, Александр Мешковский, очень обижался на своих знакомых и на автоинспекторов, когда те называли его машину «Запорожцем», сам же именовал ее исключительно «Мерседесом» и даже всерьез подумывал, чтобы сзади пририсовать масляной краской число «600».

Не всегда успешно объезжая многочисленные ямы и колдобины, господин Мешковский разглагольствовал о своей нелегкой работе рекламного менеджера, совсем не заботясь о том, слушают ли его пассажиры, сидящие на заднем сидении:

– На днях я открываю офис, а через неделю собираюсь лететь в Сан-Франциско, где у меня заявлена немаловажная репрезентация. И если она пройдет успешно, то я перенесу свою деятельность на Африканский континент – ко мне поступили заманчивые предложения из Кот д'Ивуара и Буркина-Фассо. А вообще-то моя заветная мечта – поселиться в Вене, но сначала нужно забронировать место на приличном кладбище, поскольку я отнюдь не хочу, чтобы меня предали земле столь же нелицеприятного, как великого Моцарта…

Пассажиры, а именно московская журналистка Надежда Чаликова и ее Кислоярский коллега, сотрудник ряда тяготеющих к «желтой прессе» газет Ник Свинтусов, догадывались, что Мешковский имеет такое же отношение к рекламному бизнесу, как его автомобиль – к «Мерседесу», но вежливо слушали и даже сочувственно кивали. Они уже знали, что любое возражение Александр принимал очень близко к сердцу – тут же бросал руль, начинал горячиться и жестикулировать, напрочь забывая о том, что делается на дороге.

Между тем с каждым километром вид за окном становился все более печальным и запущенным – заросшие густым бурьяном бывшие колхозные поля перемежались подернутыми осенью перелесками, из-за которых прохладный ветерок доносил запах торфяных болот.

В отличие от Свинтусова, Надя уже не впервые ездила по этому шоссе и знала, что через пару километров должна показаться деревушка Заболотье, а если проехать еще дальше, то с дороги можно будет увидать пригорок, увенчанный двумя каменными столбами – так называемое Горохово городище, или Холм Демонов, который суеверные люди предпочитали обходить стороной, ибо там, по преданиям, обитает всяческая нечисть. И лишь очень немногие ведали, что этот неприметный с виду холм представляет собою своего рода «окно», через которое можно попасть в «параллельный мир» – в Царь-Город, соответствующий Кислоярску, в Белую Пущу и даже в королевство Новая Ютландия. Однако «Мерседес» Мешковского, разумеется, держал путь в несколько ином направлении.

Сбавив скорость перед примыкавшей к шоссе проселочной дорогой, в начале которой стоял покосившийся столбик со знаком «тупик», господин Мешковский повернул именно туда.

– Непосвященные пускай себе и дальше пребывают в приятном неведении, будто бы эта дорога теряется среди болот, – подмигнул Александр своим спутникам, – но мы-то с вами знаем, что на самом деле она ведет в Покровские Ворота.

Собственно говоря, усадьба со столь необычным названием и была конечной целью путешествия: Мешковский туда ехал в качестве давнего приятеля ее владельца, а Чаликова и Свинтусов – для того, чтобы поведать миру в лице своих читателей о том, как идет жизнь в старинном дворянском гнезде, недавно возвращенном законному наследнику.

– Усадьба принадлежала баронам Покровским еще чуть ни не с восемнадцатого века, – вещал Мешковский, – но при советской власти там, как водится, располагалось правление колхоза. И вот недавно кандидат наук баронесса Хелен фон Ачкасофф, роясь в своих любимых исторических, извините за выражение, анналах, извлекла из них документы, неоспоримо свидетельствующие о принадлежности поэта Ивана Покровского к тем самым баронам Покровским, и после некоторых проволочек судебного характера он вступил в права законного владельца. Так сказать, поместье было реституировано. – Последнее слово господин Мешковский произнес с особым шармом – ему вообще безумно нравились такие мудреные словечки, как «реституция», «репрезентация», «менеджер» и «Кот д'Ивуар», которые он употреблял беспрестанно, даже не задумываясь об их истинном значении.

