Текст книги "Расплата кровью"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Он передал фотографии Сент-Джеймсу и посмотрел на Макаскина.

– А теперь, – сказал он, – не пора ли нам обсудить эту интригующую тайну: что случилось в Уэстербрэ между шестью пятьюдесятью, когда Мэри Агнес Кэмпбелл нашла тело, и семью десятью, когда кто-то наконец удосужился позвонить в полицию?

3

За дорогой, ведущей в Уэстербрэ, следили плохо. Даже летом довольно сложно было преодолевать все эти резкие повороты, колдобины, крутые подъемы к поросшим вереском пустошам и стремительные спуски в долины. Зимой же путешествие по ней превращалось в настоящий ад. И хотя за рулем «лендровера» Департамента уголовного розыска Стрэтклайда сидел констебль Лонан, привычный к подобным испытаниям, до дома они добрались только к сумеркам, вынырнув наконец из леса и юзом пролетев последний обледенелый поворот, что заставило Лонана и Макаскина хором выругаться. Последние сорок ярдов констебль вынужден был чинно тащиться на малой скорости, после чего с нескрываемым облегчением выключил зажигание.

Перед ними, как некий готический кошмар, возвышалось на фоне окружающего пейзажа здание, совершенно не освещенное и ужасающе тихое. Построенное целиком из серого гранита в стиле охотничьего дома довикторианской эпохи, оно распростерло флигели, ощетинилось трубами и сумело принять угрожающий вид, несмотря на снег, который, как свежевзбитые сливки, лежал на его крыше. У него были своеобразные фронтоны из сложенных уступами более мелких гранитных блоков. Позади одного из них маячил странноватый придаток – крытая шифером башня, своеобразный контрфорс двух флигелей дома. Глубокие окна башни были ничем не закрыты и не освещены. Парадную дверь предварял портик с белыми дорическими колоннами, и ползучие ветви голой сейчас виноградной лозы предпринимали героическое усилие, чтобы взобраться по нему на крышу.

В целом это сооружение соединяло в себе причуды трех архитектурных стилей и по меньшей мере стольких же культур. Вспомнив реплику Макаскина, Линли подумал, что на романтическое местечко для новобрачных этот дом явно не тянет.

На подъездной дорожке, на которой они поставили машину, образовалась отличная колея, проторенная явно не одним, а несколькими автомобилями, успевшими наведаться сюда в течение дня. Но в этот час Уэстербрэ вполне мог пустовать. По крайней мере, окружавший его снег – на лужайке и дальше по склону, ведущему к озеру, – был чист и нетронут.

Мгновение никто не шевелился. Затем Макаскин, бросив через плечо взгляд на своих пассажиров, распахнул дверцу, и на них дохнул пронизывающий ледяной ветер. Они неохотно выбрались наружу.

Совсем неподалеку этот же противный ветер порывами гнал воду от берега, неумолимо напоминая о том, как далеко на севере расположены Лох-Ахиемор и Уэстербрэ. Он дул со стороны Арктики, заставляя коченеть, покусывая щеки и покалывая легкие, неся с собой запах соседних сосняков и слабый мускусный аромат горящего торфа, которым в местных краях топили камины. Зябко поеживаясь, все торопливо пересекли дорожку. Макаскин постучал в дверь.

Утром он оставил здесь двух своих людей, и в дом их впустил один из них – веснушчатый констебль, здоровяк с огромными ручищами, форма на котором чуть ли не трещала по швам. Держа поднос, полный тех несытных сэндвичей, что обычно украшают блюда во время чаепития, он с жадностью жевал и был похож сейчас на переростка-беспризорника, который много дней ничего не ел и, возможно, еще очень не скоро получит какую-то еду. Он пригласил их в большой холл и, судорожно глотая, со стуком захлопнул за ними дверь.

– Кьюик прибыл тридцать минут назад, – поспешно объяснил он Макаскину, который, поджав губы, с неодобрением смотрел на него. – Я просто нес это им. Кажись, они уже больше не могут без еды.

Суровый взгляд Макаскина заставил констебля умолкнуть. От растерянности на щеках у него проступили пятна, он виновато переминался с ноги на ногу, не зная, что ему делать, как оправдаться перед начальством.

