Текст книги "Обман"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Окна были раскрыты настежь, но находиться в комнате было невыносимо. Даже стены, казалось, вот-вот начнут истекать потом через старые обои. Кучи журналов, газет, книг, а главное груды камней («Нет, ба, они только выглядят как камни. На самом деле это кости и зубы, а это, если не веришь, посмотри и убедись, кусок бивня мамонта») словно повышали температуру в комнате еще градусов на десять. И, несмотря на то что внук старался как можно лучше очистить свои находки, неистребимый запах земли навсегда пропитал воздух в комнате.

Положив трубку, Тео подошел к массивному дубовому столу. Все, что лежало на нем, было покрыто толстым слоем пыли, поскольку он запретил Мэри Эллис прикасаться тряпкой к чему-либо, чтобы не нарушать порядка, в котором найденные окаменелости лежали на деревянных подносах. У стола стояло вертящееся кресло с высокой спинкой; он развернул его сиденьем к ней.

Она поняла, что он приготовил для нее место, до которого она сумеет дойти самостоятельно, и ей захотелось надрать ему уши, да так, чтобы он закричал от боли. Она пока не была готова к тому, чтобы улечься в могилу, хотя могилу для нее уже вырыли; она вполне могла обойтись без проявлений показной заботы о себе, которая напоминала, что все ожидают ее скорой смерти. Она предпочла стоять.

– Ну и что в результате? – требовательно спросила она, словно их разговор не прерывался.

Тео сдвинул брови и тыльной стороной ладони отер пот со лба. Он посмотрел на телефон, а затем перевел взгляд на нее.

– Меня совершенно не интересует твоя интимная жизнь, Теодор. Надеюсь, ты в скором времени поймешь, что это всего лишь оксюморон, несовместимые понятия. Я каждую ночь молюсь, чтобы ты поумнел и не позволял бы ни глазам, ни пенису управлять тобою. Что ты делаешь в свободное время, касается только тебя и того, кто разделяет с тобой минутные радости. Господи, такая жара, ну как вообще можно об этом думать?..

– Ба!.. – лицо Тео покраснело еще больше.

Боже мой, подумала Агата, ему двадцать шесть, а он ведет себя как озабоченный подросток. Представляю себе, какому сокровищу были адресованы его искренние призывы! Его дед, несмотря на все его недостатки (а главным был тот, что в сорок два года он вдруг помер), знал, как увлечь женщину и вести себя с ней. На все это Льюису всегда хватало четверти часа, а в одну из ночей – ей тогда необычайно повезло – он умудрился управиться всего за десять минут. Она считала половой акт чем-то вроде медицинской процедуры, сопутствующей браку: если это необходимо для здоровья, все органы должны регулярно исполнять свои функции.

– Так что они нам обещают, Тео? – переспросила она. – Надеюсь, ты настоял на том, что необходимо провести еще одно специальное заседание муниципального совета?

– Естественно, я…

Он взял со стола один из своих драгоценных экспонатов и стал вертеть его в руках.

– У тебя хватило ума, чтобы потребовать собрать новое заседание? Ты ведь не позволил этим цветным распоряжаться и мешать нашим планам?

Он явно занервничал и не произнес больше ни слова.

– Боже мой! – простонала она. Да он точная копия своей безмозглой мамаши!

Хотя Агата бодрилась на людях, сейчас она вынуждена была сесть. Она расположилась в кресле, стараясь держать спину прямо, как ее учили еще в раннем детстве.

– Да что, черт возьми, с тобой происходит, Теодор Майкл?! Ну сядь хотя бы, прошу тебя. Не хватает, чтобы у меня еще шею свело.

Он повернул кресло, чтобы лучше видеть ее лицо. Его сиденье было обтянуто старым, выцветшим бархатом и на нем красовалось большое, напоминающее жабу пятно, на вопрос о происхождении которого Агата лишь отмахивалась.

– Все получилось не ко времени, – сказал он.

– Все получилось… А что именно?

Она отлично все расслышала, но уже очень давно поняла, что лучший способ подчинить других своей воле – заставить их задуматься о своем решении, задуматься так крепко, чтобы в конце концов, к ее радости, отказаться от своих собственных мыслей.

