Текст книги "Прах к праху"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Глава 4

Дома по Стаффордшир-террас шли вдоль южного склона Кэмденского холма и являли собой вершину викторианской архитектуры в северной части Кенсингтона. Они были выстроены в классическом, подражающем итальянскому стиле, уснащенные балюстрадами, эркерами, карнизами, выполненными орнаментальной кладкой с небольшими выступами, и другими белыми лепными украшениями, призванными оживить то, что иначе представляло бы собой невыразительные массивные сооружения из серого кирпича. Отгороженные черными коваными решетками, они тянулись вдоль узкой улицы с унылым достоинством, и их фасады разнились лишь цветущими растениями в ящиках на окнах и в декоративных горшках.

Дом номер 18 украшал жасмин, густой и буйный, в изобилии росший в трех наружных ящиках эркера. В отличие от большинства других домов, дом номер 18 не был поделен на квартиры. Панели с дверными звонками не имелось, звонок был лишь один, на который и нажал Линли, когда они с Хейверс подошли к двери примерно через полчаса после ухода инспектора Ардери.

– Элитный райончик. – Хейверс мотнула головой в сторону улицы. – Я насчитала три «БМВ», два «рейндж-ровера», «ягуар» и «кадиллак».

– «Кадиллак»? – переспросил Линли, оглядываясь на улицу, залитую желтым светом фонарей в викторианском стиле. – А что, тут живет Чак Берри2[2]
  Чак Берри (р. 1926) —американский композитор, гитарист и певец.


[Закрыть]?

Хейверс ухмыльнулась.

– А я думала, вы не слушаете рок-н-ролл.

– Некоторые вещи человек постигает исподволь, сержант, через открытость общему культурному опыту, который проникает в индивида, преумножая груду его знаний. – Он посмотрел на веерное окно над дверью. Оно было освещено. – Вы позвонили ей?

– Перед уходом.

– И что сказали?

– Что мы хотим поговорить с ней о коттедже и пожаре.

– Тогда где…

Уверенный голос спросил за дверью:

– Кто там?

Линли назвался сам и представил своего сержанта. Они услышали звук отпираемого замка. Дверь распахнулась, и перед ними предстала седовласая женщина в стильном темно-синем облегающем платье и такого же цвета жакете почти одной длины с платьем. На женщине были модные очки с крупными стеклами, которые сверкнули на свету, когда она перевела взгляд с Линли на Хейверс.

– Мы приехали к Мириам Уайтлоу, – сказал Линли, предъявляя женщине свое удостоверение.

– Да, – ответила она. – Я знаю. Это я. Прошу, входите.

Линли скорее почувствовал, чем увидел, что сержант Хейверс метнула на него взгляд. Он понял, что она занимается тем же, чем и он: решает, не стоит ли быстренько пересмотреть их предыдущее заключение о характере отношений между Кеннетом Флемингом и женщиной, с которой он жил. Мириам Уайтлоу, хоть и прекрасно одетой и ухоженной, было под семьдесят, то есть на тридцать с лишним лет больше, чем умершему в Кенте мужчине. В нынешнее время слова «жить с» несут совершенно определенный смысл. И Линли, и Хейверс бездумно купились на них. Что, – с некоторой досадой на себя признал Линли, – было не самым благоприятным прогнозом того, как пойдут у них дела в данном случае.

Мириам Уайтлоу отступила от двери, жестом приглашая их внутрь.

– Давайте пройдем в гостиную, – предложила она и повела их по коридору к лестнице. – У меня там горит камин.

Огонь не помешает, подумал Линли. Несмотря на время года, внутри дома было всего на несколько градусов теплее, чем в холодильнике.

Мириам Уайтлоу, по-видимому, прочитала его мысли, потому что сказала через плечо:

– Мы с моим покойным мужем провели центральное отопление только после того, как с моим отцом случился удар в конце шестидесятых. И я почти им не пользуюсь. Полагаю, в этом я похожа на отца. Кроме электричества, с которым он в конце концов смирился вскоре после окончания Второй мировой войны, отец не признавал никаких нововведений: хотел, чтобы дом оставался таким, как его обставили его родители в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Сентиментально, я знаю. Но что есть, то есть.