– И что же, господин Покровский живет в своей усадьбе совсем один? спросил Ник Свинтусов, доставая из-за пазухи журналистский блокнот.

– Отнюдь, – тут же откликнулся Мешковский. – Кроме Покровского, там еще с прежних времен проживает некая супружеская пара, Семен Борисович и Татьяна Петровна Белогорские. Очень милые и симпатичные люди. Татьяна Петровна служит кем-то вроде экономки, а Семен Борисыч ветеринар-зоотехник, однако по совместительству он был еще и домашним врачом у директора совхоза. И знаете, Ваня Покровский оказался настолько любезен, что разрешил Белогорским остаться в усадьбе. И даже квартплаты с них не берет – редкого бескорыстия человек!

«Это уже неплохо», – отметила про себя Чаликова, у которой в этой поездке были свои, особые цели, о коих она пока предпочитала не распространяться. Но сообщение Мешковского о бескорыстии хозяина Покровских Ворот настраивало ее скорее оптимистично – ведь именно такую черту характера должен был иметь Иван-царевич, призванный освободить из двухвекового плена княжну Марфу.

Свинтусов же, несмотря на жуткую тряску по колдобинам, занес в блокнот первую запись: «Подтверждаются самые фантастические слухи о весьма своеобразном образе жизни наших новоявленных аристократов. К примеру, так называемый барон Иван Покровский сожительствует не только с женой ветеринара, но и с самим ветеринаром и даже с его пациентами».

Тут Чаликова заметила легкий дымок, а чуть позже и его источник – труба на крыше невысокого домика слева, чуть вдали от дороги. Хибарка стояла на краю пожелтевшей поляны, а сразу за нею чернел еловый лес.

– Скажите, Александр, чье это убогое жилище? – спросила Надя.

– Неужели усадьба Покровские Ворота? – хихикнул Ник Свинтусов.

– Да нет, всего лишь загородная резиденция некоего доктора Владлена Серапионыча, – удовлетворил журналистское любопытство господин Мешковский. – Тоже, знаете ли, прекрасный человек и редкий собеседник. Вам, Надежда, непременно нужно с ним познакомиться. Не знаю, только, здесь ли теперь доктор…

Чаликова не стала хвастаться, что она уже давно знакома с Владленом Серапионычем, лишь вскользь заметила:

– Раз дым из трубы – значит, здесь.

Мерседесовладелец уважительно цокнул языком – видимо, из восхищения от Надиной способности логически мыслить.

– А вон там, с другой стороны, видите, небольшая избушка в виде сруба, продолжал Мешковский чуть погодя. – Когда-то это был охотничий домик, а теперь ее арендует человек науки – профессор Степанов. Он тут ведет исследования болотной флоры и фауны. Тоже, как говорят, умнейший и обаятельнейший господин. Кстати сказать, вместе с ним живет и его супруга, только она мало вращается в местном бомонде…

Сделав еще несколько поворотов, дорога взошла на невысокий пригорок, откуда открывался дивный вид на окрестности: обширные болота, изредка перемежающиеся желтеющими островками лиственных перелесков с темными вкраплениями ельников. Эта картина живо напомнила Надежде пейзажи, которые ей приходилась наблюдать из окон королевского замка в Новой Ютландии.

Дорога обогнула лесок, и впереди показался серый двухэтажный дом с двумя башенками по краям. Его стиль знатоки архитектуры определили бы словом «эклектика» – обычно такое обозначение освобождает от необходимости что-либо уточнять.

– Это и есть Покровские Ворота, – сообщил Мешковский. Проведя «Мерседес» через то место, где когда-то были ворота, а теперь высились лишь два каменных столба с каменными же бараньими головаим наверху, и проехав по кленовой аллее, усеянной опавшими листьями, он остановил машину на площадке перед входом в здание.

Едва все трое вышли из машины, обшарпанная старинная дверь распахнулась, и на полуразрушенном крыльце появилась невысокая пожилая женщина с накинутой на плечи темно-вишневою шалью.