– Все получилось не ко времени, ба.

Тео сел. Он склонился к ней, опершись руками о колени. Даже складки на его мятых льняных брюках выглядели так, словно они были неотъемлемым атрибутом от-кутюр. Но ей никогда не казалось, что следование моде приличествует мужчине.

– Муниципальный совет употребил все силы на то, чтобы удержать в рамках Муханнада Малика. Но не получилось, как ты знаешь.

– Назначенное заседание его никоим образом не касалось.

– Но известие о смерти человека и озабоченность азиатов тем, как полиция будет расследовать эту смерть…

– Озабоченность. Их озабоченность, – передразнила его Агата.

– Ну не мог я требовать повторного заседания, когда там такое творилось!

– Да отчего же? – вскричала она, стукнув тростью о ковер.

– Ну пойми, ба, мне казалось, что докопаться до истинных причин убийства на Незе – более важное и неотложное дело, чем решение вопроса финансирования реконструкции «Отеля на пирсе». – Он предостерегающе поднял руку. – Нет, ба, ну постой, не перебивай. Я знаю, что этот проект важен для тебя. Для меня тоже. Он важен и для муниципалитета. Но ты должна понять, что сейчас едва ли подходящее время, чтобы вкладывать деньги в Балфорд.

– Ты, никак, думаешь, что эти азиаты настолько сильны или хотя бы безрассудны, что могут разрушить город? Да они скорее займутся тем, что будут отрезать головы друг другу.

– Я думаю, что, пока наш город не станет местом, где туристы не будут опасаться неприятностей, которые могут свалиться им на голову, потому что кому-то не понравится цвет их кожи, вкладывать деньги в реконструкцию города – все равно что сжечь.

Иногда он ее удивлял. Вот и сейчас Агата видела во внуке что-то от его деда. Льюис мыслил бы сейчас точно так же.

– Ну скажи, разве я не прав? – спросил он; слова прозвучали скорее как утверждение, а не вопрос, что тоже напомнило ей мужа. – Я бы подождал несколько дней. Пусть улягутся страсти. Тогда можно созвать новое заседание. Пока ничего больше поделать нельзя. Ты сама в этом убедишься. – Он бросил взгляд на часы, стоящие на камине, и встал со стула. – Тебе пора спать, я схожу за Мэри Эллис.

– Я и сама позову Мэри Эллис, когда сочту нужным, Теодор. Прекрати относиться ко мне, как…

– Тебе виднее. – С этими словами он направился к двери.

Прежде чем он открыл дверь, она спросила:

– Так ты уходишь?

– Я же сказал, что позову…

– Не из комнаты. Я имела в виду из дома. Ты снова собираешься уйти на всю ночь, Тео?

По выражению его лица она поняла, что зашла слишком далеко. Покладистость внука имела свои пределы.

– Если, как ты говоришь, ситуация в городе напряженная, то, может быть, не следует выходить из дома после наступления темноты? Ведь ты не собираешься снова брать лодку? Ты же знаешь, я чувствую, когда ты отправляешься в свои ночные плавания.

Тео внимательно смотрел на нее, стоя у двери. И опять, опять этот взгляд Льюиса! На лице – будто маска, за которой нельзя разглядеть абсолютно ничего. Когда он успел научиться так умело маскироваться? – думала она. Да и зачем ему надо было учиться этому?

– Я схожу за Мэри Эллис, – твердо сказал он и оставил ее наедине с вопросами, на которые она не знала ответов.

Салах было разрешено участвовать в разговоре, ведь, в конце концов, речь шла о ее женихе, которого лишили жизни. Иными словами, ее не выставили за дверь. У мужчин-мусульман не принято обращать внимание на то, что говорит женщина. Ее отец, человек мягкий и ласковый, проявлял свою доброту лишь тем, что иногда, проходя мимо нее, нежно гладил по щеке. И все-таки он оставался мусульманином до мозга гостей. Пять раз в день он истово молился и уже в третий раз читал священный Коран; он сделал для себя непреложным правилом жертвовать определенную часть дохода беднякам; уже дважды он повторил тот путь, которым прошли вокруг святой Каабы миллионы мусульман.

