Текст книги "Прах к праху"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Глава 6

Линли взял папку с материалами из Кента. Просмотрел, сдвинув над очками брови, фотографии с места преступления. Барбара наблюдала за ним, удивляясь, как ему удается выглядеть таким бодрым.

Сама она чувствовала себя измочаленной. Было около часа ночи. После возвращения в Нью-Скотленд-Ярд она выпила три чашки кофе, но несмотря на кофеин – или, возможно, благодаря ему, – мозги еще трепыхались, а вот тело решило умереть. Ей хотелось положить голову на стол Линли и захрапеть, но вместо этого она встала и подошла к окну. Внизу на улице никого не было. Вверху простиралось темно-серое небо, видимо, не способное достичь настоящей черноты из-за кипевшего жизнью мегаполиса под ним.

Рассматривая вид, Барбара задумчиво потянула себя за нижнюю губу.

– Предположим, это сделал Пэттен, – сказала она. Не ответив, Линли отложил фотографии. Прочитал часть отчета инспектора Ардери и поднял голову. На лице его отразилась задумчивость. – У него достаточно веский мотив, – продолжала Барбара. —Если он уничтожает Флеминга, то мстит парню, который залез в трусы к Габриэлле.

Линли выделил абзац. Потом еще один. Час ночи, с отвращением думала Барбара, а он по-прежнему свеж как огурчик.

– Ну? – спросила она.

– Могу я посмотреть ваши записи?

Вернувшись к своему стулу, она достала из сумки блокнот и отдала Линли. Пока она шла к окну, Линли водил пальцем по первой и второй странице их беседы с миссис Уайтлоу. Заглянул на третью, затем – на четвертую. Перевернул еще одну страницу и очертил что-то на ней карандашом.

– Он сказал, что для него пределом является неверность, – не унималась Барбара. – Может, его предел – убийство.

Линли посмотрел на нее.

– Не позволяйте антипатии становиться вашей постоянной спутницей, сержант. У нас недостаточно фактов.

– И тем не менее, инспектор…

Подняв карандаш, он заставил ее замолчать и сказал:

– А когда они появятся, я думаю, они подтвердят его присутствие в клубе «Шербур» в ночь со среды на четверг.

– Пребывание в «Шербуре» не исключает его автоматически из числа подозреваемых. Он мог нанять человека, чтобы устроить пожар. Он уже признал, что нанимал кого-то следить за Габриэллой. И по кустам, фотографируя ее и Флеминга, не он лазал. Вот еще один нанятый.

– И все это в рамках закона. Возможно, это сомнительно. Безусловно, отдает дурным вкусом. Но не противозаконно. Впрочем, я его не исключаю.

– Слава богу!

– Однако признать за Пэттеном убийство Флеминга с заранее обдуманным намерением – значит предположить, что он знал, где Флеминг будет ночевать в среду. А он отрицает, что знал. И я не уверен, в нашей способности доказать обратное. – Линли убрал фотографии и материалы в папку. Снял очки и потер переносицу.

– Если Флеминг позвонил Габриэлле и сказал, что едет, – заметила Барбара, – она могла позвонить Пэттену и сообщить ему об этом. Естественно, не нарочно. Не затем, чтобы Пэттен примчался убить Флеминга. Просто хотелось немного досадить мужу. Это соответствует тому, что он рассказывал о своей жене. Другие мужчины ее хотят – и вот тому доказательство.

Линли как будто поразмыслил над словами сержанта.

– Телефон, – задумчиво произнес он.

– А что с ним?

– Разговор между Флемингом и Моллисоном. Он мог сообщить ему о своих планах в отношении Кента.

– Если вы считаете ключом телефонный разговор, тогда и его семья могла знать, куда едет Флеминг. Он же отменил свою поездку в Грецию, не так ли? Или по крайней мере отложил ее. Каким-то образом он сообщил бы им. Он должен был что-то им сказать, раз его сын… как там его зовут?

