Текст книги "Расплата кровью"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

По мнению сержанта Хейверс, причиной всех главных проблем в жизни – от кризиса в экономике до роста числа венерических заболеваний – была классовая система, из которой они являлись в готовом виде, как Афина из головы Зевса[4]4
  Согласно мифу, Зевс проглотил свою супругу океаниду Метилу, беременную Афиной. Гефест, бог огня и кузнечного ремесла, расколол голову Зевса ударом молота, и на свет появилась Афина в полном снаряжении.


[Закрыть]. Классовый вопрос, говоря откровенно, был самым больным местом в отношениях между ними и неизменно становился фундаментом, сутью и завершающим украшением каждой словесной баталии, в которую ввязывался Линли в те пятнадцать месяцев, что Хейверс была его напарницей.

– В силу некоторых особенностей характера Хейверс, ей нельзя доверять это дело, – резонно заявил Линли. – Как только она узнает, что здесь замешан лорд Стинхерст, она забудет о всякой объективности.

– Она преодолела это. А если нет, то ей давно пора это сделать, если она хочет сотрудничать с вами.

Линли содрогнулся при мысли, что суперинтендант, вероятно, намекает, что они с сержантом Хейверс вот-вот должны стать постоянной командой, соединенной в законном браке карьеры, из которого ему уже никогда не вырваться. Надо было как-то нейтрализовать планы начальника насчет Хейверс, найти приемлемый компромисс – на данный момент.

И он ловко воспользовался предыдущей репликой шефа.

– Что ж, если вы так решили, сэр… – спокойно произнес он. – Но что касается проблем, связанных с тем, что тело уже увезли… Наши нынешние сотрудники не чета Сент-Джеймсу, у него колоссальный опыт. Вы лучше меня знаете, что он был нашим лучшим криминалистом и…

– Он и сейчас наш лучший криминалист. Мне известен обычный порядок действий, инспектор. Но все дело во времени. Заполучить Сент-Джеймса просто невозможно… – Послышалась короткая, резкая реплика старшего суперинтенданта Хильера. Уэбберли тут же приглушил ее, без сомнения, зажав ладонью микрофон. И почти сразу сказал: – Ладно. Будет вам Сент-Джеймс. Так что быстренько летите туда и посмотрите, что там за каша заварилась. – Он кашлянул, прочищая горло. – Мне все это нравится не больше, чем вам, Томми.

И Уэбберли дал отбой, прежде чем последовала дальнейшая дискуссия или расспросы. И, только держа в руке уже умолкнувшую трубку, Линли задумался о двух любопытных деталях. Ему практически ничего не сказали о преступлении и впервые за двенадцать лет сотрудничества суперинтендант назвал Линли по имени. Очень странная причина для смутного беспокойства. Тем не менее его вдруг одолело любопытство: чем же их все-таки так всполошило это убийство в Шотландии? Но он быстро отвлекся на другие мысли.

Когда Линли покинул нишу в гостиной, направившись в свои комнаты в восточном крыле Хоуэнстоу, его вдруг поразило имя. Джой Синклер. Где-то он его видел. И совсем не так уж давно. Он остановился в коридоре рядом со старинным комодом и вперился невидящим взглядом в стоявшую на нем фарфоровую вазу. Синклер. Синклер. Фамилия казалась такой знакомой, вот сейчас он вспомнит. Изящные голубые на белом фоне узоры вазы расплывались у него перед глазами, накладывались друг на друга, пересекались, менялись местами…

Менялись местами. Из конца в начало. Игра слов. Не Джой Синклер он видел, «Синклер'с Джой»[5]5
  Jоу – радость (англ.).


[Закрыть], заголовок в воскресном приложении к газете. Это была инверсия, явно подразумевающая: «вот какие мы остроумные», а за ней следовала дразнящая фраза «С „Тьмой“ рассчитались, вперед – к вершинам».