Линли не мог не заметить, что с желаниями ее отца тут считались. Переступить порог дома номер 18 по Стаффордшир-террас означало попасть в «капсулу времени», оклеенную обоями Уильяма Морриса3[3]
  Уильям Моррис (1834—1896) – английский дизайнер и мастер мебели, тканей, витражей и обоев, поэт и ранний социалист; революционизировал викторианские вкусы.


[Закрыть], с бесчисленными гравюрами на стенах, персидскими коврами на полу, бывшими газовыми рожками под синими круглыми абажурами, служившими теперь бра, с камином, каминная полка которого была обита бархатом и в центре которого висел бронзовый гонг. Решительно странная картина.

Ощущение анахронизма только усиливалось по мере того, как они поднимались по ступенькам, вначале мимо выцветших гравюр на спортивные темы, а потом, после бельэтажа, мимо целой стены, увешанной взятыми в рамки карикатурами из «Панча». Они были размещены по годам, начиная с тысяча восемьсот пятьдесят восьмого.

Линли услышал, как Хейверс, оглядываясь по сторонам, охала: «Господи». Увидел, как она поеживалась, явно не от холода.

Комната, в которую привела их Мириам Уайтлоу, могла служить или восхитительной декорацией для телевизионного исторического фильма, или для музейного воспроизведения гостиной викторианской эпохи. Здесь имелись два выложенных плиткой камина, над их мраморными, с украшениями, полками висели венецианские зеркала в позолоченных рамах, в которых отражались часы из золоченой бронзы, этрусские вазы и маленькие бронзовые статуэтки, изображавшие Меркурия, Диану и боровшихся друг с другом обнаженных жилистых мужчин. В дальнем из двух каминов горел огонь, и Мириам Уайтлоу направилась к нему. Проходя мимо кабинетного рояля, она зацепилась перстнем за бахрому шали, которой был накрыт инструмент. Она остановилась, отцепила и поправила шаль, а заодно поправила фотографию в серебряной рамке, их на рояле располагалась дюжина, если не больше. Это была не столько комната, сколько полоса препятствий, состоявшая из кисточек, бархата, композиций из сухих цветов, кресел и очень маленьких скамеечек для ног, угрожавших неосторожному гостю сокрушительным падением.

И снова, словно прочитав его мысли, миссис Уайтлоу сказала:

– К этому со временем привыкаешь, инспектор. Когда я была ребенком, эта комната была для меня волшебным местом: все эти завораживающие безделушки, которые можно было рассматривать, о которых можно было размышлять и сочинять истории. Когда дом перешел ко мне, я не решилась ее изменить. Прошу вас, садитесь.

Сама она выбрала кресло, обитое зеленым бархатом. Полицейским же указала на кресла поближе к камину, из которого дышал жаром горевший уголь. Эти глубокие кресла были обиты плюшем. В них человек скорее проваливался, чем садился.

Рядом с креслом хозяйки помещался столик на трех ножках, на котором стоял графин и маленькие рюмки. Одна из них была наполовину полна. Отпив из нее, Мириам Уайтлоу сказала:

– После ужина я всегда пью херес. Я знаю, что в обществе это не принято. Бренди или коньяк подошли бы больше. Но я никогда не любила ни один из этих напитков. Не хотите ли хереса?

Линли отказался. Хейверс, судя по всему, не отказалась бы от «Гленливита», если бы его предложили, но покачала головой и достала из сумки блокнот.

Линли объяснил миссис Уайтлоу, каким образом будет расследоваться данное дело, координируемое из Кента и из Лондона. Он назвал имя инспектора Ардери. Вручил хозяйке дома свою визитную карточку. Она взяла ее, прочла то, что было на ней напечатано, перевернула. И положила рядом со своей рюмкой.

– Простите, – сказала она, – я не совсем понимаю. Что вы имеете в виду под словом «координировать»?

– Разве вы не разговаривали с полицией Кента? – спросил Линли. – Или с пожарной бригадой?

–Я разговаривала только с пожарными. Уже после обеда. Не помню имени звонившего джентльмена. Он позвонил мне на работу.

– Это куда же? – Линли увидел, что Хейверс начала писать.

– В типографию. В Степни.

При этих словах Барбара подняла голову. Мириам Уайтлоу ничуть не сочеталась ни со Степни, ни с представлением о работнике типографии.

