Текст книги "Малый драконий род"

Автор книги: Элизабет Кернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Полюбуйся-ка на себя, Салера! Зачем тебе это понадобилось? Я тут сижу ради твоего же спокойствия, трачу на тебя все утро – и что взамен? Разодранные штаны да исцарапанные ноги – и только. Чему тебя мамка учила, а? Разве так обращаются с другом?

Детеныш, стало быть, окончательно проснулся и – будь я проклят! – сейчас же подошел к моей руке, даже попробовал зализать Царапины, что оставил у меня на коленях, словно прося прощения.

Хотите верьте, хотите нет, но когда я выбрался из пещеры, этот малыш увязался за мною следом. Дома у меня осталось над очагом варево, и мне нужно было успеть вернуться, пока огонь совсем не догорел, – и, клянусь небом, Салера сопровождала меня до самого дома! Я вновь разжег огонь, помешал варево, после чего сходил в свою маленькую кладовую и принес оттуда кролика, которого сам же прежде изловил. Я лишь вздохнул с сожалением, поняв, что мне придется довольствоваться за ужином лишь корнеплодами.

...Я вынес тушку Салере. Она остановилась напиться воды из ручья, что протекает краем вырубки к северу от моей хижины. Я расчистил себе в лесу лишь небольшой участок – для дома и огородика. Всегда был убежден, что деревья негоже лишать жизни понапрасну, они заслуживают ее не меньше, чем мы.

Она... Ну, то есть я лишь предположил, что это девочка, – но не мог же я постоянно относиться к ней как к бесполому существу, да и мне как-то даже казалось, что это, скорее всего, самка. В общем, так или иначе, она поспешила ко мне, едва зачуяв запах мяса. Я так и опешил: она уселась на задние ноги, осторожно взяла у меня кроличью тушку своими когтистыми лапами – хоть руками называй! – и принялась поедать угощение не хуже, чем иная барышня, разве что управилась в каких-то три счета, громко похрустывая косточками.

Бедняжка. Дичины-то в это время года немного. Она облизала когти, а потом начисто вылизала мне руку, не оставив даже кроличьего запаха, затем не торопясь прошла к ручью и принялась умываться.

Я и помыслить не мог, что мне с ней делать, но в конце концов она сама за меня все решила. Она оставалась со мной в течение года – все лето, и во время сбора урожая, и целую зиму, – пока вновь не пришла весна. За год она довольно сильно подросла – должно быть, почти достигла обычных для дракона размеров. К третьей луне нового года жить с ней под одной крышей стало непросто: все равно что держать в доме лошадь. Тогда-то я и возрадовался тому, что обладаю немалым ростом и силой: порой мне приходилось насильно вынуждать ее сдвинуться с места, когда она упрямилась. Впрочем, по большому счету она научилась вести себя так, чтобы не переворачивать в доме все вверх дном. Спала она напротив огня, а я отодвигал свое кресло подальше в сторону – словом, мы уживались вполне неплохо.

К концу года я уже не представлял своей жизни без нее. Мы повсюду сопровождали друг друга. Я охотился, чтобы прокормить ее – и немалого мне это стоило, скажу я вам, – но как только она вполне подросла и окрепла (едва минуло Осеннее равноденствие), то сама принялась охотиться, теперь уже снабжая дичью меня. В ту зиму я питался роскошнее, чем когда бы то ни было, у меня даже оставалось кое-чем поделиться с жителями соседней деревушки, что терпели лишения и нуждались в помощи. И поэтому были весьма признательны за мясо, которым я делился с ними всю зиму.

Кроме нее мне не с кем было разговаривать – вот я и беседовал с ней, точно с родственной душой, и хотя она вряд ли меня понимала, мне то и дело казалось, что она пытается отвечать. Время шло, и мне даже начало мерещиться, будто я и впрямь слышу иногда, как из пасти ее вылетают отдельные слова. Должно быть, я слегка рехнулся.

