Текст книги "Прах к праху"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

В отношении Кеннета Флеминга мать умыла руки, подобно тому, как три года спустя она умыла руки в отношении меня. С той только разницей, что при первой же возможности – вскоре после смерти моего отца – она взяла полотенце и руки эти вытерла.

Кеннету тогда было двадцать шесть. Матери – шестьдесят.

Глава 5

– Кеннет Флеминг, – закончил корреспондент агентства телевизионных новостей, говоря в микрофон с подобающей, как ему казалось, для такого случая торжественностью, – умер в тридцать два года. О многом скорбит сегодня вечером мир крикета. – Поверх его плеча камера панорамой дала стены, украшенные лепными гирляндами, и фигурные кованые ворота Грейс-гейт крикетного стадиона «Лордз», на фоне которых велся репортаж. – Через минуту мы услышим выступления игроков его команды и капитана английской сборной Гая Моллисона.

Джинни Купер отошла от окна в гостиной и выключила телевизор. Нужно купить новый, подумала она, прикидывая его возможную стоимость. На смену этому массивному чудовищу, огромному, как холодильник, ровеснику Джимми.

При имени сына, когда оно непрошено всплыло в мозгу, Джинни сильно прикусила губу изнутри, намеренно пытаясь вызвать кровь. Боль от раны на губе она выдержит, решила Джинни. Гадать же, куда на весь день скрылся сын, сил не было.

– Джимми так и не приходил? – спросила она у брата, когда полиция привезла ее домой после ужаса, пережитого в Кенте.

– И в школу не ходил, как сказала мне Шэр. На этот раз он оттянулся по полной программе. – Деррик взял с кофейного столика два снаряда для силовой тренировки, похожих на щипцы, и сжал их поочередно каждой рукой, бормоча: – Приводящая мышца, сгибающая, пронатор, есть.

– Ты не искал его, Дер? Не ходил в парк? Деррик наблюдал за сокращением и расслаблением мощной мускулатуры своих рук.

– Вот что я тебе скажу об это маленьком мерзавце, Джи. В парке я бы его искал в последнюю очередь.

Этот разговор с братом происходил в половине седьмого, незадолго до его ухода. Сейчас шел одиннадцатый час. Младшие дети уже больше часа лежали в постели. И с того момента, когда, закрыв двери их комнат, она спустилась вниз, Джинни стояла у окна, слушая бормотание голосов в телевизоре и вглядываясь в ночь, не идет ли Джимми.

Она подошла к кофейному столику за сигаретами, нашарила в кармане коробок спичек, закурила и, затянувшись, вернулась к окошку и приподняла занавеску.

Джинни подумала о том, чтобы отправиться на поиски Джимми, и отвергла эту мысль. Ей нужно было кое-что узнать у сына, и выведать это она могла только оставшись на месте, в этой комнате, чтобы стать первым из членов семьи, кого он увидит, вернувшись. До этого момента, сказала она себе, ей остается хранить спокойствие. Остается ждать и молиться.

Только об изменении того, что уже произошло, она молиться не сможет.

Ей бы хотелось верить, что проблема заключается в мотоциклете, что все ее беды с Джимми начались с того самого дня, когда он пригнал этот проклятый мотоциклет домой. Но правда была сложнее, чем бесконечные споры между матерью и сыном по поводу владения средством передвижения. Правда заключалась во всем том, о чем они избегали говорить годами.

Она отпустила занавеску, аккуратно расправила ее, распределив вдоль по всему окну. Интересно, какую часть жизни она провела, стоя вот так у разных окон в надежде дождаться тех, кто так и не приходил.

Джинни прошла по комнате к старому серому дивану, входившему в унылый комплект мягкой мебели, перешедший к ней от родителей по случаю их с Кенни свадьбы. Она взяла растрепанный журнал «Только для женщин» и примостилась на краешке диванной подушки. Диван был настолько старым, что набивка давным-давно скаталась в жесткие мелкие катышки. Все равно что сидеть на влажном песке. Когда Кенни только начал играть за Англию, он хотел заменить старую мебель на что-нибудь шикарное. Но к тому времени он уже два года как оставил их семью, и Джинни отказалась.