Он вспомнил, что из-за этого заголовка подумал: неуж-то речь идет о какой-то слепой спортсменке перед Олимпийскими играми? И даже довольно основательно углубился в статью; выяснилось, что эта радостная Синклер никакая не спортсменка, а драматург, что ее первая пьеса была хорошо встречена критикой и зрителями, жаждущими отдохновения от обычной лондонской мишуры, и что ее второй пьесой откроется театр «Азенкур». Вот, собственно, и все, что он тогда о ней узнал. Потому что звонок из Скотленд-Ярда оторвал его от газеты: надо было мчаться в Гайд-парк, где нашли труп совершенно раздетой пятилетней девочки, спрятанный в кустах под мостом через Серпентайн[6]6
  Серпентайн – узкое искусственное озеро в Гайд-парке (букв. «змеевидное»).


[Закрыть].

Надо ли удивляться, что до сего момента он и не вспоминал о Синклер. Это жуткое зрелище… Одна мысль о том, что вынесла Меган Уолшем, прежде чем умерла, на многие недели изгнала из его головы любые другие мысли. От ярости он ничего вокруг не видел, а ел и спал лишь по необходимости – чтобы были силы на поиски убийцы Меган… а затем – арест дяди девочки, брата ее матери… а затем – он должен был сообщить убитой горем матери, кто виновен в изнасиловании, нанесении телесных повреждений и убийстве ее младшего ребенка.

Ведь он только-только отошел от этого расследования. Он был совершенно измотан теми долгими днями и еще более долгими ночами, он жаждал отдохновения, очищения души, сокрушенной этим мерзким убийством и бесчеловечностью.

Но его мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Он вздохнул, выбил пальцами дробь на крышке комода и пошел укладывать чемодан.

Детектив-констебль Кевин Лонан терпеть не мог чай из термоса. На нем всегда образовывалась отвратительная пленка, напоминавшая ему пену в ванне. И когда обстоятельства вынудили его налить себе желанной влаги из помятого термоса, извлеченного из затянутого пылью угла в конторе Департамента уголовного розыска Стрэтклайда, он, давясь, проглотил всего один глоток, а остальное выплеснул на узкую, залитую гудроном полосу, представлявшую собой местное летное поле. Погримасничав, он вытер рот рукой, обтянутой перчаткой, и начал похлопывать в ладоши, чтобы немного разогнать кровь. В отличие от предыдущего дня, в небе сверкало солнце, совсем по-весеннему, несмотря на пышные сугробы, но морозец все равно был крепкий. А густая гряда облаков, надвигавшаяся с севера, обещала еще одну метель. Если эти деятели из Скотленд-Ярда желают сюда добраться, им стоит поторопиться, мрачно подумал Лонан.

И, словно ему в ответ, воздух прорезал ровный рокот винтов. Мгновение спустя с востока показался вертолет Королевской шотландской полиции. Он дал круг над Ардмакнишбей, примериваясь к тому, что земля могла предложить в качестве посадочной площадки, затем медленно опустился на квадрат гудрона, который был расчищен тяжело сопевшим снегоочистителем за полчаса до этого. Винты вертолета продолжали вращаться, взметая небольшие вихри снега из сугробов, окаймлявших летное поле. От рева винтов ныли зубы.

Невысокая, пухлая фигура, как мумия закутанная с головы до ног в нечто, напоминающее потрепанный коричневый коврик, распахнула пассажирскую дверь вертолета. Сержант Барбара Хейверс, решил Лонан. Она лихо сбросила трап – будто это был не трап, а веревочная лестница из шалаша на дереве, потом скинула вниз три чемодана, которые глухо стукнулись о землю, и стала спускаться. За ней показался мужчина. Он был очень высоким, с очень светлыми волосами, с непокрытой, несмотря на холод, головой, в хорошо сшитом кашемировом пальто, кашне и перчатках – единственные две уступки минусовой температуре. Это, подумал Лонан, верно, инспектор Линли, объект особого в данный момент интереса Департамента уголовного розыска Стрэтклайда, интереса, разожженного тем, как Лондон настаивал на его приезде, как давил. Вот инспектор обменялся несколькими словами с сержантом Хейверс. Она указала на фургон, и Лонан ждал, что теперь они двинутся к нему. Однако вместо этого оба повернулись к трапу вертолета, по которому медленно сходил третий человек. Спускаться ему было неудобно и тяжело из-за поврежденной левой ноги. Как и блондин, он был без шляпы, и его черные волосы – кудрявые, слишком уж длинные и совершенно непослушные – развевались вокруг бледного лица. Черты этого лица были резкими и чересчур угловатыми. Сразу чувствовалось, что этот человек никогда не упускает из виду ни малейшей подробности.