А с весной, когда первый теплый ветерок пробежался по моей вырубке, когда я только-только посадил на грядках первые овощи, она вышла наружу и подставила тело ветру. Подняв голову, она втянула в себя воздух полной грудью и расправила крылья. За последнее время они у нее отрасли, успев доставить ей немало неудобств: кожа и сухожилия растягивались медленно, и я перепробовал все свои травки и снадобья, пока не нашел парочку, которые могли бы пойти ей на пользу. Как выяснилось, нежная мазь, составленная из растительного масла, мяты, перца и ароматной смолы, вроде той, какую используют для успокоения боли в суставах зимней порой, вполне годилась, и моя крылатая подруга сама предпочла использовать ее по назначению. Вынюхала ее на полке, и все тут, пока я думал подыскать ей что-нибудь получше. Это снадобье было одним из тех, которое я сам приобретал для своих целей, и, коли уж начистоту, выбор ее убедил меня в том, что я верно угадал: все-таки она женского пола. Обычно я берег это средство для изготовления женских благовоний, которыми торговал на рынке, – но что было делать, не мог же я отказать ей! Так что она не только избавилась от зудящей боли, но теперь от нее исходил восхитительный запах – этакое необычное сочетание изысканных благовоний и драконьего духа.

Одним словом, когда я увидел, как она елозит по земле крыльями, у меня внутри образовалось чувство, которое мне совсем не понравилось. Я понял, что это время вот-вот придет. Нам обоим изначально не было свойственно, чтобы мы жили вместе; хотя она и приноровилась более-менее к моему образу жизни, но ей-то он был чужд. Я надеялся, что она сумеет научиться летать сама. Не мне же ее обучать, в самом деле!

Этого и не потребовалось. Она проделала несколько неудачных попыток, взмахивая крыльями, что выглядело страшно неуклюже, а потом каким-то чудом сумела продержаться в воздухе пару мгновений. Тут ее понесло. После этого она не переставала упражняться, и к началу следующего месяца уже вовсю рассекала воздух – я и не думал, что драконы могут так ловко летать. Я даже слышал, что они летают как куры, однако ей полет давался без особого труда.

И как-то утром, когда весна готова была смениться летом, я проснулся позже обычного и обнаружил ее посреди вырубки. Она ждала меня. Не знаю, как я об этом догадался, но так и было. Она покидала меня, и это был час прощания. Я направился прямо к ней, а она следила за каждым моим шагом. Протянув руки, я обнял ее за шею, а она на мгновение обернула меня своими крыльями.

Я чувствовал, будто прощаюсь с дочерью, и не мог так просто взять да отпустить ее, верите ли? Обхватив руками ее большую голову, я заглянул ей в глаза.

– Прощай же, моя Салера, – сказал я, поглаживая костный выступ на ее щеке. – Малышка моя. Да хранит тебя Владычица, куда бы ни лежал твой путь, дитя. Я буду скучать по тебе. Лети же и будь счастлива!

Она закрыла глаза и прикоснулась головой к моему лбу; я почувствовал тепло ее кожи – она всегда была такой теплой на ощупь! Потом она выпрямилась и посмотрела на меня. И готов поклясться, что-то произнесла; но, несмотря на все то время, что мы прожили с ней под одной крышей, я не смог понять ее. Думаю, в уме я пытался воспринять это как собственное имя, произнесенное ею, но на самом деле звуки были совсем иными.

– Храни тебя Владычица, – повторил я и отступил назад.

Она присела – и затем вспрыгнула, оттолкнувшись своими мощными задними ногами от земли, быстро-быстро разгоняя воздух ударами крыльев. Я молча следил за ней: она не переставала хлестать крыльями, пока наконец не попала в струю теплого воздуха – и тогда, расправив крылья, начала плавно подниматься ввысь широкими кругами. Слово даю: она была самым прекрасным созданием из всех, что я когда-либо встречал. Она повернула к югу – дальше в лес, по направлению к Сулкитскому нагорью – и вскоре пропала из виду.

– Гадкое дитя, всю лаванду мне потоптала, – пробормотал я. – Дракониха несчастная. Никогда под ноги не смотрит, когда ходит по моему садику.

