Текст книги "Расплата кровью"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Возможно… – Барбара понимала, что должна предложить это с осторожностью, – тут двойной мотив. И один убийца.

– Снова Стинхерст?

– Но это же он поставил «Трех сестер» в Норвиче, инспектор. Он мог быть тем мужчиной, с которым познакомилась Ханна Дэрроу. И мог получить ключ от комнаты Джой у Франчески.

– Вы забыли кое-какие факты. Все, касающееся Джеффри Ринтула, было изъято из кабинета Джой. Но все, связанное с Ханной Дэрроу – все, что привело нас прямо к ее смерти в семьдесят третьем году, – осталось на виду.

– Разумеется, сэр. Но Стинхерст вряд ли мог просить ребят из МИ-5 забрать заодно и материалы на Ханну Дэрроу. Едва ли это так уж волновало правительство. Это же не государственная тайна. И потом, как он мог знать, что она собирала сведения о Ханне Дэрроу? Она просто упомянула о Джоне Дэрроу за ужином в тот вечер. Ведь если Стинхерст – ладно-ладно, убийца – не побывал в кабинете Джой до этих выходных, откуда он мог знать, какие материалы ей удалось добыть? Или не удалось добыть, коль уж на то пошло.

Линли смотрел куда-то мимо нее, по внезапному блеску в глазах она поняла, что его осенила какая-то мысль.

– Вы подали мне идею, Хейверс – Он побарабанил пальцами по столешнице. Его взгляд переместился на тетрадку в руке Барбары. – Думаю, мы сможем уладить все это и без помощи из Стрэтклайда, – сказал он наконец. – Но нам понадобится Айрин Синклер.

– Айрин Синклер?

Он задумчиво кивнул:

– Она наша последняя надежда. Она – единственная из них, кто не участвовал в «Трех сестрах» в постановке семьдесят третьего года.

Айрин Синклер дома не оказалось, соседка, которую попросили побыть с детьми и успокоить их, направила Линли и Хейверс в Блумсбери, в больницу университетского колледжа. Когда они вошли в отделение «Скорой помощи», Айрин вскочила на ноги.

– Он сказал – никакой полиции! – вне себя закричала она. – Как вы?.. Вам позвонил врач?

– Мы были у вас дома. – Линли подвел ее к одному из диванчиков, что стояли вдоль стен комнаты ожидания. В комнате было полно народу, кого-то скрутила болезнь, кто-то стал жертвой несчастного случая – отовсюду доносились крики, стоны и позывы к рвоте. Воздух был пропитан запахом лекарств типичным для больниц. – Что случилось?

Айрин машинально покачала головой, опускаясь на диван и подперев щеку ладонью.

– Роберта избили. В театре.

– В такой поздний час? Что он там делал?

– Репетировал. Завтра утром у нас вторая читка, и он сказал, что хочет посмотреть, как это будет звучать на сцене.

Линли видел, что она сама не верит этой истории.

– Он был на сцене, когда на него напали?

– Нет, он пошел к себе в гримерную, чтобы выпить. Кто-то выключил свет и напал там на него. Потом ему удалось добратьсядо телефона. Единственный номер, который он сумел вспомнить, – мой. – Последние слова прозвучали как оправдание ее присутствия здесь.

– Не номер «Скорой помощи»?

– Он не хотел вмешивать полицию. – Она озабоченно на них посмотрела. – Но я лично рада, что вы приехали. Возможно, вы хоть немного сможете его образумить. Совершенно очевидно, что он должен был стать следующей жертвой!

Линли придвинул неудобный пластиковый стул, чтобы заслонить ее от любопытных взглядов. То же самое сделала Хейверс.

– Почему? – спросил Линли.

Лицо Айрин сделалось напряженным, словно вопрос ее смутил.

Но что-то подсказывало Линли, что это было частью спектакля, спонтанного и задуманного специально и для него.

– Что вы хотите этим сказать? А что еще это могло быть? Его жестоко избили. Два ребра сломаны, подбиты оба глаза, выбит зуб.

– Но вообще-то убийцы действуют иначе, верно? – заметил Линли. – Наш предполагаемый убийца пользуется ножом, а не кулаками. Совсем не похоже, что кто-то хотел его убить.