Итак, в тот вечер, когда Салах было позволено слушать, о чем говорят мужчины, ее мать была занята главным образом тем, что подносила из кухни в гостиную еду и питье, а невестка тихо сидела где-то в глубине дома, дабы быть подальше от посторонних глаз. Юмн, поступая так, убивала двух зайцев. Во-первых, она соблюдала обычай: Муханнад строго придерживался традиционного толкования женской скромности, а поэтому не мог допустить, чтобы кто-либо из мужчин, в том числе и родной отец, смотрел на его жену. Во-вторых, останься она внизу, свекровь тут же заставила бы ее помогать готовить, а Юмн была ленивее, чем самая ленивая корова на свете. Поэтому она приветствовала Муханнада, и, как обычно, полебезила перед ним с такой угодливостью, словно ее самое горячее желание было – чтобы он вытер ноги о ее зад, обтянутый шальварами, и после этого незаметно ускользнула наверх. Нашелся и благовидный предлог: ей необходимо быть рядом с Анасом на тот случай, если ему снова привидится плохой сон. На самом же деле она хотела полистать журналы и полюбоваться на модные фасоны западной одежды, носить которую Муханнад никогда ей не разрешит.

Салах заняла место на почтительном расстоянии от мужчин и, согласно мусульманским обычаям, не притрагивалась ни к еде, ни к питью. Она совсем не чувствовала голода, однако не отказалась бы от ласси – прохладительного напитка, которым ее мать потчевала мужчин. Да и выпить йогурта в такую несносную жару было бы все равно что глотнуть прохладной влаги из благословенного источника.

Акрам Малик учтиво поблагодарил жену, расставлявшую тарелки и стаканы перед гостями и сыном. Она, чуть коснувшись его плеча, произнесла: «Будь здоров, Акрам», – и вышла из комнаты. Салах часто задумывалась над тем, как ее мать может во всем подчиняться отцу, словно у нее нет никаких собственных желаний. А когда она спрашивала об этом Бардах, та обычно отвечала: «А я вовсе и не подчиняюсь, Салах. В этом нет необходимости. Твой отец – это моя жизнь, так же, как я – его».

Между родителями существовали какие-то особые узы, которые всегда вызывали ее восхищение, хотя она никогда до конца не понимала их природу. Они, казалось, произрастали из какой-то общей, ничем не выражаемой печали, о которой они не говорили, она проявлялась в нежности, с какой они относились и обращались друг к другу. Акрам Малик никогда не повышал голоса. Да у него никогда и не было к тому повода. Его слово было законом для жены, а также и для детей.

Однако Муханнад, когда был подростком, презрительно, но, конечно же, за глаза называл Акрама старым пердуном. А в саду позади дома он в бессильной злобе швырял камни в стену и с ожесточением колотил ногами по стволам деревьев, когда отец что-нибудь ему запрещал. Но он был достаточно благоразумен, и Акрам этого никогда не видел. Для него Муханнад был молчаливым и послушным. С юности брат Салах жил в ожидании своего часа, но выполнял все, что велел отец. Он понимал, что если будет исполнять свои обязательства по отношению к семье, то отцовский бизнес и все накопления в конце концов перейдут к нему. А тогда уж его слово будет законом. Салах знала, что этого дня Муханнад ждет с нетерпением.

И вот сейчас он сидел перед отцом; Акрам молчал, но было видно, что его переполняет гнев. В дополнение к беспорядкам, которые Муханнад учинил в городе, он не только пригласил Таймуллу Ажара в Балфорд, но еще и привел его в их дом. А это уже было серьезным проступком и расценивалось как явное неуважение по отношению к семье. Хотя Таймулла был старшим сыном брата отца, Салах знала, что его изгнали из семьи, а это означало, что он как бы умер для всей родни. Включая и семейство своего дяди.