И тут я понял, что сам затоптал добрую половину посадок, – и пошел ругать и ее, и себя, и растения за то, что подвернулись под ноги, когда не надо. Гнев обуял меня настолько, что я не мог трезво мыслить.

Ну, то есть чувство это лишь напоминало гнев.

Никогда больше я не видел ее, как ни искал. Я прожил там еще два года, ухаживая за садиком, помогая соседям, чем было можно, торгуя на рынке зельями, мазями и благовониями, – и все время ждал, что Салера вернется. Но она так и не прилетела. В конце концов я решил разузнать все, что было возможно, о ее народе, ибо мне не было известно об этом почти ничего, хотя я сам вырастил ее, бедняжку.

Единственным местом, куда и впрямь стоило отправиться, был Верфарен, где целителей обучают их искусству. Я слышал, что там находится богатейшее хранилище книг и рукописей. Не может быть, чтобы прежде никто не изучал этих созданий. Я собрал свои пожитки, оставил дверь распахнутой, а очаг полным дров – на случай, если она все же вернется, – и отправился в школу магов попытать счастья.

Это было семь, сейчас уже почти восемь лет назад. Я отыскал все, что можно было найти, хотя для этого потребовалось перерыть всю библиотеку. Чтобы как-то перебиться, я помогал по работе в саду. Со временем я изучил библиотеку настолько хорошо, что когда книгохранитель заболел, он попросил меня остаться и помочь ему. Я так и сделал. Вскоре книгохранитель скончался, и тогда сам магистр Берис поинтересовался, не соглашусь ли я заступить на это место. Я ответил ему по совести, что пока не думал о том, чтобы остаться, но если он настаивает, я могу некоторое время поработать, пока не определюсь с собственным выбором и не решусь покинуть Верфарен.

– И когда же это произойдет? – спросил он меня.

– Как задует нужный ветер и небо позовет, – ответил я. Это было не слишком вежливо, но уже в то время я его недолюбливал. Сказать по правде, я оставался только ради старика Паулина. – И кроме того, я не могу бросить сад.

Он лишь рассмеялся и сказал, что раз я знаю хранилище и ничего не имею против учеников, ему это лишь на руку, а в придачу он получит еще и садовника. Так я и остался там, продолжая выведывать все, что можно, и, бывало, близко сходился с некоторыми из здешних учеников, находя удовольствие от общения с ними: у каждого из них был свой собственный взгляд на жизнь и на учебу. Труднее всего было уживаться каждый год с новыми молодыми девушками, которые находили, что высокий светловолосый мужчина, не так уж намного старше их, весьма притягателен, и не упускали случая попытать счастья. Я не кичусь этим, поймите: по мне, это довольно-таки маетно. Я не виноват, что так выгляжу, но не могу идти навстречу этим юным соблазнительницам, не могу воспользоваться их расположением к себе.

Но как ни крути, а пребывание в ученой среде изменило меня. Я читал все, что попадалось под руку, и даже говорить стал по-другому, нежели раньше. Нельзя ведь прочесть такую кучу слов и не перенять при этом ни одного. Сестренка моя посмеивается надо мною, но все же подозреваю, что втайне она все же поражается. Она единственная, кто знал Салеру, кроме меня, и тоже по ней скучает. Иногда я наведываюсь домой – повидаться с Лирой и убедиться, что моя лесная хижина все еще стоит в целости и сохранности. К слову сказать, я там был совсем недавно – перед последним солнцеворотом – привел там все в порядок, пока морозы не ударили. И опять вернулся в Верфарен, где и встретил Новый год, несмотря на то что никогда не чувствовал себя здесь как дома. Впрочем, нужды воротиться домой я тоже не испытывал.

До тех пор пока не повстречал Велкаса и Арал. Любопытно, что Арал была чуть ли не единственной, которая с самого начала видела во мне лишь друга, и именно она страстно пленила мое сердце.

Иногда жизнь нам подбрасывает такое, чего мы от нее совсем не ждем.

Майкель

Я онемел от удивления.

– Марик? Господин? – прошептал я, не смея верить собственным глазам.

– А кто же еще, Майкель? И что это у тебя с глазами? – спросил он, нахмурившись.