– В «Уайтлоу принтуоркс», – пояснила она. – Я там директорствую. – Достав из кармана носовой платок, она комкала его в пальцах. – Может, вы все же скажете мне, что происходит?

– Что вам уже известно? – спросил Линли.

– Джентльмен из пожарной бригады сообщил, что в коттедже был пожар. Он сказал, что им пришлось взломать дверь. Сказал также, что ко времени их приезда огня уже не было и большого ущерба, кроме дыма и копоти, он не причинил. Я хотела поехать и посмотреть лично, но он сказал, что коттедж опечатан и мне не разрешат войти, пока не закончится расследование. Я спросила, что за расследование. Спросила, почему необходимо расследование, если пожара фактически не было. Он спросил, кто жил в коттедже. Я сказала. Он поблагодарил и повесил трубку. – Она крепче сжала платок. – В течение дня я дважды звонила туда. Никто ничего мне не сказал. Каждый раз записывали мое имя и номер телефона, благодарили и обещали связаться со мной, как только будут какие-то новости. Вот и все. А теперь приехали вы и… Пожалуйста, скажите: что случилось?

– Вы сказали, что в коттедже жила женщина по имени Габриэлла Пэттен, – уточнил Линли.

– Да. Звонивший мне джентльмен попросил продиктовать ее имя по буквам. И спросил, не жил ли с ней кто-нибудь еще. Я сказала, что, насколько мне известно, нет. Габриэлла уехала туда в поисках уединения, и я не думаю, что она захотела бы принимать гостей. Я спросила у того джентльмена, все ли в порядке с Габриэллой. Он сказал, что свяжется со мной, как только узнает. – Она поднесла платок к ожерелью на шее. Оно было золотым, из тяжелых звеньев. Дополняли его такие же серьги. – Как только он узнает, – задумчиво проговорила она. – Как он мог не знать?.. Она пострадала, инспектор? Поэтому вы пришли? Габриэлла в больнице?

– Огонь начался в столовой, – сказал Линли.

– Это я знаю. Ковер загорелся? Габриэлла любит живой огонь, и если из камина вылетел уголек, пока она была в другой комнате…

– Вообще-то загорелось от сигареты в кресле. Несколько дней назад.

– От сигареты? – Мириам Уайтлоу опустила глаза. Выражение ее лица изменилось. Оно больше не казалось таким понимающим, как при словах об угольке.

Линли наклонился вперед.

– Миссис Уайтлоу, мы приехали поговорить с вами о Кеннете Флеминге.

– О Кене? Почему?

– Потому что, к несчастью, в вашем коттедже погиб человек. И нам нужно собрать информацию, чтобы разобраться, что же произошло.

Сначала она замерла. Затем дрогнули только пальцы, снова стиснув край платка.

– Погиб человек? Но пожарные не сказали. Только спросили, как пишется ее имя. И сказали, что свяжутся со мной, как только что-нибудь узнают… А теперь вы говорите, что все это время они знали… – Она судорожно вздохнула. – Почему они мне не сказали? Я же звонила, а они даже не удосужились сообщить, что кто-то погиб. Погиб. В моем коттедже. Габриэлла… О господи, я должна известить Кена.

– Погиб человек, миссис Уайтлоу, – подтвердил Линли, – но это не Габриэлла Пэттен.

– Нет? – Она перевела взгляд с Линли на Хейверс. И застыла в своем кресле, словно внезапно осознала готовый вот-вот обрушиться на нее ужас. – Так вот почему тот джентльмен хотел знать, не жил ли там с ней кто-нибудь. – Она сглотнула комок в горле. – Кто? Скажите мне. Прошу вас.

– Мне очень жаль, но это Кеннет Флеминг.

Ее лицо сделалось абсолютно непроницаемым. Затем на нем отразилось недоумение.

– Кен? – переспросила она. – Это невозможно.

– Боюсь, вы ошибаетесь. Тело официально опознано.

– Кем?

– Его…

– Нет, – отрезала Мириам Уайтлоу, стремительно бледнея. – Это ошибка. Кена даже нет в Англии.

– Его жена опознала его тело сегодня днем.

– Этого не может быть. Не может быть. Почему не попросили меня?.. – Она повернулась к Линли и повторила: – Кена здесь нет. Он уехал с Джимми. Они улетели… Они уплыли на яхте. Они решили немного отдохнуть и… Они в плавании, не могу вспомнить… Где он?.. Где?

