Текст книги "Дом, где живет смерть"

Автор книги: Элизабет Ролле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Глава 1

Поезд остановился. Бэрридж поднял воротник плаща.

– Приехали, – сказал он своему спутнику, доктору Мейну. – Ну и ливень!

– Мы вымокнем до нитки, и я получу воспаление легких, – уныло ответил Мейн. – Нас, конечно же, никто не встречает, – добавил он, глядя на проплывающий мимо пустой перрон. – Я так и знал! – закончил он с присущим ему пессимизмом, безуспешно пытаясь одной рукой застегнуть верхнюю пуговицу толстого пальто. – От Окленда вечно одни неприятности.

Доктор Окленд, их лондонский коллега, перед закрытием конференции хирургов, на которую Мейн и Бэрридж приехали в Лондон, попросил их на обратном пути сделать небольшой крюк, чтобы осмотреть его пациента Джона Крайтона. Собственно, для этого был нужен доктор Мейн, но Окленд обратился не к самому Мейну, а к Бэрриджу, вполне разумно решив, что так скорее добьется успеха. Зная интерес Бэрриджа к охотничьему оружию, Окленд добавил, что у Крайтона прекрасная коллекция, лучшая из тех, которые ему доводилось видеть. Услышав это предложение уже из уст Бэрриджа, Мейн сердито поджал свои тонкие губы. От категорического отказа он воздержался, поскольку работал в принадлежавшей Бэрриджу клинике, но ворчал так долго и нудно, что Бэрридж, несмотря на свое спокойствие и выдержку, едва не потерял терпение. В поезде Мейн совершенно извел его стенаниями по поводу плохой погоды и своей возможной в связи с этим простуды, которой он панически боялся. Его скрипучий голос удивительно гармонировал с тщедушной фигурой, едва достающей Бэрриджу до плеча; глядя на его суетливые, беспорядочные движения, было трудно поверить, что Мейн – один из лучших хирургов-онкологов Англии. Бэрридж, вообще очень терпимый к чужим недостаткам и странностям, с трудом переносил его общество, но вместе с тем искренне восхищался им как хирургом. В операционной Мейн преображался, движения его сухих, маленьких рук становились безупречно точными, а реакция – быстрой и безошибочной. Коллеги его уважали, но не любили. Нельзя сказать, что к нему относились враждебно – Мейн, в общем-то, был существом безобидным – но из-за привычки постоянно ворчать по малейшему поводу от него старались держаться подальше. Больных Мейн поначалу приводил в ужас своим пессимизмом: хотя он не говорил им ничего плохого, его вид был достаточно красноречив – у одного слабонервного пациента даже началась истерика, когда он случайно увидел, с каким выражением лица Мейн разглядывает его снимки. Мейн был не только прекрасным хирургом, но и блестящим диагностом и поразительно точно определял, есть ли смысл делать операцию; если он отказывался, значит, у пациента не было ни одного шанса. Это качество и понадобилось теперь Окленду, за что Мейн, тоскливо глядя через вагонное стекло на косые струи дождя, многократно помянул его в весьма нелестных выражениях. Поездка по проселочной дороге в такую погоду приводила в ужас Мейна, который был домоседом и встречал в штыки любое изменение привычного жизненного уклада. Бэрридж про себя порадовался, что мысль, будто их могут не встретить вовсе, пришла Мейну в голову лишь сейчас, когда они уже готовились выходить, а не раньше. Бэрридж нисколько не сомневался, что Мейн способен обыгрывать эту прискорбную ситуацию и вытекающие из нее последствия – бесспорно, самые трагические – в течение времени, достаточно долгого для того, чтобы истощить последние крохи его терпения.

Легко соскочив на платформу, Бэрридж обернулся к своему изрядно надоевшему спутнику, опасаясь, что тот запутается в своем очень длинном и тяжелом пальто, однако Мейн, что-то бормоча себе под нос (Бэрридж предпочитал не вслушиваться, что именно), слез благополучно. Из-под навеса навстречу им шагнул человек в блестящем черном дождевике.

– Вы к мистеру Крайтону?

– Да, – подтвердил Бэрридж, вступая под защиту навеса.