При виде этого нежданного гостя констебль Лонан беззвучно ругнулся. Интересно, знает ли уже инспектор Макаскин о том, что Лондон прислал тяжелую артиллерию: судебно-медицинского эксперта Саймона Алкурт-Сент-Джеймса? Констебль энергично зашагал к вертолету, где прибывшие заталкивали трап назад в вертолет и подбирали свои вещи.

– А вам не приходило в голову, что в моем чемодане может быть что-то хрупкое, Хейверс? – спрашивал Линли.

– Намерены пить при исполнении? – едко отбрила она. – Если вы захватили сюда виски, тем хуже для вас. Это все равно что приезжать в Ньюкасл со своим углем, вам не кажется?

– Похоже на реплику, которую вы приберегали несколько месяцев.

Когда Лонан подошел к ним, Линли махнул рукой и кивком поблагодарил пилота.

Когда все начали знакомиться, Лонан, пожимая руку Сент-Джеймсу, выпалил:

– Я как-то слышал ваше выступление в Глазго. – Даже сквозь перчатку Лонан почувствовал худобу его руки, однако пожатие оказалось на удивление крепким. – Это была лекция об убийствах Крэдли.

– Ах да. Обвинение основывалось на причинном месте преступника, – пробормотала сержант Хейверс.

– Что, помимо всего прочего, звучит как-то двусмысленно, – добавил Линли.

Было ясно, что Сент-Джеймсу не в новинку словесные подковырки его спутников, потому что он спокойно улыбнулся и сказал:

– Нам повезло, что у нас оказались его лобковые волосы. Бог свидетель, у нас больше ничего не было, кроме нечетких отпечатков зубов на трупе.

Лонана так и подмывало обсудить все поразительные подробности этого головоломного расследования с человеком, который четыре года назад выложил их перед ошеломленными присяжными заседателями. Однако, настроившись на беседу с обладателем потрясающей интуиции, он вспомнил об инспекторе Макаскине, который ждал их сейчас в полицейском участке и наверняка уже метался взад и вперед по кабинету.

Слова «Фургончик вон там» заменили его блистательное замечание об искажении следов зубов на фрагменте тела, который сохраняли в формальдегиде. Он мотнул головой в сторону полицейской машины, и, когда прибывшие обратили на нее свое внимание, на его лице мелькнуло виноватое выражение. Он не думал, что их будет трое. И не думал, что они привезут с собой самого Сент-Джеймса. Иначе настоял бы на каком-нибудь более подходящем автомобиле, вроде новенького «вольво» инспектора Макаскина, в котором были нормальные сиденья – и спереди, и сзади – и исправный обогреватель. В машине же, к которой он их вел, было всего два передних сиденья – из обоих выпирала набивка и пружины – и единственное откидное, зажатое сзади двумя комплектами оборудования для осмотра места преступления, тремя мотками веревки, несколькими сложенными кусками брезента, лестницей, ящиком с инструментами и грудой промасленных тряпок. Неловкая ситуация. Но если троица из Лондона и была недовольна, комментариев никаких не последовало. Они молча разместились, естественно, усадив Сент-Джеймса впереди, а двое устроились сзади, причем, по настоянию сержанта Хейверс, Линли занял сиденье.

– А то еще испачкаете свое красивое пальто, – сказала она, прежде чем плюхнуться на брезент и размотать добрых тридцать дюймов шарфа.

Лонан наконец смог получше рассмотреть сержанта Хейверс. Далеко не красотка, заключил он, глядя на ее вздернутый нос, густые брови и круглые щеки. Уж конечно она попала в столь избранную компанию не из-за своей внешности. Наверное, у нее какие-нибудь потрясающие криминологические способности. Лонан всерьез решил понаблюдать за каждым ее шагом.

– Спасибо, Хейверс, – мирно отозвался Линли. – Видит бог, одно масляное пятно может запросто выбить меня из колеи.

Хейверс фыркнула.

– Тогда давайте припорошим его пеплом.