Она поднялась, словно не могла думать сидя. Посмотрела направо, налево. Глаза ее закатились, и она рухнула на пол, опрокинув трехногий столик с хересом.

– Вот черт! – воскликнула Хейверс. Хрустальный графин и рюмки раскатились. Вино

залило персидский ковер. Воздух наполнился медовым запахом шерри.

Линли поднялся одновременно с миссис Уайтлоу, но не успел подхватить ее. Теперь же он быстро оказался рядом с лежащей без чувств женщиной. Пощупал пульс, снял очки и поднял веко. Взял ее руку в свои ладони. Кожа была липкой и холодной.

– Найдите где-нибудь одеяло, – велел он. – Наверху должны быть спальни.

Он услышал, как Хейверс выбежала из комнаты и затопала вверх по лестнице. Линли снял с миссис Уайтлоу туфли и положил ее ноги на крохотную скамеечку, оказавшуюся поблизости. Снова проверил пульс. Он был ровным, дыхание нормальным. Линли снял смокинг, накрыл им хозяйку дома и стал растирать ей руки. Когда Хейверс влетела в комнату, неся бледно-зеленое покрывало, веки миссис Уайтлоу затрепетали, а лоб покрылся морщинами, углубляя похожую на разрез складку между бровями.

– Все хорошо, – произнес Линли. – Вы потеряли сознание. Лежите спокойно.

Он заменил смокинг покрывалом, которое Хейверс, видимо, сорвала с кровати наверху. Поднял столик, а сержант подобрала графин и рюмки и пачкой салфеток попыталась собрать хотя бы часть хереса, лужица которого в форме Гибралтара впитывалась в ковер.

Миссис Уайтлоу задрожала под покрывалом. Из-под ткани высунулись пальцы и вцепились в край покрывала.

– Принести ей что-нибудь? – спросила Хейверс. – Воды? Виски?

Губы миссис Уайтлоу искривились в попытке заговорить. Она устремила взгляд на Линли. Он нарыл ее пальцы ладонью и сказал Барбаре:

– По-моему, ей лучше. И миссис Уайтлоу:

– Просто лежите спокойно.

Она зажмурилась. Дыхание стало прерывистым, о это скорее была попытка обуздать эмоции, чем борьба с удушьем.

Хейверс подбросила в огонь угля. Миссис Уайтлоу поднесла руку к виску.

– Голова, – прошептала она. – Боже. Как больно.

– Позвонить вашему врачу? Вы могли сильно удариться.

Она слабо покачала головой:

– Пройдет. Мигрень. – Глаза миссис Уайтлоу наполнились слезами, и она расширила их, видимо, в попытке удержать слезы. – Кен… он знал.

– Знал?

– Что делать. – Губы у нее пересохли. Кожа словно потрескалась, как старая глазурь на фарфоре. – С моей головой. Он знал. Он всегда заставлял боль отступить.

Но не эту боль, подумал Линли и сказал:

– Вы одна в доме, миссис Уайтлоу? – Она кивнула. – Позвонить кому-нибудь? – Губы сложились в слово «нет». – Мой сержант может остаться с вами на ночь.

Рука Мириам Уайтлоу слегка качнулась в знак отказа.

– Я… У меня… – Она усиленно моргала. – У меня… сейчас все пройдет, – проговорила она слабым голосом. – Прошу меня извинить. Я сожалею. Это шок.

– Не извиняйтесь. Все нормально.

Они ждали в тишине, нарушаемой только шипением горевшего угля и тиканьем многочисленных часов. Линли чувствовал, как на него со всех сторон давит эта комната. Ему хотелось распахнуть витражные окна. Но он остался на месте и положил руку на плечо миссис Уайтлоу.

Она стала приподниматься. Сержант Хейверс пришла ей на помощь. Вместе с Линли они помогли Мириам Уайтлоу сесть, а затем подняться на ноги. Она пошатнулась. Поддерживая под локти, Линли и Барбара подвели ее к одному из мягких кресел. Сержант подала миссис Уайтлоу очки, Линли нашел под креслом ее носовой платок и закутал плечи покрывалом.