Раскрыв на коленях журнал, она склонилась над страницами и попыталась читать. Начала «Дневник свадебного платья», но после четвертой попытки одолеть все тот же абзац, в котором подробно излагались необыкновенные приключения свадебного платья, взятого напрокат, Джинни бросила журнал назад, на кофейный столик, прижала кулаки ко лбу и, зажмурившись, попробовала молиться.

– Боже, – зашептала она. – Боже, если можно… – Сделать – что? – спросила она себя. Что нужно сделать Богу? Изменить реальность? Факты?

Джинни стремительно поднялась и принялась ходить по комнате, до боли вжав костяшки правой руки в ладонь левой. Где он, где он, где же он, думала она. Поток ее мыслей был прерван тарахтением мотоциклета. Звук доносился с дорожки, отделявшей дома, которые стояли по Кардейл-стрит, от тех, что шли за ними. Мотоциклет долго трещал у калитки заднего двора, словно ездок решал, как поступить. Затем скрипнула, открывшись и закрывшись, калитка, треск мотора приблизился, мотоциклет взвыл разок и заглох под самой кухонной дверью.

Джинни вернулась к дивану и села. Она слышала, как открылась и закрылась кухонная дверь. Послышались шаги по линолеуму, и он показался – «Мартенсы» с металлическими носами и плохо за тянутыми шнурками, джинсы без ремня болтаются на бедрах, грязная футболка с россыпью дырочек у выреза. Джимми заправил прядь длинных волос за ухо и встал, перенеся тяжесть тела на одну ногу, так что выперло противоположное костлявое бедро.

Если не считать одежды и того, что Джимми был грязным, как бомж, он настолько походил па своего отца в шестнадцать лет, что у Джинни потемнело в глазах. Она почувствовала, как под левую грудь словно воткнулась стрела, и пришлось задержать дыхание, чтобы боль отступила.

– Где ты был, Джим?

– Катался. – Он стоял, привычно наклонив голову набок, как будто маскируя свой рост.

– Очки брал?

– Нет.

– Мне не нравится, что ты водишь мотоциклет без очков. Это опасно.

Тыльной стороной ладони он отбросил со лба волосы. Равнодушно двинул плечами.

– В школу сегодня ходил?

Джимми бросил взгляд на лестницу, сунул палец в шлевку джинсов.

– Ты знаешь о папе?

Выпирающий кадык подростка дернулся под кожей: Взгляд метнулся в сторону матери, потом снова к лестнице.

– Его убили.

– Откуда ты узнал?

Он перенес тяжесть тела на другую ногу, выперло другое бедро. Джимми был такой худой, что при взгляде на него у Джинни начинало ломить ладони.

Он достал из кармана смятую пачку «Джей-Пи-Эс», грязным пальцем нащупал сигарету. Сунул ее в рот и посмотрел на кофейный столик, потом на телевизор.

Джинни стиснула коробок у себя в кармане, угол его впился в большой палец.

– Как ты узнал, Джим? – повторила она вопрос.

– Услышал по телевизору.

– Где?

– По «Би-би-си».

– Где? По какому телевизору?

– У одного парня в Дептфорде.

– Как его зовут?

Джимми крутил сигарету губами, словно затягивая винт.

– Ты его не знаешь. Я его к нам не приводил.

– Как его зовут?

– Врайан. – Он твердо посмотрел ей в глаза, что всегда означало ложь. – Брайан. Джонс.

– Ты там сегодня и был? У Брайана Джонса в Дептфорде?

Он сунул руки в карманы, в передние, потом в задние. Похлопал по груди, по бокам, нахмурился.