– Тогда что еще это могло быть? Что вы такое говорите? – Она гордо выпрямилась, словно оскорбленная их сомнением.

– Думаю, вы знаете ответ. Мне кажется, что вы мне не все рассказали. Защищаете его. Почему? Чем он заслужил такую преданность? Он обидел вас всеми мыслимыми способами. Он обращается с вами с нескрываемым презрением. Айрин, послушайте…

Она подняла руку, и ее полный муки голос подсказал ему, что краткое представление окончено.

– Прошу вас. Вы сказали более чем достаточно. Он был с женщиной. Не знаю, кто она. Он не сказал. Когда я туда приехала, он все еще был… на нем не… – Она не могла подобрать слов. – Он не смог одеться.

Линли слушал это признание, не веря своим ушам. Что она испытала, примчавшись к нему на помощь, чувствуя этот запах недавнего совокупления, который ни с чем не спутаешь, натягивая на него одежду, которую он сбросил, спеша предаться любви с другой женщиной?

– Я пытаюсь понять, почему вы до сих пор храните верность человеку, который зашел так далеко: обманывал вас с вашей же сестрой! – Произнося это он вспомнил, как Айрин только что попыталась обелить Роберта Гэбриэла, потом вспомнил ее слова, сказанные про ночь, когда умерла Джой Синклер. Он много теперь мог представить четко. – И о той ночи, когда умерла ваша сестра, вы тоже мне не все сказали. Даже в этом вы защищаете его. Почему, Айрин?

Она на мгновение прикрыла глаза.

– Он отец моих детей, – с достоинством, без тени лукавства ответила она.

– Защищая его, защищаете их?

– В конечном счете да.

Сам Джон Дэрроу не мог бы ответить лучше. Но Линли знал, что нужно говорить. Ему подсказал Тедди Дэрроу.

– Обычно дети все равно узнают худшее о своих родителях, независимо от того, что кто-то пытается уберечь их от травмы. Ваше молчание ничему не помогает, только защищает убийцу вашей сестры.

– Он не убивал! Он не мог. Я не могу поверить в это. Роберт на многое способен, видит бог. Но только не на убийство.

Линли наклонился к ней и накрыл ее ледяные ладони своими.

– Вы думаете, что он убил вашу сестру. И чтобы защитить детей, спасти их от унижения, от сознания того, что их отец – убийца, вы предпочитаете скрывать свои подозрения.

– Он не мог. Только не это.

– Однако вы думаете, что это он. Почему?

Заговорила сержант Хейверс.

– Если Гэбриэл не убивал вашу сестру, то, что вы скажете, только поможет ему.

Айрин покачала головой. В ее глазах затаился дикий страх.

– Не это. Он не мог. — Она по очереди посмотрела на них, ее пальцы впились в потертую кожу сумочки. Она была похожа на беглеца, решившего бежать, но который вдруг понял, что все пути отрезаны. Когда она наконец заговорила, ее тело затряслось, словно от какой-то тайной болезни. В каком-то смысле она действительно была больна. – В ту ночь моя сестра была с Робертом в его комнате. Я слышала их. Я пришла к нему. Как дура… О боже, почему я такая жалкая дура? Мы с ним до этого были вместе в библиотеке, после читки, и в какой-то момент я вдруг подумала, что еще не все потеряно. Мы говорили о наших детях, о… нашей прежней жизни. Потом, позже, я пошла к Роберту, чтобы… О боже, я не знаю, что я собиралась сделать. – Она запустила пальцы в свои темные волосы и, взъерошив их, накрепко в них вцепилась, словно хотела боли. – Сколько же можно быть такой идиоткой? Я чуть было не наткнулась на свою сестру и Роберта во второй раз. И представьте… это даже смешно… он говорил те же самые слова, которые говорил ей в тот день в Хэмпстеде, когда я застала их вместе. «Давай, малышка. Давай, Джой. Давай! Давай! « И пыхтел, и пыхтел, и пыхтел, как бык.

Ее слова, словно поворот калейдоскопа, выявили новый ракурс этого дела. Выстроили все в иной перспективе.

– В какое время это было?

– Поздно. Возможно, около двух.

– Но вы слышали его? Вы в этом уверены?