Откашлявшись, хозяйка дома не без достоинства поблагодарила, надела очки, поправила одежду и нерешительно проговорила:

– Если вы не против… Не могли бы вы подать мне и туфли. – И только когда туфли оказались у нее на ногах, она заговорила снова. И сделала это, прижав дрожащие пальцы к виску, словно пытаясь утихомирить боль, раскалывающую череп. Тихим голосом она спросила: – Вы уверены?

– Что это Флеминг?

– Если был пожар, вполне возможно, что тело… – Она так крепко сжала губы, что под кожей проступили очертания челюсти. – Разве не могла произойти ошибка?

– Вы забываете. Пожар был не такого рода, – сказал Линли. – Он не обгорел. Тело лишь изменило цвет. – Когда Мириам Уайтлоу вздрогнула, он быстро добавил, чтобы успокоить ее: – От угарного газа. От попадания дыма в легкие кожа стала багровой. Но это не помешало его жене опознать его.

– Никто мне не сказал, – печально произнесла она. – Никто так и не позвонил.

– Как правило, полиция первой уведомляет семью. Оттуда его забирают родные.

– Родные, – повторила она. – Да. Конечно. Линли занял кресло, в котором до этого сидела миссис Уайтлоу, а сержант Хейверс вернулась на свою исходную позицию и приготовила блокнот. Миссис Уайтлоу все еще была очень бледна, и Линли невольно подумал о том, какой продолжительности беседу она сможет выдержать.

Миссис Уайтлоу разглядывала узор персидского ковра. Говорила она медленно, как будто вспоминая каждое слово за мгновение перед тем, как его произнести.

– Кен сказал, что он собирается… в Грецию. Несколько дней поплавает там на яхте, так он сказал. С сыном.

– Вы упомянули Джимми.

–Да. Его сын. Джимми. На его день рождения. Из-за этого Кен даже прервал тренировки. Он должен был… они должны были лететь из Гэтвика.

– Когда?

– Вечером в среду. Он месяцами составлял план, как все будет. Это был подарок Джимми на день рождения. Они ехали только вдвоем.

– Вы уверены насчет путешествия? Вы уверены, что он собирался лететь в среду вечером?

– Я помогла ему отнести багаж в машину.

– В такси?

– Нет. В его машину. Я предложила отвезти его в аэропорт, но он всего несколько недель как купил эту машину. Он был рад предлогу прокатиться на ней. Он собирался заехать за Джимми и потом – в аэропорт. Они вдвоем. На яхте. По островам. Всего на несколько дней, потому что осталось совсем немного до первого международного матча. – Ее глаза наполнились слезами. Она промокнула платком под глазами и откашлялась. – Простите меня.

– Ничего. Все нормально. – Линли подождал минуту, пока она собиралась с духом, и спросил: – А что у него была за машина?

– «Лотус».

– Модель?

– Не знаю. Она была старая. Отреставрированная. Низкой посадки. Фары удлиненные.

– «Лотус-7»?

– Зеленая.

– Рядом с коттеджем никакого «лотуса» не было. Только «астон-мартин» в гараже.

– Это, должно быть, Габриэллы, – сказала она. Прижала платок к верхней губе и продолжала говорить, не отнимая его, на глазах у нее снова выступили слезы. – Я не могу представить, что он умер. Он был здесь в среду. Мы вместе поужинали пораньше. Разговаривали о том, как идут дела в типографии. О матчах этого лета. Об австралийском боулере. Об угрозе, которую он представлял для него как для бэтс-мена. Кен волновался, включат ли его снова в состав английской сборной. Я сказала, что его страхи просто смешны. Он такой великолепный игрок. Всегда в форме. С чего ему волноваться, что его не включат? Он такой… Настоящее время… О боже, я говорю о нем в настоящем времени. Это потому, что он… он был… Простите меня, пожалуйста. Прошу вас. Пожалуйста. Не могу взять себя в руки. Я не должна раскисать. Не должна. Потом. Потом можно и раскиснуть. Нужно кое-что выполнить. Я это знаю. Знаю.

Линли налил в рюмку остаток хереса – от силы глоток – и подал миссис Уайтлоу, поддерживая ее руку. Она выпила вино залпом, словно лекарство.

– Джимми, – сказала она. – А его в коттедже не было?

– Только Флеминг.

– Только Кен. – Она перевела взгляд на огонь. Линли увидел, как она сглотнула, увидел, как сжались, потом расслабились пальцы.