Берис рассмеялся:

– Ему нездоровится, Марик. Измотался весь, хлопоча тут с тобой. Впрочем, теперь вы оба под моей защитой, так что нет нужды для беспокойства.

Слова его, похоже, рассердили Марика, однако он был еще слишком слаб, чтобы выплеснуть свой гнев.

– Пока что так, – пробормотал он. Почему его разозлили слова Бериса, я не мог понять. На мгновение я заподозрил, что он не настолько исцелился, как казалось на первый взгляд.

– Как нога, хозяин? – поинтересовался я.

Казалось, он был удивлен. Опустив взгляд, он напряг мышцы.

– Почти совсем не болит.

– Погоди, еще на ноги встанешь, – ухмыльнулся Берис. – Майкель говорит, ты не мог вылезти из постели даже на пять минут – с тех самых пор, как вернулся, а это, если не ошибаюсь, целых четыре луны. Пора бы тебе поразмяться. – Он ухватился за одеяла и рывком стащил их. – Давай-давай, уже давно утро, пора вставать и действовать.

Магистр поднял моего господина с постели и заставил его встать на ноги, чего я не мог добиться на протяжении нескольких месяцев. Он был слаб, выбит из колеи – и вместе с тем он вновь был самим собой. Разум его исцелился. Я даже не верил своим глазам. Внутреннее зрение было мне все еще доступно, и недолго думая я прибегнул к нему, чтобы узреть разум своего господина.

На этот раз я не увидел пустыни, которая так долго не давала мне покоя. На первый взгляд разум его показался мне вполне таким же, как и у всех: ярко озаренный мыслью и играющий разными цветами; но за внешним видом скрывалось явное различие.

Не знаю даже, как объяснить... Вообразите себе хижину, сплетенную из множества ветвей всех размеров и величин. Поначалу она кажется прочной, но стоит присмотреться получше, как становится ясно, что построена она впопыхах, из дрянного материала, а гвозди, что скрепляют ее, худой ковки и слишком коротки. Вроде бы целая, а налетит внезапный порыв ветра – мигом развалится. Или вот мост – да-да, это самое верное; представьте себе узенький мост над пропастью, которого едва хватило перебросить на другую сторону. Перил на нем нет, и при каждом шаге он так и сотрясается. Перейти по нему можно, но уж больно он хлипкий – того и гляди обрушится под ногами.

Я в ужасе глянул на Бериса. Он не излечил Марика – он залатал его разум тонкими нитками, скрепив куски жиденьким клеем. Это было ужасно и опрометчиво: если слабые швы разойдутся, господину моему станет куда хуже, чем прежде. Глубины подсознания можно обмануть лишь единожды. И если разум Марика сокрушит вдруг эту непрочную спайку, никакие способности Бериса тогда не помогут. Возможно, никто уже не сможет помочь.

Я собрался было уже воспротивиться, но сдержался. Не стоит говорить об этом в присутствии Марика. Мне придется поговорить с магистром Берисом позже, один на один.

А Марик между тем пробовал пройтись. Он был страшно слаб, чего и следовало ожидать, но ему все же удалось сделать несколько шагов, и не раз за этот день. И наконец-то он поел как следует, а то раньше мы все пичкали его жидкой кашицей, словно он был младенцем.

А может, все обойдется? Может, исцеление не подведет? Пребывание в здравом уме естественно для каждого – это и есть лучшее средство. Чем дольше он будет оставаться в добром здравии, тем больше будет крепчать его разум. Но я не одобрял столь скоропалительного и небрежного излечения и твердо решил выложить Берису все, что я об этом думаю, едва поблизости никого не будет.

Салера

Я искала Его, следуя внутреннему зову, хотя меня и пугала мысль о предстоящем путешествии и я не знала, сумею ли отыскать место, где выросла. За минувшие годы я где только не бывала, поэтому совершенно не знала, в какой стороне искать; однако в памяти моей всегда оставалась живой картина: тихая лесистая местность среди гор, где была пещера, напоминавшая мне о давней боли, – и дом посреди лесной прогалины, с ручьем неподалеку. В глубине своей смятенной души я почему-то была уверена, что именно там и найду Его.