– Где они? – спросил Линли, охватывая взглядом холл и отметив ручной работы панели и огромную, не горевшую люстру. Не прикрытый ковром пол был недавно отполирован, но его уже успели испортить огромным пятном, сползшим, как патока, к одной из стен. Все двери, ведущие из холла, были закрыты, и единственный источник света находился на стойке портье, расположенной под лестницей. По-видимому констебль нес свою вахту именно здесь, поскольку на стойке теснились чашки и громоздились журналы.

– В библиотеке, – ответил Макаскин. Он с подозрением стрельнул глазами в сторону своего подчиненного, словно его любезная заботливость об оголодавших подозреваемых могла этим не ограничиться, могла привести к другим проявлениям любезности, о которых потом пришлось бы пожалеть. – Они там с тех пор, как мы утром уехали, Юан?

Молодой констебль ухмыльнулся.

– Ага. Только быстренько водили их в туалет. Две минуты, дверь не запирать, я или Уильям снаружи. – Когда Макаскин повел остальных через холл, он продолжал: – Одна все еще ярится, инспектор. Наверно, не привыкла целый день сидеть в ночной рубахе.

Вскоре Линли обнаружил, что констебль предельно точно описал состояние леди Хелен Клайд. Когда инспектор Макаскин отпер и распахнул дверь в библиотеку, она вскочила первой, и что бы там ни кипело у нее внутри, оно грозило выплеснуться наружу, пробив броню самообладания.

Она сделала три шага вперед, ее шлепанцы беззвучно ступали по тому, что выглядело – но никак не могло быть – обюссонским ковром.

– А теперь послушайте меня. Я решительно настаиваю… — Ее слова были полны пылкого гнева, но они замерли – она онемела от удивления при виде вновь прибывших.

Линли знал, что встреча с леди Хелен не оставит его равнодушным, но никак не ожидал от себя нежности. И тем не менее именно это чувство с неожиданной стремительностью охватило его. Хелен выглядела такой жалкой. В шлепанцах и мужском пальто поверх ночной рубашки. Рукава она загнула, но ни с длиной, ни с широкими плечами ничего нельзя было сделать, и поэтому оно висело на ней мешком, доставая до самых щиколоток Ее обычно гладко зачесанные каштановые волосы были растрепаны, никакой косметики, и в полумраке комнаты она казалась одним из мальчишек Феджина[7]7
  В романе Ч. Диккенса «Оливер Твист» (1837 – 1838) Феджин – старик, руководящий шайкой юных воришек.


[Закрыть] – двенадцатилетних и отчаянно нуждавшихся в спасении.

В голове Линли промелькнуло, что, вероятно, он впервые видит Хелен, не знающую что сказать, и сухо промолвил:

– Ты всегда знала, как одеться в соответствии с обстоятельствами.

– Томми, – отозвалась леди Хелен. Ее ладонь поднялась к волосам жестом, рожденным скорее замешательством, чем неловкостью. Она бессмысленно добавила: – Ты не в Корнуолле.

– Действительно, я не в Корнуолле.

Этот короткий обмен репликами вдохновил затворников на энергичные действия. Они были рассредоточены по всей комнате: кто у камина, кто у бара, кто на стульях у застекленных книжных шкафов. Но теперь все, как один, вскочили и ударились в крик. Голоса понеслись со всех сторон, никто не ждал ответов, просто люди стремились дать выход гневу. Мгновенно начался кромешный ад.

– Мой адвокат узнает…

– Нас держат под замком…

– … никогда не встречала более безобразного обращения!

– Мы как будто живем в цивилизованном…

– ... и не удивляюсь, что эта страна катится в тартарары!

Словно не слыша их, Линли переводил взгляд с одного человека на другого, потом быстро осмотрел комнату. Тяжелые розовые шторы были задернуты, и горели всего две лампы, но света вполне хватало, чтобы изучить эту компанию, продолжавшую громко галдеть, на требования которой он по-прежнему не обращал внимания.

