355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элизабет Гаскелл » Жены и дочери (ЛП) » Текст книги (страница 17)
Жены и дочери (ЛП)
  • Текст добавлен: 6 сентября 2016, 23:17

Текст книги "Жены и дочери (ЛП)"


Автор книги: Элизабет Гаскелл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава XIX
Приезд Синтии

Отца Молли не было дома, когда она вернулась, и некому было радушно ее встретить. Миссис Гибсон отправилась с визитами, как слуги рассказали Молли. Она поднялась наверх в свою комнату, собираясь распаковать и расставить привезенные книги. К своему большому удивлению она увидела, что в смежной комнате, вытирают пыль, туда несут воду и полотенца.

– Кто-то приезжает? – спросила она у экономки.

– Дочь хозяйки из Франции. Мисс Киркпатрик приезжает завтра.

Неужели Синтия наконец приезжает? О, как бы рада она была иметь подругу, сестру, ровесницу! Подавленное состояние Молли разом улетучилось. Она ждала возвращения миссис Гибсон, чтобы обо всем ее расспросить: должно быть, приезд был внезапным, поскольку вчера в поместье мистер Гибсон ничего не сказал об этом. Теперь было не до спокойного чтения – с привычной аккуратностью Молли отложила книги. Она спустилась в гостиную и не смогла взяться ни за какое дело. Наконец, миссис Гибсон вернулась домой, устав от прогулки и тяжелого бархатного плаща. Пока она не сняла его и не отдохнула несколько минут, она была просто не в состоянии отвечать на вопросы Молли.

– О, да! Синтия приезжает завтра домой на «Арбитре», который прибывает в десять часов. Какой душный день для этого времени года! Я едва не падаю в обморок. Синтии подвернулась оказия, и, я полагаю, она была только рада покинуть школу на две недели раньше, чем мы планировали. Она даже не дала мне шанса написать ей, нравится мне или нет, что она приедет раньше времени; а мне придется заплатить за эти две недели, как будто она осталась там. Я собиралась попросить ее привезти мне французскую шляпку; тогда бы ты смогла носить ее после меня. Но я очень рада, что она, бедняжка, приезжает.

– С ней что-то случилось? – спросила Молли.

– О, нет! Что с ней могло случиться?

– Вы назвали ее «бедняжкой», и поэтому я испугалась, как бы она не заболела.

– О, нет! Я стала так называть ее после смерти мистера Киркпатрика. Девочка без отца… ты знаешь, таких всегда называют «бедняжки». О, нет! Синтия никогда не болеет. Она сильна, как бык. Сегодня она бы никогда не чувствовала себя так, как я. Ты не могла бы принести мне бокал вина и бисквит, моя дорогая? Мне, право слово, нехорошо.

Мистер Гибсон был более взволнован приездом Синтии, чем ее собственная мать. Он предвидел, что ее приезд доставит Молли большое удовольствие, несмотря на недавнюю женитьбу и новую жену, он по-прежнему ставил интересы дочери на первое место. Ему даже удалось найти время и забежать наверх, посмотреть комнаты обеих девушек; за мебель для них ему пришлось заплатить довольно кругленькую сумму.

– Что ж, полагаю, юным леди нравятся комнаты, украшенные подобным образом! Это, конечно, очень мило, но…

– Мне больше нравится моя прежняя комната, папа; но, возможно, Синтия привыкла к таким украшениям.

– Возможно; во всяком случае, она поймет, что мы постарались сделать ее комнату красивой. Ваши комнаты отделаны одинаково. Это правильно. Ее могло бы задеть, если бы ее комната была наряднее твоей. Теперь сладко спи в своей красивой, хрупкой кровати.

Молли поднялась заблаговременно – почти до рассвета – чтобы украсить прекрасными цветами из поместья Хэмли комнату Синтии. Сегодняшним утром ей с трудом удалось проглотить завтрак. Она поднялась наверх и оделась, думая, что миссис Гибсон непременно поедет в гостиницу «Георг», возле которой у причала останавливался «Арбитр», чтобы встретить дочь после двухлетнего отсутствия. Но, к ее удивлению, миссис Гибсон устроилась за огромными вышивальными пяльцами, как обычно, и, в свою очередь, удивилась, увидев на Молли плащ и шляпку.

– Куда ты собралась так рано, дитя? Туман еще не рассеялся.