– О да. Я его слышала. – От стыда она опустила голову.

И даже после этого, изумился Линли, она по-прежнему жаждет защитить этого человека. Такая незаслуженная, самоотверженная преданность… это было выше его разумения. Он даже не стал пытаться это понять и спросил совсем о другом:

– Вы помните, где вы были в марте семьдесят третьего года?

Она не сразу сообразила, о чем речь.

– Семьдесят третьего? Я была… я наверняка была дома, в Лондоне. Нянчила Джеймса. Нашего сына. Он родился в январе, и я взяла небольшой отпуск.

– Но Гэбриэла дома не было?

Она задумалась, припоминая:

– Нет, по-моему… Мне кажется, он тогда играл где-то в провинции. А что? Какое это ко всему имеет отношение?

Прямое, подумал Линли. Он вложил все свои силы в то, чтобы заставить ее выслушать и понять его следующие слова:

– Ваша сестра собиралась написать книгу об убийстве, которое произошло в марте семьдесят третьего года. Тот, кто его совершил, убил и ее, и Гоувана Килбрайда. Улики, которые у нас есть, практически бесполезны, Айрин. И я боюсь, что без вашей помощи мы не сумеем добиться для этого недочеловека хоть какого-то правосудия.

Ее глаза взмолились о правде.

– Это Роберт?

– Не думаю. Несмотря на все, что вы мне рассказали, я просто не вижу, как он мог раздобыть ключ от ее комнаты.

– Но если в ту ночь он был с ней, она могла ему дать свой!

Это было возможно, признал Линли. Но как это объяснить? И как связать это с тем, что показало судебно-медицинское вскрытие, не обнаружившее никаких следов сексуального контакта? И как сказать Айрин, что даже если, с помощью полиции, она докажет невиновность своего мужа, она тем самым докажет виновность своего двоюродного брата Риса?

– Вы нам поможете? – спросил он.

Линли видел, как она борется, принимая решение. И точно знал, какая перед ней стоит дилемма.

Надо было делать выбор: или продолжать защищать дальше Роберта Гэбриэла – ради детей; или принять активное участие в том, чтобы убийца ее сестры попал в руки правосудия. Выбрав первое, она обречет себя на вечное сомнение: действительно ли тот, кого она защищает, – невиновен? Однако, выбрав второе, она неизбежно должна простить, отпустить своей сестре все грехи и обиды.

Выбирать надо было между живым и мертвой. Но живой мог ей дать только очередную ложь, а мертвая – душевный покой, который приходит вместе с исчезновением злобы, и жизнь продолжается. На первый взгляд перевесить, конечно, должен был живой человек. Но Линли слишком хорошо знал, что у сердца свои, недоступные разуму, законы. Ему оставалось надеяться, что Айрин дозрела до того, чтобы понять: ее брак с Гэбриэлом был подточен недугом неверности, а сестра ее сыграла лишь небольшую, хоть и роковую роль в драме почившей любви, которая усугублялась годами.

Айрин шевельнулась. Ее пальцы оставили влажные отпечатки на коже сумочки. Сначала голос ее не слушался, но потом она овладела собой:

– Я помогу вам. Что я должна сделать?

– Провести ночь в доме вашей сестры в Хэмпстеде. С вами поедет сержант Хейверс.

16

Когда на следующее утро в половине одиннадцатого Дебора Сент-Джеймс открыла Линли дверь, ее растрепавшиеся волосы, покрытый пятнами фартук и протертые до дыр джинсы подсказали ему, что он явился в самый разгар работы. Тем не менее ее лицо осветилось радостью.

– Хоть отвлекусь. Слава богу! Уже целых два часа торчу в темной комнате, со мной только Персик и Аляска. Они, конечно, очень милые, как все собаки и кошки, но с ними не поговоришь. Саймон тоже там, в лаборатории, когда он на чем-то сосредоточен, от него и словечка не дождешься. Я так рада, что вы пришли. Возможно, вам удастся вытащить его на утренний кофе. – Она подождала, пока он снял пальто и шарф, и, легко тронув его за плечо, сказала: – Вы хорошо себя чувствуете, Томми? Ничего не?.. Понимаете, мне кое-что об этом рассказали и… Вы не очень хорошо выглядите. Вы хоть спите? Вы не голодны? Попросить папу что-нибудь принести?.. Вы не хотите?.. – Она прикусила губу. – И почему я всегда трещу как идиотка?