Джинни положила спички на кофейный столик и кивком указала на них. Джимми медлил, как будто подозревая подвох. Потом неловко шагнул вперед, быстро схватил коробок и зажег спичку о ноготь большого пальца. Наблюдая за матерью, поднес огонь к сигарете.

– Отец умер от пожара, – сказала Джинни. – В коттедже.

Джимми глубоко затянулся и поднял лицо к потолку, словно это могло помочь протолкнуть дым в легкие и задержать его там подольше. Волосы повисли сальными прядями. Они были цвета соломы, как у его отца, но, давно немытые, они теперь казались соломой из конского стойла, пропитанной мочой.

– Ты слышишь меня, Джим? – Джинни старалась говорить ровно, как диктор программы новостей. – Отец умер при пожаре. В коттедже. В среду вечером.

Джимми снова затянулся. На мать он не смотрел, но кадык ходил вверх-вниз, как поплавок.

– Джим.

– Что?

–Причиной пожара послужила сигарета. Сигарета в кресле. Папа был наверху. Он спал. И надышался дымом. Угарным…

– Да кому какое дело?

– Тебе, я думаю. Стэну, Шэрон, мне.

– Ах, ну конечно. Можно подумать, он бы заметил, если бы один из нас умер! Хрен тебе! Он даже не пришел бы на похороны.

– Не говори так.

– Как?

– Сам знаешь. Говори да не заговаривайся.

– Не ругаться? Или правды не говорить?

Она не ответила. Запустив пятерню в волосы, Джимми подошел к окну, вернулся назад, остановился. Джин попыталась прочитать его мысли и задумалась, когда же она потеряла способность мгновенно улавливать, что происходит в его голове.

– Не сквернословь в нашем доме, – спокойно произнесла она. – Ты подаешь дурной пример брату и сестре, которые во всем тебе подражают.

– Да что с них взять-то? – Он фыркнул. – Стэн до сих пор не вырос из пеленок, ему бы соску сосать. А Шэр…

– Не смей плохо о них говорить.

– А у Шэр в голове опилки. Ты уверена, что мы родственники? Ты уверена, что беременела только от отца?

Джинни поднялась и направилась к сыну, но его слова остановили ее.

– Ты же могла заниматься этим и с другими, скажешь, нет? А на рынке? На рыбьих потрохах после работы? – Он стряхнул пепел на штанину, растер его пальцем. Хмыкнул, потом осклабился и хлопнул себя по лбу. – Ну, конечно! Как же я раньше не догадался?

– Догадался? О чем?

– Как у нас получились разные отцы. Мой – знаменитый бэтсмен, отсюда моя внешность и мозги…

– Придержи язык, Джимми.

– Шэр – дочка почтальона, потому-то у нее такое лицо, будто на него штемпель поставили, что адресат не найден…

– Я сказала, хватит.

– А отец Стэна – из тех мужиков, что с болот угрей привозят. Как вообще у тебя это было с рыбаком, а, мам? Хотя, наверное, все равно с кем трахаться, если закрыть глаза и не обращать внимания на запах.

Джинни обогнула кофейный столик.

– Где ты набрался всей этой дряни, Джим? – Джинни дотронулась до его руки. Он вскрикнул и отпрянул с видом смертельной скуки. – Твой отец любил тебя. Он тебя любил. Всегда.

Она обняла его, он вырвался и бросился вверх по лестнице.

– Почему ты с ним не развелась? – всхлипывал он. – Почему не развелась? Почему? Господи, мама… Ты же могла с ним развестись.

Джинни смотрела, как он поднимается. Ей хотелось догнать его, но у нее не было сил.

Она пошла на кухню, где на столах остались кастрюли и тарелки с несъеденным ужином – котлеты, жареная картошка и брюссельская капуста. Она выбросила еду в помойное ведро, составила посуду в раковину. Выдавила на нее «Фэри» и, пустив горячую воду, стала смотреть, как образуется пена, похожая на кружева на свадебном платье.