Линли достал золотой портсигар, который подал ей, а затем протянул серебряную зажигалку. У Лонана упало сердце. Курящие, подумал он, и заранее смирился с разъедающим глаза дымом и аллергическим насморком. Однако Хейверс не закурила, потому что слышавший их разговор Сент-Джеймс открыл свое окно, отчего резкий порыв ледяного ветра ударил ей прямо в лицо.

– Хватит. Я поняла, – проворчала Хейверс и, нахальным образом вытащив сразу шесть сигарет, вернула портсигар Линли. – Сент-Джеймс всегда такой неженка?

– С рождения, – ответил Линли.

Лонан с трудом завел фургон, и они направились в Департамент уголовного розыска в Обане.

Инспектора-детектива Иена Макаскина из Департамента уголовного розыска Стрэтклайда передвигало по жизни единственное горючее: гордость. Она принимала разные формы, в сущности, совершенно между собой не связанные. Самой весомой была гордость за семью. Ему нравилось, что люди знают – ему удалось добиться благополучия несмотря ни на что. В двадцать лет он женился на семнадцатилетней девушке, прожил с ней двадцать семь лет, вырастил двоих сыновей, дал им университетское образование и ревностно следил за их карьерами: один был ветеринаром, другой – морским биологом. Еще он гордился своей отменной физической формой. При росте пять футов девять дюймов он весил не больше, чем в двадцать один год, когда еще был констеблем. Его тело было здоровым и подтянутым благодаря ежевечерней гребле по проливу Керрера летом и таким же планомерным занятиям зимой на тренажере, установленном у него в гостиной. И хотя вот уже десять лет волосы у него были совершенно седые, они по-прежнему оставались густыми и сверкали, как серебро, под лампами дневного света полицейского участка. И этот полицейский участок был еще одним предметом его гордости. На протяжении своей службы он ни разу не закрыл дело за неимением улик и всячески старался, чтобы любой из его людей мог сказать то же самое и о себе. Его розыскная группа работала очень слаженно – полицейские вынюхивали каждую деталь, как гончие в погоне за лисой. Он следил за тем, чтобы они не расслаблялись. Все это помогало ему быть поистине вездесущим в своей конторе. Типичный неврастеник, он грыз ногти до мяса и поэтому сосал освежающие мятные лепешки, или жевал резинку, или поглощал картофельные чипсы – целыми пакетами, пытаясь отучить себя от этой единственной дурной привычки.

Инспектор Макаскин встретил лондонскую группу не в своем кабинете, а в комнате для совещаний – небольшой конурке десять на пятнадцать футов, с неудобной мебелью, недостаточным освещением и плохой вентиляцией. Выбрал он ее намеренно.

Ему очень не нравилось то, как все начиналось. Макаскин любил, чтобы все шло по порядку, без путаницы и суеты. Каждый должен был делать то, что ему положено. Жертвы – умирать, полиция – допрашивать, подозреваемые – отвечать, а криминалисты – собирать улики.

Однако, за исключением жертвы, которая любезно лежала бездыханной, с самого начала расспросы вели подозреваемые, а полиция отвечала. Что же касается улик, то это вообще была особая история.

– Объясните мне все еще раз. – Голос инспектора Линли звучал ровно, но в нем слышались резкие нотки, по которым Макаскин понял, что сам Линли недоволен двусмысленной ситуацией, которая сложилась из-за его назначения на расследование. Это радовало… Макаскин даже сразу почувствовал симпатию к детективу из Скотленд-Ярда.

Скинув верхнюю одежду, все расселись вокруг соснового стола, все, кроме Линли, который стоял, сунув руки в карманы и зло посверкивая глазами.

Макаскин был только счастлив снова поведать данную историю.

– Сегодня утром я приезжаю в Уэстербрэ, и проходит всего минут тридцать, как мне передают, чтобы я срочно позвонил своим людям в Департамент.

Главный констебль сообщил мне, что делом будет заниматься Скотленд-Ярд. Это все. Больше ничего не смог от него добиться. Только инструкции – оставить людей в доме, вернуться сюда и ждать вас. Сдается мне, что какой-то умник с вашей стороны решил, что здесь будет действовать Скотленд-Ярд. Он дал понять это нашему главному констеблю, и мы, чтобы все было честь по чести, с готовностью позвонили с «просьбой о помощи». Вот так.