Линли с нежностью улыбнулся ее сбивчивым словам, осторожно убрал за ухо выбившийся из ее прически локон и пошел следом по лестнице. Она продолжала говорить:

– Саймону звонил Джереми Винни. Чем поверг его в долгие, очень долгие и загадочные размышления. Вы же знаете Саймона. А потом, минут пять назад позвонила Хелен.

Линли на секунду замер.

– Хелен сегодня здесь нет?

Несмотря на его, как ему казалось, небрежный тон, Линли понял, что Дебору ему провести не удалось. В ее зеленых глазах мелькнуло сочувствие.

– Нет. Ее здесь нет, Томми. Поэтому вы и пришли, да? – Не дожидаясь его ответа, она мягко произнесла: – Вот и поговорите с Саймоном. Он все-таки лучше всех знает Хелен.

Сент-Джеймс встретил их в дверях лаборатории, держа в одной руке старый экземпляр Симпсоновой «Судебной медицины», а в другой – жуткого вида банку: человеческий палец, плавающий в формальдегиде.

– Репетируешь постановку «Тита Андроника»?[46]46
  «Тит Андроник» – трагедия У. Шекспира (1594).


[Закрыть] – со смехом спросила Дебора. Она взяла у мужа банку и книгу, мазнула поцелуем по щеке и сказала: – К тебе Томми, мой милый.

Линли решил действовать с места в карьер, изобразив чисто профессиональный интерес.

– Сент-Джеймс, где Хелен? – Он понял, что с поpором провалился. – Я звоню ей с прошлого вечера. Заходил к ней на квартиру сегодня утром. Что с ней случилось? Что она тебе сказала?

Он прошел за другом в лабораторию, с нетерпением ожидая ответа. Сент-Джеймс лишь молча внес какую-то пометку в компьютер. Линли слишком хорошо знал этого человека, чтобы пытаться его подгонять. Подавив свои дурные предчувствия, он окинул взглядом комнату, в которой Хелен провела так много времени.

Эта лаборатория многие годы была святилищем Сент-Джеймса, пристанище ученого, оснащенное компьютерами, лазерными принтерами, микроскопами, печами для выращивания микроорганизмов; здесь стояли полки с образцами, висели листы схем и графиков, а в углу красовался видеоэкран, на котором образцы крови, волос, кожи или волокон, подготовленные для микроскопа, можно было увеличить. Это новейшее оборудование было последним пополнением лаборатории, и Линли вспомнил, как смеялась Хелен, описывая попытки Сент-Джеймса обучить ее работать с ним – всего три недели назад. «Безнадежно, Томми, дорогой. Видеокамера, прицепленная к микроскопу! Можешь представить себе мой ужас? Боже мой, вся эта премудрость компьютерного века! А я только недавно разобралась, как вскипятить чашку воды в микроволновой печке». Разумеется, это было неправдой. Но он все равно рассмеялся, сразу освободившись от всех забот, которые навалил на него тот день. Это был особый дар Хелен…

Он должен был знать.

– Что с ней случилось? Что она тебе сказала?

Сент-Джеймс добавил еще какую-то поправку к набранному тексту, проверил соответствующие изменения в графике на экране, закрыл файл.

– Только то, что сказал ей ты, – ответил он идеально бесстрастным тоном. – Боюсь, больше ничего.

Линли знал, что означает этот осторожный тон, но не стал сразу ввязываться в дискуссию, на которую его провоцировали слова Сент-Джеймса. Решил потянуть время, заметив:

– Дебора сказала, что тебе звонил Винни.

– В самом деле. – Сент-Джеймс крутанулся на своем стуле, неуклюже слез с него и подошел к аккуратнейшему столу, на котором выстроились в ряд пять микроскопов, три были задействованы. – По всей видимости, ни одна газета не бросилась на историю смерти Синклер. По словам Винни, он предложил сегодня утром статью, которую редактор отклонил.

– В конце концов, Винни – театральный критик, – заметил Линли.