– Что такое? – спросил он,

– Ничего. Это совсем не важно.

– Позвольте мне об этом судить, миссис Уайт-лоу.

Она облизнула губы.

– Джимми ждал, что его отец заедет за ним в среду вечером, чтобы ехать в аэропорт. Если бы Кен не приехал, он позвонил бы сюда – узнать, что случилось.

– А он не звонил?

– Нет.

– Вы были здесь, дома, после отъезда Флеминга в среду вечером? Никуда не уезжали? Хотя бы на несколько минут? Может, вы пропустили его звонок?

– Я была здесь. Никто не звонил. – Ее глаза чуть расширились. – Нет. Это не совсем так.

– Кто-то звонил?

– Раньше. Как раз перед ужином. Кену, не мне.

– Вы знаете, кто это был?

– Гай Моллисон.

В течение ряда лет бессменный капитан английской сборной, подумал Линли. В том, что он звонил Флемингу, не было ничего странного. Но выбор времени наводил на размышления.

– Вы слышали слова Флеминга?

– Я сняла трубку на кухне. Кен ответил в маленькой гостиной, примыкающей к кухне.

– Вы слушали разговор?

Оторвав взгляд от огня, она посмотрела на Линли. Как видно, она была слишком измучена, чтобы оскорбиться подобным вопросом. Но тем не менее голос ее прозвучал сдержанно, когда она ответила:

– Конечно, нет.

– Даже перед тем, как положить трубку? Чтобы убедиться, что Флеминг на линии? Это вполне естественно.

– Я услышала голос Кена. Потом Гая. Это все.

– И что они говорили?

– Не помню. Кажется… Кен сказал «алло», а Гай сказал что-то насчет ссоры.

– Ссоры между ними?

– Он сказал что-то про возвращение Праха. Что-то вроде: «Мы же хотим вернуть этот проклятый Прах, а? Может, забудем о ссоре и пойдем дальше?» Разговор о матче с австралийцами. Ничего больше.

– А ссора?

– Не знаю. Кен не сказал. Я решила, что это связано с крикетом, возможно, с влиянием Гая на тех, кто производит отбор,

– Как долго продолжался разговор?

– Он спустился в кухню минут через пять-десять.

– И ничего о нем не сказал? И за ужином тоже?

– Ничего.

– Вам не показалось, что он переменился после разговора с Моллисоном? Может, ушел в себя? Разволновался, впал в задумчивость?

– Ничего подобного.

– А за последние несколько дней? За прошедшую неделю? Вы не заметили в нем никаких перемен?

– Перемен? Нет. Он был таким же, как всегда. – Она склонила голову набок. – А что? Что вы хотите узнать, инспектор?

Линли прикинул, как лучше ответить на этот вопрос. В настоящий момент у полиции было преимущество – знание сведений, которыми располагал только поджигатель. Он осторожно сказал:

– Не все ясно с пожаром б коттедже.

– Вы сказали, там была сигарета? В одном из кресел?

– Не был ли Флеминг подавлен в последние несколько недель?

– Подавлен? Разумеется, он не был подавлен. Да, он волновался, возьмут ли его играть за Англию. Возможно, слегка озабочен отъездом на несколько дней с сыном в разгар тренировок. Но и только. Да и с чего бы ему быть подавленным?

– У него не было личных неприятностей? Проблем в семье? Мы знаем, что его жена с детьми живут отдельно. С ними не было трудностей?

– Не больше чем обычно. Джимми – старший – был для Кена источником беспокойства, но какой подросток в шестнадцать лет не доставляет своим родителям хлопот?

– Флеминг оставил бы вам записку?

– Записку? Зачем? Какую записку? Линли наклонился к ней.

–Миссис Уайтлоу, мы должны исключить самоубийство, прежде чем продолжим расследование в других направлениях.

Она уставилась на него. Он видел, что она пытается выбраться из эмоциональной неразберихи, порожденной сначала шоком от известия о смерти Флеминга, а теперь предположением о его самоубийстве.

– Мы можем осмотреть его спальню? Она сглотнула, но не ответила.

– Считайте это необходимой формальностью, миссис Уайтлоу.

Она неуверенно встала, опираясь рукой на подлокотник, тихо предложила следовать за ней и повела их по лестнице на этаж выше.