Он узнал главных участников этой драмы в основном потому, что они составляли окружение самой притягательной и яркой особы в этой комнате – Джоанны Эллакорт. Знаменитая актриса стояла у бара, прекрасная и холодная блондинка, ее белый свитер из ангоры и белые же шерстяные брюки, казалось, подчеркивали то ледяное презрение, с которым она встретила приехавшую полицию. Словно готовый исполнить любое ее повеление, рядом с Джоанной стоял дюжий мужчина постарше – глаза с тяжелыми веками, жесткие седеющие волосы, – без сомнения, ее муж Дэвид Сайдем. По другую сторону от Джоанны, всего в двух шагах, ее партнер по будущему спектаклю – он резко вернулся к своему бокалу, который как раз наливал. Роберт Гэбриэл либо не интересовался прибывшими, либо просто решил основательно подкрепиться для схватки. А перед Гэбриэлом, быстро поднявшись с дивана, воздвигся Стюарт Ринтул, лорд Стинхерст. Он внимательно разглядывал Линли, словно собираясь попробовать его в какой-то из своих будущих постановок.

О том, кто были остальные присутствующие, Линли мог пока только догадываться. Две пожилые женщины у камина – скорей всего жена лорда Стинхерста и его сестра Франческа Джеррард; мужчина за тридцать, низенький толстячок со злой физиономией, куривший трубку, в довольно новом твидовом костюме, надо полагать, это журналист Джереми Винни; вместе с ним на канапе сидела на удивление плохо одетая, непривлекательная женщина – типичная старая дева, – смутное сходство с лордом Стинхерстом, а особенно исключительная долговязость указывали на то, что это его дочь; двое юнцов, работающих в гостинице, сидели рядышком в самом дальнем углу комнаты; и в низком кресле, почти скрытая тенью, черноволосая женщина, которая подняла поникшую голову при появлении Линли – ввалившиеся щеки, затравленный взгляд темных глаз, в которых угадывалась скрытая страсть, удерживаемая в жестокой узде. Айрин Синклер, догадался Линли, сестра жертвы.

Но никто из них не интересовал Линли, и он еще раз обвел всех взглядом, пока не нашел режиссера пьесы. Он узнал его по оливковой коже, по черным волосам и по темным валлийским глазам. Рис Дэвис-Джонс стоял рядом со стулом, с которого только что вскочила леди Хелен. Он тоже двинулся вслед за ней, словно не хотел допустить, чтобы она сражалась с полицией в одиночку. Однако он остановился, когда ему, как и всем остальным, стало ясно, что прибывший полицейский – знакомый леди Хелен Клайд.

Через все пространство комнаты и как бы сквозь призму непримиримых различий, обусловленных извечным конфликтом их культур, Линли смотрел на Дэвис-Джонса, чувствуя, как его охватывает жестокая антипатия, почти физическое страдание. Любовник Хелен, подумал он, и еще раз яростно это повторил, чтобы осмыслить мрачную непреложность факта: это любовник Хелен.

Вот уж кто совсем не годился на эту роль. Валлиец был лет на десять старше Хелен, а то и больше. С кудрявыми волосами, слегка тронутыми сединой на висках, с худым обветренным лицом, он был гибким и крепким, как его предки кельты. И так же, как они, он был довольно низкорослым и далеко не красавцем. Черты его лица были резкими и маловыразительными. Но Линли не мог не признать, что в этом человеке чувствовались ум и внутренняя сила, качества, которые Хелен ставила выше всех остальных.

– Сержант Хейверс, – резко крикнул Линли, пресекая негодующие реплики, – проведите леди Хелен в ее комнату и позвольте ей одеться! Где ключи?

Вперед выступила юная девушка с широко распахнутыми глазами и бледным лицом. Мэри Агнес Кэмпбелл, обнаружившая тело. Она протянула серебряный поднос, на который кто-то сложил все гостиничные ключи, руки у нее дрожали, поэтому поднос слегка подрагивал. Взгляд Линли с ключей снова переместился на собравшихся.

– Я запер все комнаты и собрал ключи сразу же после того, как она… как тело было обнаружено сегодня утром, – объяснил лорд Стинхерст и снова сел на свое место у камина, на диван, где сидела одна из пожилых женщин. Ее ладонь ощупью нашла его руку, и их пальцы переплелись. – Я не знаю точно, как положено действовать в подобных случаях, – добавил Стинхерст, – но мне показалось, что это самое разумное.

Увидев, что Линли не собирается выказывать ни малейшей признательности, Макаскин решил вступиться за Стинхерста:

– Сегодня утром, когда мы приехали, все находились в салоне. Его светлость оказал нам услугу, заперев всех там.