Следуя зову сердца, что тянул меня к нему, я мимоходом встречала многих из своих сородичей. Некоторые приближались ко мне с радостными возгласами, и это было чудесно. Я увидела за свою жизнь гораздо больше, чем предполагала, и это доставляло огромную радость моему сердцу. Но подобно тому как день сменяется ночью, во всем есть и темная половина – на своем пути я встречала и многих из Опустошенных. Обликом они подобны нам, но ими не движет ничего, кроме их тусклого огня и вечных поисков пищи. Родственные связи для них ничто: они бросаются друг на друга, в ярости выпуская когти, – кровь леденела у меня в жилах при виде подобного.

Путешествовала я долго: и при солнце, и при луне, перелетая по воздуху и изредка передвигаясь по земле, – и всюду разыскивала какие-нибудь знаки, которые могли бы помочь мне напасть на Его след, отыскать свой прежний дом. Я устраивала передышки, чтобы подкрепиться и вздремнуть, когда нуждалась в этом, и не оставляла надежды – пока наконец земли подо мною не показались мне знакомыми. В эту раннюю пору деревья еще были голы, хотя мне они помнились иными – в белых цветах и красных ягодах, – но это и впрямь оказалось родное мне место. Мы как-то гуляли здесь утренней порой. Я была дома.

Увы, запах моего воспитателя совсем выветрился, а хвост мой прочертил полосу в мягком слое пыли, скопившейся на пороге. Я не чуяла запаха смерти, однако и жизни здесь не было. Но в окрестном лесу была пища, а тут – вода и кров. Я вполне могла прокормиться здесь, ожидая Его возвращения. Ибо в глубине души знала, что Он вернется, это было для меня так же верно, как и то, что за ночью всегда наступает день. Нужно было лишь следить и ждать.

Глава 8
СТРАНСТВИЯ

Шикрар

Было новолуние. С того времени как случилось землетрясение, согнавшее с меня вех-сон, минуло полторы луны.

Мы с моим сыном Кейдрой стояли у входа в чертог душ, ожидая, когда солнце покинет небосвод. Зимние дни уже становились длиннее, и это было заметно, но холод все еще держался и жаждал мести. Воздух был морозным, студеным и чистым, и в эту ночь напрасно было ждать, что лунный свет зальет оледенелую землю своим лучистым серебром.

Кейдра был вполне знаком с обрядом вызова Предков, но в этот раз я решил, что сам буду поститься и предаваться высоким размышлениям, ибо ему сейчас еще нужно было присматривать за своим сыном. Все-таки не было нужды целыми днями заниматься только лишь приготовлениями. Даже когда на протяжении двух последних недель перед обрядом я вынужден был все время оставаться в чертоге, где постился и приводил в спокойствие душу, Кейдра ежедневно навещал меня вместе с Щерроком, чтобы скрасить мое ожидание.

Малыш был просто прелестен, и я то и дело восторгался им. Я уже и позабыл, насколько быстро дети развиваются в столь юном возрасте. С каждым днем он все крепче держался на ногах, а крылья его, казалось, росли едва не на глазах. Еще несколько месяцев – и они достигнут полного соответствия с размерами его тела. Он уже издавал звуки, предвещающие будущую речь, а значит, скоро начнет обращать свой разум не только к матери и отцу. Конечно, Языком Истины он овладеет лишь через несколько лет, но зато уже сейчас он подрос больше чем наполовину, хотя с его рождения не прошло и полугода.

Чешуя его была светлее, чем у отца, ибо мать его, Миражэй, была цвета желтой меди, а его покров представлял собою нечто среднее между ее кожей и темной бронзой Кейдры; глаза же были золотистыми, точно осеннее небо, и неописуемо красивыми. Когда самоцвет его души обнажится, он обретет истинное имя, но это случится не раньше чем к следующему году. После рождения самоцвет еще слишком мягок, чтобы быть снаружи, поэтому сверху он защищен естественными кожными чешуйками. В конце концов, когда самоцвет затвердевает – на исходе первого года жизни, – чешуя на нем высыхает и отслаивается. Это первое взросление, первая веха на жизненном пути всех кантри, и эта пора сопровождается большой радостью.