Акрама не было дома, когда Муханнад пришел вместе с Таймуллой. На слова матери:

– Ты не должен был так поступать, мой сын, – Муханнад ответил:

– Он нам нужен. Нам нужен опытный человек. Если сейчас мы не заявим во всеуслышание, что не позволим замять убийство Хайтама, это станет обычным делом.

Вардах посмотрела на сына с беспокойством, но возражать не стала. С первого взгляда признав в незнакомце Таймуллу Ажара, она больше ни разу не подняла на него глаз. Она равнодушно кивнула – уважение к сыну было для нее естественным следствием уважения к супругу – и ушла на кухню к Салах, дожидаться возвращения Акрама. Тот уехал на фабрику, чтобы назначить кого-то из работников исполнять обязанности покойного Хайтама.

– Амми, – тихо обратилась Салах к матери, ставившей на поднос еду, – кто этот человек?

– Никто, – твердо ответила Вардах. – Его не существует.

Но ведь в действительности Таймулла Ажар существовал, и Салах, услышав его имя, припомнила тайные перешептывания между младшими в семье. Когда отец, вернувшись домой, зашел на кухню, Бардах сообщила, кто вместе с сыном пришел в их дом. Только по глазам Акрама, которые стали узкими, как щелки, можно было понять, как он разгневан приходом незваного гостя.

– Зачем он здесь? – спросил Акрам.

– Из-за Хайтама, – ответила жена.

Она смотрела на Салах сочувствующим взглядом, словно верила в то, что ее дочь действительно полюбила человека, за которого ей велено было выйти замуж. А почему нет? Салах же умная девушка. Ведь в подобной ситуации сама Бардах пришла к тому, что полюбила Акрама Малика.

– Акрам, Муханнад говорит, что у сына твоего брата есть опыт в таких делах.

– Смотря что понимать под «такими делами», – фыркнул Акрам. – Тебе не следовало впускать его в дом.

– Он же пришел с Муханнадом, – возразила она. – Что мне было делать?

Вот и сейчас он был с Муханнадом и сидел на одном конце дивана, на другом – брат Салах. Акрам расположился в мягком кресле, подложив под спину вышитую Бардах подушку. Телевизор с огромным экраном показывал какой-то азиатский фильм из кинотеки Юмн. Перед тем как улизнуть наверх, она вместо того, чтобы выключить телевизор, по ошибке приглушила звук. И теперь из-за плеча отца Салах могла видеть тайное свидание молодых любовников, столь же горячих в своих чувствах, как Ромео и Джульетта. Балкона, правда, не было – они встретились на кукурузном поле, обнялись и, упав на землю, продолжали свои дела; стебли растений скрывали любовников от посторонних глаз. Салах отвела взгляд от экрана, чувствуя, как сердце, вырвавшись из груди, бьется у нее в горле, словно крылья пойманной птицы.

– Я знаю, что тебе не по нраву то, что произошло сегодня, – говорил Муханнад. – Но мы договорились с полицией о ежедневных встречах. Они будут информировать нас о том, как продвигается следствие.

По тому, как настороженно звучал голос брата, Салах поняла, что его раздражает молчаливое неодобрение и даже отвращение отца к его активным действиям.

– Отец, если бы не Ажар, мы не добились бы такой уступки. Он внушил старшему инспектору уголовной полиции, что у нее нет иного выбора. И он сделал это так деликатно и умно, что она даже не поняла, к чему он клонит, и была вынуждена согласиться на наши требования.

Он с восхищением посмотрел на Ажара – тот молча сидел, положив ногу на ногу, и пристально смотрел на дядю. Салах никогда не доводилось видеть, чтобы человек с такой невозмутимостью и достоинством вел себя там, где его не хотят видеть.

– Так вот, оказывается, для чего ты все это затеял! – В голосе Акрама слышался сарказм.

– Дело не в том, кто и что затеял. Дело в том, что мы пришли к соглашению.

– И ты, Муханнад, думаешь, что мы сами не справились бы? Не добились бы соглашения, как ты его называешь?

Акрам поднес к губам стакан и отпил немного ласси. Он ни разу не взглянул на Таймуллу Ажара.