Мейн семенил за ним, вцепившись в свою широкополую шляпу. Он носил вещи, которые ему нравились; сами по себе они были неплохи, но на нем некоторые выглядели смешно, как, например, эта шляпа на крошечной фигурке, но Мейн то ли не понимал этого, то ли пренебрегал такими мелочами. Сейчас, в шляпе с широкими полями и чересчур длинном пальто, он напоминал неуклюжего гнома, которого насильно вытащили из его убежища.

– Я секретарь мистера Крайтона, О’Брайн. Прошу в машину.

– Подождите, я раскрою зонт, – проскрипел Мейн.

«При таком ветре его унесет»– подумал Бэрридж.

Очевидно, то же самое подумал и О’Брайн: Бэрридж перехватил удивленный взгляд, которым тот окинул нелепую фигуру с длинным зонтом.

– Машина стоит у самой лестницы, – объяснил он. – Здесь совсем близко.

– Все равно я раскрою зонт, – упрямо сказал Мейн. – С какой стати я буду мокнуть?

– Позвольте, я возьму ваши вещи, – вежливо предложил О’Брайн.

Мейн, не глядя, сунул ему свой саквояж и продолжал ожесточенно возиться с зонтом, который почему-то не раскрывался.

– Да бросьте вы его! – не выдержал Бэрридж, сквозь пелену дождя уже разглядевший внизу машину. – Идти-то два шага.

– Вот вы и идите, – огрызнулся Мейн, – а я его раскрою.

«Я не могу уволить такого первоклассного хирурга, но будь я проклят, если еще хоть раз поеду куда-нибудь в его обществе», – подумал Бэрридж.

Наконец Мейн справился с зонтом и добился своего, но последствия этого оказались весьма неожиданные: огромный зонт накренился и, подобно парусу, потащил его вдоль платформы с силой, которой крошечный доктор не мог противостоять. Секретарь Крайтона схватил Мейна за рукав, а Бэрридж отнял зонт и закрыл с таким же трудом, с каким Мейн только что открыл. Вместо того чтобы сказать «спасибо» (без этого своевременного вмешательства он свалился бы с платформы, если бы прежде не догадался выпустить ручку), Мейн рассердился:

– Где ваша машина? Говорили, в двух шагах, а я уже весь вымок!

– Простите, но вы идете в противоположную сторону, – невозмутимо, сохраняя вежливость, ответил О’Брайн; из-за Мейна все они удалились от лестницы.

– Я иду туда, куда вы меня ведете, – огрызнулся Мейн без всякой логики.

– Извините, – бесстрастным тоном ответил О’Брайн. – Сюда, прошу вас.

Бэрридж сел впереди, рядом с О'Брайном, а Мейн расположился на заднем сиденье и, отряхнувшись, изрек с мрачной уверенностью:

– Теперь мы где-нибудь застрянем.

– Не беспокойтесь, сейчас еще можно проехать, – ответил О’Брайн, откидывая капюшон дождевика.

Это был молодой человек лет двадцати шести – двадцати семи, среднего роста, худощавый, с темно-рыжей шевелюрой и голубыми глазами.

Машина медленно тронулась с места.

– Остановитесь! – воскликнул Мейн. – Я потерял свой саквояж!

– Он рядом с вами, – ответил О’Брайн.

– А мой зонт?

– У меня, – сказал Бэрридж.

– Он нам понадобится, когда машина застрянет к придется идти пешком, – уныло заметил Мейн. – Подумать только, идти пешком в такую погоду!

– Но мы же пока едем, – возразил Бэрридж.

– Вот именно «пока»!

О’Брайн бросил быстрый взгляд в зеркальце, чтобы увидеть своего чудаковатого пассажира, затем снова стал смотреть на дорогу. Машину он вел очень уверенно.

– Сколько нам ехать? – спросил Бэрридж.

– При нормальной погоде минут двадцать, а теперь около часа, дорога сильно размыта.

– Целый час! – воскликнул Мейн так, словно в течение этого часа ему предстояло подвергаться всем мукам ада.

«Неужели он будет ворчать всю дорогу?» – подумал Бэрридж. – «Что бы ему помолчать хоть немного!»

Поняв, что Мейн не намерен молчать, Бэрридж сделал спасительный ход и навел разговор на медицинские темы, после чего обрел утраченное было спокойствие: Мейн клюнул на приманку и с увлечением начал обсуждать затронутую проблему, попутно понося всех коллег, которые имели к ней хоть малейшее отношение, и отвлекся от этого достойного занятия лишь один раз, когда машину сильно тряхнуло.