Перевернув еще две странички, Линли сверился с ее записями.

– Джимми.

– Точно. Раз Джимми не позвонил миссис Уайтлоу в среду, когда отец за ним не заехал. И если Джимми знал, почему отменилась поездка, он вполне мог сказать своей матери. Это вполне естественно. Она же ожидала, что мальчик уедет. А он не уехал. Она бы спросила, что случилось. Он бы объяснил. И куда это нас приводит?

Из верхнего ящика своего стола Линли достал разлинованный блокнот.

– К Моллисону, – сказал он, записывая. – К жене Флеминга. К его сыну.

– К Пэттену, – добавила Барбара.

– К Габриэлле, – закончил Линли и дважды подчеркнул последнее имя. Подумал немного и подчеркнул еще раз.

Наблюдавшая за ним Барбара сказала;

– Что касается Габриэллы, не знаю, инспектор. В этом нет никакого смысла. Что она сделала? Убила своего любовника, а затем радостно укатила на его машине? Это слишком легко. И слишком очевидно. Что у нее вместо мозгов, если она совершила нечто подобное? Опилки?

– Пэттен так и считает.

– И мы возвращаемся к нему. Видите? Это естественное направление.

– У него веский мотив. Что до остального… – Линли указал на папку с материалами и фотографиями, – нам предстоит выяснить, как согласуются улики. Мейдстоунская группа закончит работу в коттедже к утру. Если там что-то есть, они это найдут.

– По крайней мере, мы знаем, что это не самоубийство, – сказала Барбара.

– Да. Но это может и не быть убийством.

–У вас нет оснований утверждать, что это несчастный случай, учитывая сигарету и спички, найденные Ардери в кресле.

–Я не говорю, что это несчастный случай. – Линли зевнул, оперся подбородком на ладони и поморщился, уколовшись о щетину и, видимо, поняв, который час. – Нам понадобится номер машины Флеминга, – сказал он. – Нужно разослать описание. Зеленая, по словам миссис Уайтлоу. «Лотус». Возможно, «лотус-7 ». Где-то на него должны быть документы. Думаю, в Кенсингтонском доме.

– Согласна. – Барбара взяла свой блокнот и сделала пометки, тг А вы, случайно, не заметили вторую дверь в этой спальне? В доме Уайтлоу?

– В комнате Флеминга?

– Рядом со шкафом. Вы ее видели? На ней на крючке висел халат.

Линли уставился на дверь кабинета, словно восстанавливая картинку.

– Коричневый бархат, – произнес он, – с зелеными полосками. Да. А что такого?

– Да дверь, а не халат. Она ведет в ее комнату, Именно там я до этого взяла покрывало.

– В комнату миссис Уайтлоу?

– Правда, интересно? Смежные спальни. И о чем нам это говорит?

Линли поднялся.

– О сне, – ответил он, – который нам обоим сейчас бы не повредил. – Он аккуратно пристроил под мышкой папку с документами и фотографиями. – Идемте, сержант. Утром надо начать пораньше.

Когда Джинни уже больше не могла оттягивать этот момент, она поднялась наверх. Но прежде она перемыла всю посуду от так и не съеденного ужина, аккуратно повесила посудное полотенце на перекладину, прикрепленную к холодильнику присосками. Вымыла плиту и собралась вытереть старую красную клеенку, служившую скатертью на кухонном столе. Отступила от стола и непроизвольно вспомнила, как он говорил, ковыряя протертую клеенку:

– Дело не в тебе, девочка. Во мне. В ней. Я хочу чего-то от нее и не знаю, и мучаюсь от того, что ты с детьми сидишь тут и ждешь моего решения и его последствий для вас. Неужели ты не понимаешь? Я не знаю, чего хочу. О, черт, Джин, не плачь. Успокойся, пожалуйста. Терпеть не могу, когда ты плачешь. – Она невольно вспомнила, как он пальцами утер ей слезы, сжал запястье, как он обнял ее за плечи, прижался губами к волосам, говоря: – Прошу тебя, пожалуйста. Не усложняй все для нас, Джин. – А вот этого она сделать не могла.