– Отец, копы нас давно знают. Вот им и кажется, что старые знакомые шум поднимать не станут, а потому можно работать спустя рукава. В то время как сейчас необходимо отнестись к делу с полной ответственностью. Кто кричит громче, тому и ответят скорее, тебе ли этого не знать.

Последние слова Муханнаду не стоило произносить: то была явная ошибка, спровоцированная его горячностью и отвращением ко всему английскому. Салах понимала, что чувствует сейчас брат – ей, как и ему, пришлось испить до дна чашу унижений, которую не без удовольствия подносили школьные учителя, – но она была уверена, что отец понять Муханнада не сумеет. Родившись в Пакистане и приехав в двадцатилетнем возрасте в Англию, Акрам, по его словам, только однажды столкнулся с проявлением расизма. Но этот единственный эпизод публичного унижения, произошедший на станции лондонской подземки, не вызвал в его душе озлобления к людям, к которым он решил относиться как к своим соотечественникам. А Муханнад, по мнению отца, навлек своим участием в демонстрации позор на их общину. Наверняка Акрам Малик не скоро забудет об этом.

– Кто кричит громче, тому часто нечего сказать, – ответил он сыну.

У Муханнада вытянулось лицо.

– Ажар знает, как поступать в такой ситуации.

– Но чем он нам поможет, Муни? Неужто Хайтам восстанет из мертвых? Или у твоей сестры появится надежда на лучшее будущее? Да разве присутствие одного человека может хоть что-нибудь изменить?

– Может, – объявил Муханнад, и по его тону Салах поняла, что главный довод брат приберег на конец разговора. – Они признали, что Хайтам был убит. Это убийство, отец!

Лицо Акрама помрачнело. Вопреки здравому смыслу он утешал себя, свою семью и в особенноети Салах тем, что смерть Хайтама последовала в результате несчастного случая.

– Они признали это, отец. Из-за того, что произошло сегодня на заседании муниципального совета и после – на улицах. Постой! Не спеши укорять меня.

К Муханнаду вернулась прежняя уверенность. Встав с дивана, он подошел к камину, на котором стояли семейные фотографии в рамках.

– Я знаю, что разозлил тебя сегодня, – продолжал он. – И я согласен с тем, что чуть было не выпустил ситуацию из-под контроля. Но, прошу тебя, посмотри, чего мы добились. Не кто иной как Ажар, когда я позвонил ему в Лондон, предложил провести акцию на заседании муниципального совета. Скажи, когда ты говорил со старшим полицейским инспектором, она признала, что это убийство? В разговоре со мной – нет. А сестре, Аллах свидетель, полицейские вообще ничего не сказали.

Салах опустила глаза, видя, что мужчины посмотрели в ее сторону. У нее не было нужды подтверждать слова брата. Акрам находился в ее комнате во время краткого визита полицейского инспектора, пришедшего в их дом с сообщением о смерти Хайтама, и в точности знал, что тогда было сказано: «Мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что на Незе найден труп. Покойный, как выяснилось, – мистер Хайтам Кураши. Нам необходимо пригласить кого-либо на опознание тела, а вы, как нам известно, собирались выйти за него замуж». «Да», – печально ответила Салах, хотя внутри у нее все кричало: «Нет! Нет! Нет!»

– Пусть так, – сказал Акрам, обращаясь к сыну. – Но ты зашел слишком далеко. Когда кто-нибудь умирает, то не тебе, Муханнад, заботиться о его воскрешении.

Салах поняла, что он говорил не о Хайтаме, а о Таймулле Ажаре. Для всех членов семьи Ажар был объявлен умершим. При встрече с ним на улице следовало либо смотреть сквозь него, либо отвести глаза в сторону. Нельзя было не то что говорить, но даже упоминать о нем. Даже подумать о нем нельзя – ведь размышления могут привести к разговорам, а разговоры способны пробудить желание задуматься о возможности вновь принять его в семью. Салах была еще слишком молода, чтобы знать, какое прегрешение совершил Ажар против семьи, но раз уж такое случилось, ей было запрещено говорить о нем с кем бы то ни было.