– Да, но когда он обзвонил своих коллег, чтобы узнать, не работает ли кто над этим убийством, то обнаружил, что никому из них не было поручено заняться этой историей. Запрет идет сверху. На время, как ему сказали. Пока не будет произведен арест. Мягко говоря, он был вне себя. – Сент-Джеймс поднял взгляд от стопки слайдов, которую старательно выравнивал. – Он охотится за историей Джеффри Ринтула, Томми. Старается нащупать связь между ней и смертью Джой Синклер. Думаю, он не успокоится, пока что-нибудь не напечатает.

– Он никогда этого не добьется. Во-первых, нет ни единой доступной улики против Джеффри Ринтула. Во-вторых, и Ринтул, и Джой мертвы. А без солидных доказательств ни одна газета в стране не решится напечатать скандальную статью о такой известной семье, как Стинхерсты. Никому из журналистов не хочется прослыть клеветником.

Линли внезапно ощутил беспокойство, потребность двигаться, поэтому он прошелся по комнате к окну и посмотрел на сад. Как и всё, он был покрыт снегом, выпавшим ночью, но все растения обернуты мешковиной, а на верх стены аккуратно насыпаны хлебные крошки. Заботливые руки Деборы, подумал он.

– Айрин Синклер считает, что в свою последнюю ночь Джой заходила к Роберту Гэбриэлу. – Он повторил слова Айрин. – Она рассказала мне об этом вчера вечером. Она скрывала это, надеясь защитить Гэбриэла.

– В таком случае Джой повидалась в ту ночь и с Гэбриэлом, и с Винни?

Линли покачал головой:

– Едва ли. Она не могла быть с Гэбриэлом. По крайней мере, не в постели с ним. – Он сообщил данные вскрытия, присланные департаментом Стрэтклайда.

– Возможно, стрэтклайдская команда ошиблась, – заметил Сент-Джеймс.

Линли невольно улыбнулся:

– Это при таком шефе, как Макаскин? И, по-твоему это вероятно? Я бы на такую вероятность не поставил. Вчера вечером, когда Айрин сказала мне, сначала подумал, что она ослышалась.

– Гэбриэл был с кем-то другим?

– Именно это я и подумал. Что Айрин лишь предположила, что это Джой. Или, возможно, предположила самое худшее, что могло происходить в комнате между Джой и Гэбриэлом. Но потом я подумал, что она вполне могла и солгать мне, намекнуть на виновность Гэбриэла в смерти Джой, все время повторяя, что хочет защитить его ради своих детей.

– В таком случае это очень тонкая месть, – заметила с порога своей темной комнаты Дебора, где она стояла с проявленной пленкой в одной руке и с лупой в другой.

Сент-Джеймс рассеянно смешал две стопки слайдов.

– А в самом деле. И умная. От Элизабет Ринтул мы знаем, что Джой Синклер была в комнате Винни. Тогда это дополнительное подтверждение, если Элизабет можно доверять. Но кто еще подтвердит заявление Айрин, что Джой была и с ее мужем? Гэбриэл? Конечно нет. Он будет с жаром это отрицать. А больше никто ничего не слышал. Поэтому нам придется решать, верить ли бабнику-мужу или настрадавшейся жене. – Он взглянул на Линли. – Ты все еще уверен насчет Дэвис-Джонса?

Линли повернулся к окну спиной. Вопрос Сент-Джеймса тут же жестко вернул его к отчету, который он получил от констебля Нкаты всего три часа назад, сразу же после ночной слежки констебля за Дэвис-Джонсом. Информация была достаточно четкой. Покинув квартиру Хелен, он пошел в бар, где купил четыре бутылки спиртного. Нката был точно уверен в количестве, потому что, купив их, Дэвис-Джонс пошел гулять. Температура была ниже нуля, но он словно не замечал ни мороза, ни все еще идущего снега. Он предпринял основательную прогулку, пройдя по Бромптон-роуд, обойдя Гайд-парк, пройдя по Бейкер-стрит и, наконец, закончив ее в своей квартире на Сент-Джонс-Вуд. Целых два часа. И по пути Дэвис-Джонс открывал одну бутылку за другой. Но вместо того, чтобы заливать жидкость внутрь, он методично, варварски выливал содержимое на землю. Пока не покончил со всеми четырьмя бутылками, сказал Нката, покачав головой по поводу пустой траты хорошей выпивки.