– День добрый, достопочтеннейшая Татьяна Петровна, – высокопарно поздоровался с нею Мешковский. – Его сиятельство у себя?

– На кладбище, – махнула шалью Татьяна Петровна. – Все там, только вас ждут.

– Кого хоронят? – деловито осведомился Мешковский, извлекая из багажника обшарпанный голубой чемоданчик и скромный букетик алых георгинов.

– Кассирову, – ответила Татьяна Петровна и исчезла за дверью.

Мешковский провел своих спутников мимо правого крыла здания, увенчанного покосившимся шпилем (над левым возвышалось некое подобие минарета), и их взору открылось родовое кладбище, где нашли вечное упокоение многие поколения славного рода баронов Покровских. Сейчас там находилась небольшая кучка людей, стоявших на краю свежевырытой могилы вокруг обитого красной материей гроба.

Чаликова была немного знакома с поэтессой Софьей Кассировой, и неожиданная весть о ее кончине, конечно же, вызвала в отзывчивой Надиной душе искреннюю печаль, но в гораздо большей степени – недоумение: по какой причине Софью хоронят на родовом погосте баронов Покровских?

Импозантного вида господин во фраке приветственно помахал рукой новопришедшим:

– Присоединяйтесь, господа! Только вас недоставало.

– Это и есть Иван Покровский, – пояснил рекламный агент Чаликовой и Свинтусову. Надя кивнула, хотя с Покровским она тоже была знакома, правда, еще меньше, чем с покойной Кассировой.

– Господа! – со скорбной торжественностью начал свою речь Иван Покровский, встав на краю разверстой могилы. – Дорогие друзья, мы сегодня собрались здесь, чтобы исполнить печальный долг – возвратить в лоно земли замечательную поэтессу Софью Кассирову, которую смерть вырвала из наших рядов в момент наивысшего расцвета ее незаурядного таланта…

Пока хозяин Покровских Ворот произносил речь, Надя украдкой наблюдала за участниками погребальной процессии – почти всех она знала как ярких представителей Кислоярской творческой интеллигенции, плавно переходящей в богему. Рядом с господином Покровским печально сморкалась в платочек кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф – с этой неприметной с виду дамой Чаликова делила радости и невзгоды самого первого своего путешествия в Царь-Город и Белую Пущу. Господин Святославский, слывший в творческих кругах гениальным, но непризнанным кинорежиссером, слушал надгробные речи не слишком внимательно и больше поглядывал в сторону скромного шведского стола, установленного неподалеку от свежей могилы. (Надя не без удивления отметила, что на столе не было напитков крепче фанты и пепси-колы). Близ кинорежиссера спиной к Чаликовой стояла дама в черном. Когда она полуобернулась в сторону Нади, та с изумлением узнала в ней саму Софью Кассирову. Журналистка удивленно глянула на Мешковского, и тот утвердительно кивнул.

Решив уже ничему больше не удивляться, Надежда с интересом следила за тем, как участники похоронного обряда своими силами опустили гроб в могилу и засыпали ее, соорудив над местом упокоения скромный холмик.

Когда процесс погребения завершился, господин Покровский махнул рукой в сторону дома, и из открытого окна на втором этаже загремела удалая ламбада. Широким жестом скинув фрак и оставшись в залатанных джинсах и старом свитере, Покровский пригласил на танец Софью Кассирову, а следом за ними в вихре ламбады закружились и все остальные. Грациозно отплясывая с Мешковским, Чаликова отметила, что для свежезахороненной покойницы Кассирова танцевала весьма живо.

Когда музыка смолкла, Кассирова провозгласила:

– Спасибо вам, дамы и господа, за светлую память обо мне! Чтобы не оставаться в долгу, я хотела бы подарить вам свое новое стихотворение.