Она не видела своего двоюродного брата целых десять лет. Десять лет блужданий по свету в одиночку, думала она. Что для него значили эти годы? Как он смог выжить без участия и помощи родных?

– Ну а что, по-твоему, важнее? – примирительно спросил Муханнад. Все, что случилось за этот день, обострило его отношения с родными, и он не хотел подвергать себя риску быть отвергнутым. Тем более с женой и двумя детьми. Да и работал он в семейном бизнесе. – Выявить и поймать убийцу Хайтама или показать Ажару, что он до конца своей жизни отрезанный ломоть? Салах – такая же жертва этого преступления, как и Хайтам. Разве у нас перед ней нет никаких обязательств?

Когда Муханнад посмотрел в ее сторону, Салах опять скромно потупилась. Но внутри у нее все словно сжалось. Она-то знала правду. Неужели никто не догадывается, что представляет собой ее брат?

– Муханнад, я не нуждаюсь в твоих наставлениях ни по этому, ни по другим вопросам, – спокойно произнес Акрам.

– Да я и не наставляю тебя. Я только говорю, что без Ажара…

– Муханнад. – Акрам взял один из приготовленных женой паратасов – домашних пирожков. До Салах донесся запах мясной начинки, и ее рот наполнился слюной. – Человек, о котором ты говоришь, для нас мертв. Ты не должен был вмешивать его в наши дела и уж тем более не должен был приводить его в дом. Я не спорю с тобой относительно преступления, жертвами которого стал Хайтам, твоя сестра и вся наша семья, конечно, если это действительно окажется убийством.

– Но я же сказал тебе, что старший полицейский инспектор говорит, что это убийство. И она была вынуждена признать это только потому, что мы проявили настойчивость.

– Настойчивость, которую вы проявили сегодня днем, не имела отношения к старшему инспектору полиции.

– Но именно она и сработала. Неужели ты этого не признаешь?

В комнате было нестерпимо душно. Белая футболка Муханнада взмокла и облепила его мускулистое тело. В отличие от него Таймулла Ажар сидел и, казалось, излучал холодное спокойствие, словно находился в каком-то другом мире. Муханнад убавил пылу:

– Мне жаль, что я причинил тебе беспокойство и боль, наверное, мне надо было заранее предупредить тебя, что мы собираемся появиться в зале заседаний совета…

– Ты так думаешь? – спросил Акрам. – То, что произошло на заседании, нельзя назвать просто появлением.

– Ты прав. Возможно, я не совсем верно оценил ситуацию.

– Возможно?

Салах видела, как напряглось тело брата. Нет, сейчас он уже не был тем мальчишкой, который швырял камни в стену, да и деревья, стволы которых можно было пинать ногами, в комнате не росли. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и тут Салах впервые поняла, насколько важно, чтобы кто-то вроде Таймуллы Ажара исполнял роль посредника в предстоящих контактах семьи с полицией. Напускное спокойствие – это не для Муханнада. Запугивание, угрозы – вот на чем, по его мнению, должны основываться взаимоотношения.

– Отец, ты только посмотри, что мы получили в результате этой демонстрации: встречу с инспектором полиции, отвечающим за расследование. И признание, что это было убийство!

– Это я вижу, – согласился Акрам. – Ну а теперь ты должен поблагодарить своего двоюродного брата за советы и выпроводить его из нашего дома.

– Да что, черт возьми, с вами происходит! – Муханнад взмахнул рукой, и три рамки с фотографиями слетели с камина на пол. – Чего вы боитесь? Вы что, связаны такими сильными узами с этими проклятыми европейцами, что не можете даже подумать о том…

– Хватит! – Акраму изменила обычная выдержка: он повысил голос.

– Нет! Не хватит. Ты боишься того, что Хайтама убил англичанин. И если окажется, что это именно так, ты должен будешь изменить свое отношение к ним. Но ты не можешь смотреть правде в глаза, а все потому, что все эти двадцать семь лет ты тужился изо всех сил, изображая из себя благочестивого англичанина!