– Я подумала, что вы поедете встречать Синтию, и мне захотелось поехать с вами.

– Она будет здесь через полчаса; твой дорогой отец распорядился, чтобы садовник взял тачку для ее багажа. Я не уверена, поедет ли он сам.

– Значит, вы не поедете? – спросила Молли, испытывая сильное разочарование.

– Нет, конечно, нет. Она очень скоро будет здесь. И, кроме того, мне не нравится выставлять на показ свои чувства перед каждым прохожим на Хай-стрит. Ты забываешь, что мы не виделись два года, а я не выношу сцены на рыночной площади.

Она снова уселась за работу, и Молли, немного поразмышляв, уступила собственной тревоге и занялась тем, что стала смотреть в окно на первом этаже, откуда можно было увидеть прибывавших из города.

– Вот она… вот она! – воскликнула она, наконец. Ее отец шел рядом с высокой молодой девушкой. Садовник Уильям вез тачку, загруженную багажом. Молли подлетела к входной двери и широко ее распахнула, еще до того, как гостья подошла.

– Ну, вот и она. Молли, это Синтия. Синтия, это Молли. Вы теперь сестры, вы знаете.

Молли увидела красивую, высокую фигуру в проеме открытой двери, но не могла рассмотреть другие черты, в тот момент скрытые в тени. На мгновение ее охватил внезапный приступ робости, и Молли сдержала объятие, которое подарила бы минуту назад. Но Синтия обняла ее сама и расцеловала в обе щеки.

– Вот и мама, – сказала она, глядя за спиной Молли на лестницу, на которой стояла миссис Гибсон, завернувшись в шаль, и дрожа от холода. Синтия прошла мимо Молли и мистера Гибсона, которые предпочли отвести взгляд от этого первого приветствия между матерью и дочерью.

Миссис Гибсон сказала:

– Как ты выросла, дорогая! Ты совсем взрослая женщина.

– Так и есть, – ответила Синтия. – Я такой и была до отъезда. С тех пор я едва ли выросла… разве что, надеюсь, стала мудрее.

– Да! Будем надеяться, – многозначительно ответила миссис Гибсон. В их речи, кажущейся вполне обыденной, были явно скрытые намеки. Когда все вошли в залитую светом и покоем гостиную, Молли не смогла оторвать взгляд от Синтии. Возможно, черты ее лица не были правильными, но живость выражений ее лица не давала времени подумать об этом. Ее улыбка была совершенной, ее пухлые губки – очаровательными. Ее глаза были прекрасно очерчены, но казалось, что их выражение едва меняется. Цвет лица Синтии не так уж отличался от материнского, только ее кожа имела больше рыжих оттенков; и ее удлиненной формы, серьезные серые глаза были обрамлены темными ресницами, тогда как у матери они были блеклыми и соломенного цвета. Молли полюбила ее, как говорится, в ту же секунду. Синтия сидела, согревая ноги и руки, так непринужденно, словно провела в этой комнате всю свою жизнь; не обращаясь исключительно к матери, которая все это время рассматривала дочь и ее платье, а, оценивая Молли и мистера Гибсона серьезными внимательными взглядами, словно гадая, насколько она им понравилась.

– В столовой тебя ждет горячий завтрак, когда будешь готова, – произнес мистер Гибсон. – Думаю, тебе захочется перекусить после ночного путешествия, – он оглянулся на жену, мать Синтии, но та, казалось, не собиралась покидать теплую комнату.

– Молли проводит тебя в твою комнату, дорогая, – сказала миссис Гибсон. – Это рядом с ее комнатой, а ей нужно снять одежду. Я спущусь и посижу в столовой, пока ты будешь завтракать, но сейчас я очень боюсь холода.

Синтия поднялась и последовала наверх за Молли.

– Мне жаль, что для тебя там не разожгли камин, – сказала Молли, – но… думаю, об этом не распорядились, и, конечно, я не дала никаких распоряжений. Хотя, вот немного горячей воды.

– Подожди минутку, – сказала Синтия, удерживая Молли обеими руками и пристально вглядываясь ей в лицо, но так, чтобы ту не оттолкнуло такое рассматривание.

– Думаю, ты мне понравишься. Я так рада! Я боялась, что не понравишься. Мы обе чувствуем себя неловко, правда? Хотя, мне нравится твой отец.