Она прогнала его образ, подметя пол. Затем вымыла раковину. Отчистила изнутри духовку. Даже сняла занавески с узором из маргариток, чтобы их выстирать. Но сейчас, поздно ночью, стирать было невозможно, поэтому она сложила занавески и оставила их на стуле, решив, что пора проведать детей.

Джинни поднималась медленно, стряхивая с себя усталость, от которой дрожали ноги. Зашла в ванную, умылась холодной водой. Сняла одежду, в которой была на работе, и надела свой зеленый домашний халат, провела пальцами по узору из переплетающихся бутонов роз и распустила волосы. Они слишком долго оставались заколотыми кверху – она убирала их от лица на время своей смены в кафе, да так и оставила, когда полиция увезла ее в Кент. Теперь же, когда она их распустила, кожу головы защипало, Джинни сморщилась, и на глазах у нее выступили слезы. Потом она присела на унитаз, просто чтобы выиграть время.

Что ей осталось им сказать? – Последние четыре года она пыталась вернуть детям их отца. Что она теперь может им сказать?

– Мы слишком долго прожили порознь, Джин, – сказал он тогда. – Мы можем спокойно развестись.

– Я была тебе верна, Кени, – ответила она. – Я никогда не спала ни с кем, кроме тебя. Никогда. Ни разу в жизни.

– Я не ждал, что ты будешь хранить мне верность. Когда я отсюда ушел, я тебя об этом не просил, верно?

– Я принесла обеты, Кенни. Я сказала – «пока смерть нас не разлучит». Я сказала: буду во всем покорна тебе, буду с открытым сердцем перед тобой. И ты не можешь сказать, что я хоть что-то от тебя скрыла.

– Я этого и не говорил.

– Тогда объясни мне почему. И будь со мной честен, Кенни. Хватит этой чуши про то, что ты ищешь себя. Давай прямо к делу. Кого это ты трахаешь на стороне, что даже захотел делать это законно и благопристойно?

– Ну ладно тебе, девочка. Дело тут не в постели.

– Нет? Тогда почему у тебя покраснели уши? С кем ты теперь развлекаешься? Не с миссис ли Уайтлоу? Не с ней ли ты перепихиваешься два раза в неделю?

– Не говори глупостей, ладно?

– Мы с тобой обвенчались в церкви. И поклялись – «пока смерть нас не разлучит».

– Нам было по семнадцать лет. Люди меняются. С этим ничего не поделаешь.

– Я не меняюсь. Я была с тобой честна, Кенни. Поэтому жду от тебя такой же честности в ответ. Так с кем ты теперь спишь?

– Джин…

– Хотя я не совсем верно выражаюсь, да?

– Наша проблема вовсе не в сексе. С ним всегда все было нормально, и ты это знаешь.

– У нас трое детей. Дом. По крайней мере, был, пока не вмешалась миссис Уайтлоу.

– Мириам здесь ни при чем.

– Так она теперь Мириам? И как давно она Мириам? Она Мириам при свете или также и в темноте, когда тебе не приходится смотреть на квашню, которую ты месишь?

– Черт бы тебя побрал, Джин. Подключи мозги, а? Я не сплю с Мириам Уайтлоу. Она, черт побери, старуха.

– Тогда кто? Скажи мне. Кто?

– Ты меня не слушаешь. Дело не в сексе.

– О, ну конечно. А в чем же? Ушел в религию? Отыскал кого-то, с кем распеваешь гимны воскресным утром?

– Между нами всегда существовала некая пропасть, там, где ее не должно было быть.

– Какая пропасть? Какая?