Линли и Сент-Джеймс обменялись загадочными взглядами.

– Но почему тогда вы увезли тело? – спросил Сент-Джеймс.

– Поступил приказ, – ответил Макаскин. – Чертовски странный, по моему разумению. Опечатать комнату, забрать тело и привезти его на вскрытие, после того как наш судмедэксперт оказал нам честь, объявив ее умершей на момент обнаружения.

– Что-то типа «разделяй и властвуй», – заметила сержант Хейверс.

– Да, похоже на то, – отозвался Линли. – Стрэтклайд разбирается с вещественными уликами, Лондон занимается подозреваемыми. И если кому-то где-то повезет, мы не сможем должным образом поддерживать друг с другом связь, и все заметут под ближайший коврик.

– Но под чей?

– Да. Вот в чем вопрос, верно? – Линли уставился на столешницу, испещренную множеством отпечатков кофейных кружек которые сплетались в забавный узор. – Что же именно произошло? – спросил он у Макаскина.

– Эта девушка, Мэри Агнес Кэмпбелл, обнаружила тело в шесть пятьдесят сегодня утром. Нам позвонили в семь десять. Туда мы добрались в девять.

– Почти через два часа?

Вмешался Лонан:

– Из-за вчерашней метели занесло все дороги, инспектор. От ближайшей деревни до Уэстербрэ пять миль, и еще ни одна дорога не была расчищена.

– Ради бога, на кой черт лондонской труппе понадобилось тащиться в такую глухомань?

– Франческа Джеррард – вдова и владелица Уэстербрэ – сестра лорда Стинхерста, – объяснил Макаскин. – По всей видимости, у нее были большие планы – хотела превратить поместье в шикарную сельскую гостиницу. Оно стоит как раз на берегу Лох-Ахиемор, и я полагаю, хозяйка решила, что это весьма романтичное место для отдыха. Мечта новобрачных. Ну, сами знаете все эти штучки. – Макаскин скорчил брезгливую гримасу, вдруг сообразив, что подобные речи пристали рекламному агенту, а не полицейскому, и поспешно закончил: – Она сделала там кое-какой ремонт, и, как я разузнал сегодня утром, Стинхерст привез своих людей в качестве «пробных» клиентов, чтобы дать сестре возможность отладить весь механизм обслуживания, прежде чем она по-настоящему откроет свое заведение.

– Что насчет жертвы, Джой Синклер? Есть у вас о ней какие-нибудь сведения?

Макаскин сложил руки и мрачно посетовал, что не смог вырвать побольше сведений у труппы в Уэстербрэ, а все потому, что ему приказали уехать.

– Да, сведений маловато. Автор пьесы, над которой они и приехали работать на эти выходные. Дама из числа литераторов, насколько я понял со слов Винни.

– Винни? Кто это?

– Газетчик Джереми Винни, театральный критик из «Таймс». Похоже, они с Синклер были хорошими друзьями. Больше всех потрясен, насколько могу судить. Хотя это странно, если задуматься.

– Почему?

– Потому что здесь находится и ее сестра. Но это Винни требовал, чтобы убийцу арестовали, тогда как Айрин Синклер абсолютно ничего не сказала. Даже не спросила, как убили ее сестру. Ее это не волновало, если вы спросите мое мнение.

– И в самом деле, странно, – заметил Линли.

Сент-Джеймс пошевелился.

– Вы сказали, что была задействована еще одна комната?

Макаскин кивнул. Подойдя к столику у стены, он взял несколько папок и рулон бумаги. Когда он развернул его на столе, все увидели весьма точный поэтажный план дома. Он был проработан до мельчайших деталей, несмотря на то, что побыть в Уэстербрэ довелось очень недолго. Макаскин улыбнулся, и сам довольный своей работой. Прижав углы листа папками, он указал на правую сторону.

– Комната жертвы находится в восточной части дома. – Он открыл одну из папок, глянул на свои записи, затем продолжил: – С одной стороны к ней примыкает комната Джоанны Эллакорт и ее мужа… Дэвида Сайдема. С другой стороны живет молодая женщина… вот она. Леди Хелен Клайд. Это вторая комната, которую опечатали. – Он как раз вовремя поднял глаза, чтобы прочесть удивление на лицах всех трех лондонцев. – Вы знаете этих людей?