Когда Линли позвонил из «бентли» мужу Габриэллы Пэттен, было почти одиннадцать, и они с Хейверс направлялись по Кэмден-хилл в сторону Хэмпстеда. Хью Пэттен, похоже, не удивился звонку из полиции. Он не спросил, зачем нужна беседа, и не попытался отделаться от Линли просьбой перенести встречу на утро. Лишь дал необходимые указания, как доехать, и попросил, когда они доберутся до места, позвонить трижды.

– Журналисты одолели, – объяснил он.

– Сам-то он кто такой? – спросила Хейверс, когда они повернули на Холланд-парк-авеню.

– Пока я знаю не больше вашего, – ответил Линли.

– Обманутый муж.

– Похоже на то.

– Потенциальный убийца.

– А вот это предстоит выяснить.

– И спонсор матчей с Австралией.

Дорога до Хэмпстеда оказалась продолжительной. Остаток ее они провели в молчании. Проехали по извилистой Хай-стрит, где в нескольких кофейнях отдыхала ночная публика, а затем поднялись по Холли-хилл до того места, где дома сменились особняками. Дом Пэттена укрылся за каменной стеной, заросшей клематисами – бледно-розовыми цветами с красными прожилками.

– Неплохая берлога, – заметила Хейверс, выбравшись из машины и кивая в сторону дома. – Он не слишком-то стеснен в средствах.

На подъездной дорожке стояли еще два автомобиля – последняя модель «рейндж-ровера» и маленький «рено» с разбитой левой задней фарой. Хейверс пошла по краю полукруглой подъездной дорожки, а Линли направился по второй, которая отходила от главной. Ярдах в тридцати находился большой гараж. На вид он был новый, но выстроенный в том же георгианском стиле, что и дом, и с такими же фонарями подсветки, от которых по его кирпичному фасаду в равных интервалах веерами расходились пятна света. В гараже спокойно могли поместиться три автомобиля. Линли отодвинул одну из дверных створок – внутри сиял белизной «ягуар». Видимо, его недавно помыли. На нем не было ни царапин, ни вмятин. Линли присел, разглядывая покрышки, но даже протекторы казались вымытыми.

– Нашли что-нибудь? – спросила Хейверс, когда он вернулся к ней.

– «Ягуар». Недавно вымытый.

– На «ровере» грязь. И у «рено» задняя фара…

– Да. Я заметил. Запишите.

Они подошли к парадной двери, по обе стороны которой стояли керамические вазоны с плющом. Линли нажал на кнопку звонка, потом, выждав, нажал еще дважды.

Из-за двери донесся спокойный мужской голос, но обращался мужчина не к Линли, а к кому-то другому, кто отвечал неразборчиво. Еще несколько слов, а затем, после небольшой заминки, дверь открыли.

Мужчина окинул их взглядом, отметив и смокинг Линли, и давно не стриженную голову и красные кроссовки Хейверс. Губы его дрогнули в улыбке.

– Полиция, я полагаю? Поскольку сейчас не Хэллоуин.

– Мистер Пэттен? – спросил Линли.

– Прошу сюда, – ответил тот.

Хозяин провел их по покрытому лаком паркету, под бронзовой люстрой, в которой горели лампочки в виде языков пламени. Он был крупным мужчиной, хорошего телосложения, одет в джинсы и выцветшую клетчатую рубашку с закатанными до локтей рукавами. Синий свитер – по виду кашемировый – был небрежно повязан вокруг шеи. Пэттен был бос, и загар его ног, как и всех остальных открытых участков тела, давал возможность предположить скорее отдых на Средиземном море, чем труд на свежем воздухе.

Подобно большинству георгианских домов, дом Пэттена был спроектирован по простому плану. Большая прихожая переходила в длинный холл с закрытыми дверями направо и налево и несколькими стеклянными, ведущими на террасу. В одну из этих дверей и вышел Хью Пэттен, ведя гостей к шезлонгу, двум стульям и столу, расставленным на каменных плитах террасы и образующим как бы приемную для гостей. Далее, ярдах в десяти за террасой, спускался вниз, к пруду с лилиями, сад, за которым раскинулись огромным, сияющим, без видимых границ океаном огни Лондона.