– Ты не видишь, да? В этом-то и вся проблема. Джинни засмеялась, и собственный смех показался ей резким и нервным:

– Ты спятил, Кенни Флеминг. Да покажи мне хотя бы еще одну пару, которая имела бы хоть половину того, что было у нас, начиная с двенадцати лет.

Он покачал головой с усталостью и смирением:

– Мне больше не двенадцать лет. Мне нужно нечто большее. Мне нужна женщина, с которой я мог бы делиться всем. Ты и я… мы с тобой… в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то – нет. И как раз в том, что имеет значение за пределами спальни.

Джинни почувствовала, что край раковины, к которой она прислонилась, впился в бок. Она выпрямилась.

– Полно мужчин, которые по горячим углям поползут, чтобы получить такую, как я.

– Знаю.

– И чем же я нехороша?

– Я не сказал, что ты нехороша,

– Ты сказал, что в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то – нет. Как это? Объясни. Сейчас же.

– Дело в наших интересах. В том, что мы делаем. О чем заботимся. Говорим. Какие строим планы. Чего хотим от жизни.

– У нас всегда это было. Ты прекрасно это знаешь.

– Сначала – да. Но мы стали разными. Ты это видишь. Просто не хочешь признать.

– Кто говорит, что у нас все было плохо? Это она? Это миссис Уайтлоу забивает тебе голову всякой белибердой? Потому что она меня ненавидит, Кенни. Всегда ненавидела.

– Я уже сказал тебе, что дело не в Мириам.

– Она винит меня в том, что я увела тебя из школы. Она приезжала в Биллингсгейт, когда я была беременна Джимми.

– Это к делу не относится.

– Она сказала, что я разрушу твою жизнь, если мы с тобой поженимся.

– Это в прошлом. Забудь.

– Она сказала, что ты превратишься в пустое место, если я позволю тебе бросить школу.

– Она наш друг. Она просто переживала за нас.

– Наш друг, ты говоришь? Она хотела, чтобы я отдала своего ребенка. Чтобы убила его. Она желала мне смерти. И это в ней так и осталось, Кенни. Она всегда…

– Прекрати! – Он ударил по столу, и керамическая солонка в виде белого медведя полетела на пол, ударившись о ножку стола. Солонка треснула, и из нее на старый зеленый линолеум посыпалась соль, белая, словно отбеленный речной песок. – Ты ужасно заблуждаешься насчет Мириам, – сказал Кенни, подняв солонку, которая развалилась на две части у него в руках. – Она была добра ко мне. Была добра к нам. К тебе. К детям.

– Тогда скажи мне, кто для тебя лучше, чем я.

– Секс тут ни при чем. – По его тону она поняла, что он решил сказать правду. По его позе она поняла, что правда превзойдет все ее самые худшие ожидания. – Да, мы спали вместе. Но секс тут ни при чем. Все гораздо сложнее. Речь идет о желании.

– Не сексуальном? Не смеши меня, Кенни.

Он поднял на нее глаза, и Джинни почувствовала, как заледенели у нее пальцы. Она ни разу не видела такой муки у него на лице.

– Я никогда не испытывал ничего подобного, – произнес он. – Я хочу узнать ее во всех смыслах. Хочу владеть ею. Хочу быть ею. Вот что это такое.

– Совсем рехнулся. – Джинни хотела, чтобы ее слова прозвучали пренебрежительно, но получилось испуганно.

– Я словно уменьшился. Как будто из меня, как из кастрюли, выкипела вся вода и осталась суть. И эта суть – желание. Ее. Желание ее. Я ни о чем другом не могу думать.

– Ты несешь какую-то околесицу, Кенни. Он отвернулся.

– Я так и думал, что ты не поймешь.

– А она, видимо, понимает. Мисс Как-там-ее.

– Да. Понимает.

– Так кто же она? Кто она такая, что ты так сильно хочешь быть ею.

– Какая разница?

– Для меня большая. И я имею право знать ее имя. Если между нами все кончено, как ты того желаешь.