– Уже сломалась? – живо спросил он.

Когда О’Брайн сказал, что они уже приехали, Мейн уставился на него с удивлением и недоверием, словно подозревая, что его обманывают самым гнусным образом.

– Да-а? – протянул он. – Приехали?

О’Брайн вышел из машины и открыл заднюю дверцу.

– Прошу вас.

– А дождь идет все сильнее, – с удовлетворением заметил Мейн. – Не забудьте мой саквояж. Зонт я возьму сам.

Их ждали – дверь распахнулась раньше, чем они подошли. Один лакей забрал мокрые вещи, а другой проводил их в приготовленные комнаты. Мейн был настроен поворчать еще, но не нашел к чему придраться. Было двенадцать часов ночи.

– Мистер Крайтон уже лег? – спросил О’Брайн у горничной.

– Нет, сэр. Он просил вас зайти, когда вернетесь.

О’Брайн посмотрел на свои мокрые ботинки, раздумывая, не пойти ли сначала переодеться, решил переодеться потом и направился к комнатам хозяина дома.

– Вы хотели меня видеть, сэр? – спросил он с порога.

Сидевший с книгой в руках Джон Крайтон поднял голову. Ему было пятьдесят пять лет, но еще год назад все давали не больше сорока пяти: крупная фигура и сейчас выглядела по-спортивному подтянутой, особенно когда он не двигался, но замедленные и болезненно-осторожные движения старили его, так же как и лицо, носившее следы тяжелой болезни. Резкие черты этого лица в сочетании с властным выражением создавали бы впечатление деспотичности, если бы не мягкий взгляд карих глаз, обратившихся на вошедшего.

– Заходите, Аллан. Благополучно добрались? – Голос его сейчас звучал тоже мягко.

– Да, вполне.

– Когда вы уже уехали, позвонили из конторы Хамфри и сообщили, что он выехал поездом, который прибывает в два часа. Он звонил сюда сам, но не дозвонился. Наверно, наш аппарат барахлит. Я сказал бы Хамфри, чтобы сегодня он не приезжал, но теперь уже поздно. Он, конечно, рассчитывает, что его встретят. Уилсон заболел очень некстати.

– Я съезжу еще раз, – сказал О’Брайн без всякого недовольства. – Только бы не застрять, дорогу сильно размыло.

– Вы совсем вымокли. Если бы не дождь, я разбудил бы Клемента, но он хуже знает дорогу и наверняка застрянет.

–Я съезжу, – повторил О’Брайн. – Наверно, в Лондоне нет такого дождя.

– Да, иначе Хамфри не высунул бы носа из дома. Я просил его приехать как-нибудь на днях, не обязательно сегодня. Неудачное он выбрал время. Переоденьтесь, Аллан, – сказал Крайтон, глядя на мокрые снизу брюки О’Брайна.– И выпейте коньяку, а то еще простудитесь.

– Пустяки, сэр, не стоит беспокоиться. – О’Брайн направился к двери и, уже открыв ее, сказал: – Они приехали вдвоем. Один странный такой…

Крайтон никак не отреагировал на это сообщение, и О’Брайн, чуточку помедлив, вышел. На сей раз он оделся более основательно: высокие охотничьи сапоги, толстый свитер, куртка, а сверху тот же дождевик. Пить коньяк, как советовал Крайтон, он не стал, а взял бутылку с собой в машину, так как не был уверен, что сумеет во второй раз проехать столь же удачно, как в первый: дождь лил не переставая и состояние проселочной дороги ухудшалось с каждым часом.

Глава 2

Утром погода не изменилась. Сквозь сон Бэрридж слышал глухой шум дождя, а проснувшись,увидел ту же картину: дождь лил сплошным потоком. Когда он постучал к Мейну, тот уже встал.

– Где ваш пациент? – ворчливо спросил он.

– Он скорее ваш, чем мой.

– Меня сюда привезли вы, – заявил Мейн таким тоном, словно предъявлял Бэрриджу обвинение по крайней мере в ограблении банка.

Не желая вступать в бесплодную дискуссию, Бэрридж промолчал. Мейн нажал кнопку звонка и раздраженно сказал горничной,чтобы принесли завтрак.