– Как это любезно со стороны лорда Стинхерста. – Это сержант Хейверс заговорила тоном настолько вежливым, что в нем звучали стальные нотки.

– Найди свой ключ, Хелен, – сказал Линли. Она все это время не сводила с него глаз. Он и сейчас чувствовал на себе ее взгляд, теплый, как ласковое прикосновение. – Остальным придется еще немного потерпеть все эти неудобства.

Это заявление было встречено новой бурей протестов, леди Хелен хотела было что-то ответить, но Джоанна Эллакорт ловко переключила внимание на себя, направившись через комнату к Линли. Неяркое освещение было очень для нее выигрышным, а Джоанна – женщиной, которая умеет воспользоваться моментом. Длинные, распущенные волосы переливались на ее плечах точно шелк, освещенный солнцем.

– Инспектор, – промурлыкала она, грациозным жестом указывая на дверь, – я знаю, что могу просить вас… не сочтите это слишком большой вольностью. Я буду крайне признательна, если мне позволят побыть несколько минут одной. Где угодно. Не здесь. Например, в моей комнате, но если это невозможно, в любой другой. Все равно где. Лишь бы там был хотя бы стул, чтобы можно было сесть и еще раз подумать и собраться с мыслями. Я прошу пять минут, не больше. Если вы окажетесь настолько добры, что устроите это для меня, я буду считать себя вашей должницей. Когда этот жуткий день останется позади.

Ее выступление было очаровательно, Бланш Дюбуа[8]8
  Бланш Дюбуа – действующее лицо пьесы американского драматурга и прозаика Т. Уильямса 'Трамвай «Желание» (1947).


[Закрыть] в Шотландии.

Но у Линли не было намерения играть роль джентльмена из Далласа.

– Прошу простить, но, видимо, вам придется положиться на доброту каких-нибудь других незнакомцев, не на мою. – И повторил: – Найди свой ключ, Хелен.

Леди Хелен сделала хорошо знакомый ему жест – с него она всегда начинала разговор. Линли отвернулся.

– Мы будем в комнате Синклер, – сказал он Хейверс. – Дайте мне знать, когда она оденется. Констебль Лонан, проследите, чтобы все остальные пока оставались здесь.

Снова раздался хор злобных голосов. Линли, не оборачиваясь, вышел из комнаты. Сент-Джеймс и Макаскин последовали за ним.

Оставшись наедине с этой кучкой снобов, таких нетипичных в сравнении с обычными подозреваемыми в делах об убийстве, Барбара Хейверс страшно обрадовалась шансу присмотреться получше к потенциальным обвиняемым. У нее было на это время, пока леди Хелен вернулась к Рису Дэвис-Джонсу, чтобы тихо обменяться с ним несколькими словами, заглушёнными громкими протестами и проклятьями, которыми проводили Линли.

Ничего себе сборище, решила Барбара. Шикарно, просто божественно одетые. За исключением леди Хелен, все они могли послужить примером того, как надо одеться на случай убийства. И как вести себя по приезде полиции: справедливое негодование, звонки адвокатам, злобные замечания. Пока что они оправдывали все ее ожидания. Вне всякого сомнения, каждый из них мог в любой момент упомянуть о дружбе с членом парламента, о близости с миссис Тэтчер или припомнить какого-нибудь знаменитого предка. Все они тут один другого стоили, надувшиеся от важности, видите ли, сливки общества.

Все, кроме вон той женщины с худым лицом и крупным телом, так неловко сжавшимся на краешке канапе, ибо она постаралась сесть как можно дальше от своего соседа. Элизабет Ринтул, подумала Барбара. Леди Элизабет Ринтул, если быть точной. Единственная дочь лорда Стинхерста.

Она вела себя так, будто сидевший рядом с ней мужчина был болен какой-то опасной и заразной болезнью. Вся напрягшись, она придерживала у горла ворот темно-синего кардигана, плотно притиснув к бокам локти. Ее ноги в простых черных туфлях без каблука, которые, как правило, называют практичными основательно стояли на полу. Они, как две темные лужицы нефти, выступали вперед из-под уныло-черной фланелевой юбки, к которой прилипло множество каких-то ниточек и пушинок Она не участвовала в бурных обсуждениях, кипевших вокруг. Но что-то в ее осанке говорило, что она едва сдерживается и в любой момент может сорваться.