И теперь, снова обдумав поведение Дэвис-Джонса, Линли сосредоточился на том, что оно означало: человек, который преодолел алкоголизм, который боролся за шанс возобновить свою карьеру и нормальную жизнь. Человек, полный непреклонной решимости победить, несмотря ни на что, а уж тем более на свое прошлое.

– Он – убийца, – сказал Линли.

Айрин Синклер понимала, что этот спектакль – самый главный в ее карьере, понимала, что должна без единой подсказки почувствовать и ухватить нужный момент. Не будет ни выхода из-за кулис, ни мгновения высшего напряжения, когда на тебя устремлены все взгляды. Ей придется обойтись без этих счастливых мгновений ради театра жизни. И этот момент настал сразу после перерыва на ланч, когда она и Джереми Винни одновременно прибыли к театру «Азенкур».

Она высаживалась из такси как раз в тот момент, когда Винни пробирался сквозь поток машин из кафе напротив. Просигналил, предупреждая, автомобиль, и Айрин посмотрела в ту сторону.

Винни держал в руках пальто, даже не накинув его, и она подумала, уж не ее ли прибытие заставило его поспешно выскочить из кафе. Журналист подтвердил это сам, с первых же слов. В них звучало злобное возбуждение.

– Как я понял, вчера вечером кто-то напал на Гэбриэла.

Айрин остановилась. Ее пальцы крепко обхватили дверную ручку, и даже сквозь перчатку она почувствовала резкий холод металла. Бессмысленно было выяснять, откуда Винни известна эта новость. Роберт сумел сегодня утром приползти в театр на вторую читку, несмотря на перебинтованные ребра, синяк под глазом и пять швов на подбородке. Весть о том, что его избили, уже через пять минут облетела весь театр. И хотя вся труппа, и художники, и помощники режиссера разразились горячим негодованием, любой из них мог тайком позвонить Винни. Особенно если кто-то втайне жаждал поквитаться с Робертом Гэбриэлом, обрушить на него поток скандальной славы.

– Ты спрашиваешь меня об этом для статьи? – спросила Айрин.

Обхватив себя руками, чтобы немного согреться, она вошла в театр. Винни последовал за ней. Поблизости никого не оказалось. Внутри стояла тишина.

Только навязчивый запах табака свидетельствовал о том, что сегодня утром здесь вовсю кипела работа – театр готовился к спектаклю.

– Что он тебе об этом рассказал? И – нет, это не для публикации.

– Тогда зачем ты здесь?

Она, не замедляя шаг, шла к зрительному залу, Винни упрямо ее преследовал. Уже перед самыми тяжелыми дубовыми дверями он поймал ее за руку.

– Потому что твоя сестра была моим другом. Потому что ни от кого в полиции я не могу добиться ни единого слова, несмотря на то, что они там целый день промурыжили нашего грустного лорда Стинхерста. Потому что вчера вечером я не мог дозвониться до Стинхерста и мой редактор твердит мне, что я ни о чем не могу написать, ни единого словечка, пока мы не получим что-то вроде волшебного разрешения сверху сделать это. Все, что касается этой заварухи, испускает вонь до самых небес. Или тебя это не волнует, Айрин? – Его пальцы впились ей в руку.

Она чуть не задохнулась от внезапной злости.

– По-твоему, мне безразлично, что случилось с моей сестрой?

– Я думаю, что ты до чертиков довольна, – ответил он. – Ты бы и сама с великой радостью всадила в нее нож.

От этих слов Айрин даже оторопела, почувствовав, как отлила от лица кровь.

– Боже мой, это неправда, и ты это знаешь, – сказала она, слыша, что у нее вот-вот сорвется голос.

Она выдернула руку и бросилась в зрительный зал, смутно сознавая, что он вошел за ней и сел в темноте последнего ряда, как незримая Немезида, защитница мертвых.