Молли не могла не улыбнуться на тон, которым та произнесла эти слова. Синтия улыбнулась в ответ.

– Ты можешь засмеяться. Но я не знала, что со мной так легко поладить; мы с мамой не ладили, когда проводили время вместе. Но, возможно, каждая из нас теперь стала мудрее. А сейчас, пожалуйста, оставь меня на четверть часа. Мне больше ничего не нужно.

Молли прошла в свою комнату и стала ждать, когда можно будет проводить Синтию в столовую. Не только потому, что в небольшом по размеру доме было трудно найти дорогу. Даже незнакомцу не составило бы труда догадаться и найти нужную комнату. Но Синтия так очаровала Молли, что той захотелось услужить новой родственнице. С тех самых пор, как она узнала о том, что у нее будет не только новая мама, но и сестра, Молли позволила своему воображению зацепиться за мысль о приезде Синтии; и вскоре после их встречи она на себе испытала неосознанную силу обаяния девушки. Некоторые люди обладают подобной силой. Конечно, ее действие проявляется только на впечатлительных людях. В каждой школе найдется ученица, которая привлекает и влияет на всех других не только своими достоинствами, не только своей красотой, не только своей любезностью и умом, но и тем, что никто не может ни описать, ни объяснить. Об этом говорится в старинных строчках:


 
Люби меня, люби не за
Мое лицо, мои глаза,
И не за внешние черты,
И не за то, что в сердце ты!
Ведь это все во власти лет:
Сегодня – есть, а завтра – нет.
Дай волю чувствам и глазам,
Люби – за что, не знаю сам!
Но ты люби, каким я есть,
Люби всегда, теперь и здесь. [50]50
  Джон Уилбай (John Wilbye, 1574–1638) «Люби меня не за», пер. с англ. Савина Валерия.


[Закрыть]

 

Женщины обладают этой властью не только над мужчинами, но и над собственным полом; этот шарм нельзя определить, скорее это такая изысканная смесь многих дарований и качеств, что невозможно решить, в каких пропорциях они смешаны. Возможно, он несовместим с самыми высокими принципами, поскольку его сущность, кажется, заключается в даровании приспосабливаться к различным людям и еще более разнообразным настроениям; «стараться угодить всем и каждому». [51]51
  Библ. «К Коринфянам», IX, 22.


[Закрыть]
Во всяком случае, вскоре Молли могла бы понять, что Синтия отличается не столь твердой нравственностью; но очарование, овладевшее ею, помешало бы Молли попытаться разглядеть и оценить натуру ее подруги, даже если подобные действия были в согласии с ее собственным желанием.

Синтия была очень красивой, и настолько хорошо об этом знала, что это ничуть ее не волновало – ни один красивый человек не придавал так мало значения собственной красоте. Молли могла бы бесконечно смотреть, как ее сестра двигается по комнате свободной, величественной походкой какого-то дикого животного из леса, двигается словно под непрерывную музыку. Ее платье, хотя нам оно могло бы показаться некрасивым и безобразным, шло ей к лицу и фигуре, а его фасон был свидетельством ее изящного вкуса. Оно не было чересчур дорогим и пережило несколько переделок. Миссис Гибсон притворилась, что шокирована тем, что у Синтии всего четыре платья, когда она могла бы обеспечить себе запас и привезти много полезных французских выкроек, если бы только терпеливо подождала ответа матери на свое письмо. Молли была обижена за Синтию, слушая все эти речи. Ей казалось, в них скрыт намек, что удовольствие, которое испытывала ее мать, увидев дочь на две недели раньше после двухлетнего отсутствия было меньшим, нежели то, которое она бы получила от связки выкроек из папиросной бумаги. Но Синтия, казалось, не обращала внимания на эти жалобы. На самом деле многое из того, что говорила ее мать, она воспринимала с совершенным безразличием, отчего миссис Гибсон испытывала перед ней благоговейный страх и была более откровенна с Молли, нежели с собственной дочерью. Тем не менее, что касается платьев, Синтия вскоре доказала, что она дочь своей матери, показав, какие у нее ловкие и проворные пальцы. Она была превосходной рукодельницей, не чета Молли, которая отлично шила незамысловатые вещи, но не имела желания шить платья или дамские шляпки. Синтия могла повторить фасоны, которые видела один раз, прогуливаясь по улицам Булони, быстрыми движениями рук, оборачивая и закручивая ленты и газ, которыми ее мать украшала себя. Она обновила гардероб матери, но сделала это с пренебрежением, источник которого Молли так для себя и не выявила.