– Только леди Хелен Клайд. Она со мной работает – ответил Сент-Джеймс. Он посмотрел на Линли. —Ты знал, что Хелен поедет в Шотландию, Томми? А я-то думал, что она собиралась поехать с тобой в Корнуолл.

– Она упросила меня отпустить ее сюда вечером в прошлый понедельник, поэтому я поехал один. – Линли посмотрел на план, задумчиво проведя по нему пальцами. – Почему опечатали комнату Хелен?

– Она соединяется с комнатой жертвы, – ответил Макаскин.

– Нам повезло, – улыбнулся Сент-Джеймс. – Где же еще могла поселиться наша Хелен! Конечно, по соседству с жертвой. Нам стоит немедленно с ней поговорить.

При этих словах Макаскин нахмурился и наклонился вперед, многозначительно вклинившись между двумя мужчинами, явно желая привлечь их внимание.

– Инспектор, – произнес он, – что касается леди Хелен Клайд… – Что-то в его голосе заставило его собеседников умолкнуть. Они украдкой переглянулись, когда Макаскин сурово добавил: – Что касается ее комнаты…

– А что с ее комнатой?

– Похоже, до жертвы добрались через нее.

В ту минуту, когда инспектор Макаскин выдал эту потрясающую информацию, Линли лихорадочно пытался понять, какого черта Хелен торчит со всеми этими актерами в Шотландии.

– Что заставляет вас так думать? – спросил он наконец, хотя его мозг все еще был занят последним разговором с Хелен, менее недели назад, в его библиотеке в Лондоне. Она тогда была в прелестнейшем шерстяном платье цвета нефрита, попробовала его новый испанский херес – как всегда весело смеясь и болтая, а потом поспешно ушла, чтобы встретиться с кем-то за ужином. С кем? Хотел бы он это знать. Она не сказала. Он не спросил.

По лицу Макаскина он понял, что у того припасены кое-какие соображения и он просто ждет подходящего момента, чтобы предъявить их все разом.

– Потому что дверь, ведущая из комнаты жертвы в коридор, была заперта, – ответил Макаскин. – Когда Мэри Агнес безуспешно пыталась разбудить ее сегодня утром, ей пришлось воспользоваться запасным хозяйским ключом…

– Где они хранятся?

– В кабинете. – Макаскин указал на план. – Нижний этаж, северо-западное крыло. – Он продолжал: – Она отперла дверь и нашла тело.

– У кого есть доступ к дубликатам ключей? Есть еще комплект?

– Запасные только одни. Ими пользуются исключительно Франческа Джеррард и Мэри Агнес. Их держат запертыми в нижнем ящике стола миссис Джеррард. И только у нее и у этой девушки Кэмпбелл есть ключи от данного ящика.

– И больше ни у кого? – спросил Линли.

Макаскин задумчиво посмотрел на план, найдя взглядом нижний северо-западный коридор. Он был частью четырехугольника, возможно пристройкой к зданию, и отходил от большого холла почти у лестницы. Он указал на первую комнату в коридоре.

– Здесь живет Гоуван Килбрайд, – пробормотал он. – Он у них тут мастер на все руки. Он мог бы добраться до ключей, если бы знал, что они там.

– А он знал?

– Вполне возможно. Я выяснил, что обязанности Гоувана в основном не связаны с апартаментами постояльцев, поэтому ему дубликаты ключей ни к чему. Но он мог знать о том, что «хозяйский» комплект ключей существует. Мэри Агнес могла сказать ему, где они лежат.

– Вы полагаете?

Макаскин пожал плечами:

– А почему нет? Они еще совсем юные. А молодые иногда довольно нелепым образом пытаются произвести друг на друга впечатление. Особенно если между ними существует симпатия.

– Что сказала Мэри Агнес, были ли хозяйские ключи на своем обычном месте сегодня утром? Их никто не трогал?

– По-видимому, нет, поскольку стол был заперт. Но на такие вещи девушки вряд ли обращают внимание. Она отперла стол, взяла в ящике ключ. Лежали они или нет на том самом месте, куда она их положила, она не знает, так как в последний раз просто бросила их в ящик не глядя.