Что-что, а стычка с Винни была ей совсем ни к чему перед грядущей встречей с труппой. Она надеялась, что во время ланча обдумает, как ей лучше сыграть роль, которую всю эту ночь разучивала с ней сержант Хейверс. Однако сейчас она чувствовала, как колотится сердце, вспотели ладони, а разум был занят яростным отрицанием последнего обвинения Винни. Это было неправдой. Она снова и снова клялась себе в этом, пока шла к пустой сцене. Однако охватившее ее смятение нельзя было унять простым отнекиванием, и, зная, как много зависит сегодня от ее уровня игры, она воспользовалась уроками театральной школы. Заняв место за одиноко стоящим столом в центре сцены, она прижала сложенные руки ко лбу и закрыла глаза. Это помогло ей без усилий войти в образ, когда несколько минут спустя раздались приближающиеся шаги и голос ее двоюродного брата.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Айрин? – спросил Рис Дэвис-Джонс.

Она посмотрела на него, вымученно улыбнувшись.

– Да. Прекрасно. Боюсь, немного устала. – Пока достаточно.

Стали подходить остальные. Айрин скорее слышала, чем видела их, мысленно отмечая приход кажлого человека, прислушиваясь к ноткам напряжения в их голосах, признакам вины, признакам нараставшей озабоченности. Роберт Гэбриэл робко сел рядом. С жалкой улыбкой провел пальцами по своему отекшему лицу.

– У меня еще не было возможности поблагодарить тебя за прошлую ночь, – нежно произнес он. – Я… в общем, прости меня, Рини. На самом деле, я жутко обо всем сожалею. Я бы кое-что сказал тебе, когда врачи со мной закончили, но ты уже ушла. Я звонил тебе, но Джеймс сказал, что ты уехала в дом Джой. – Он на мгновение задумался. – Рини. Я думал… я действительно надеялся, что мы могли бы…

Она прервала его:

– Нет. Этой ночью у меня было очень много времени для раздумий, Роберт. И я подумала. Как следует. Наконец.

Гэбриэл уловил ее тон и отвернулся.

– Могу представить, до чего ты додумалась в доме сестры, – сказал он с оскорбленным видом.

Появление Джоанны Эллакорт позволило Айрин избежать ответа. Она шествовала по проходу между мужем и лордом Стинхерстом, и Дэвид Сайдем говорил:

– Мы хотим окончательно обсудить все наши костюмы, Стюарт. Я знаю, что это не входит в первоначальный контракт. Но, учитывая все, что произошло, мне кажется, мы имеем право обговорить новую поправку. Джоанна считает…

Джоанна не стала дожидаться, пока ее муж изложит условия.

– Я бы хотела, чтобы по костюмам было видно, кто играет главную роль, – с намеком сказала она, холодно посмотрев в сторону Айрин.

Стинхерст никому из них не ответил. Он так выглядел и так двигался, словно разом превратился в старика. Подъем на сцену, казалось, лишил его последних сил. На нем был тот же костюм, та же рубашка и галстук, что накануне; угольно-черный пиджак измялся, на рукавах обозначились глубокие заломы. Похоже, он полностью утратил интерес к своей внешности. Глядя на него, Айрин, похолодев, вдруг подумала, что он может и не дожить до премьеры своей постановки… Когда он занял свое место и кивнул в знак подтверждения Рису Дэвис-Джонсу, читка началась.

Они дошли до середины пьесы, когда Айрин позволила себе задремать. В театре было так тепло, атмосфера на сцене была такой интимной, их голоса вздымались и опадали с таким гипнотическим ритмом, что заставить себя отключиться оказалось очень легко. Она больше волновалась, что кто-то из них заподозрит что-то не то, она превратилась в актрису, которой была много лет назад, до того, как в ее жизнь вторгся Роберт Гэбриэл и подорвал ее уверенность в себе, год за годом, и прилюдно, и наедине унижая ее.

Она даже увидела какой-то сон, когда раздался злобный голос Джоанны Эллакорт:

– Бога ради, может, кто-нибудь ее разбудит? Я не собираюсь прорабатывать свою роль, когда она сидит тут как бабка, похрапывающая у кухонного очага.

– Рини?

– Айрин!

Она, вздрогнув, открыла глаза, с удовольствием ощутив, как ее захлестнула волна смущения.

– Я задремала? Ради бога простите.

– Поздно легла, милочка? – ядовито осведомилась Джоанна.