– Вам тоже, сэр? – спросила та Бэрриджа.

– Когда у вас принято завтракать?

– В девять, сэр.

– Я подожду до девяти.

Мейн фыркнул.

– Больного надо осмотреть до того, как он поест.

У Джона Крайтона был рак желудка.

– Тогда займемся им прямо сейчас, – предложил Бэрридж.

– Вы считаете, что я должен работать на голодный желудок? – агрессивно спросил Мейн.

– Разумеется, нет. Вы же заказали завтрак. Передайте мистеру Крайтону, что мы хотели бы его увидеть до девяти, – сказал Бэрридж горничной.

Едва Мейн допил свой кофе, как вошел О’Брайн и сообщил, что Крайтон ждет их. Хотя О’Брайн всю ночь провел на ногах (вторая поездка была менее удачной, и он вместе с адвокатом Хамфри добрался до дома лишь к шести утра), на его чисто выбритом лице не было заметно никаких следов утомления. На нем был темно-синий костюм, несомненно сшитый на заказ и сидевший безукоризненно. О’Брайн проводил их до спальни Крайтона и, открыв дверь, пропустил вперед, а сам остался снаружи. Осмотр занял у Мейна полчаса, еще минут десять он разглядывал снимки, после чего, сунув их под мышку, заявил, что ему надо подумать, при этом он посмотрел на Крайтона очень мрачно, словно собирался думать над тем, день или два тот еще протянет.

Когда Мейн с Бэрриджем вышли, ждавший их О’Брайн сделал порывистое движение навстречу и с волнением, которое не сумел скрыть, спросил:

– Скажите, есть какая-нибудь надежда?

– Надежда? – переспросил Мейн тоном, недвусмысленно показывающим, что, по его мнению, О’Брайн сказал величайшую нелепость, и, уныло покачав головой, пробормотал: – Запущенный случай, очень запущенный.

О’Брайн прекрасно владел своим лицом, однако Бэрридж почувствовал, что сейчас это дается ему с трудом.

– У доктора Мейна несколько странная манера держаться, – мягко объяснил Бэрридж. – С непривычки он производит угнетающее впечатление, однако не надо придавать этому большого значения. К тому же он еще не дал окончательною заключения.

– Благодарю вас, – сказал О’Брайн своим обычным бесстрастным тоном. – Вы предпочитаете завтракать у себя или вместе со всеми в столовой?

Мейн, не оглядываясь, шел в свою комнату. Бэрриджа не прельщала перспектива снова оказаться в близком соседстве с ним, и он ответил, что будет завтракать в столовой.

– Тогда прошу сюда. – О’Брайн свернул к застекленной стене зимнего сада. – Джеймс! – окликнул он лакея. – Проводите мистера Бэрриджа в столовую. Извините, сэр, мне надо зайти к мистеру Крайтону.

Перед дверью столовой к Бэрриджу подошла молодая пара: прелестная хрупкая девушка лет восемнадцати-девятнадцати с длинными русыми волосами, собранными на затылке в узел, светло-карими глазами и гладкой кожей цвета спелого персика и молодой человек, который был на голову выше ее, широкоплечий, темноволосый и темноглазый, лицо его, в общем красивое, портила нечеткая линия подбородка.

– Мы хотели спросить насчет дяди, – застенчиво сказала девушка. – Я Патриция Крайтон, а это, – она кивнула на своего спутника, – Клемент Тэмерли. Мистер Крайтон наш дядя.

– Ему будут делать операцию? – напрямик спросил Клемент.

– Вам следует обратиться к моему коллеге, однако не советую задавать ему сейчас вопросы. Он всегда сердится, когда его спрашивают раньше времени.

– Но он что-нибудь уже сказал? – спросила Патриция. – Хоть что-нибудь? – Она умоляюще смотрела на Бэрриджа, приоткрыв пухлые губы.

– Он сказал, что случай довольно запущенный, – осторожно ответил Бэрридж. – Вашему дяде давно надо было показаться врачу.

– Он почувствовал себя плохо год назад, перестал заниматься делами и переехал сюда. Раньше он жил в Лондоне. А к врачу он обратился только через полгода, и то не по своей воле. Дядя не любит врачей… Простите… – Она смутилась.

– Я тоже не люблю лечиться, – сказал Бэрридж с ободряющей улыбкой.