Акрам вскочил со стула и рванулся к сыну; Салах растерялась, не понимая, что происходит, и только после того, как отец со всего размаху ударил Муханнада по лицу, она невольно вскрикнула:

– Не надо! – Ей было страшно. Страшно за них обоих; они могли покалечить друг друга, и это может стать началом крушения семьи. – Муни! Абби-джан! Папочка! Не надо!

Мужчины стояли лицом к лицу в напряженных позах; Акрам, предостерегающе подняв вверх палец, покачивал им перед глазами Муханнада. К этому приему он нередко прибегал, когда сын был ребенком, но теперь все было не так, как тогда. Теперь ему надо было тянуть вверх руку с поднятым пальцем, потому что сын на два с лишним дюйма превосходил отца в росте.

– Мы же все стремимся к одному и тому же, – обратилась к ним Салах. – Мы хотим выяснить, что случилось с Хайтамом. И почему. – Она не была уверена, что сказанное ею – правда, но все-таки сказала это, потому что сейчас для нее мир между отцом и братом был важнее, чем истина. – О чем вы спорите? Разве не самое лучшее – идти по пути, который скорее всего приведет нас к правде? Разве не этого все мы хотим?

Мужчины молчали. Сверху донесся плач Анаса, и сразу же послышался топот ног Юмн, обутых в дорогие сандалии.

– Я хочу именно этого, – спокойным голосом произнесла Салах, ничего не добавив к этим словам, поскольку не было нужды повторять: я ведь тоже заинтересованная сторона, ведь он должен был стать моим мужем.

Таймулла Ажар поднялся с дивана. И в росте и в весе он уступал обоим мужчинам, но говорил с ними как ровня – в его табели о рангах физические преимущества не давали одному человеку преимущества над другим.

– Чачья, – начал он.

Акрам вздрогнул, услышав такое обращение к себе. Брат отца, дядя. Это было напоминание об узах крови, которые их связывали, хотя он и не признавал их.

– Я не хочу стать причиной раздора в вашем доме, – произнес Ажар и жестом остановил Муханнада, намеревавшегося с обычной горячностью прервать его. – Позвольте мне сделать хоть что-то для семьи. Вы увидите меня только в том случае, если я вам понадоблюсь. Я буду находиться в другом месте, так что вам не надо будет нарушать обет, данный моему отцу. Когда возникнет необходимость, я смогу помочь, ведь я помогаю нашим людям в Лондоне, когда у них случаются неприятности с полицией или с правительственными чиновниками. У меня есть опыт общения с англичанами…

– И нам известно, к чему привел его этот опыт, – язвительно изрек Акрам.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ажара.

– …Который может быть нам полезен в сложившейся ситуации. Я всего лишь прошу разрешить мне помочь вам. Ведь я не имею непосредственного отношения ни к этому человеку, ни к его смерти, и я менее эмоционально воспринимаю случившееся. А поэтому я могу думать более спокойно и видеть все более ясно.

– Он опозорил нашу фамилию, – объявил Акрам.

– Поэтому я ее более не ношу, – ответил Ажар. – У меня не было другого способа выразить свое сожаление по этому поводу.

– Он должен был исполнить свой долг.

– Я делал все, что мог.

Оставив реплику Ажара без ответа, Акрам устремил пристальный взгляд на Муханнада. Он, казалось, оценивал своего сына. Затем, тяжело повернувшись, посмотрел на Салах – она сидела, примостившись на кончике стула, – и сказал:

– Я многое дал бы за то, чтобы тебе не пришлось пройти через это, Салах. Я вижу, как ты переживаешь. Я хочу только довести все это до конца.

– Тогда позволь Ажару…

Акрам, подняв руку, приказал Муханнаду молчать.

– Только ради твоей сестры, – произнес он, обращаясь к сыну. – Но так, чтобы я его не видел. И чтобы он не говорил со мной. И снова не бесчестил и не позорил фамилию, которую носит наша семья.

Сказав это, Акрам вышел из комнаты. Было слышно, как он тяжело поднимается по лестнице.

– Старый пердун! – не в силах сдержаться прошипел Муханнад. – Глупый, злобный, одержимый старый пердун.

Таймулла Ажар покачал головой:

– Он хочет сделать все возможное для своей семьи. И я, в отличие от вас, это понимаю.