Линли был восхищен: масса информации за столь короткое время! Он смотрел на Макаскина с растущим уважением.

– Все сюда приехавшие друг друга знают, так? Тогда почему была заперта дверь Джой Синклер?

– Из-за вчерашней свары, – подал голос из своего угла Лонан.

– Свары? По какому поводу?

Макаскин бросил на констебля порицающий взгляд: его людям не пристало употреблять такие вульгарные словечки. Извиняющимся тоном он сказал:

– Это все, что нам пока удалось узнать сегодня утром у Гоувана Килбрайда – до того, как миссис Джеррард отослала его прочь, приказав дожидаться сотрудников Скотленд-Ярда. Только то, что произошла какая-то ссора, в которую оказались вовлечены все актеры. В разгар ее что-то там разбили и разлили в холле, какие-то напитки. Один из моих людей нашел в мусоре осколки фарфора и стекла. И еще уотерфордского хрусталя. Похоже, спор был жарким.

– И Хелен приняла в нем участие? – Сент-Джеймс не стал дожидаться ответа. – Томми, насколько хорошо она знает этих людей?

Линли медленно покачал головой:

– Я вообще не знал, что она их знает.

– Она тебе не сказала…

– Она отказалась ехать в Корнуолл, сославшись на то, что у нее другие планы, Сент-Джеймс. Она не сказала, что за планы. А я не спросил. – Линли поднял взгляд и увидел, как изменилось выражение лица Макаскина – внезапное движение глаз и губ, почти неуловимое. – Что такое?

Макаскин задумался, но всего на секунду, потом взял одну из папок и вытащил листок бумаги. Это был не отчет, а сообщение, из тех, что содержат информацию с грифом «для внутреннего пользования», профессионалу от профессионала.

– Отпечатки пальцев, – пояснил он. – На ключе, которым запирали дверь, соединяющую комнату Хелен Клайд и убитой. – Словно понимая, что он балансирует на грани неподчинения своему начальству (главный констебль приказал все оставить Скотленд-Ярду) и оказания всей посильной помощи своему брату полицейскому, Макаскин добавил: – Буду признателен, если вы не станете упоминать мое имя в отчете, но как только мы поняли, что в комнату убитой проникли через дверь смежной комнаты, мы тайком принесли ключ сюда и сравнили отпечатки на нем с теми, что сняли со стаканов для воды в других комнатах.

– В других комнатах? – быстро спросил Линли. – Значит, отпечатки на ключе принадлежат не Хелен?

Макаскин покачал головой, потом нехотя произнес:

– Нет. Они принадлежат режиссеру постановки. Он валлиец, некто Рис Дэвис-Джонс.

Линли, немного подумав, заключил:

– Значит, Хелен и Дэвис-Джонс прошлой ночью обменялись комнатами.

Сидевшая напротив него сержант Хейверс скривилась, но на него не посмотрела, только зачем-то провела своим коротким пальцем по краю стола, не отводя глаз от Сент-Джеймса.

– Инспектор, – осторожно начала она, но Макаскин ее перебил:

– Нет. Согласно показаниям Мэри Агнес Кэмпбелл, в комнате Дэвис-Джонса вообще никто не ночевал.

– Тогда где же была Хелен… – Линли резко замолчал, чувствуя, как его охватывает дурное предчувствие, как предвестие болезни, уже проникшей в организм. – О, – произнес он и затем: – Простите, сам не знаю, что говорю.

Он внимательно принялся разглядывать поэтажный план и чуть погодя услышал, как сержант Хейверс бормочет какое-то ругательство. Она сунула руку в карман и вытащила шесть сигарет, которые взяла у него в фургоне. Одна сломалась, поэтому она выбросила ее в корзину и взяла другую.

– Покурите, сэр, – вздохнула она.

Одна сигарета, как обнаружил Линли, оказалась не слишком действенным успокаивающим. У тебя нет никаких прав на Хелен, грубо одернул он себя. Всего лишь дружба, всего лишь приятное прошлое, всего лишь годы веселых шуточек и смеха. Ничего более. Занятная собеседница, наперсница, подруга. Но никогда она не была его любовницей. Они оба были слишком осторожны, слишком не хотели этого, слишком опасались увлечься друг другом.