И он сказал, тихо назвав только имя – Габриэлла. Этого Джинни оказалось достаточно. Фамилии не требовалась. Ее как громом поразило. Ошеломленная, Джинни подошла к столу.

– Так это Габриэллу Пэттен ты хочешь узнать во всех смыслах? – переспросила она. – Владеть ею? Быть ею? – Она опустилась на стул. – Я тебе этого не позволю.

–Ты не понимаешь… не знаешь… я не могу объяснить, что это такое. – Он легонько постучал себя кулаком по лбу, словно предлагая ей заглянуть ему в мозг.

– О, я прекрасно понимаю, что это такое. И я скорее умру, Кенни, чем увижу тебя с ней.

Однако все получилось по-другому. Смерть пришла. Только вот не к тому. Джинни зажмурилась, и лишь когда поняла, что сможет говорить обычным голосом, если придется – хоть бы не пришлось, – покинула ванную.

Шэрон не спала. Джинни приоткрыла дверь в ее комнату и увидела, что она сидит на своей кровати у окна и вяжет. Свет Шэрон не включила и работала, согнувшись так, что казалась горбатой. Клацая спицами, она отматывала нитку и приговаривала:

– Изнаночная, вот. Лицевая, вот. Так. И еще.

Вязала она шарф, который начала еще в прошлом месяце. Это был подарок отцу ко дню рождения; времени года он не соответствовал, однако Кенни, получив шарф в конце июня, все равно стал бы носить его, невзирая на погоду, лишь бы сделать дочери приятное.

Когда Джинни открыла дверь до конца, Шэрон даже не взглянула в ее сторону. Ее маленькое личико сморщилось от усилия сосредоточиться, но поскольку вязала она без очков, работа ее представляла собой сплошную путаницу.

Очки лежали на столике рядом с кроватью, там же, где и бинокль, в который девочка наблюдала за птицами. Джинни взяла очки, прикидывая, в каком возрасте ее дочка сможет уже носить линзы.

– Изнаночная, изнаночная, изнаночная, – шептала Шэрон. – Лицевая, изнаночная, изнаночная, изнаночная.

Джинни протянула дочери очки.

– Может, включить свет? Ничего же не видно в такой темноте, а?

Шэрон яростно замотала головой.

– Лицевая, – сказала она. – Изнаночная, изнаночная, изнаночная. – Спицы постукивали, как клюющие корм птицы.

Джинни присела на край кровати, пощупала шарф, бугристый в середине, бесформенный по краям.

– Папе он понравился бы, милая моя, – сказала она. – Он бы тобой гордился. – Она подняла руку, чтобы погладить дочь по голове, но вместо этого расправила одеяло. – Ты лучше попытайся уснуть. Хочешь лечь со мной?

Шэрон покачала головой.

– Лицевая, – бормотала она, – изнаночная, изнаночная, лицевая.

Дальнейшие уговоры ни к чему не привели, девочка не реагировала, только считала вслух петли. Наконец Джинни сдалась и, в последний раз посоветовав Шэрон заснуть, пошла в комнату сыновей.

Там пахло сигаретным дымом, немытым телом и грязным бельем. Стэн тихо спал в своей кровати, со всех сторон защищенный рядами мягких игрушек. Лежал он, сбросив одеяло и сунув руку в пижамные штаны.

– Он каждую ночь дрочит. Ему никто не нужен. Своего члена хватает.

Слова Джимми донеслись из самого темного угла комнаты, где запах был самым сильным и где вспыхивал красный огонек, освещая уголок губ и костяшки пальцев. Она оставила руку Стэна на месте, лишь укрыла его и тихо сказала:

– Сколько раз я просила тебя не курить в постели, Джим?

– Не помню.

– Успокоишься, только когда сожжешь этот дом до тла?

Он фыркнул в ответ.