Девушка ответила благодарным взглядом.

– У дяди такая теория: чем все время лечиться, лучше прожить, сколько получится, без помощи медицины, а потом умереть, – сказал Клемент.

– Поэтому сам он никогда бы не обратился к врачу, – продолжила Патриция. – Это сделал О’Брайн. Привез врача из Лондона без ведома дяди, а когда доктор Окленд был уже здесь, дяде некуда было деваться. Зато потом у нас был настоящий скандал, дядя так кричал на О'Брайна,что по всему дому было слышно. Я даже испугалась, что О’Брайн обидится и возьмет расчет.

– Ему здесь слишком много платят, чтобы отказываться от такого выгодного места, – заметил Клемент, – тем более что работой он после отъезда из Лондона не перегружен.

В это время из-за поворота показался О'Брайн, последнюю фразу он наверняка слышал, однако лицо его было совершенно бесстрастно.

– Доброе утро, мисс Крайтон, – сказал он ровным тоном, и Бэрридж подумал, что с Тэмерли он не поздоровался наверняка лишь потому, что уже видел его сегодня.

– Доброе утро, – смущенно ответила Патриция. Она поняла, что О’Брайн слышал конец разговора, и оттого чувствовала себя неловко.

Клемент, однако, не испытывал ни малейшего смущения и окинул О’Брайна насмешливым взглядом.

– Мы вас задерживаем, – сказала Патриция Бэрриджу. – Пойдемте.

– Мистер Крайтон будет завтракать у себя, – сообщил О’Брайн.

– Ему плохо? – испуганно спросила Патриция.

– Он чувствует себя не хуже, чем обычно.

Они прошли в столовую. Кроме них там присутствовали миссис Бойлстон – сильно накрашенная особа лет сорока пяти, еще довольно красивая, но с налетом вульгарности как во внешности (она была чересчур броско одета), так и в манерах, и ее дочь Мэдж. Миссис Бойлстон громко говорила, стремясь быть в центре внимания, и не к месту неестественно смеялась, показывая между ярко-красными губами ровные, крупные зубы. Мэдж, рядом с которой сидел Бэрридж, высокая, стройная шатенка, резко отличалась от своей матери. Ее продолговатое лицо со светло-зелеными глазами привлекало холодной и изысканной красотой, говорила она мало, и ее низкий, приятный голос был совсем не похож на высокий, пронзительный голос Коринны Бойлстон. Из разговора Бэрридж узнал, что они приехали сюда вчера вечером на такси. По другую сторону от Бэрриджа сидел адвокат Хамфри и украдкой внимательно разглядывал обеих Бойлстон. Миссис Бойлстон поначалу обрушила на Бэрриджа град вопросов о состоянии здоровья Крайтона (кем она ему приходится, Бэрридж не понял), а затем, когда он сказал, что вопросы не по адресу, потеряла к нему всякий интерес и завела громкий, но беспредметный разговор с О’Брайном, большей частью сводившийся к выражению заботы о здоровье Крайтона и к восхищению его домом. О’Брайн отвечал холодноватым тоном, но, как всегда, безукоризненно вежливо.

«С такими манерами он вполне может служить секретарем у какого-нибудь лорда,» – подумал Бэрридж. —«Впрочем, насколько я понял, его услуги здесь хорошо оплачиваются».

Когда Коринна Бойлстон жеманно заявила, что он очень мил, О’Брайн и бровью не повел. Мэдж бросила на мать сердитый взгляд, а затем с отсутствующим видом устремила взор в окно.

– Пат, ты совсем ничего не ешь, сказал Клемент. – Так не годится.

– Я не хочу, спасибо, – ответила Патриция, и ее большие карие глаза, когда она посмотрела на Клемента, засветились мягким, нежным светом,

Клемент Тэмерли был ее двоюродным братом, но по тому, как они держались друг с другом, было видно, что их связывает не только это.

– Ужасная погода, – заметил адвокат. – В такую погоду приятно сидеть дома и читать о путешествиях по жарким странам.

– Я с детства хотела поехать куда-нибудь на юг, – мечтательно сказала Патриция, – где очень тепло и все время светит солнце.

– Когда от солнца деваться некуда, оно быстро надоедает, –　заявила Коринна Бойлстон, – Я-то знаю, сама испытала.