Комната Кеннета Флеминга с окном в сад находилась на третьем этаже. Значительную часть помещения занимала большая латунная кровать, напротив которой располагался камин, отгороженный огромным восточным веером. Миссис Уайтлоу села в единственное кресло в углу, Линли занялся комодом, стоявшим под окном, а Хейверс открыла гардероб с зеркальной дверцей.

– Это его дети? – спросил Линли. Одну за другой он брал с комода фотографии. Их было девять, небрежно вставленных в рамки снимков, запечатлевших младенцев, детей постарше и совсем больших.

– У него трое детей, – сказала миссис Уайтлоу. – Они уже выросли по сравнению с этими снимками.

– Последних фотографий нет?

– Кен хотел заснять их, но Джимми отказывался, стоило Кену достать камеру. А брат и сестра Джимми во всем берут с него пример.

– Между Флемингом и его старшим сыном были трения?

– Джимми шестнадцать лет, – повторила она. – Это трудный возраст.

Линли не мог не согласиться. Его собственные шестнадцать лет положили начало его охлаждению к родителям, которое закончилось только в тридцать два года.

Больше ничего на комоде не было; и на умывальнике – ничего, кроме мыла и сложенного полотенца; никакой записки, прислоненной к подушке и дожидающейся прочтения, тоже не было; на прикроватной тумбочке – только потрепанная книга Грэма Свифта «Водный мир». Линли пролистал книгу. Из нее ничего не выпало.

Он перешел к ящикам комода. И понял, что Флеминг был маниакально аккуратен. Все майки и футболки были сложены одинаково. Даже носки были распределены в своем ящике по цвету. В другом углу комнаты сержант Хейверс, видимо, пришла к тому же выводу, увидев ряд сорочек на плечиках, далее брюки, а затем пиджаки, а под ними выстроенные в ряд туфли.

– Ну и ну, – заметила она. – Все как по линейке. Они иногда так делают, да, сэр?

– Что делают? – спросила Мириам Уайтлоу. Хейверс, судя по ее виду, пожалела, что заговорила.

– Самоубийцы, – сказал Линли. – Обычно они сначала все приводят в порядок.

– И обычно оставляют записку, не так ли? – проговорила миссис Уайтлоу.

– Не всегда. Особенно если хотят, чтобы самоубийство выглядело как несчастный случай.

– Но это же и был несчастный случай, – сказала миссис Уайтлоу. – Это не что иное как несчастный случай. Кен не курил. Так что если он собирался убить себя и выдать это за несчастный случай, зачем ему использовать для этого сигарету?

Чтобы бросить подозрение на кого-то другого, подумал Линли. Чтобы это было похоже на убийство. На вопрос миссис Уайтлоу он ответил своим вопросом.

– Что вы можете нам рассказать о Габриэлле Пэттен?

Мириам Уайтлоу сначала не ответила. Она как будто оценивала скрытый смысл вопроса, заданного Линли вдогонку за ее собственным. Потом сказала:

– А что вы хотите узнать?

– Курила ли она, например?

Миссис Уайтлоу посмотрела в окно, в котором все они отражались в по-вечернему темных стеклах. Она, как видно, старалась представить Габриэллу Пэттен с сигаретой и без сигареты и наконец сказала:

– Она никогда не курила здесь, в этом доме. Потому что не курю я. Кен не курит… не курил. А так я не знаю. Она вполне могла курить.

– Какие отношения связывали ее с Флемингом?

– Они были любовниками. – И в ответ на поднятые брови Линли добавила: – Об этом мало кто знал. Но я знала. Почти каждый вечер мы с Кеном разговаривали на эту тему с тех пор, как между ними впервые возникла эта ситуация.

– Ситуация?

– Он любил ее. И хотел на ней жениться.

– А она?

– Временами она говорила, что хочет выйти за него замуж.

– Только временами?

– Это была ее манера. Ей нравилось водить его за нос. Они встречались с… – Вспоминая, она дотронулась рукой до ожерелья. – Их роман начался прошлой осенью. Он сразу понял, что хочет на ней жениться. Она не была так уверена.

– Она замужем, насколько я понял.

– Живет отдельно.

– С тех пор как они стали встречаться?

– Нет. Не с того времени.

– А в каких она сейчас отношениях с мужем?

– Формально? – спросила она.