Изо дня в день эти легкомысленные занятия нарушались новостями, которые привозил мистер Гибсон о приближающейся смерти миссис Хэмли. Очень часто Молли, сидя рядом с Синтией в окружении лент, проволоки и сетки, слушала эти сводки как звон похоронного колокола на свадебном пиру. Ее отец страдал вместе с ней. Для него это тоже была потеря близкого друга, но он был настолько привычен к смерти, что она казалась ему естественным концом всех человеческих существ. Для Молли смерть той, которую она так хорошо знала и так сильно любила, стала источником печали и уныния. Она ненавидела всю эту мелкую суету, которая ее окружала, и охотнее бродила бы в морозном саду или прохаживалась по тропинке, защищенной и скрытой вечнозелеными растениями.

В конце концов – прошло не так много времени, не больше двух недель с тех пор, как Молли уехала из поместья – все было кончено. Миссис Хэмли ушла из жизни так же постепенно, как она утрачивала сознание и свое место в этом мире. Тихие волны сомкнулись над ней, и в этом мире для нее больше не стало места.

– Все они шлют тебе добрые пожелания, Молли, – сказал ей отец. – Роджер Хэмли сказал, ему известно, что ты чувствуешь.

Мистер Гибсон приехал очень поздно и в одиночестве ужинал в столовой. Молли сидела рядом с ним, чтобы составить ему компанию. Синтия с матерью были наверху. Последняя примеряла головной убор, который Синтия сделала для нее.

Молли осталась внизу и после того, как отец снова уехал на вечерний объезд своих городских пациентов. Огонь в камине едва горел, свечи почти потухли. Синтия тихо вошла в комнату и, взяв безжизненно повисшую руку Молли, села у ее ног на коврик, растирая похолодевшие пальцы сестры, не произнося ни слова. Нежные поглаживания растопили слезы, тягостно давившие на сердце Молли, и они покатились по ее щекам.

– Ты, верно, ее очень любила, Молли?

– Да, – всхлипнула Молли, и снова наступила тишина.

– Ты давно знала ее?

– Не очень, не больше года. Но я много виделась с ней. Я стала ей почти как дочь, так она говорила. И все же я так и не попрощалась с ней. Ее сознание было слабым и запутанным.

– Я полагаю, у нее были только сыновья?

– Да, только мистер Осборн и мистер Роджер Хэмли. Когда-то у нее была дочь… Фанни. Иногда во время болезни она называла меня «Фанни».

Обе девушки помолчали какое-то время, смотря на огонь. Синтия заговорила первой:

– Если бы я могла так же любить людей, как ты, Молли!

– А разве нет? – спросила та удивленно.

– Нет. Я думаю, большинство людей любит меня, или, по крайней мере, они думают, что любят. Но кажется, меня никто из них не заботит. Я знаю, что люблю тебя, малышка Молли, больше, чем кого бы то ни было, хотя знаю тебя всего десять дней.

– Больше, чем свою маму? – спросила Молли в полном изумлении.

– Да, больше чем свою маму! – ответила Синтия, слегка улыбнувшись. – Кажется, это звучит ужасно, но это так. Не осуждай меня. Я не думаю, что любовь к матери дается от природы; и вспомни, сколько времени я провела вдали от своей матери. Я любила своего отца, если хочешь знать, – она помолчала – но он умер, когда я была маленькой девочкой, и никто не верит, что я его помню. Я слышала, как мама говорила гостье спустя две недели после его похорон: «О, нет, Синтия слишком мала; она почти забыла его»… а я кусала губы, чтобы не расплакаться. «Папа! Папа! Разве я забыла тебя?» Но это было бесполезно. Потом мама ушла в гувернантки; она ничего не могла поделать, бедняжка! Но она не слишком волновалась, расставаясь со мной. Смею сказать, я доставляла беспокойство. Поэтому в четыре года меня отослали в школу. Сначала одна школа, потом другая, а на каникулах мама уезжала гостить в богатые дома, а я обычно оставалась со школьными учительницами. Однажды я поехала в Тауэрс, и мама меня постоянно отчитывала, я была очень непослушной. Я больше никогда туда не ездила и была очень этому рада, это было ужасное место.