– Вы жили за границей?

– Мы приехали из Южной Америки, – ответила вместо матери Мэдж.

– Наверно, там очень интересно! – воскликнула Патриция.

– Ничего особенного.

– А я больше всего хочу поехать в Австралию. Недавно была передача о кенгуру, они такие забавные! Мне бы там никогда не надоело.

– Всякая экзотика быстро приедается, – возразила Мэдж.　Что Южная Америка, что Австралия…

– Вы были и в Австралии? – спросила Патриция.

Мэдж удивленно приподняла ровные дуги бровей:

– Я? Нет, это я просто так сказала. Когда живешь в Англии, всякие экзотические страны кажутся очень привлекательными, а когда приезжаешь туда, все оказывается по-другому. Сначала действительно интересно, а потом привыкаешь и перестаешь замечать. Лично мне очень скоро захотелось вернуться в Англию.

Адвокат одобрительно кивнул:

– Мне путешествия представляются бессмысленной нервотрепкой, – заметил он. – От этих поездок одни неприятности.

Бэрридж подумал, что если бы Мейн был здесь, то мистер Хамфри обрел бы в его лице горячего сторонника. В глазах доктора Мейна любая поездка продолжительностью более получаса была настоящим путешествием и вызывала живейшее отвращение.

– Когда я в последний раз был на континенте, то попал в неприятную историю, – продолжил адвокат. – В поезде, на котором я ехал, ограбили почтовый вагон и убили одного охранника. Нас потом без конца спрашивали, не видел ли кто чего-нибудь подозрительного. А что я мог видеть, если спал в это время? Поезд даже не остановился, они все на ходу проделали.

– А другие? – спросил О’Брайн. – Другие что-нибудь заметили?

– Никто ничего не заметил, ограбление только на станции обнаружилось. Моя соседка, очень нервная дама, закатила истерику и кричала, что нас всех могли убить, а полиции и дела нет. От ее криков у меня разболелась голова, и в результате я потерял посылку, которую жена велела передать племяннице.

– Грабителей потом поймали? – поинтересовался О’Брайн.

– Кажется, нет, но я тогда не следил за прессой. Мне, знаете ли, своих дел хватает.

После окончания завтрака миссис Бойлстон попросила О’Брайна узнать, когда Крайтон сможет поговорить с ней.

– С утра он собирался заняться с мистером Хамфри, – ответил О’Брайн. – Впрочем, я сейчас узнаю.

– Я бы хотела поговорить с ним сейчас. – В ее тоне проскользнула нервозная нотка.

– Не надо беспокоить дядю сегодня, – вмешался Клемент. – Визит доктора взволновал его.

– Вы все же узнайте, – настаивала миссис Бойлстон, обращаясь к О’Брайну.

Клемент сердито нахмурился:

– Пойдем, Пат. – Он взял девушку за руку, и они вышли.

Адвокат, недовольный, отошел к окну.

Бэрридж тоже задержался в столовой, ожидая возвращения О’Брайна, чтобы осмотреть коллекцию, которую расхваливал доктор Окленд.

– Мистер Крайтон просит вас подождать, – сказал О’Брайн адвокату. – Прошу вас, миссис Бойлстон.

– Интересно, я успею на дневной поезд? – спросил Хамфри, когда О’Брайн вернулся.　Нет, – ответил тот. – Сожалею, но вы не попадете и на вечерний поезд: сегодня отсюда невозможно уехать.

– Так я и думал, – кивнул Хамфри. – Мы с вами и ночью едва добрались, а теперь совсем не проехать.

– Если дождь к вечеру кончится, за ночь подсохнет и завтра днем можно будет доехать до станции.

Бэрридж представил реакцию Мейна на это известие и внутренне содрогнулся, а вслух сказал:

– Мистер О’Брайн, я хотел бы взглянуть на коллекцию оружия, о которой говорил доктор Окленд.

– Пожалуйста, сэр. Пригласить мистера Мейна?

– Не надо, его такие вещи не интересуют.

– Я пойду с вами, – заявил Хамфри. – Нельзя сказать, что меня занимают старинные ружья, но делать-то нечего.

К ним присоединилась и Мэдж Бойлстон. Коллекция Джона Крайтона и впрямь была великолепна: охотничьи ружья, старинные и современные, развешанные по стенам и лежащие на специальных застекленных подставках, занимали три большие комнаты, в последней под стеклом лежали еще десять револьверов и коробки с патронами.