Сама его жизнь была для меня радостью. Каждый раз при виде малыша – когда я подхватывал его в объятия, крепко прижимал к груди, обволакивал своими крыльями, играл и смеялся вместе с ним – мне вспоминался облик Ланен Скиталицы, спасшей жизнь и Щерроку, и его матери, когда она помогла ему появиться на свет. А иногда я вспоминал мою навсегда ушедшую Ирайс, и сердце мое переполнялось тоской. Она была единственной спутницей моей жизни, матерью моего Кейдры, и я любил ее пуще собственной жизни; но она погибла в расцвете юности, когда Кейдра был совсем еще мал. С тех пор мне всегда ее не хватало, а в последнее время я иногда ловил себя на том, что обращаюсь к воздуху, якобы рассказывая ей о ее внуке. Она бы так им гордилась!..

...Последний краешек солнца скрылся за низкими облаками.

– Пора, отец, – произнес Кейдра.

Поклонившись мне, он принял обычную позу Проявления Уважения. Я чуть было не покатился со смеху, глядя на его серьезный вид, но сумел сдержаться. Лишь поклонился в ответ и принял такое же положение.

– Войдем же смиренно к Предкам в сей час нужды.

Вдохнув напоследок холодный ночной воздух, я ступил под своды чертога. Кейдра должен был оставаться снаружи, пока я его не позову.

Внутри все было приготовлено. С кратким обращением к Ветрам я набрал в грудь побольше воздуху и изверг пламень в самую середину кучи дров, что возвышалась над краями костровой ямы. Огонь для нас священен, а обряд вызова Предков – долг и честь, мы относимся к нему с великим почетом. Костер запылал, осветив чертог; огненные блики заиграли на кхаадише , покрывавшем стены и пол, – поверхность металла сияла множеством самоцветов, принадлежавших когда-то нашим прародителям. Я бросил в пламя особые листья и веточки, символизировавшие собою каждый из четырех Ветров. Заструился благоуханный дымок, который я сейчас же принялся глубоко вдыхать.

Готовясь к обряду, я целых две недели постился и сейчас почувствовал легкое головокружение. Смешанный запах кирика, тел-ас-тера, мерисакиса и хлансифа (последний гедри называют лансипом) распространился по пещере.

Пламя костра ярко отражалось на поверхности самоцветов.

Задняя стена внутренней пещеры была вся усыпана ими. Они располагались в строгом порядке: самые старшие выше всех, глубоко оправленные в кхаадиш , чтобы с ними ничего не случилось. Не следует, правда, думать, что стена эта заключала в себе самоцветы всех кантри, когда-либо живших на свете. Даже если не считать самоцветы Потерянных, внутри которых никогда не угасало яркое мерцание, это мало что изменит: вызову Предков мы научились лишь спустя несколько поколений со времени Выбора. Кроме того, иногда случалось так, что некоторые из нас погибали в отдалении от остальных, и некому было разыскать их самоцветы, чтобы с почетом доставить их домой... Я поклонился им всем; горькие думы посетили меня, когда я склонялся над последним из самоцветов, появившемуся совсем недавно: он принадлежал Ришкаану, который погиб прошлой осенью, сражаясь с заклинателем демонов. Он предал смерти этого ракшадакха , посмевшего угрожать нам, не понимая, что это будет стоить ему жизни.

– Покойся с миром в объятьях Ветров, старый друг, – пробормотал я.

Затем, вновь повернувшись к огню, уселся и, продолжая глубоко вдыхать дым, начал произносить Обращение:

– Во имя Ветров смиренно взываю к вам, о Предки нашего народа. О вы, спящие, явите свою милость, пробудитесь, внемлите мне. Мы, ныне живущие, взываем к вам в нужде. Одарите нас своею мудростью, вещайте вновь на языке жизни, научите нас, чад ваших, тому, что нам желаемо знать. Внемлите, изрекайте, придите нам на выручку. Один из ваших родичей взывает к вам. Меня называют Хадрэйтикантишикраром из колена Иссдры. Заклинаю вас именем нашего народа – ответствуйте.

Кейдра услышал меня и вошел в чертог, усевшись подальше от огня. Я кивнул ему, зная, что теперь нахожусь под его наблюдением, и позволил разуму своему воспарить вслед за струями дыма – через проем в своде пещеры, вверх, к небесам.

Мне казалось, будто я взлетаю на крыльях тумана, хотя я прекрасно знал, что сижу на твердой земле. Вряд ли возможно описать такое чувство. Я слышал, что гедри, когда они тяжело больны, испытывают нечто подобное. Взгляд мой отсутствовал, но разум был остр и чуток. Кейдра попробовал мысленно обратиться ко мне и, когда не получил ответа, понял, что время настало.

– О Предки мои, взываю к вам, – произнес он. – Кхэйтрикхариссдра из колена Иссдры говорит с вами. Дети ваши в крайней нужде: нам нужно обратиться к дару кантриов, что позволяет вспомнить минувшее. Отец мой, Хадрэйтикантишикрар, Хранитель душ, находится подле и приветствует вас.

Я почувствовал, как в горле у меня что-то происходит, и ответил не своим голосом – низким, грубым, как всегда бывает со мною в таких случаях:

– Молви, Кхэйтрикхариссдра, что так заботит живых, зачем они обращаются за советом к мертвым?

– Досточтимые, у нас есть два вопроса к вам. Во-первых, мы желаем узнать об огненных пустошах, что встречаются на нашей земле, в Юдоли Изгнания. – Так мы называем Драконий остров на своем языке. – Земля сотрясается настолько сильно, что никто из ныне живущих не помнит подобного. Горы полыхают и текут точно вода. Досточтимые, ведомо ли вам что-либо об этом?

На этот раз я почувствовал, будто падаю – глубоко под землю, под воду, – и во мне заговорил другой голос. Был он выше и звонче, чем прежний. И раньше я никогда его не слышал.

– Прими мои приветствия, Кхэйтрикхариссдра. Мое имя – Кхэймирнакунакхор. При жизни меня звали Кеакхором; я возглавлял наш народ, когда мы покинули отчину и отправились в Юдоль Изгнания – это был День Без Конца. Я открыл оный остров за много лет до этого, ибо в то время изрядно путешествовал, летая из конца в конец, покуда хватало сил, и делал это ради собственного удовольствия. И я узрел остров таким, как ты описал его, задолго до нашего туда прибытия. Но ведь подземная дрожь никогда не прекращалась полностью, дитя мое. Что же побудило вас ныне потревожить наш сон.

Кейдра поклонился:

– Яви любезность, Кеакхор, загляни внутрь сосуда сего, отца моего Шикрара, и узри то, что страшит нас. Он летал над огненными пустошами. Они опалили ему разум, и ныне он не знает покоя.

Я почувствовал поверх своего разума еще один, иной, – благородный и древний, и в нем явно угадывалось удивление.

– Ты поступил верно, вызвав нас, Хранитель душ. – Я почувствовал, как мои голова и шея сами собой склоняются перед Кейдрой в поклоне. – Жаль, что вести мои не слишком утешительны для вас. Даже в худшую пору, когда мы крепко страшились за жизнь острова, огня было вдвое меньше, чем ныне, насколько я могу узреть это в твоем разуме. – Всем своим существом я чувствовал изумление, охватившее Кеакхора. – Клянусь Ветрами, юный друг, если все виденное тобою истинно, то сами горы вот-вот готовы расплавиться – растечься, будто вешний снег. – Голова моя горестно покачалась из стороны в сторону. – Боюсь, вы в опасности, дети мои, – всем кантри грозит ныне опасность, однако я не в силах помочь этому. Ничего подобного никто из нас прежде не видывал.

Кейдра вновь поклонился.

– Как бы там ни было, я благодарю тебя, досточтимый предок. И, судя по твоим речам, ты можешь дать ответ и на второй мой вопрос. О Кеакхор, Запредельный Скиталец, показавший кантри путь к Юдоли Изгнания, не ведомы ли тебе иные земли, помимо Колмара, где мы смогли бы найти приют? Ибо ты сам узрел, какой рок ожидает нас здесь. Если нам суждено отправиться на поиски иного пристанища, в какую сторону нам лететь? Кеакхор вздохнул внутри меня.

– Увы, юный мой родич, вновь вынужден я поведать тебе не то, что ты желал бы услышать. При жизни я летал повсюду – год за годом искал новые земли, многие дни подряд вынужден был спать на крыльях ветра, ибо снизиться было некуда. Трижды из-за этого меня чуть было не настигла смерть – от усталости и жажды. Нет, Хранитель душ: кроме Колмара, иной земли в пределах досягаемости нет. На севере, на юге, на западе – лишь необъятный океан. Не забывай, что именно Колмар – наша родина, юный друг. Быть может, он призывает нас вернуться. Если вам придется лететь туда, знайте, что в двух днях лета к востоку и немного к югу вы найдете небольшой островок с чистой пресной водой – детеныши и все те, чьи крылья слишком утомит перелет, смогут отдохнуть там немного. Никакой другой земли я не знаю.

Кейдра сейчас же ответил:

– Благодарю же тебя, Кеакхор, за твой приход, высоко чту твою мудрость и не смею более задерживать – ступай с миром, почивай на объятиях Ветров.

– Я отбываю, юный мой родич, однако пусть твой почтенный отец пока не пробуждается. Кое-кто еще желает поговорить, если ты согласишься выслушать ее.

Даже в своем полусонном состоянии я был поражен. Я слышал, что такое случается, когда еще был учеником старого Лэйеалиссейнита, однако сам никогда прежде с этим не сталкивался.

Кейдра кивнул:

– Если одна из наших прародительниц желает говорить, это честь для нас – мы с радостью готовы ее выслушать. Прощай же, Кхэймирнакунакхор.

– Да пребудет с тобою помощь Ветров, юный родич, – мягко отозвался предок и удалился.

Вновь я почувствовал, словно падаю куда-то, даже голова закружилась, – и в следующий миг ощутил присутствие нового разума. О нет! Нет, прошу, я не перенесу этого!

– Приветствую тебя, милый мой Кхэйтри... как тебя называть, дитя мое? – раздался голос той, что говорила через меня.

В этом-то и заключается чудо обряда: я слышал ее голос, а не свой, пусть он и выходил из моих уст. О любовь моя!

Я узнал этот голос – это было так же верно, как и то, что я дышу. Он принадлежал Ирайс, моей возлюбленной, второй половине моей души. Восемь столетий я не слышал ее голоса.

Кейдра был ошеломлен, хотя и не вполне осознавал происходящее.

– Меня называют Кейдрой. Кто говорит со мною? – спросил он глухим голосом, охваченный трепетом.

– Кхэйтрикхариссдра, я твоя мать, – ответила она.

Кейдра вздрогнул, услышав свое истинное имя, однако страха в нем я не почувствовал. В голосе своей матери он явственно слышал любовь. О Ветры, помогите мне!

– Малыш, – продолжала она, – я не могу говорить долго; но когда Кеакхор посетил разум твоего отца, он узрел там во всей ясности и красе твоего сына. Знай же, что отныне и мне ведомо о Щейкриаланэйнтиероке, и любовь моя перейдет к нему через твоего отца.

Ирайс!

– Да сопутствует вам удача при любых невзгодах, родные мои, – и тебе, и твоей возлюбленной Миражэй, и Щерроку, вашему сыну – и пусть же Ветры благополучно оберегают вас, куда бы ни лежал ваш путь.

С этими словами она удалилась; но напоследок я все же почувствовал легкое и нежное прикосновение, словно дальний отзвук песни влюбленных – той самой песни, что мы сложили вместе с нею давным-давно...

Обряд был завершен, и я вышел из полузабытья – объятый болью, которая, как я считал, давно уже была надо мною не властна. Вызывать Предков ради личных целей было запрещено. Я и не мечтал, что когда-нибудь мне доведется вновь услышать ее голос.