Отдернув шторы, Джинни приоткрыла окно, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Лунный свет упал на коричневое ковровое покрытие и высветил валявшуюся на полу разломанную модель парусника. Джимми с отцом не один час и не один день провели за кухонным столом, делая чертежи, вырезая, раскрашивая, склеивая. За эту модель Джимми получил приз.

Джинни тихо вскрикнула.

– Какая жалость, Джим. Это Стэн… Джимми подавил смешок. Она подняла глаза.

– Это не Стэн, – сказал он. – Он дрочит, ему не до уборок. Да что там – детские игрушки. Кому они нужны?

Джинни посмотрела на книжную полку под окном. На полу лежали обломки всех остальных моделей.

– Но вы же с папой, – бессмысленно начала Джинни. – Джимми, вы с папой…

– Да, мам? Что мы с папой?

– Это то, что осталось тебе от него, – сказала Джинни. – Эти корабли. В них ты с отцом. В этих кораблях.

– Этот негодяй сдох, так? И какой смысл оставлять о нем память в доме? Лучше начни выкидывать весь этот хлам, мама. Картинки, одежду, книги. Старые биты. Его велосипед. Все выброси. Кому это надо?

– Не говори так.

– Ну конечно! Да я рад, что…

– Я этому не верю, Джим.

– Почему? Тебе-то что, мам? – Вопрос прозвучал резко. Он повторил его и добавил: – Ты жалеешь, что его не стало?

– У него был трудный период. Он пытался разобраться в себе.

– Ну да, как и все мы. Только мы разбираемся, не трахая при этом какую-то шлюху.

Джинни порадовалась темноте. Темнота прятала и защищала.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я знал. Про отца. Про эту его блондиночку. Про великие духовные поиски папочки, которыми он якобы занимался, а сам тем временем как следует вставлял ей. Искал себя. Какой же двуличный подонок!

– Чем он занимался с… – Джинни не могла назвать это имя, только не сыну. Чтобы успокоиться, она сунула руки в карманы халата, в правом обнаружилась скомканная бумажная салфетка, в левом – расческа с недостающими зубьями. – Ты тут был ни при чем, Джимми. Это касалось наших с ним отношений. Тебя он любил, как и прежде. И Шэр и Стэна тоже.

– Поэтому мы и поехали, как он обещал, на прогулку по реке, да, мам? Наняли катер и поплыли по Темзе. Увидели шлюзы, лебедей. Остановились в Хэмптон-Корте и побегали по лабиринту. Даже помахали королеве, которая стояла на мосту в Виндзоре, специально поджидая, чтобы мы пропыли мимо и сняли шляпы.

– Он действительно хотел взять тебя на реку. Ты не должен думать, что он забыл.

– И на Хенлейскую регату. Ее мы тоже видели, или я ошибаюсь? В лучших шмотках. Корзина набита нашей любимой едой. Чипсы для Стэна. Кукурузные шарики в шоколаде для Шэр. «Макдоналдс» для меня. А когда съездили туда, мы отправились в большое путешествие на мой день рождения – Греческие острова, яхта, и только мы с папой.

– Джим, ему нужно было разобраться в себе. Мы с твоим отцом были вместе с детства. Ему требовалось время, чтобы понять, хочет ли он продолжать наши отношения. Но со мной, со мной, а не с тобой. В его отношении к вам, детям, ничего не изменилось.

– Да, конечно, мам. Ничего. – Джимми тихо фыркнул.

От этого звука по спине Джинни пробежал холодок.

– Джимми, – проговорила она. – Мне нужно кое о чем тебя спросить.

– Валяй, мам. Спрашивай, что хочешь. Но я ее не трахал, если ты об этом. Папочка был не из тех, кто делится добром.

– Ты знал, кто она такая.

– Может, и знал.

Она стиснула салфетку в кармане, принялась отщипывать от нее клочки. Ей не хотелось знать ответ, потому что она уже знала его. Тем не менее вопрос она задала.