– Подарок американца, с которым мистер Крайтон вел дела, – пояснил О’Брайн. – Сам он собирает только ружья.

Как ни оттягивал Бэрридж момент возвращения в свою комнату, где, как он опасался, придется выслушивать новый поток жалоб Мейна, после осмотра коллекции он все же был вынужден направиться к себе. О’Брайн со своей обычной любезностью предложил проводить его, но Бэрридж самонадеянно отказался. Дойдя до зимнего сада, он завернул туда, привлеченный яркими кроваво-красными цветами неизвестного растения, а оттуда вышел, как оказалось, через другую дверь – помещение имело форму шестиугольника с шестью застекленными дверями, которые сливались с такими же застекленными стенами. Дом был очень большой, со множеством переходов, лесенок и пересекающихся коридоров, и Бэрридж не представлял, где находится его комната. Наконец, предварительно постучав, он открыл одну дверь: в комнате никого не было. На углу большого письменного стола стоила пишущая машинка, дверцы книжного шкафа были распахнуты, через открытую дверь второй, смежной, комнаты виднелась широкая тахта, на которой валялись раскрытая книга и начатая пачка сигарет, а на полу – пепельница с окурками. Из-за пишущей машинки Бэрридж решил, что комнаты принадлежат О’Брайну; если так, то секретарь Крайтона не был таким педантично аккуратным, каким казался. Бэрридж закрыл дверь и пошел дальше. Миновав еще несколько дверей, он услышал голоса. На стук никто не отозвался, и он нажал на ручку двери. Клемент Тэмерли и Патриция целовались, не замечая ничего вокруг. Смущенный Бэрридж закрыл дверь, постоял немного, а затем снова громко постучал.

– Да? – Поправляя волосы, на пороге появилась Патриция.

– Извините за беспокойство, – сказал Бэрридж,– К своему стыду должен сознаться, что я заблудился.

– А-а… Я вас провожу. Здесь действительно трудно сразу сориентироваться, – сказала она потом, шагая рядом с Бэрриджем. – Дом много раз перестраивался, под конец все внутри запуталось, но дяде он нравится.

– А вам?

– Мне тоже. Он похож на дом из сказок, где происходят всякие удивительный вещи.

– И они происходят?

Патриция засмеялась; смех у нее был мелодичный и очень приятный:

– В закоулке, куда никто из нас еще не заглядывал, живет страшный дракон и ждет, когда его разбудят, – ответила она и приложила палец к губам, словно предупреждая об опасности, потом снова засмеялась и в ее светло-карих глазах заиграли веселые искорки.

Бэрридж в ответ улыбнулся:

– Бьюсь об заклад, что в детстве вы зачитывались страшными сказками.

– Зачитывалась только теми, где хороший конец. Чтобы принц освободил принцессу и женился на ней. Я и сейчас люблю сказки, – созналась она с милой улыбкой, – а Клемент надо мной смеется.

– Он поступает нехорошо – над увлечениями нельзя смеяться.

– Вы так считаете? А он смеется, – обиженно сказала девушка. – О’Брайн подарил мне на день рождения огромную книгу сказок, а Клемент поднял меня на смех. И О’Брайна тоже. А мне книжка понравилась, я люблю детские издания с красочными иллюстрациями. Вот мы и пришли, комнаты для гостей в этом коридоре. Знаете, которая ваша?

– Да, конечно. Я вам очень благодарен за то, что вы спасли меня от блужданий по заколдованному замку, – шутливо сказал Бэрридж.

Девушка засмеялась:

– Вы совсем не похожи на врача.

– Из ваших слов видно, что о врачах вы столь же низкого мнения, как и ваш дядя.

При напоминании о дяде ее личико омрачилось:

– Он очень хороший человек… Я так хочу, чтобы он поправился!

– Доктор Мейн прекрасный хирург. Если он возьмется делать операцию, все будет хорошо. Еще раз благодарю вас.

Накануне вечером Коринна Бойлстон, взглянув на себя в зеркало, решила отложить встречу с Крайтоном на утро, когда, как она надеялась, цвет лица у нее будет более свежим. Проснулась она рано и, лежа в постели, представляла, как они встретятся после десятилетнего перерыва.