– И по закону.

– Насколько мне известно, ее адвокаты готовы. Адвокаты ее мужа тоже. По словам Кена, они совещались пять или шесть раз, но ни в чем не пришли к соглашению.

– Но развод рассматривался?

– Инициированный ею? Вероятно, но я не могу сказать точно.

– А что говорил Флеминг?

– Иногда Кен чувствовал, что она тянет с разводом, но он был таким… ему не терпелось как можно скорее уладить все в своей жизни. Он всегда так себя вел, когда принимал какое-то решение.

– А в своей собственной жизни? Уладил?

– Он наконец поговорил с Джин о разводе, если вы об этом.

– Когда это произошло?

– Примерно в то же время, когда Габриэлла ушла от мужа. В начале прошлого месяца.

– Его жена согласилась на развод?

– Они уже четыре года жили раздельно, инспектор. Ее согласие было не так уж и важно.

– И тем не менее, она согласилась?

Миссис Уайтлоу заколебалась. Шевельнулась в кресле. Пружина под ней скрипнула.

– Джин любила Кена. И хотела вернуть его. Она не оставила надежды за те четыре года, что его не было, поэтому не думаю, чтобы ее чувства изменились только потому, что он в конце концов заговорил о разводе.

– А мистер Пэттен? Что вы о нем знаете? Какова его позиция в этой ситуации? Он знает об отношениях своей жены с Флемингом?

– Сомневаюсь. Они старались проявлять осторожность.

– Но если она жила в вашем коттедже, – вступила сержант Хейверс, оторвавшись от гардероба, в котором методично осматривала одежду Флеминга, – разве это не открытая декларация о намерениях, вам так не кажется?

– Насколько мне известно, Габриэлла никому не говорила, где живет. Когда она ушла от Хью, ей понадобилось жилье. Кен спросил, можно ли воспользоваться коттеджем. Я согласилась.

– Ваш способ молчаливого одобрения их отношений? – спросил Линли.

– Кен не спрашивал моего одобрения.

– А если бы спросил?

– Он много лет был мне как сын. Я хотела видеть его счастливым. Если он верил, что его женитьба на Габриэлле принесет ему счастье, я не стала бы возражать.

Интересный ответ, подумал Линли. Слово «верил».

– Миссис Пэттен исчезла, – сказал он. – Вы не знаете, где она может быть?

– Понятия не имею, если только она не вернулась к Хью. Каждый раз, когда они с Кеном ссорились, она грозилась это сделать.

– Они поссорились?

– Сомневаюсь. Мы с Кеном обычно подробно все обсуждали, если такое случалось.

– Они часто ссорились?

– Габриэлла любит настоять на своем. Кен тоже. Иногда им бывало трудно найти компромисс. Вот и все. – Вероятно, она догадалась, к чему ведут эти вопросы, потому что добавила: – Но вы же не можете всерьез думать, что Габриэлла… Это маловероятно, инспектор.

– Кто еще, кроме вас и Флеминга, знал, что она живет в коттедже?

– Соседи, конечно, знали. Почтальон. Молочник. Жители Малого Спрингбурна, если она ходила в деревню.

– Я имею в виду здесь, в Лондоне.

– Никто, – сказала она.

– За исключением вас.

Ее лицо было мрачно, но обида на нем не отразилась.

– Совершенно верно, – согласилась она. —Никто, кроме меня. И Кена.

Она встретилась с Линли взглядом, словно ждала, что он выдвинет обвинение. Линли ничего не сказал. Она заявила, что Кеннет Флеминг был ей как сын. Он размышлял над этим.

–Ага. Кое-что есть, – провозгласила сержант Хейверс. Она открывала узкий пакет, который достала из кармана пиджака. – Билеты на самолет, – сказала она, посмотрев. – В Грецию.

– На них есть дата вылета?

Хейверс поднесла их к свету и наморщила лоб, разбирая почерк.

– Вот. Да. Они на… – Она мысленно посчитала даты. – Прошедшую среду.

– Наверное, он их забыл, – сказала миссис Уайтлоу.

– Или вообще не собирался их брать.

– Но его багаж, инспектор, – напомнила миссис Уайтлоу. – Он же взял багаж. Я наблюдала, как он собирается. Помогла погрузить вещи в машину. В среду. В среду вечером.