На столе стояли четыре стакана, поднос и три бутылки «МакАллана» с проставленными на них заводскими датами: 1965, 1967, 1973. Бутылка шестьдесят пятого года была наполовину пуста, семьдесят третьего – еще не открыта.

Пэттен налил четверть стакана виски шестьдесят седьмого года и повел им в сторону бутылок.

– Угощайтесь. Или вам нельзя? Вы же на службе, как я понимаю?

– Глоток не повредит, – сказал Линли. – Я попробую шестьдесят пятого.

Хейверс выбрала шестьдесят седьмой год. Когда напитки были налиты, Пэттен сел в шезлонг, подложив правую руку под голову и устремив взгляд на открывающийся вид.

– Черт, люблю это проклятое место. Садитесь. Насладитесь видом.

Свет из дальнего конца холла падал через стеклянные двери и ложился аккуратными прямоугольниками на плитки террасы. Но когда полицейские сели, Линли обратил внимание, что Пэттен постарался устроиться в тени, освещенной осталась только его макушка.

– Я слышал о Флеминге. – Не отрываясь от вида, Пэттен поднял стакан. – Об этом стало известно сегодня днем, часа в три. Позвонил Гай Моллисон. Он обзванивал спонсоров летних игр. Только спонсоров, как он сказал, так что, мол, ради бога, молчите об этом до официального сообщения. – Пэттен с усмешкой покачал головой и повертел стакан. – Всегда печется об интересах английской команды.

– Моллисон?

– Но ведь его же снова выберут капитаном.

– Вы уверены насчет времени?

– Я только что вернулся с ланча.

– Тогда странно, что он знал о Флеминге. Он позвонил до опознания тела, – сказал Линли.

– До того, как тело опознала его жена. Полиция уже знала, кто он такой. – Пэттен оторвался от созерцания. – Или вам этого не сообщили?

– Похоже, вы хорошо информированы.

– Тут мои деньги.

– И не только деньги, насколько я понимаю. Пэттен поднялся и подошел к краю террасы, где каменные плиты сменялись мягким склоном лужайки. Он стоял, якобы наслаждаясь видом.

– Миллионы, – он взмахнул стаканом, – изо дня в день влачат жизнь, не имея ни малейшего представления, зачем это нужно. И к тому времени, когда приходят к выводу, что жизнь вообще-то не сводится только к загребанию денег, еде, испражнениям и совокуплению в темноте, для большинства уже слишком поздно что-либо менять.

– В случае Флеминга это очень верно. Пэттен все смотрел на мерцающие огни Лондона.

– Он был редким экземпляром, наш Кен. Знал, что существует нечто, чего он не имеет. И хотел получить это.

– Вашу жену, например.

Пэттен не ответил. Допил виски и вернулся к столу. Взял нераспечатанную бутылку семьдесят третьего года и открыл ее.

– Что вам было известно о вашей жене и Кеннете Флеминге? – спросил Линли.

Пэттен присел на край шезлонга, насмешливо наблюдая, как сержант Хейверс ищет чистую страничку в своем блокноте.

– Меня по какой-то причине предупреждают об аресте?

– Ну это преждевременно, – ответил Линли. – Хотя, если вы хотите вызвать своего адвоката…

Пэттен засмеялся.

– За прошедший месяц Фрэнсис пообщался со мной достаточно, чтобы год спокойно пить свой любимый портвейн. Думаю, я обойдусь без него.

– Значит, у вас проблемы с законом?

– У меня проблемы с разводом.

– Вы знали о романе вашей жены?