Покончив с приготовленным Эмили салатом, подруги собрались перейти в сад позади дома, но тут раздался телефонный звонок. Звонил теперешний возлюбленный Эмили. До того, как она успела подойти к телефону и выключить автоответчик, он успел сказать: «Не могу поверить, что ты и вправду не хочешь видеть меня сегодня после того, что было на прошлой неделе. Ну когда еще тебе довелось испытать столько…»

– Привет. Я дома, Гарри, – сказала Эмили, поворачиваясь спиной к Барбаре. – Нет… Да ничего подобного… Ты же говорил, что у нее мигрень, и я тебе поверила… Тебе это кажется… Ничего подобного… Гарри, ты же знаешь, я не терплю, когда ты меня перебиваешь… Да, так оно и есть, сейчас у меня гость, и я не могу долго обсуждать с тобой… Ой, ради бога, не смеши меня! Ну даже если и так, какое это имеет значение? Мы ведь с самого начала договорились, что все будет… Да дело не в контроле. Сегодня вечером я работаю… И вот что, дорогой, тебя это не касается.

Она швырнула трубку на рычаг и проговорила:

– Мужчины… Господи боже мой! Если они способны только раздражать, то стоит ли вообще иметь с ними дело?

Барбара молчала, не зная, что сказать для поддержания разговора. Ее опыт в отношении того, на что способны мужчины, был слишком ограниченным и подсказал ей лишь закатить глаза в надежде, что Эмили воспримет это как вопрос: «Ты думаешь?»

Эмили, судя по всему, удовлетворила ее реакция. Она, захватив миску с фруктами и бутылку бренди, скомандовала:

– Пошли на воздух, – и повела Барбару в сад.

В саду было не больше порядка, чем в доме, однако почти все сорняки были выполоты; высоченный конский каштан огибала аккуратная дорожка, выложенная камнем. Под ним и расположились Барбара с Эмили, усевшись в низкие складные стулья с парусиновыми сиденьями. Перед ними стояла миска с фруктами и два стакана бренди, за наполнением которых следила Эмили; где-то в ветвях над их головами пел соловей. Эмили жевала сливу, Барбара ощипывала виноградную кисть.

В саду было чуть прохладнее, чем на кухне, да и вид был несравненно лучше. По Балфорд-роуд проносились машины; сквозь ветви деревьев пробивались лучики света из окон стоящих в отдалении летних домиков. Барбара гадала, почему подруга не догадалась вынести в сад раскладушку со спальным мешком, торшер и «Краткую историю времени».

Ее размышления нарушила Эмили:

– Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь, Барб?

– Я?

Вопрос показался ей нелепым. У Эмили не было проблем со зрением, а потому она могла знать ответ наперед. Да ты посмотри на меня, хотела сказать Барбара, у меня же тело как у шимпанзе. С кем, по-твоему, я могу встречаться? Но вместо этого она пробормотала:

– С тем, у кого есть время, – надеясь, что после такого легкомысленного ответа вопрос будет исчерпан.

На Кресенте зажглись фонари и, поскольку дом Эмили был последним на этой улице, их свет проникал в сад. Барбара почувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Эмили.

– Ты, похоже, оправдываешься, – после паузы произнесла она.

– В чем?

– Что сохраняешь статус-кво, – сказала Эмили и бросила сливовую косточку через забор на соседний участок, буйно заросший сорняками. – Но ведь ты же не хочешь вечно быть одинокой.

– А почему нет? Ведь ты же одна. Не думаю, что тебе это мешает.

– Правильно. Но не совсем. Быть одной и быть одинокой – это разные вещи, – поморщившись, сказала Эмили. – Ты понимаешь, о чем я.

Барбара отлично понимала, что имеет в виду подруга. Даже когда Эмили Барлоу вела одинокую жизнь, она никогда не оставалась без мужчины больше одного месяца. Но ведь все было при ней: симпатичное лицо, изящная фигура, легкий характер. Ну почему женщины, для которых частая смена мужчин так же естественна, как и само их существование, обычно полагают, что и у других есть возможность жить так же?