– Просим, просим! – зааплодировали дамы и господа. Софья встала перед свежим захоронением и замогильным голосом начала чтение:

 
– Я в древнем Египте была возлюбленной фараона,
Но смерть его унесла своею злодейской рукою,
И схоронили его, как подобает, в гробнице,
И я, не в силах снести столь великой утраты,
Свила веревку, чтобы повеситься на баобабе.
Но сорвалась веревка, и молвил мне жрец Амона:
«Лучше ты кинься к священным в Нил крокодилам».
И вот я пошла на брега могучего Нила
И, вставши задом к пирамиде моего фараона,
Бросилась вниз, и подплыл крокодил священный
И, прослезившись, вонзил в меня страшные зубы,
И я умерла, не оставив имени даже…
 

– Ах, как трогательно! – всхлипнул рядом с Надей господин Мешковский. Это ее лучшее стихотворение, своего рода крокодилья песня.

A Кассирова, все более входя в священный экстаз, продолжала чтение своей гениальной поэмы, завершавшейся удивительными по силе вдохновения строками:

 
– Идут верблюды – привет фараону,
Плывут крокодилы – салют фараону,
Летят ковры-самолеты – виват фараону!
 

Чтение сего шедевра Кассирова завершила под всеобщее рыдание, лишь один Свинтусов ехидно, хотя и исподтишка, ухмылялся. Обмакнув платочком светлые очи, господин Покровский провозгласил:

– A теперь, дорогие дамы и господа, почтим память покойницы скромною тризной. – Хозяин подошел к «шведскому столу» и разлил по кубкам шипучую фанту. – Да будет ей наша хладная земля чревом нильского крокодила!

– Да будет! – мрачным хором отозвалось все честное собрание и опрокинуло первую чару.

Хелен фон Ачкасофф подошла к Покровскому с бокалом «Спрайта»:

– Ваше Сиятельство, давеча вы грозились показать мне особые каббалистические знаки на обороте памятника вашей двоюродной прабабушки баронессы Софьи Александровны…

– Да-да, конечно, уважаемая госпожа Хелена, – церемонно ответил хозяин Покровских Ворот, и они удалились на другой край кладбища.

Это послужило как бы сигналом для гостей – господин Мешковский, опасливо озираясь, открыл свой голубой чемоданчик и извлек оттуда бутылку водки и банку пива, после чего вместе с Софьей Кассировой смешал оба напитка в бокалах, и участники траурной церемонии быстро все это проглотили, закусив скромными бутербродиками со «шведского стола». После «второй» великий кинорежиссер Святославский затянул какую-то песню в африканских ритмах, а Мешковский вскочил на ближайшее надгробие и под африканско-ритмичные хлопки присутствующих принялся осуществлять обряд стриптиза, сбросив сначала галстук, затем пиджак, а затем и все остальное.

Увлекшись происходящим, Чаликова даже не заметила, как стемнело, и огромная луна, взошедшая над мрачными башнями усадьбы, в потусторонних тонах осветила картину поминок по Кассировой с обнаженно танцующим рекламным агентом. Единственное, что удивляло Надю – это отсутствие на кладбище самого господина Покровского.

– Хозяин не очень жалует подобные мероприятия, – объяснила баронесса Хелен фон Ачкасофф, неожиданно оказавшаяся рядом с Чаликовой. – Но что поделаешь, приходится следовать традициям, ведь такие мистические похороны происходили в усадьбе с середины девятнадцатого века.

– A откуда вы знаете? – удивилась журналистка.

– Я историк! – гордо приосанилась баронесса. – Подробные описания этого удивительного родового обычая я обнаружила в здешнем краеведческом архиве. Жаль, не все документы сохранились… Ай, что это?!

Такое восклицание вырвалось из уст кандидата исторических наук, когда сквозь пьяные вопли надгробной оргии явственно прогремел выстрел. Не обращая внимания на забавы подгулявшего Мешковского и прочих поминаторов, Чаликова и фон Ачкасофф бросились на край погоста, где, по мнению баронессы, стреляли. Поиски оказались недолгими – на берегу высохшей канавки, когда-то отделявшей родовое кладбище от болота, в черном фраке ничком лежал наследник славных баронов Покровских, и неверный лунный свет отчетливо позволял видеть пулевую рану в затылке.

– Нет!!! – вскричала баронесса.

«Вот вам и Иван-царевич, – печально подумала Надя. – Неужто теперь Марфе так и оставаться веки-вечные в лягушечьей шкуре? Боюсь, неспроста это…»

Ни слова более не говоря, обе дамы помчались к дому, где в коридоре первого этажа их встретили супруги Белогорские, уже знакомая нам Татьяна Петровна и Семен Борисович – высокий сутуловатый человек в несколько старомодном сюртуке.

– Татьяна Борисовна… Семен Петрович… Там, там… – запричитала баронесса.

– Подождите, Хеленочка, сейчас позовем хозяина, – перебила ее Татьяна Петровна, но тут по скрипучей деревянной лестнице со второго этажа собственной персоной спустился Иван Покровский. На нем был все тот же старенький свитер, а в руках он держал гусиное перо и мелко исписанный лист бумаги.

– Вы живы?! – хором удивились баронесса и Чаликова. Иван же Покровский ничуть не удивился:

– Извините, что покинул вас в самый разгар поминок. Тут на меня, знаете ли, снизошло вдохновение – вот послушайте. – И господин Покровский с чувством зачитал:

 
– O нет, не дорожи любовью мертвеца,
Прошедшего свой век нелегкий до конца
Достойной поступью велением Творца.
Что есть любовь и жизнь? – один лишь прах и тлен,
Чреда ненужных чувств, да низкой страсти плен…
 

– Значит, это были не вы! – догадалась Чаликова. – Ах, извините, что перебила.

– Да ничего страшного. – Покровский свернул листок в трубочку и сунул перо за ухо. – В каком смысле не я?

– Не вы лежите с пулей в голове на краю кладбища, – пояснила Хелен фон Ачкасофф.

– A, так это, наверное, призрак бедной Аннушки, – сообразил помещик.

– Нет-нет, – учтиво возразила баронесса, – если бы явился Аннушкин призрак, то мы не стали бы отрывать вас от творчества. Там настоящий покойник, и по фраку мы определили в нем Ваше Сиятельство…

– Вы уверены? – Поэтическая отрешенность нехотя сползла с лица Ивана Покровского. – Что ж, будем действовать. Семен Борисович, если вас не затруднит, садитесь на «Мерседес» господина Мешковского и привезите сюда доктора Владлена Серапионыча, а вы, Татьяна Петровна, звоните в угрозыск может быть, к утру приедут. – C этими словами новохозяин Покровских Ворот быстро двинулся на кладбище, так что дамы едва за ним поспевали.

Стараясь не наступить на госпожу Кассирову и ее поминальщиков, в живописном беспорядке мертвецки валявшихся среди могил, они добрались до того края кладбища, где лежал убитый.

– Очень странно – фрак мой, а во фраке как будто не я, – глубокомысленно изрек поэт.

– Если бы Ваше Сиятельство не бросали его где попало, то фрак был бы на вас, – с некоторым раздражением заметила баронесса.

– Ага, – хмыкнул Покровский. – A я – на его месте. – Тут на челе поэта вновь явилось клеймо вдохновения, и он принялся экспромтом слагать вирши:

 
– Лежащий предо мною прах печальный
Кто б ни был ты, несчастный мой двойник,
Тебя оплачу песнью поминальной…
 

– Госпожа Чаликова, у вас не найдется подходящей рифмы к слову «двойник»? – запнувшись на последней строчке, спросил поэт. Надя чуть подумала и на одном дыхании выпалила:

 
– Тебя оплачу песнью поминальной,
Хоть был при жизни Свинтусов ты Ник!
 

– O-о, недурно! – похвалил Покровский. – Вам бы, дорогая госпожа Чаликова, в молодые поэтессы податься. A кстати, что это за Свинтусов Ник?

– Мой коллега-журналист, мы приехали сюда вместе с ним и с Мешковским. Не знаю, почему вдруг у меня вырвалось это имя! А кстати, где он?..

– Ничего не случается просто так, – назидательно промолвила баронесса. Нет-нет, это не фатализм, а закон истории… Давайте перевернем его и посмотрим.

– Ни в коем случае! – воспротивилась Надя, изрядно образованная в вопросах следственной практики. – Не будем ничего трогать до следователя или хотя бы доктора.

Свет фонарика и легкое покряхтывание среди родовых надгробий указывало на то, что прибыл доктор Владлен Серапионыч. Он был в легком пальто, накинутом прямо на исподнее. Следом осторожно ступал его ветеринарный коллега Семен Борисович Белогорский.

– Вот, привез доктора, – сообщил Семен Борисович. – Теперь, Серапионыч, вам карты в руки.

– Ну, где тут наш дорогой покойничек? – радостно вопросил доктор. – A-а, Наденька, очень приятно, что и вы здесь. Баронессе – мое почтение. Ну и, разумеется, достославному хозяину.

– Между прочим, Владлен Серапионыч, именно достославного хозяина мы собирались оплакивать, обнаружив покойника, – заметила баронесса фон Ачкасофф.

– Ах да, фрак, ну и все такое, – пробормотал доктор, ловко переворачивая убитого на спину. – Доиграетесь вы, батенька, однажды с вашими веселыми похоронами…

– Это он! – вскрикнула Надя. – Свинтусов!

– Какой свинтус? – не расслышал Серапионыч. – Свинтусы – это по части Семена Борисыча.

– Да нет, журналист Ник Свинтусов, – пояснила Чаликова.

– A-а. Ну что ж, мертвые журналисты – это уже по моей части, – доктор перевернул труп на прежнее место. – Думаю, переносить его в дом не стоит, пускай полежит до приезда милиции. Место тихое, уютное…

– Вот с милицией возникла проблема, – озабоченно произнес Белогорский. Супруга пыталась позвонить, да опять что-то со связью.

– У нас телефон еще с совхозных времен остался, – пояснил Покровский. Удивляюсь, как он при нашей разрухе иногда еще и работает. Ну что поделаешь, утром позвоним из Заболотья. Был бы мобильный…

– А ведь мобильный телефон был у него, – осенило Надю. – Ну, у Ника Свинтусова. – И с этими словами она безошибочно извлекла у покойника из кармана мобильник. – Посветите, пожалуйста.

В неверном свете фонарика Надя набрала «ноль-два»:

– Милиция? Тут вас беспокоят из Покровских Ворот… Они спрашивают, где это, – обернулась Чаликова к Ивану Покровскому.

– Вблизи Заболотья, десять верст по Северному тракту, – поспешно пояснил тот.

– Десятый километр Прилаптийского шоссе, около Заболотья, – сказала Надежда в трубку. – У нас тут убийство. Погибший – журналист Ник Свинтусов… Да-да, из огнестрельного оружия… Преступник скрылся. Хорошо, будем ждать… – Надя выключила телефон и положила его на ближайшее надгробие. – Обещали быть с утра и просили ничего не трогать.

– Ну вот и прекрасно, – подытожил Иван Покровский. – То есть, конечно, ничего прекрасного, но, как бы там ни было, давайте, пройдем в дом.

– A как же покойник? – спросила баронесса. – Может быть, я его покараулю?

– A я вам составлю компанию, – предложила Чаликова.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – кивнул владелец Покровских Ворот. – Я вам принесу горячего чаю и что-нибудь покушать. Идемте, доктор, вам тоже надо согреться.

Оставшись втроем с баронессой и Свинтусовым (если не считать Мешковского и прочих гостей, по-прежнему валявшихся среди могил), Надя поудобнее устроилась на полуразвалившейся каменной скамеечке и спросила:

– Уважаемая госпожа фон Aчкасофф, вы, кажется, самый благоразумный человек из всех, кого я встретила в Покровских Воротах. Скажите мне ради всего святого, что все это значит?!

Баронесса, сидевшая прямо на траве, прислонившись спиной к памятнику, начала повествование:

– Видите ли, Надежда, чтобы понять, что здесь происходит, нужно углубиться в историю на двести лет назад и проследить истоки и генеалогию баронов Покровских. – Похоже, кандидат исторических наук всерьез оседлала своего Буцефала, и в ее речи зажглась неподдельная искра. – Первый барон Покровский, Савва Лукич, появился в здешних краях в самом конце восемнадцатого века, в царствование императора Павла Петровича. Кстати, вон там его склеп, – указала баронесса на приземистое мрачное сооружение неподалеку.

– Довольно странное сочетание, – заметила Чаликова, – Покровский, да еще Савва Лукич – и вдруг барон.

– Да-да, – кивнула госпожа историк. – Барон Дельвиг, барон Корф, барон Врангель, баронесса фон Ачкасофф… Но я докопалась и до этого. Поручик Савва Покровский служил в Гатчинском Его Величества полку, и однажды Павел, увидев его, сказал: «Чего ты на меня уставился, как барон на новые ворота?». «Вероятно, Ваше Величество желали сказать „баран“?» – учтиво переспросил поручик. «Царское слово свято, – заявил император, – отныне будешь бароном». C этими словами Государь пожаловал поручику надел земли в Кислоярском уезде, куда Савва Лукич и отбыл, уйдя в отставку вскоре после кончины Павла Петровича. Здесь он построил эту усадьбу, которую так и назвал – Покровские Ворота. Баран стал символом рода и элементом фамильной геральдики, а выражение «Чего глядишь, как баран на новые ворота?» девизом баронов Покровских.

– Ну и ну! – удивленно выдохнула Надя. – A что же было дальше?

– Дальше было все как полагается – Савва Лукич женился, вел в Покровских Воротах хозяйство, растил детей, иногда выезжал в Москву и Петербург и скончался в 1865 году, почти девяноста лет от роду. Вот еще любопытный штришок – в архивах сохранились сведения о том, что он был не чужд высоких искусств и даже покровительствовал талантливым поэтам.

– Ну а что же другие представители рода Покровских? – поинтересовалась журналистка. Баронесса вздохнула:

– A вот тут начинаются жуткие вещи. Кажется, Савва Лукич был единственным из баронов Покровских, кто умер своей смертью. Как будто какой-то жестокий рок преследовал эту семью, и первой жертвой стала супруга Саввы Лукича Наталья Кирилловна, совсем еще молодая женщина и, судя по сохранившемуся портрету, редкая красавица. И вот однажды она исчезла – совершенно бесследно, и никто ее больше никогда не видел. Это случилось, дай бог памяти, в конце двадцатых годов, а в пятидесятые ее призрак появлялся в усадьбе.

– Призрак?! – чуть не подпрыгнула на скамейке Чаликова.

– Ну да, самый обыкновенный призрак, каковые водятся в старых замках и усадьбах, – подтвердила баронесса. – Да вы не волнуйтесь так, Наталья Кирилловна являлась недолго. Один чернокнижник посоветовал Савве Лукичу устроить символические похороны супруги, и это подействовало – призрак больше не являлся. Но с тех пор подобные псевдопохороны стали в Покровских Воротах традицией – то, что вы видели сегодня, как раз является возрожденным обычаем Покровских. Ну а о том, что произошло с дочкой и сыном Саввы Лукича и Натальи Кирилловны, я не хочу и рассказывать. Во всяком случае, не сейчас и не здесь, ночью, среди могил и в обществе мертвеца.

– Ну пожалуйста, дорогая баронесса, расскажите хоть что-нибудь, пускай не самое страшное, – стала упрашивать Чаликова. Чисто журналистская любознательность не оставляла ее и в самых экстремальных условиях.

– Ну ладно, – согласилась госпожа историк. – Вот, например, сейчас мы с вами сидим на могиле барона Николая Дмитриевича Покровского, внука Саввы Лукича. Между нами говоря, далеко не лучший представитель славного рода, и за все свои нехорошие дела он заслужил прозвище Свинтус. Еще известно, что он был большой охотник до деревенских девок и назначал им свидания ночью на болотах. И вот однажды ночью…

Баронесса прервала рассказ, так как к ним по кладбищу, осторожно переступая через участников похорон Кассировой, включая саму Софью, шел Иван Покровский. Он держал чайник, маленькую бутылочку коньяка и полиэтиленовый мешок с закуской.