– Понятия не имел, пока она не заявила, что уходит от меня. И даже тогда я сначала не знал, что за всем этим стоит роман. Я просто подумал, что уделял ей недостаточно внимания. Удар по самолюбию, если хотите. – Он криво усмехнулся. – Мы здорово поругались, когда она сообщила о своем уходе. Я немного ее попугал: «Где ты найдешь еще такого дурака, который захочет подобрать такую пустышку, как ты, без единой извилины в голове? Ты что, правда думаешь, что, уйдя от меня, не превратишься в то, чем была, когда я тебя нашел? Секретаршей на подмене за шесть фунтов в час без каких-либо особых способностей, кроме не совсем уверенного знания правил правописания?» Одна из этих отвратительных супружеских сцен за ужином в отеле «Капитал». В Найтсбридже.

– Странно, что для такого разговора она выбрала общественное место.

– Ничуть, если знать Габриэллу. Это отвечает ее потребности в драматических эффектах, хотя она, позволю себе предположить, воображала, что я буду лить слезы в консоме, а не выйду из себя.

– Когда это было?

– Наш разговор? Не помню. Где-то в начале прошлого месяца.

– И она сказала, что бросает вас ради Флеминга?

– Еще чего. Она планировала сорвать хорошенький куш по разводному соглашению и была достаточно умна, чтобы понимать; ей очень непросто будет отсудить у меня желаемое в финансовом плане, если я узнаю, что она с кем-то спит.

Пэттен поставил стакан на пол террасы и расположился в шезлонге в прежней позе – подложив правую руку под голову.

– Так о Флеминге она ничего не сказала?

– Габриэлла не дура, хотя иногда действует именно так. И в отношении укрепления своего финансового положения она не промах. Меньше всего она хотела сжечь между нами мосты, не убедившись предварительно, что навела новый. Я знал, что она флиртовала с Флемингом. Черт, я видел, как она это делала. Но я ничего такого не подумал, потому что завлекать мужчин – обычное для Габриэллы дело. В том, что касается мужчин, она действует на автопилоте. Всегда так было.

– И это вас не беспокоит? – Вопрос задала сержант Хейверс. Она допила свое виски и поставила стакан на стол.

– Послушайте, – подняв руку, прервал разговор Пэттен. В дальнем правом углу сада, где стеной росли тополя, запела птица, выводя трели и пощелкивая с нарастающей громкостью. Пэттен улыбнулся. – Соловей. Какое чудо, правда? Еще чуть-чуть и поверишь в Бога. – Затем он ответил сержанту Хейверс: – Мне было приятно сознавать, что у других мужчин моя жена вызывает желание. Поначалу это меня даже заводило.

– А теперь?

– Все утрачивает свою развлекательную ценность, сержант. Через какое-то время.

– Сколько вы женаты?

– Пять лет без двух месяцев.

– А до этого?

– Что?

– Она ваша первая жена?

– А какое это имеет отношение к стоимости бензина?

– Не знаю. Так первая?

Пэттен резко повернулся в сторону Лондона. Сощурил глаза, словно огни были слишком яркими.

– Вторая, – сказал он.

– А первая?

– Что первая?

– Что с ней случилось?

– Мы развелись.

– Когда.

– Без двух месяцев пять лет назад.

– Ага… – Сержант Хейверс быстро писала.

– Могу я узнать, что означает это «А-а…», сержант? – спросил Пэттен.

– Вы развелись со своей первой женой, чтобы жениться на Габриэлле?

– Этого хотела Габриэлла, если я хотел ее заполучить. А я хотел Габриэллу. По правде говоря, я никого никогда так не хотел, как ее.

– А теперь? – спросил Линли.

– Я не приму ее назад, если вы об этом. Она меня больше не интересует, и даже если бы интересовала, все зашло слишком далеко.

– В каком смысле?

– Люди узнали.

– Что она ушла от вас к Флемингу?

– Для каждого существует предел. Для меня это неверность.

– Ваша? – спросила Хейверс. – Или только вашей жены?

Голова Пэттена, покоившаяся на спинке шезлонга, повернулась в ее сторону. Он медленно улыбнулся.