– Элизабет, дорогая, – пробормотала сидевшая напротив нее женщина. На лице ее застыла многозначительная, вкрадчивая улыбка, из тех, что предназначены непослушному ребенку, который плохо ведет себя в присутствии посторонних. Мамочка, догадалась Барбара, сама леди Стинхерст. Бежевый комплект – кардиган и джемпер, бусы из янтаря, лодыжки аккуратно скрещены, а руки сложены на коленях. – Может быть, мистеру Винни нужно принести чего-нибудь освежающего?

Тусклый взгляд Элизабет Ринтул переместился на мать.

– Может быть, – отозвалась она, нарочито дерзким и раздраженным тоном.

Бросив умоляющий взгляд на мужа, словно прося у него поддержки, леди Стинхерст продолжала настаивать. У нее был мягкий, неуверенный голос – такой бывает у старых дев, не привыкших разговаривать с детьми. Она нервозно подняла руку к волосам, умело выкрашенным и уложенным в прическу, призванную противостоять неотвратимо надвигающейся старости.

– Видишь ли, дорогая, мы сидим здесь уже так давно, и, по-моему, мистер Винни ничего не пил с половины третьего.

Это был уже не просто намек. Это был четкий приказ. Бар находился в другом конце помещения, и Элизабет велели обслужить мистера Винни, будто она юная дебютантка, а он – ее первый в жизни кавалер. Указания были достаточно ясными. Но Элизабет не собиралась им следовать. На ее лице отразилось презрение, и она вперила взгляд в лежавший у нее на коленях журнал. И это после того, как с ее губ сорвался отнюдь не подобающий леди ответ, всего одно слово! Ее мать явно все сразу поняла.

Барбара слушала их с чувством некоторого изумления. Леди Элизабет на вид было хорошо за тридцать, вероятно, даже ближе к сорока. Ей вряд ли требовались мамочкины советы по части мужского пола. Но мамочка так не считала. Более того, несмотря на неприкрытую враждебность Элизабет, леди Стинхерст едва заметно подтолкнула Элизабет в направлении мистера Винни.

Похоже, Джереми Винни и сам не жаждал добиться расположения Элизабет. Он всячески старался не обращать внимания на этот разговор. Он сосредоточенно чистил свою трубку какой-то железякой и беззастенчиво подслушивал, что говорит в другом конце комнаты Джоанна Эллакорт. Она была рассержена и совершенно этого не скрывала.

– Она из нас из всех сделала дураков, разве не так? Какая радость для нее! Как весело – до безумия! – Актриса бросила уничтожающий взгляд на Айрин Синклер, которая по-прежнему сидела в стороне от остальных, словно смерть сестры каким-то образом сделала ее присутствие нежелательным. – И кому, по-твоему, выгодны изменения, сделанные в сценарии вчера вечером? Мне? Да ничего подобного! Учти, Дэвид, я этого не потерплю. Я не потерплю этого, черт побери.

– Ничего еще не решено, Джо, – попытался успокоить ее Дэвид Сайдем. – Не решено окончательно. Раз она изменила сценарий, твой контракт вполне можно считать недействительным.

– Тебе кажется, что контракт недействителен. Но ведь у тебя его нет, не так ли? Мы ведь не можем заглянуть в него? Ты не знаешь, действителен ли он вообще. И ты ждешь, что я тебе поверю? Положусь на слово после всего, что случилось? Что мелкие изменения в характере образа достаточны, чтобы контракт стал недействительным? Прости, но мне что-то не верится. Мне просто смешно. И за это тоже прости. И налей мне еще джину. Сейчас же.

Ни слова не говоря, Сайдем мотнул головой в сторону Роберта Гэбриэла, который подтолкнул в его сторону бутылку «Бифитера», опустошенную уже на две трети. Сайдем налил жене и вернул бутылку Гэбриэлу. Тот схватил ее и срывающимся от смеха голосом пробормотал:

– «Хватаю – И нет тебя. Рука пуста. И все ж Глазами не перестаю я видеть Тебя, хотя не ощутил рукой»[9]9
  У. Шекспир. «Макбет», акт II, сц.1; перев. Б. Пастернака.