– Вот, принес вам для сугрева, – сказал Покровский, выставив все эти скромные яства на могильную плиту. – Может быть, я вас подменю пока?

– Нет-нет, – решительно завозражали дамы, а баронесса добавила:

– Ваше Сиятельство, если покушались действительно на вас, то вам здесь находиться опасно.

– Ну, как знаете, – и Покровский отправился назад в усадьбу.

– Так что же однажды ночью? – нетерпеливо напомнила Надя, разливая коньяк по пластмассовым стаканчикам.

– Да, так вот однажды ночью. – Баронесса неспешно выпила, закусила бутербродом с сыром. – Однажды ночью Николай Дмитрич явился на свидание, это было на краю болота, вблизи кладбища, и когда уста возлюбленных соединились в жарком лобзании, с болота выбежал огромный кабан и растерзал барона, но, что самое удивительное, девушку даже не тронул.

– И когда это случилось? – поинтересовалась Надя, разливая чай по тем же стаканчикам.

– Сейчас вспомню. Ну да, в 1899 году, в ночь с 12 на 13 октября.

– Очень интересно, – пробормотала Чаликова. – A сейчас у нас 1999 год, октябрь… и тоже ночь с двенадцатого на тринадцатое! Это что, просто совпадение?

– Я не верю в совпадения! – побледнев, ответила баронесса. – Это судьба! Год, месяц, число, барон Свинтус и Ник Свинтусов, и почти в том же самом месте…

– И как вы это объясняете?

– Здесь может быть только одно объяснение. Наверняка у Свинтуса были внебрачные дети, может быть, даже от той самой девицы. И вполне возможно, что они могли носить фамилию Свинтусовых. Значит, можно с немалой долей вероятности предполагать, что наш Ник Свинтусов – потомок Николая Покровского, и что он стал жертвой родового проклятия!

– Ну, это уж вы, наверное, преувеличиваете, – осторожно возразила Надя.

– Ничуть нет! – воскликнула Хелен фон Ачкасофф. – Все сходится.

– Все, да не все, – заметила Чаликова. – Николая Дмитрича загрыз какой-то полудемонический кабан, а Свинтусова застрелили вполне реальной пулей.

– Ну, стопроцентных совпадений не бывает, – ответила баронесса, – но и того, что есть, более чем достаточно. Впрочем, Покровских преследовали не только страшные кабаны и прочие метафизические ужасы, о которых я вам как-нибудь при случае поведаю, но и вполне реальные беды. Так, например, последний из баронов, Осип Никодимыч, был в 1918 году самым банальным образом расстрелян красными комиссарами.

– Как это расстрелян? – удивилась Надя. – То есть я хотела сказать: как это последний? Ведь в наличии законный наследник.

Баронесса немного смутилась:

– Знаете, дорогая госпожа Чаликова, пусть это пока останется маленькой тайной – будет что разгадывать историкам будущего. Лично я на все сто двадцать пять процентов убеждна, что наш Иван Покровский – это наследник тех самых Покровских, но все свидетельства и документы, что нам удалось собрать, вряд ли убедили бы в этом самых придирчивых судей. Однако наши судьи, по счастью, не столь придирчивы, и господин Покровский с моей скромной помощью сумел убедить их вернуть ему права на усадьбу. Правда, баронский титул восстановить пока не удалось, но это дело времени.

– Ну что ж, – улыбнулась Надя, – каждому свое. У нашего хозяина Ивана Покровского есть имение, но нет титула, а у вас есть титул, но нет имения. Пока.

– Пока, – повторила баронесса. – Именно пока. Ну ладно, пойду подыму наших похоронщиков, а то совсем замерзнут. A Сашульчик даже не оделся после стриптиза.

Едва баронесса исчезла во тьме родового погоста, Надя вновь взяла Свинтусовский мобильник и, с трудом угадывая цифры в неверном свете луны, набрала номер мобильного телефона Василия Дубова. Телефон не сразу, но ответил:

– Слушаю вас. А, Наденька! Вот уж не ожидал вас услышать в такой час.