– Да, боюсь… я… – Айрин сглотнула комок в горле улыбнулась дрожащей улыбкой, чтобы замаскировать боль, и сказала: – Я почти всю ночь разбирала вещи Джой – в Хэмпстеде.

Это заявление всех ошеломило. Айрин была довольна, увидев, какой эффект произвели на них ее слова, и на какое-то мгновение поняла гнев Джереми Винни. С какой легкостью они забыли о ее сестре, как удобно потекли дальше их жизни. Но ничего, для кое-кого еще найдется камень преткновения, подумала она и начала его сооружать, используя всю доступную ей власть.

– Понимаете, там были дневники, – глухо проговорила она, искусно прослезившись.

Джоанна Эллакорт словно почуяла, что она присутствует на представлении, способном затмить ее собственное, и стала тянуть одеяло на себя.

– Вне всякого сомнения, отчет о жизни Джой – это увлекательнейшее чтение, – сказала она. – Но, если ты уже проснулась, возможно, эта пьеса тоже окажется увлекательной.

Айрин покачала головой и позволила себе немного повысить голос:

– Нет, нет, не это. Понимаете, это были не ее дневники. Они пришли вчера экспресс-почтой, и когда я их открыла и нашла там записку от мужа той несчастной женщины, которая их написала…

– Бога ради, может быть, хватит? – Лицо Джоанны побелело от гнева.

– ... я начала читать. И почти с первых строк поняла, что это были как раз те дневники, которые ждала Джой для своей следующей книги. Той женщины, о которой она говорила в тот вечер в Шотландии. И внезапно… я вдруг поняла, что она действительно умерла, что она не вернется. – Из глаз Айрин потекли слезы, став неожиданно обильными, поскольку она почувствовала вдруг прилив искренней скорби. Ее следующие слова почти не соответствовали сценарию, который они с сержантом Хейверс так тщательно готовили. Она говорила довольно бессвязно, но слова эти должны были быть сказаны. И ничто больше не имело значения, кроме этих слов, произнесенных вслух. – И поэтому никогда не напишет этой книги. И я подумала… сидя в ее доме с дневниками Ханны Дэрроу… что мне следует написать эту книгу за нее, если только я смогу. Как способ сказать, что… в конце я поняла, как это между ними случилось. Я действительно поняла. О, как же это больно. Боже, все равно это было мукой. Но я поняла. И я не думаю… Она всегда была моей сестрой. Я никогда ей этого не говорила. О боже, и никогда больше не смогу сказать, потому что она умерла!

И потом, высказав все это, она расплакалась, определив наконец причину своих слез, скорбя о сестре, которую любила, но простила слишком поздно, скорбя о юности, отданной человеку, который в конце концов уже ничего для нее не значил. Она отчаянно рыдала, оплакивая ушедшие годы и несказанные слова, забыв обо всем на свете, кроме своей скорби.

Снова заговорила Джоанна Эллакорт:

– Ну хватит. Кто-нибудь может ее успокоить, или она будет реветь тут до вечера? – Она повернулась к мужу. – Дэвид! – потребовала она.

Но Сайдем всматривался в зрительный зал.

– К нам посетитель, – сказал он.

Они проследили за его взглядом. В центральном проходе, на полпути к сцене, стояла Маргерит Ринтул, графиня Стинхерст.

Едва закрылась дверь кабинета, она выпалила:

– Где ты был прошлой ночью, Стюарт? – Она не старалась смягчить тон и, сняв пальто и перчатки, бросила их в кресло.

Леди Стинхерст знала, что еще сутки назад она не получила бы ответа на подобный вопрос. Тогда она бы молча проглотила это унижение, скрывая в душе обиду и страшась узнать правду. Но теперь она не собиралась этого терпеть. Вчерашние откровения в этой комнате заставили ее всю ночь заново все оценивать и вызвали злость, настолько яростную, что от нее нельзя было больше отгородиться стеной намеренного равнодушия.

Стинхерст прошел к своему столу, опустился в массивное кожаное кресло.

– Сядь, – сказал он.

Его жена не шелохнулась.

– Я задала тебе вопрос. Я хочу получить ответ. Где ты был прошлой ночью? И пожалуйста, не говори, что Скотленд-Ярд держал тебя до девяти утра. Мне хочется думать, что я все-таки не совсем дура.