[Закрыть]. – Гэбриэл искоса глянул на Джоанну и налил себе еще. – Сладостные воспоминания о выступлениях в провинции, Джо, любовь моя. Это было наше первое? Хм, нет, возможно, нет. – В его устах это прозвучало как воспоминание о сексуальных утехах, а не о постановке «Макбета».

Пятнадцать лет назад школьные подруги Барбары все, как одна, просто умирали от питер-пэновской красоты Габриэла, но ей он никогда не казался привлекательным. Как, кстати сказать, и Джоанне Эллакорт: та в ответ одарила его улыбкой, которая таила в себе острое жало – по другому поводу.

– Дорогой, – ответила она, – разве я могу когда-нибудь забыть? Ты пропустил десять строк в середине второго акта, и я тащила тебя до конца. По правде говоря, последние семнадцать лет я ждала, когда «вода этих морских пучин от крови покраснеет»[10]10
  Отсылка к реплике Макбета; акт II, сц. 2.


[Закрыть].

Гэбриэл фыркнул.

– Сука из Уэст-энда[11]11
  Уэст-энд – западная, фешенебельная часть Лондона.


[Закрыть], – объявил он. – Умеет же сформулировать.

– Ты пьян.

Что, конечно, походило на правду. И словно в ответ на это обвинение, Франческа Джеррард неловко поднялась с дивана, на котором сидела вместе с братом, лордом Стинхерстом. Видимо, она хотела взять ситуацию под контроль, сохранить статус хозяйки гостиницы, пусть даже рискуя выставить себя в смешном виде. Она повернулась к Барбаре.

– Если бы мы могли выпить кофе… – Ее рука взметнулась к снизкам разноцветных бус, которые она носила на груди как кольчугу. Прикосновение к ним, казалось, придало ей мужества. Она снова заговорила, на этот раз более властно: – Мы бы хотели выпить кофе. Не могли бы вы это организовать? – Когда же Барбара не ответила, она повернулась к лорду Стинхерсту. – Стюарт…

Он заговорил:

– Я был бы очень признателен, если бы вы это устроили, – сказал он Барбаре. – Кое-кому из присутствующих хочется протрезветь.

Барбара с удовольствием подумала о том, сколько у нее еще будет возможностей поставить графа на место.

– Прошу прощения, – резко ответила она, оборачиваясь к леди Хелен. – Если вы сейчас пойдете со мной, полагаю, инспектор захочет побеседовать с вами с первой.

Леди Хелен Клайд чувствовала некоторую вялость, шагая к двери библиотеки. Она решила, что это из-за голода, ведь они почти ничего сегодня не ели, и вообще этот бесконечный и кошмарный день, страшный дискомфорт оттого, что на тебе только ночная рубашка, и многочасовое сидение в этой комнате, где холод пробирает до костей и откуда нельзя отлучиться. Добравшись до двери, она запахнула на себе пальто – стараясь изобразить этакую небрежность – и вышла в холл.

Сержант Хейверс неприкаянно следовала сзади.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Хелен?

Леди Хелен благодарно повернулась к Сент-Джеймсу – он ждал ее за дверью. Линли и Макаскин уже поднялись наверх.

Она пригладила волосы ладонью, пытаясь привести их в порядок, но, поняв, что это невозможно, огорченно улыбнулась.

– Можешь ли ты хотя бы представить себе, каково торчать целый день в комнате, полной индивидов, которые привыкли лицедействовать? – спросила она Сент-Джеймса. – С половины седьмого утра мы прошлись по всему диапазону. От гнева до истерики, от скорби до паранойи. Честно говоря, к полудню я готова была душу продать за один из пистолетов Гедды Габлер[12]12
  Гедда Габлер – героиня одноименной пьесы Г.Ибсена(1890).


[Закрыть]. – Зябко поежившись, она стянула у горла ворот пальто. – Но я чувствую себя прекрасно. По крайней мере мне так кажется. – Она посмотрела на лестницу, затем снова на Сент-Джеймса. – Что такое с Томми?

Шедшая сзади сержант Хейверс вдруг резко передернулась, но леди Хелен не могла этого видеть. Сент-Джеймс, заметила она, не спешил с ответом: он сосредоточенно отряхивал штанину, на которой не видно было никакой грязи. Подняв, наконец, голову, он в свою очередь спросил:

– А что вообще, Хелен, ты тут делаешь?