– Двойной стандарт в отношении мужского и женского поведения. Не очень симпатично. Но я уж такой, какой есть, лицемер, когда дело доходит до женщин, которых я люблю.

– Как вы узнали о Флеминге? – спросил Линли.

– Я велел за ней проследить.

– До Кента?

– Сначала она лгала. Сказала, что поживет в коттедже Мириам Уайтлоу, чтобы просто разобраться в себе. Флеминг просто друг, сказала она, помогает ей пережить этот момент. Между ними ничего нет. Если бы у нее был с ним роман, если бы она ушла к нему, разве она не стала бы жить с ним открыто? Но она этого не сделала, не так ли? Так что никакого адюльтера тут нет, что доказывает – она мне добрая и верная жена, так что не забудь сообщить об этом своему адвокату, чтобы он не забыл об этом, когда будет договариваться с ее адвокатом о размере алиментов. – Большим пальцем Пэттен провел по подбородку, где уже начала пробиваться щетина. – Тогда я показал ей фотографии. Тут-то она и прикусила язык. На этих фотография она была с Кеннетом, без смущения продолжал Пэттен, их сняли в коттедже в Кенте. Нежное приветствие в дверях вечером, пылкое прощание на подъездной дорожке на рассвете, энергичное объятие в яблоневом саду недалеко от коттеджа, страстное совокупление на лужайке в саду.

Увидев фотографии, Габриэлла также увидела, что ее будущий финансовый статус стремительно рушится, пояснил полицейским Пэттен. Она накинулась на него, как дикая кошка, бросила фотографии в камин в гостиной, но поняла, что в целом проиграла.

– Значит, вы в коттедже были? – уточнил Линли.

О да, он был. Первый раз, когда привозил фотографии. Второй раз, когда Габриэлла позвонила с просьбой обговорить положение вещей – возможно, удастся завершить их брак в цивилизованной манере.

– «Обговорить» – это был эвфемизм, – добавил он. – Рот как инструмент речи она использовала не очень-то умело.

– Ваша жена пропала, – сказала Хейверс. Линли бросил на нее взгляд, безошибочно разгадав значение этого ровного и убийственно вежливого тона.

– В самом деле? – переспросил Пэттен. – А я-то гадал, почему о ней не упомянули в новостях. Сначала я подумал, что ей удалось окрутить журналистов и убедить их, что они не пожалеют, если не станут впутывать ее в эту историю. Хотя даже при таком умении впиваться, как у Габриэллы, план этот трудно осуществим.

– Где вы были в среду ночью, мистер Пэттен? – Хейверс строчила, как автомат, так что Линли засомневался, сможет ли она потом прочитать свои записи. – А также утром в четверг.

– А что? – Он, казалось, заинтересовался.

– Просто ответьте на вопрос.

– Отвечу, как только узнаю, к чему он относится.

Хейверс ощетинилась, и Линли вмешался:

– Вполне возможно, что Кеннет Флеминг был убит, – сказал он.

Пэттен поставил свой стакан на стол. Стал водить пальцами по краю. Он как будто пытался по лицу Линли прочесть степень случайности вопроса.

– Убит?

– Так что вы можете понять наш интерес к вашему местонахождению, – сказала Линли.

Среди деревьев снова зазвучали трели соловья. Поблизости ему ответил одинокий сверчок.

– Ночь среды, утро четверга, – пробормотал Пэттен, скорее для себя, чем для них. – Я был в клубе «Шербур».

– На Беркли-сквер? – спросил Линли. – Как долго вы там находились?

– Я уехал оттуда между двумя и тремя ночи. У меня страсть к баккара, и я в кои-то веки выигрывал.

– С вами кто-нибудь был?

– В баккара в одиночку не играют, инспектор.

– Спутница, – раздраженно сказала Хейверс.

– Часть вечера.

– Какую часть?

– Начальную. Я отправил ее на такси около… ну, не знаю. В половине второго? В два?

– А потом?