– Вы начали делать вскрытие? – спросил он Макаскина.

Ясно, что шотландец ждал этого вопроса с момента их приезда. С откровенно эффектным жестом, достойным эстрадного фокусника, он вынул из одной папки несколько экземпляров отчета и передал им, отметив наиболее существенную информацию: жертву закололи кинжалом шотландских горцев длиной восемнадцать дюймов, который проткнул ей шею и перерезал сонную артерию. Она умерла от потери крови.

– Однако полного вскрытия мы не сделали, – с сожалением добавил Макаскин.

Линли повернулся к Сент-Джеймсу:

– Могла она закричать или застонать?

– Едва ли. Разве что тихо что-нибудь пробормотать. Ничего такого, что можно было бы услышать в другой комнате. – Он опустил взгляд на листок. – Вам удалось сделать тест на наркотики? – спросил он Макаскина.

– Страница три. Отрицательный, – тут же отчеканил инспектор. – Ничего похожего. Ни барбитуратов, ни амфетамина, ни токсинов.

– Вы установили время смерти между двумя и шестью часами?

– Это предварительно. Мы еще не исследовали ее кишечник. Но наш эксперт дал нам волокна из раны. Кожа и шерсть кролика.

– Убийца действовал в перчатках?

– Так мы предполагаем. Но их не нашли, а на основательные поиски у нас не было времени, мы ведь должны были вернуться сюда. Но могу точно сказать, что шерсть и кожа попали туда не с орудия убийства. На нем вообще ничего нет, кроме крови жертвы. Рукоятка протерта начисто.

Сержант Хейверс просмотрела свой экземпляр отчета и бросила его на стол.

– Восемнадцатидюймовый кинжал, – медленно произнесла она. – Где можно такой раздобыть?

– В Шотландии? – Макаскин, казалось, был поражен ее невежеством. – Да в любом доме. Были времена, когда ни один шотландец не выходил из дому без кинжала на боку. А в этом доме, – он указал на столовую на плане, – на стене висит целая коллекция. Рукоятки с ручной резьбой, концы как у рапир. Настоящие музейные экспонаты. Орудие убийства было взято оттуда.

– Согласно вашему плану, где спит Мэри Агнес?

– В комнате в северо-западном коридоре, между комнатой Гоувана и кабинетом миссис Джеррард.

Пока инспектор говорил, Сент-Джеймс делал заметки на полях отчета.

– А что насчет передвижений жертвы? – спросил он. – Такая рана не вызывает моментальной смерти. Есть ли какие-то свидетельства того, что она искала помощи?

Макаскин поджал губы и покачал головой:

– Этого не могло быть. Невозможно.

– Почему?

Макаскин открыл свою последнюю папку и вынул пачку фотографий.

– Нож пригвоздил ее к матрасу, – резко сказал он. – Боюсь, она не могла двинуться. – Он положил фотографии на стол. Они были большие, восемь дюймов на десять, глянцевые, цветные. Линли стал их рассматривать.

Он привык к виду смерти. Он видел ее во всех мыслимых проявлениях за годы службы в Ярде. Но никогда еще не видел такого изуверства.

Убийца вогнал кинжал по самую рукоятку, словно ему было мало просто уничтожить Джой Синклер, словно его обуревала какая-то первобытная ярость. Она лежала с открытыми глазами, но их цвет изменился и потускнел, а взгляд стал застывшим и мертвым. Интересно, как долго она прожила после того, как кинжал вонзился ей в горло? И поняла ли она вообще, что с ней случилось – в момент, когда убийца ударил ее кинжалом? Сразу ли ее охватило благословенное забытье или она лежала, беспомощная, ожидая и беспамятства, и смерти?

Это было чудовищное преступление, о чем свидетельствовал и этот пропитавшийся кровью матрас, и эта судорожно протянутая рука, молящая о помощи, которая так и не пришла, и эти раскрытые в безмолвном призыве губы… Нет преступления отвратительней убийства, думал Линли. Оно заражает, оно пачкает, и ни один человек, который соприкасался с ним – не важно, насколько близко, – никогда не будет прежним.