Она оглянулась на закрытую дверь библиотеки.

– Меня пригласил Рис. Лорд Стинхерст поручил ему поставить спектакль для открытия театра «Азенкур», и в эти выходные должен был состояться прогон… что-то вроде предварительного чтения сценария.

– Рис? – повторил Сент-Джеймс.

– Рис Дэвис-Джонс. Ты не помнишь его? Моя сестра встречалась с ним. Несколько лет назад. До того как он… – Леди Хелен принялась яростно крутить пуговицу у воротника пальто, не зная, стоит ли продолжать, но потом решилась: – Последние два года он работал в провинциальном театре. Новый спектакль должен был стать его первой лондонской постановкой со времен… шекспировской «Бури». Четыре года назад. Мы были там. Ты наверняка помнишь. – Она видела, что помнит.

– Господи, – с некоторым благоговением произнес Сент-Джеймс. – Это был Дэвис-Джонс? Я совершенно забыл.

Леди Хелен не очень-то ему поверила, подобное не забывается: тот жуткий вечер в театре, когда Рис Дэвис-Джонс, режиссер, сам вырвался на сцену, и все поняли, что он находится на грани белой горячки. В погоне за демонами, видимыми только ему, он расталкивал актеров и актрис, прилюдно круша собственную карьеру. У нее перед глазами стояла та сцена, общее смятение, мучительный позор, который он навлек на себя и других. Потому что это случилось во время монолога в четвертом акте, когда его пьяное безумие оборвало прелестную речь, в одно мгновение уничтожив его прошлое и будущее, не оставив камня на камне от былого благополучия.

– После этого он провел в больнице четыре месяца. Сейчас он вполне… поправился. Я столкнулась с ним на Бромптон-роуд в начале этого месяца. Мы поужинали и… ну, с тех пор часто виделись.

– Должно быть, он действительно вылечился, раз работает на Стинхерста, Эллакорт и Гэбриэла. Высокие сферы для…

– Человека с его репутацией? – Леди Хелен, нахмурясь, посмотрела в пол, осторожно касаясь своей обутой в шлепанец ногой одного из колышков, которые скрепляли дерево. – Полагаю, да. Но Джой Синклер была его кузиной. Они очень дружили, и мне кажется, она воспользовалась возможностью дать ему второй шанс в лондонском театре. Именно ее стараниями лорд Стинхерст подписал с Рисом этот контракт.

– Она имела влияние на Стинхерста?

– У меня создалось впечатление, что Джой имела влияние на всех.

– То есть?

Леди Хелен колебалась. Она была не из тех женщин, которым ничего не стоит очернить других, даже при расследовании убийства. Ей было трудно нарушить свои принципы, даже ради Сент-Джеймса, человека, которому она безоговорочно доверяла и который ждал ее ответа. Метнув быстрый взгляд в сторону сержанта Хейверс, она словно попыталась определить степень ее благоразумия. Потом неохотно сказала:

– Очевидно, в прошлом году у нее был роман с Робертом Гэбриэлом, Саймон. Как раз вчера между ними разгорелся грандиозный скандал по этому поводу. Гэбриэл хотел, чтобы Джой сказала его бывшей жене, что он спал с ней только один раз. Джой отказалась. Она… в общем, ссора грозила обернуться дракой. Но слава богу, в комнату Джой ворвался Рис и разнял их.

Сент-Джеймс изумленно поднял брови.

– Не понимаю. Джой Синклер знала жену Роберта Гэбриэла? И даже знала, что он был женат?

– Конечно, – ответила леди Хелен. – Роберт Гэбриэл девятнадцать лет состоял в браке с Айрин Синклер. Сестрой Джой.

Инспектор Макаскин отпер дверь и впустил Линли и Сент-Джеймса в комнату Джой Синклер. Щелкнул выключателем на стене, и два вспыхнувших изогнутых бронзовых светильника явили глазам вошедших картину, полную противоречий и контрастов. Линли подумал, что столь красивую комнату обычно предоставляют исполнительнице главной роли, а не автору. Дорогие зеленые с желтым обои, викторианская кровать с пологом, комод, платяной шкаф и стулья – девятнадцатого века. Уютный чуть поблекший эксминстерский ковер покрывал дубовый пол, и половицы заскрипели от старости, когда они прошлись по ним.