– Вернулся к игре. Приехал домой, лег спать. – Пэттен перевел взгляд с Линли на Хейверс. Казалось, он ждал новых вопросов. Наконец, продолжил. – Понимаете, я вряд ли стал бы убивать Флеминга, если вы, как мне кажется, к этому ведете.

– Кто следил за вашей женой?

– То есть?

– Кто фотографировал? Нам понадобится имя.

– Хорошо. Вы его получите. Послушайте, Флеминг, может, и спал с моей женой, но был чертовски хорошим игроком в крикет… лучшим бэтсменом за последние полвека. Если бы я хотел положить конец его связи с Габриэллой, я убил бы ее, а не его. Тогда, по крайней мере, эти проклятые соревнования не оказались бы под угрозой срыва. И потом, я даже не знал, что в среду он находился в Кенте. Откуда мне было знать?

– Вы могли дать поручение проследить за ним.

– И какой в этом смысл?

– Месть.

– Если бы я хотел его смерти. А я не хотел.

– А Габриэлла?

– Что Габриэлла?

– Ее смерти вы хотели?

– Конечно. Это было бы гораздо экономичнее в смысле финансовых затрат, чем разводиться с ней. Но мне нравится думать, что я несколько более цивилизован, чем средний обманутый муж.

– Она с вами не связывалась? – спросил Линли.

– Габриэлла? Нет.

– Это не она здесь в доме?

Пэттен с искренним удивлением поднял брови.

– Здесь? Нет. – Потом, видимо, сообразил, почему возник такой вопрос. – О, это была не Габриэлла.

– Вас не затруднит подтвердить данный факт?

– Если это необходимо.

– Благодарю вас.

Пэттен направился в дом. Хейверс, ссутулившись, проводила его взглядом прищуренных глаз.

– Ну и свинья, – пробормотала она.

– Вы записали данные по «Шербуру»?

– Я еще в здравом уме, инспектор.

– Простите. – Линли продиктовал ей номер «ягуара», стоявшего в гараже. – Пусть в Кенте проверят, не видели ли рядом со Спрингбурнами «ягуар» или «рейндж-ровер». И «рено» тоже. Тот, что стоит на дорожке.

Барбара фыркнула.

– Вы думаете, он снизошел бы до этой тарахтелки?

– Если бы нацелился на убийство. Открылась дальняя стеклянная дверь. Пэттен

появился в сопровождении девушки лет двадцати, не больше. На ней был объемный, не по размеру, свитер и леггинсы. Двигалась она грациозно, ступая босыми ногами по каменным плитам террасы. Пэттен положил ладонь ей на затылок, под волосы, которые были неестественно черны и коротко подстрижены в геометрическом стиле, зрительно увеличивавшем ее глаза. Он притянул ее к себе и мгновение, казалось, вдыхал аромат ее кожи.

– Джессика, – произнес он, как бы представляя девушку.

– Ваша дочь? – вкрадчиво спросила Хейверс.

– Сержант, – сказал Линли.

Девушка, как видно, поняла подтекст. Она просунула указательный палец в шлевку джинсов Пэттена и проговорила:

– Ты идешь, Хью? Уже поздно.

Он провел ладонью по ее спине, так мужчина поглаживает победившую в скачках лошадь.

– Через несколько минут, – ответил он и посмотрел на Линли. – Инспектор?

Линли поднял руки, без слов давая понять, что к девушке у него вопросов нет. Он подождал, пока она скроется в доме, прежде чем спросить:

– Где может быть ваша жена, мистер Пэттен? Она исчезла. Как и машина Флеминга. Вы не представляете, куда она могла уехать?

Пэттен был поглощен закрыванием бутылок. Потом он поставил их и стаканы на поднос.

– Не имею ни малейшего понятия. Но где бы она ни была, уверен, она не одна.

– Как и вы, – сказала Хейверс, захлопывая блокнот.

Пэттен посмотрел на нее безмятежным взглядом.

– Да. В этом отношении мы с Габриэллой всегда были удивительно похожи.