– Когда отец позвонил тебе и отменил путешествие на яхте, что он тебе сказал? Джим, ответь мне. Что он сказал?

Из темноты выскользнула рука Джимми. Он взял что-то лежавшее рядом с игрушечным веслом. Зажег спичку и держал ее перед своим мертвенно-бледным лицом. Он смотрел прямо в глаза матери, пока спичка не догорела. Когда пламя лизнуло его пальцы, он не дрогнул. И промолчал.

Линли наконец нашел место на Самнер-плейс. Сержант Хейверс назвала бы это парковочной кармой.

Ночь была чудесной, росисто-прохладная тишина изредка нарушалась автомобилем, проезжавшим по Олд-Бромптон-роуд. Линли спустился по Самнер-плейс, внизу, рядом с маленькой часовней, перешел улицу и направился к Онслоу-сквер.

Свет в квартире Хелен горел только в одном окне. Она оставила лампу в гостиной, в маленьком эркере, выходившем на площадь. Увидев это, Линли улыбнулся. Хелен знала его лучше, чем он сам.

Он поднялся в квартиру. Хелен читала, пока не уснула, потому что на покрывале, обложкой вверх, лежала раскрытая книга. Линли взял ее, но в почти полной темноте не смог разобрать названия и убрал книгу на прикроватный столик, воспользовавшись вместо закладки золотым браслетом Хелен. И посмотрел на нее.

Она лежала на боку, подложив под щеку правую руку, ресницы темнели на фоне кожи. Губы сжаты, словно ее сны требовали сосредоточенности. Прядь волос спустилась от уха к уголку рта, и когда Линли убрал ее, Хелен пошевелилась, но не проснулась. Он улыбнулся – сон у нее всегда был удивительно крепкий.

– Кто-нибудь проникнет сюда, унесет все твои вещи, и ты даже не узнаешь, – сказал он как-то. – Ради бога, Хелен, в этом есть что-то ужасно нездоровое. Ты не засыпаешь, а просто теряешь сознание. По-моему, тебе нужно обратиться к врачу.

Тогда она засмеялась и потрепала его по щеке.

– Вот преимущество абсолютно чистой совести, Томми.

– Мало тебе будет от нее проку, если ночью в доме начнется пожар. Тебя, наверное, и сиреной не разбудишь, а?

– Должно быть. Какая жуткая мысль. – Она на мгновение посерьезнела, потом, просияв, произнесла: – Ага, но ты-то проснешься, правильно? А значит, мне следует подумать о том, чтобы держать тебя поблизости.

– И ты это делаешь?

– Что?

– Думаешь над этим?

– Больше, чем ты представляешь.

– И?

– И нам надо поужинать. У меня есть восхитительная курица. Молодой картофель. Стручковая фасоль. И ко всему этому «Пино».

– Ты приготовила ужин? – Вот это новость. Сладкое видение домашнего рая, подумал он.

– Я? – Хелен рассмеялась. – Боже, Томми, я ничего этого не готовила. О, я тщательно проштудировала книгу у Саймона. Дебора даже отметила пару рецептов, которые не потребовали бы чрезмерного напряжения моих ограниченных кулинарных талантов. Но все это показалось таким сложным.

– Это же всего лишь курица.

– Ты разочарован. Я тебя разочаровала. Прости меня, милый. Я совершенно ни на что не годна. Не умею готовить. Шить. Не играю на пианино. Не обладаю талантом к рисованию. На ухо мне наступил медведь.

– Ты же не на роль героини Джейн Остин претендуешь.

– Сплю на симфонических концертах. Не могу сказать ничего умного по поводу Шекспира, Пинтера или Шоу. Думала, что Симона де Бовуар5[5]
  Симона де Бовуар (1908—1986) – французская писательница, жена Ж.-П. Сартра, представительница экзистенциализма.


[Закрыть]– это какой-то коктейль. Как ты меня терпишь?

Хороший вопрос. Ответа у него не было.

– Мы – пара, Хелен, – тихо проговорил он сейчас, стараясь не разбудить ее. – Мы – альфа и омега. Мы плюс и минус. Мы брак, который совершился на небесах.

Из кармана смокинга он достал маленькую коробочку из ювелирного магазина и положил на книгу на столике. Потому что, в конце-то концов, сегодня был именно тот самый вечер. Сделай этот момент незабываемым, подумал Линли. Пусть он будет проникнут романтикой. Прибегни к помощи роз, свечей, икры, шампанского на фоне негромкой музыки. Скрепи это поцелуем.

Из всего вышеозначенного в его распоряжении было только последнее. Линли присел на край кровати и губами коснулся щеки Хелен. Нахмурившись, она пошевелилась и повернулась на спину. Линли поцеловал ее в губы.

– Ляжешь? – пробормотала она с закрытыми глазами.

– Откуда ты знаешь, что это я? Или ты предлагаешь это любому, кто появляется в твоей спальне в два часа ночи?

Она улыбнулась.

– Только подающему большие надежды.

– Понятно.

Хелен открыла глаза. Темные, как и ее волосы, по контрасту с кожей они делали ее царицей ночи. Она вся состояла из теней и лунного света.

– Как там у тебя? – мягко спросила она.

– Трудный случай, – ответил Линли. – Игрок в крикет. Из национальной сборной.

– Крикет, – пробормотала она. – Кошмарная игра. В жизни в ней не разобраться.

– По счастью, для данного дела мне этого и не требуется.

Она смежила веки.

– Тогда ложись. Мне не хватает твоего храпа над ухом.

– Я храплю?

– Тебе никто раньше не жаловался?

– Нет. И я думал… – Он заметил ловушку, когда ее губы медленно изогнулись в улыбке. – Ты же как будто спала, Хелен?

– Спала. Спала. Как должен и ты. Ложись в постель, дорогой.

– Несмотря…

– На твое пестрое прошлое. Да. Я тебя люблю. Иди в постель и согрей меня.

– Сейчас не холодно.

– Мы притворимся.

Он взял ее руку, поцеловал, пальцы Хелен ответили слабым пожатием – она снова проваливалась в сон.

– Не могу, – сказал Линли. – Мне нужно рано встать.

– Ну и что, – пробормотала она, – поставишь будильник.

– Я не захочу, – сказал он. – Ты слишком меня отвлекаешь.

– Тогда это не сулит ничего хорошего нашему будущему, да?

– А у нас есть будущее?

– Ты знаешь, что есть.

Он поцеловал пальцы Хелен и убрал ее руку под одеяло. Хелен рефлекторно снова повернулась на бок.

– Приятных сновидений, – проговорил он.

– М-м-м. Да. Спасибо.

Он поцеловал ее в висок, встал и пошел к двери.

– Томми? – невнятно позвала Хелен.

– Да?

– Зачем ты заезжал?

– Оставил тебе кое-что.

– На завтрак? Он улыбнулся.

– Нет, не на завтрак. С этим ты сама разбирайся.

– Тогда что?

– Увидишь.

– Для чего это?

Хороший вопрос. Он дал самый разумный ответ.

– Наверное, для любви. – И для жизни, подумал он, и всех ее хитросплетений.

– Как мило, – сказала Хелен. – Какой ты внимательный, дорогой.

Она завозилась под одеялом, ища самую удобную позу. Линли постоял в дверях, дожидаясь, пока не выровняется дыхание Хелен. Услышал ее вздох.

– Хелен? – прошептал он. В ответ – дыхание.

– Я тебя люблю, – сказал он. В ответ – дыхание.

– Выходи за меня замуж, – сказал он. В ответ – дыхание.

Умудрившись выполнить взятые на себя на эти выходные обязательства, Линли запер квартиру, оставив Хелен досматривать ее сны.