И наряду со всей этой роскошью – приметы варварского убийства, а в холодном воздухе ощущался запах крови и распада. Первой бросалась в глаза кровать с заскорузлым от крови сбившимся бельем и единственной прорехой – красноречивое свидетельство того, как умерла эта женщина. Натянув резиновые перчатки, вошедшие с почтением приблизились к кровати: Линли – окинув быстрым взглядом комнату, Макаскин – пряча в карман запасной ключ Франчески Джеррард, а Сент-Джеймс – пристально вглядываясь в каждый дюйм этого ужасающего катафалка, словно это могло раскрыть личность виновного.

Пока Линли и Макаскин молча смотрели, Сент-Джеймс вынул из кармана маленькую рулетку и, наклонившись над кроватью, тщательно обмерил уродливый разрез. Матрас был необычным, набитым шерстью на манер подушек. Такая набивка очень удобна, потому что чуть-чуть проминается под вашей тяжестью, повторяя контуры тела. Было у этого материала и еще одно замечательное свойство – он плотно обхватил вонзившееся в него орудие убийства, безошибочно воспроизводя направление удара.

– Один удар, – бросил через плечо Сент-Джеймс. – Правой рукой, нанесен с левой стороны кровати.

– Это могла сделать женщина? – коротко спросил инспектор Макаскин.

– Если кинжал был достаточно острым, – ответил Сент-Джеймс, – то да: чтобы проткнуть женскую шею, большой силы не потребовалось бы. – Вид у него был задумчивым. – Но почему-то невозможно представить, чтобы такое преступление совершила женщина… Интересно, почему?

Взгляд Макаскина остановился на огромном пятне на матрасе, которое еще не высохло.

– Острый, да. Чертовски острый, – мрачно проговорил он. – Убийца был забрызган кровью?

– Не обязательно. У него могла остаться кровь на правой руке, но если он действовал быстро и прикрывался простыней, то мог отделаться всего пятнышком-двумя. А их, если он действовал хладнокровно, можно было легко стереть одной из простыней, и следы крови на простыне все равно затем скрыла бы кровь, вытекшая из раны.

– А его одежда?

Сент-Джеймс осмотрел две подушки, положил их на стул и снял с матраса нижнюю простыню, сворачивая ее дюйм за дюймом.

– Не факт, что на убийце вообще была одежда, – заметил он. – Гораздо легче управиться со всем этим нагишом. Затем он, или она, мог вернуться в свою свою комнату – Макаскин кивнул, соглашаясь, – и смыть кровь водой с мылом. Если она вообще на нем была.

– Это же очень рискованно? – спросил Макаскин. – Не говоря уже о жутком холоде.

Сент-Джеймс молчал, сравнивая дыру в простыне с дырой в матрасе.

– Само преступление было очень рискованным. Джой Синклер могла в любой момент проснуться и закричать, как баньши[13]13
  Баньши – привидение-плакальщица в шотландском и ирландском фольклоре; опекает какую-либо семью и предвещает душераздирающими воплями смерть кого-либо из ее членов.


[Закрыть].

– Если она вообще спала, – заметил Линли. Он подошел к туалетному столику у окна. Его поверхность была завалена разными женскими штучками: тушь, помада, щетки для волос, фен, бумажные салфетки, пять серебряных браслетов и две низки цветных бус. Золотая серьга-кольцо лежала на полу. – Сент-Джеймс, – спросил Линли, не сводя глаз со стола, – когда вы с Деборой приезжаете в гостиницу, вы запираете дверь?

– Сразу, – с улыбкой ответил он. – Но полагаю, это оттого, что мы живем в одном доме с тестем. Поэтому, оказавшись на несколько дней вдали от него, мы превращаемся в безнадежных распутников, каюсь, каюсь. А что?

– Где ты оставляешь ключ?

Сент-Джеймс перевел взгляд с Линли на дверь.

– Обычно в двери.

– Да. – Линли взял с туалетного столика ключ, держа его за металлическое кольцо, на котором имелась пластмассовая карточка с номером комнаты. – Как все или почти все люди. Тогда почему, по-твоему, Джой Синклер, заперев дверь, положила ключ на туалетный столик?