– Так и было, – сказала Молли, вспоминая собственный несчастный день, проведенный там.

– А однажды я поехала в Лондон, погостить у моего дяди Киркпатрика. Он – юрист и теперь процветает, но тогда он был достаточно беден, и у него было шесть или семь детей. Стояла зима, и мы были все заперты в маленьком домике на Доти-стрит. Но, тем не менее, это было не такое плохое время.

– Но потом ты жила со своей матерью, когда она начала преподавать в школе в Эшкоме. Мистер Престон рассказывал мне об этом, когда я гостила в тот день в особняке.

– Что он рассказал тебе? – спросила Синтия почти настойчиво.

– Ничего, только это. Ах, да! Он восхвалял твою красоту и хотел, чтобы я передала тебе, что он сказал.

– Я бы возненавидела тебя, если бы ты это сделала, – сказала Синтия.

– Разумеется, я и не думала делать ничего подобного, – ответила Молли. – Он мне не понравился, а леди Харриет на следующий день говорила с ним, словно он человек, который не должен нравиться.

Синтия молчала. Наконец, она сказала:

– Если бы я была хорошей!

– Как и я, – просто сказала Молли. Она снова подумала о миссис Хэмли…


 
…Но справедливые дела
Благоухают так,
Что им, бессмертным, видимо,
Не страшен смертный мрак. [52]52
  Заключительный куплет песни из «Спора Аякса и Улисса» Джеймса Ширли (1596–1666), пер. Я. Фельдмана.


[Закрыть]

 

… и «доброта» тогда казалась ей единственной постоянной вещью в мире.

– Чепуха, Молли! Ты хорошая. По крайней мере, если ты не хорошая, то какая тогда я? Но бесполезно об этом говорить. Я не хорошая, и никогда не буду такой. Возможно, я могла бы все еще стать героиней, но я никогда не буду хорошей женщиной, я знаю.

– Ты думаешь, легче быть героиней?

– Да, насколько мне известны героини из истории. Я способна на порыв, но неизменная, ежедневная доброта не для меня. Я, должно быть, нравственное кенгуру!

Молли не могла следовать за ходом мыслей Синтии, ей не удавалось отвлечься от раздумий о семье Хэмли.

– Как бы мне хотелось увидеть их всех! И все же никто ничего не может поделать в таком случае! Папа говорит, что похороны состоятся во вторник, и что после этого Роджер Хэмли должен вернуться в Кэмбридж. Как будто ничего не случилось! Интересно, как сквайр и мистер Осборн Хэмли поладят?

– Он ведь старший сын? Почему он и его отец не должны поладить?

– О, я не знаю. То есть, я знаю, но думаю, что не должна говорить.

– Не будь столь педантично правдивой, Молли. Кроме того, по тебе видно, когда ты говоришь правду, а когда врешь. Я точно знаю, что означает твое «я не знаю». Я никогда не считала себя склонной говорить правду, поэтому, прошу, мы можем быть на равных правах.

Синтия могла бы справедливо заметить, что не обязана быть искренней; она говорила буквально то, что приходило ей в голову, не слишком заботясь, правильно это или нет. Но в ее словах не было злости, и вообще, она не пыталась обеспечить себе преимущество за все свои недостатки. Часто в ее словах была такая скрытая ирония, что Молли не могла не забавляться ими на деле, хотя теоретически их осуждала. Обаяние Синтии сглаживало ее недостатки, а временами она была такой нежной и сочувствующей, что Молли не могла сопротивляться ей, даже когда она произносила самые поразительные вещи. Невнимание, с которым она относилась к своей красоте, удовлетворяло мистера Гибсона, и ее милое уважение к нему завоевало его сердце. Переделав платья матери, она не успокоилась и принялась за платья Молли.

– Теперь твой черед, дорогая, – сказала она, – До сих пор я работала как знаток. Теперь я начинаю, как любитель.