«Доброе утро, Джон, – скажет она с самой обольстительной из своих улыбок. – Ты совсем не изменился и выглядишь прекрасно». Он возразит, скажет, что за десять лет, конечно же, изменился, тем более что сейчас болен. Интересно, сделает ли он ей ответный комплимент? Дальше надо будет осторожно свести разговор на ее нынешнюю жизнь и дать ему понять, что живется им с Мэдж очень нелегко. Без особых подробностей придется сознаться, что человек, ради которого она его оставила, бросил ее. Употреблять слово «бросил» не стоит, лучше сказать, что они разошлись. Да, не забыть бы поговорить о его здоровье и выразить живейший интерес и сочувствие, это должно быть ему приятно. Затем надо перейти к основной части. Или еще поговорить о его жизни, расспросить, что он делал, как жил? Да, это полезно, разговор о своих успехах настроит его на благодушный лад. Как же все-таки намекнуть на деньги? И даст ли он? Коринна повернулась на другой бок и натянула одеяло. Он вполне способен отказать, и, если судить трезво, скорее всего так и сделает. С какой стати ему давать деньги, когда она сама оставила его? Мягкосердечием и сентиментальностью он никогда не отличался, вряд ли его растрогают воспоминания о совместно прожитых годах, и так же вряд ли он теперь польстится на нее. Что ни говори, а сорок пять – немало, хотя она следит за собой и хорошо сохранилась. С его деньгами он молодую найдет, если захочет. Странно, что он похоронил себя в такой глуши... Значит, действительно серьезно болен. Должно быть, стал ужасно нудным, все больные обожают рассказывать о своих болезнях. Кориину передернуло, когда она представила, как Крайтон заводит долгое повествование о своих недугах, а ей надо терпеливо слушать и выражать сочувствие. Хорошо, если в итоге он все-таки даст денег, а если нет? Что тогда делать? Какую глупость она совершила, бросив его! Однако кто же знал, что он станет миллионером? Такой бездарный зануда и неудачник, и вдруг сказочно разбогател. Досадно получилось… Не соверши она тогда ошибку, этот дом был бы ее… Он всегда был скуповат, но может, теперь изменился? Хорошо бы изменился, если он остался прежним жмотом, шансов на успех очень мало. Если он раскошелится, она сможет прилично устроиться в Лондоне. И тут мысли Коринны приняли приятное направление.

Когда О’Брайн предупредительно распахнул перед ней дверь, а сам отступил назад, она секунду помедлила, затем вошла в комнату. Дверь за ней бесшумно закрылась.

– Доброе утро, Джон, я так рада тебя видеть, – произнесла она заранее заготовленную фразу.

Стоящий у окна спиной к ней мужчина повернулся.

Коринна Бойлстон вернулась к себе необычайно возбужденной.

– Как дела? – с оттенком иронии спросила Мэдж. – Он отказал, как и следовало ожидать? Надеюсь хотя бы, он не потребовал, чтобы мы немедленно убирались вон? Выехать отсюда сейчас довольно затруднительно.

Миссис Бойлстон рассмеялась резким, с визгливыми нотками, смехом.

– Мои дела складываются отлично, – сказала она приподнятым тоном. – Я даже не ожидала…

– Неужели он дал тебе денег? – спросила удивленная Мэдж, убежденная в неминуемом провале этой затеи.

– Мы были слишком потрясены встречей. Такая неожиданность… – Зеленые кошачьи глаза Мэдж внимательно следили за лицом Коринны; хорошо знавшая свою мать, Мэдж не верила, что встреча, к тому же отнюдь не неожиданная, с бывшим любовником, способна потрясти ее. – В общем мы договорились, – деловито продолжила Коринна, – остались мелочи. Я не стала спешить, мне самой еще надо подумать.

– Вот как… – протянула Мэдж. – А я думала, что у тебя ничего не получится…

– Получится, да еще как! – с довольной усмешкой уверенно заявила Коринна. – Заживем по-новому!

– Сколько он тебе обещал?

– Сумма еще не названа, окончательно договоримся позже, я же сказала: мы были слишком потрясены. Встретиться через столько лет... Как ты думаешь, нельзя ли у кого-нибудь выяснить, сколько точно у него денег? У адвоката, например, или у этого рыжего секретаря?