Она принесла прелестные искусственные цветы, вынутые из собственной лучшей шляпки, чтобы украсить ими шляпку Молли, сказав, что они будут ей к лицу, и что ей самой вполне достаточно банта из лент. Все время пока работала, она пела, у нее был приятный голос, таким же приятным голосом она говорила, и, бывало, без труда брала верхние и нижние ноты в своих веселых французских песенках. И, тем не менее, казалось, музыка ее не интересует. Она редко садилась за пианино, на котором Молли добросовестно практиковалась каждый день. Синтия всегда охотно отвечала на вопросы о своей прошлой жизни, хотя редко напоминала себе о ней, но она была самой сочувствующей слушательницей всех невинных откровений Молли; ее изумляло, как ее сестра смогла вытерпеть повторную женитьбу мистера Гибсона, и почему она не предприняла никаких активных шагов, восстав против этого брака.

Несмотря на все это приятное и пикантное дружеское общение дома, Молли тосковала по Хэмли. Если бы она принадлежала той семье, она бы, возможно, получила много записок и узнала бы бесчисленные подробности, которых теперь была лишена, собирая по крохам сведения о визитах отца в поместье, которые с тех пор как умерла его дорогая пациентка, совершались по случаю.

– Да, сквайр сильно изменился, но ему лучше, чем прежде. Между ним и Осборном невыраженная отчужденность; любой это заметит по молчанию и напряженности их поведения, но внешне они дружелюбны… во всяком случае, любезны. Сквайр всегда будет уважать Осборна как своего наследника и будущего представителя их семьи. Осборн не выглядит хорошо, он говорит, что ему хочется перемен. Я думаю, он устал от домашнего уединения и домашних раздоров. Он остро переживает смерть матери. Удивительно, что его и отца не сблизила их общая потеря. Роджер тоже уезжает в Кэмбридж – сдавать экзамен на получение диплома по математике. В общем, и люди и место изменились, но это естественно!

Возможно, подобные обрывки новостей из Хэмли составляли многие сводки. Они всегда заканчивались каким-нибудь добрым пожеланием Молли.

Миссис Гибсон обычно добавляла свой комментарий к мнению мужа о меланхолии Осборна.

– Мой дорогой! Почему бы вам не пригласить его к нам на обед? Тихий, скромный обед. Кухарка вполне с ним справится. А мы бы все надели черное и лиловое, он бы не посчитал это за веселье.

Мистер Гибсон отвечал на эти предложения лишь кивком головы. К этому времени он привык к жене и считал молчание со своей стороны великой защитой против длительных нелогичных аргументов. Но всякий раз, когда миссис Гибсон поражалась красоте Синтии, она считала все более и более целесообразным тихий, скромный обед, который взбодрит мистера Осборна Хэмли. Никто, кроме дам Холлингфорда и мистера Эштона, викария – этого безнадежного и несговорчивого старого холостяка – не видел Синтию, а какая польза от хорошенькой дочери, если никто, кроме пожилых женщин ею не восхищается?

Сама Синтия казалась совершенно безразличной к этой теме и мало обращала внимания на постоянные разговоры матери о веселье, которое возможно, и веселье, которое невозможно в Холлингфорде. Она проявила себя, очаровав обеих барышень Браунинг, как бы сделала, чтобы доставить удовольствие Осборну Хэмли или другому молодому наследнику. То есть, она обычно не прикладывала усилий, а просто следовала собственной природе, которая должна была привлекать любого из людей ее окружения. Усилие воли, казалось, должно было сдерживать ее от подобных поступков и защищать от собственной глупости и беззаботности, как это часто происходило в тех случаях, когда Синтия небрежными словами и выразительными взглядами шла наперекор прихотям матери. Молли почти жалела миссис Гибсон, которая, казалось, была неспособна оказать влияние на собственную дочь. Однажды Синтия прочитала мысли Молли.

– Я не хорошая, я тебе говорила. Иногда я не могу ей простить, что она пренебрегала мной, когда я была ребенком, и нуждалась в ней. Кроме того, я почти не получала от нее писем, когда была в школе. И я знаю, она запретила мне приехать на свадьбу. Я видела письмо, которое она написала мадам Лефевр. Ребенок должен расти рядом с родителями, если, когда вырастет, он должен думать, что они непогрешимы.

– Но, может, стоит знать, что все могут совершать ошибки, – ответила Молли, – их следует исправить и постараться забыть об их существовании.

– Следует. Но разве ты не видишь, что я выросла за рамками долга и «обязанностей». Люби меня такой, какая я есть, дорогая, я не стану лучше.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю