Текст книги "Слишком много счастья (сборник)"
Автор книги: Элис Манро (Мунро)
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Тогда Нина завернула Джемму в одеяльце, вызвала такси и повезла девочку в больницу. А накануне Рождества пробки были страшные, и когда они наконец добрались до места, им сказали, что они приехали не в ту больницу, и послали в другую, и по пути туда у Джеммы начались судороги, и она умерла.
Нина хотела устроить дочери настоящие похороны, а не как бывает, когда сунут ребенка в гроб к какому-нибудь старому бомжу (она слышала, что так делают с телами младенцев, если денег совсем нет), и поэтому поехала к мистеру Пёрвису. Он отнесся к ней лучше, чем она ожидала: заплатил за гробик и за все прочее, купил даже надгробный камень с именем Джеммы, а когда все закончилось, снова взял Нину к себе. И они поехали в долгое путешествие – в Лондон, Париж и еще в другие места, чтобы она воспряла духом. А когда вернулись, он запер свой дом в Чикаго и переехал сюда. У него здесь тоже есть собственность, в деревне, он держит беговых лошадей.
Мистер Пёрвис спросил Нину, не хочет ли она получить образование, и она ответила, что хочет. Он предложил ей послушать разные лекции и выбрать, что именно она хотела бы изучать. Нина попросила разрешения часть времени жить как обычные студенты, одеваться и учиться, как они, и он ответил, что это можно устроить.
Слушая ее, я почувствовала себя какой-то дурочкой-простушкой.
Я спросила, как зовут мистера Пёрвиса.
– Артур.
– А почему ты не называешь его по имени?– Ну, это звучало бы неестественно.
Нине не разрешалось никуда выходить по вечерам, за исключением некоторых университетских мероприятий – спектаклей, концертов или лекций. Кроме того, она должна была завтракать и обедать в университете. Но, как я уже говорила, не знаю, где именно она питалась и ела ли вообще. С утра она пила «Нескафе» в нашей комнате и доедала вчерашние пончики, принесенные мной из столовой. Мистеру Пёрвису это, должно быть, сильно не нравилось, но он принимал это как часть Нининой игры в студенческую жизнь. Поскольку раз в день она все-таки ела горячую пищу, а потом еще сэндвич и суп, он был удовлетворен. То есть это он думал, что она так питается. Нина изучила меню в нашей столовой и потом сообщала ему, что брала сосиски, или рубленый бифштекс «Солсбери», или лосося, или сэндвичи с яичным салатом.
– Слушай, а как он узнбет, если ты куда-нибудь отлучишься?
Нина вскочила, издав свой характерный звук, выражавший не то жалобу, не то удовольствие, и легким шагом подбежала к окну мезонина.
– Иди сюда, – позвала она меня. – Встань тут, за занавеской. Видишь?
Не прямо напротив нашего дома, а чуть в стороне, в сотне метров, стояла черная машина. При свете уличного фонаря можно было разглядеть светлые волосы женщины, сидевшей за рулем.
– Это миссис Виннер, – сказала Нина. – Она будет тут дежурить до полуночи. А может, и позже, я даже не знаю. Если я выйду, то она последует за мной и будет держаться неподалеку, куда бы я ни пошла.
– А если она уснет?– Не уснет. Или заснет, но вскочит как ужаленная, как только я попробую что-нибудь сделать.
Однажды вечером, чтобы дать миссис Виннер возможность поупражняться – так выразилась Нина, – мы вышли из дому, сели на автобус и поехали в городскую библиотеку. В заднее окно была хорошо видна длинная черная машина, которой приходилось то притормаживать, когда автобус подходил к остановке, то снова ускоряться, чтобы не отстать от него. От последней остановки нам надо было пройти целый квартал до библиотеки, и тогда миссис Виннер обогнала нас, припарковала машину у главного входа и, как нам показалось, принялась наблюдать за нами в зеркало заднего вида.
Я собиралась взять «Алую букву» {19} Готорна, входившую в список обязательной литературы по моему курсу. Купить ее мне было не по карману, а в университетской библиотеке разобрали все экземпляры. Кроме того, мне хотелось взять книгу и для Нины – из тех, где даются упрощенные таблицы по истории.
У Нины имелись учебники по всем курсам, которые она слушала. Кроме того, у нее были подходящие друг к другу по цвету блокноты и ручки – самые лучшие, какие только выпускались в то время. Блокноты и ручки для курса «Центральноамериканские доколумбовы цивилизации» были красного цвета, для курса «Поэты-романтики» – синего, для «Викторианских и георгианских английских романистов» – зеленые, а для «Сказок от Перро до Андерсена» – желтые. Она посещала все лекции, садилась на последний ряд, считая, что там ей самое место. Ей доставляло удовольствие проходить по корпусу искусств сквозь толпу студентов, выбирать себе место в аудитории, открывать учебник на указанной странице, вынимать ручку. Но блокноты оставались пустыми.
Проблема, как я понимаю, заключалась в том, что у Нины не было базовых знаний, основ, к которым можно было добавлять новые сведения. Она не понимала, что значит «викторианский», «романтический» или «доколумбовый». Хотя она и побывала в Японии, на Барбадосе и во многих европейских странах, указать эти места на карте она не могла. И что произошло раньше – Великая французская революция или Первая мировая война, – ей было неведомо.
Я удивлялась: так зачем же ей все эти курсы? Может, ей понравились названия? Или мистер Пёрвис переоценил ее способности? А может, он выбрал их специально, цинично полагая, что так ей быстрее надоест играть в студентку?
Разыскивая нужную книгу на полках, я вдруг столкнулась с Эрни Боттсом. Он держал целую стопку детективов, предназначавшихся для старой подруги его матери. Эрни объяснил, что постоянно привозит старушке детективы, а по субботам обязательно ездит в Дом ветеранов войны, чтобы сыграть в шашки с закадычным другом своего отца.
Я представила его Нине. Рассказала, чем она занимается, хотя, разумеется, ни словом не упомянула о ее прошлой и настоящей жизни.
Эрни пожал Нине руку и сказал, что рад с ней познакомиться, а потом предложил подвезти нас до дому.
Я хотела было уже поблагодарить и отказаться, мол, мы прекрасно доберемся на автобусе, но Нина спросила, где стоит его машина.
– За библиотекой, – ответил он.
– Задняя дверь есть?
– Ну да, у меня седан.
– Да нет, я не о том, – терпеливо продолжала Нина. – В библиотеке есть задняя дверь? Выход?
– Ну да. Есть, точно, – засуетился Эрни. – Вы меня простите. Я думал, вы про машину спрашиваете. Есть. Задняя дверь, то есть выход, в библиотеке. Я сюда через нее и вошел. Простите.
Он раскраснелся и, наверное, продолжил бы извиняться, если бы Нина не рассмеялась – впрочем, так добродушно, что это могло ему даже польстить.
– Ну что ж, – сказала она наконец, – значит, выйдем через заднюю дверь. Заметано. Спасибо!
Эрни довез нас до дому. По пути он предложил сделать небольшой крюк и заехать к нему на чашку кофе или горячего шоколада.
– Нет, извините, мы, типа, торопимся, – ответила Нина. – Но спасибо за приглашение.
– Я понимаю, вам надо делать домашнее задание.
– Именно. Домашнее задание, – кивнула Нина. – Обязательно надо сделать.
Я тем временем прикидывала: а приглашал ли он меня хоть раз к себе в гости? Нет, не приглашал. Вот понятия о пристойности. Одну девушку звать нельзя, двух – пожалуйста.
Когда мы прощались с Эрни у нашего дома, черной машины напротив не было. И из окна мезонина ее было не видно. Вскоре зазвонил телефон на площадке, позвали Нину, и я услышала, как она говорит:
– Нет-нет, мы только съездили в библиотеку, взяли книги и сразу, никуда не заезжая, вернулись домой на автобусе. Да, сразу же подошел. У меня все хорошо. Да, все. Спокойной ночи!
Она поднялась к нам в комнату, виляя бедрами и улыбаясь.
– А миссис Виннер получит сегодня по башке.
Тут она накинулась на меня и принялась щекотать, – она взяла это за моду, причем без всякого предупреждения, после того, как узнала, что я ужасно боюсь щекотки.
Однажды утром Нина не встала с кровати. Сказала, что у нее болит горло и повышенная температура.
– Потрогай мой лоб!
– Но ты же всегда такая горячая.
– Сегодня я горячее, чем обычно.
Была пятница. Нина попросила меня позвонить мистеру Пёрвису и сказать, что она хочет остаться тут на выходные.
– Он разрешит. Он не выносит, если рядом с ним находится больной. Просто повернут на этом.
Мистер Пёрвис спросил, вызван ли врач. Нина предвидела этот вопрос и велела ответить, что она просто нуждается в отдыхе и вызовет доктора или попросит меня вызвать, если почувствует себя хуже. Ну что же, пусть выздоравливает, сказал он, а затем поблагодарил меня за звонок и за то, что я такая хорошая подруга. А потом, уже прощаясь, вдруг предложил мне заехать к нему в субботу на ужин. Он сказал, что в одиночестве ему ужинать скучно.
Нина и это предвидела.
– Если он тебя пригласит на завтрашний вечер, соглашайся. Почему бы тебе не сходить? По субботам там всегда можно съесть что-нибудь вкусное, необычное.
Студенческая столовая по выходным была закрыта. Возможность познакомиться с мистером Пёрвисом волновала и интриговала меня.
– Пойти, что ли, если он зовет?
Наверх я поднималась, уже согласившись поужинать с мистером Пёрвисом, – он так и сказал: «поужинать». Спросила Нину, что лучше надеть.
– Да чего ты сейчас об этом беспокоишься? Это же будет только завтра вечером.
Действительно, зачем беспокоиться? Тем более что у меня было только одно хорошее шелковое платье, бирюзовое. Я купила его сама, потратив часть своего пособия, чтобы надеть на церемонию вручения аттестатов в школе, где я произносила прощальную речь.– И в любом случае это неважно, – добавила Нина. – Он не заметит.
За мной приехала миссис Виннер. Волосы у нее оказались не просто светлые, а платиновые – цвет, который почему-то вызывал у меня ассоциации с жестокосердием, аморальными поступками и тяжелым жизненным опытом – скитаниями по грязным закоулкам жизни. Тем не менее я решительно потянула ручку передней дверцы машины, чтобы сесть рядом с ней: мне казалось, что так будет скромнее и демократичнее. Она стояла сзади и не стала мне мешать, а потом энергичным движением открыла и тут же захлопнула заднюю дверцу.
Я ожидала, что мистер Пёрвис живет в одном из тех безликих солидных особняков, окруженных лужайками и необработанными полями, каких много к северу от города. Должно быть, упоминание о скаковых лошадях заставило меня так думать. Однако вместо этого мы двинулись на восток – в богатый, но не слишком респектабельный район, застроенный кирпичными домами, в подражание тюдоровскому стилю. Еще только начинало темнеть, но их окна уже вовсю светились, и в заснеженных кустах мигала рождественская иллюминация. Мы свернули на узкую подъездную дорожку, обрамленную высокой живой изгородью, и остановились у дома, который я мысленно назвала современнымиз-за плоской крыши и множества окон, да и построен он был, судя по всему, из бетона. Здесь не горела ни иллюминация, ни вообще какие-либо огни.
Не было видно и мистера Пёрвиса. Машина въехала в подземный гараж-пещеру, мы поднялись оттуда наверх на лифте и вышли в переднюю, полутемную и обставленную как гостиная: обитые материей жесткие стулья, полированные столики, зеркала и ковры. Миссис Виннер указала мне на дверь, которая вела в комнату, лишенную окон. Там стояла только скамья, и к стенам были приделаны крючки. Похоже на школьную раздевалку, если не считать полированного дерева и ковра на полу.
– Оставьте здесь свою одежду, – сказала миссис Виннер.
Я сняла сапоги, сунула рукавички в карманы пальто и повесила его на крюк. Миссис Виннер не уходила. Я полагала, что теперь она покажет, куда идти дальше. В кармане у меня была расческа, и мне хотелось причесаться, но так, чтобы она за мной не наблюдала. А кроме того, в этой раздевалке не было зеркала.
– А теперь все остальное.
Она смотрела на меня, желая удостовериться, что я ее поняла. Когда выяснилось, что я не понимаю (хотя в каком-то смысле я догадалась, поняла, но все-таки надеялась, что ошиблась), она сказала:
– Не бойтесь простудиться. Во всем доме хорошее отопление.
Я по-прежнему не двигалась, и тогда она произнесла самым будничным тоном, словно презирать меня ей было неохота:
– Ну вы же не маленькая.
Я могла в этот момент схватить свое пальто. Могла потребовать, чтобы меня отвезли обратно в пансион. Если бы она отказалась, я бы дошла туда самостоятельно. Дорогу я помнила и, хотя было холодно, добралась бы до дома меньше чем за час.
Вряд ли дверь, ведущая наружу, была закрыта, и вряд ли кто-либо попытался бы меня задержать.
– Ну, – сказала миссис Виннер, видя, что я все еще стою не двигаясь. – Вы думаете, вы какая-то особенная? Думаете, я раньше таких не видела?
Ее презрение отчасти и послужило причиной того, что я осталась. Отчасти. Ее презрение и моя гордость.
Я села. Сняла туфли. Отцепила и скатала вниз чулки. Встала, расстегнула и сдернула платье, в котором произносила прощальную речь, последние слова которой звучали на латыни: «Ave atque vale» [6] {20} .
Все еще пристойно скрытая комбинацией, я завела руки назад и отстегнула крючки бюстгальтера, а потом кое-как его сбросила. Пришла очередь пояса с подвязками, потом трусиков. Сняв, я смяла их в комок и спрятала под бюстгальтер. Затем снова надела туфли.
– Босиком, – сказала миссис Виннер, вздохнув.
Похоже, про комбинацию ей даже говорить было лень, однако после того, как я вновь сняла туфли, она все-таки сказала:
– И остальное. Вы слова понимаете? Все остальное.
Я сняла комбинацию через голову, и она протянула мне бутылку с каким-то лосьоном:
– Натритесь этим.
Бутылочка пахла так же, как Нина. Я стала втирать лосьон в руки и плечи – единственные части моего тела, которых я могла касаться в то время, как миссис Виннер стояла рядом и наблюдала. Затем мы вышли в переднюю. Я старалась не смотреть в зеркала, а она распахнула еще одну дверь, и я вошла в следующую комнату уже одна.
Мне и в голову не приходило, что мистер Пёрвис мог тоже оказаться раздетым, но такого не произошло. На нем был темно-синий блейзер, белая рубашка, галстук с широкими концами – он называется аскотский, но тогда я не знала этого слова – и широкие серые брюки. Он был только немного выше меня, худой и старый, почти лысый, и когда улыбался, на лбу у него появлялись морщины.
Мне также не приходило в голову и то, что раздевание могло оказаться только прелюдией к изнасилованию или к какому-нибудь ритуалу, а не к ужину. (Ничего этого и не случилось, в комнате на буфете стояли блюда, прикрытые серебряными крышками, и от них исходил аппетитный запах.) Почему я тогда ни о чем страшном не думала? Почему почти не тревожилась? Может быть, из-за моих представлений о стариках? Мне казалось, дело не только в импотенции, но и в том, что долгий жизненный опыт и упадок сил не оставляют в них никакого интереса к женщинам. Я, конечно, не могла не понимать, что раздевание должно иметь какое-то отношение к сексу, но приняла это условие скорее за какой-то вызов нб спор, чем за преамбулу к посягательству, и мое согласие, как я уже говорила, было больше похоже на безрассудную причуду гордости, чем на что-либо другое.
Вот я какая, – хотелось мне сказать. Я стыжусь своего тела не больше, чем того, что у меня не прикрыты зубы. Это, разумеется, было неправдой, меня прошибал пот – но не из страха перед насилием.
Мистер Пёрвис пожал мне руку, нисколько не удивившись отсутствию на мне одежды. Сказал, что рад познакомиться с Нининой подругой. Словно я была одноклассницей Нины, которую та привела из школы.
Хотя в каком-то смысле так оно и было.
Сказал, что я Нину вдохновляю.
– Она вами просто восхищается. Ну-с, вы, наверное, голодная. Посмотрим-ка, что они там приготовили!Он принялся поднимать крышки и накладывать мне еду. На ужин были корнуэльские куры, которых я приняла за карликовых цыплят, рис с шафраном и изюмом, разные нарезанные веером овощи, превосходно сохранившие свои естественные цвета. Было блюдо с какими-то зелеными соленьями и еще одно – с темно-красным соусом.
– Много не берите, – предупредил мистер Пёрвис про соленья и соус. – Они очень острые.
Он усадил меня за стол, вернулся к буфету, положил себе на тарелку совсем немного еды и тоже уселся.
На столе стоял кувшин с водой и бутылка вина. Мне налили воды. Если бы я у себя в доме стал поить вас вином, сказал он, это, вероятно, квалифицировали бы как серьезное преступление. Я была несколько разочарована, поскольку никогда еще не пробовала вина. Когда мы ходили в «Старый Челси», Эрни всегда выражал удовлетворение тем, что там по воскресеньям не подавали ни вина, ни крепких напитков. Сам он не только не пил по воскресеньям и по всем остальным дням, но и не любил смотреть, как пьют другие.
– Нина говорит, – начал мистер Пёрвис, – что вы изучаете английскую философию, но я думаю, имеется в виду английская филология и философия, не так ли? Потому что вряд ли найдется такое количество исключительно английских философов.
Я проигнорировала его предупреждение и попробовала немного солений, – и теперь была в таком ошеломлении, что не могла ответить. Он вежливо подождал, пока я отопью воды.
– Мы начали с древних греков. Это обзорный курс, – ответила я, когда обрела дар речи.
– Да, конечно, Греция. Ну а если вы занимаетесь греками, то скажите, кто ваш любимый… А, нет, подождите-ка! С этим гораздо проще разделаться вот так.
И он продемонстрировал, как надо отделять кости от мяса у корнуэльских цыплят. Сделано это был прекрасно, без всякого покровительственного тона, скорее в качестве шутки, над которой мы оба должны посмеяться.
– Так кто ваш любимый философ?
– Мы пока проходим досократиков и до него еще не дошли, – ответила я, – но это Платон.
– Значит, ваш любимый философ – Платон. И вы читаете вперед, не ограничиваетесь тем, что задают? Платон. Да, можно было догадаться. Вам нравится пещера? {21}
– Да.
– Конечно. Пещера. Это же прекрасно, правда?
Пока я сидела, наиболее вызывающая часть моего тела оставалась не видна. Вот если бы у меня были такие груди, как у Нины, – крошечные, какие-то декоративные… Но они у меня большие, с широкими сосками и как бы откровенно предлагающие свои услуги. Я старалась глядеть на него, когда отвечала, но поневоле все время вспыхивала. Когда это случалось, мне казалось, что его голос становился чуть мягче, как бы вежливо-удовлетворенным. Словно он сделал победный ход в игре. Но при этом он продолжал легко и интересно говорить, рассказывал про свою поездку в Грецию. Дельфы, Акрополь, знаменитый маяк – самая сущность Пелопоннеса…
– А затем на Крит – вы слышали про минойскую цивилизацию?
– Да.
– Разумеется, слышали. Разумеется. А знаете ли вы, как одевались минойские дамы? {22}
– Знаю.
На этот раз я посмотрела ему в лицо, прямо в глаза. Я была полна решимости не скорчиться от стыда, хотя и чувствовала жар в горле.
– Очень мило, именно в этом духе, – сказал он почти с грустью. – Очень мило. Странно, как в одни эпохи что-то выставляют на всеобщее обозрение, а в другие – прячут.
На десерт был ванильный крем и взбитые сливки с накрошенными в них кусочками бисквита, а также клубника. Он съел всего несколько ложек. Мне не удалось как следует насладиться первыми блюдами, и теперь я была полна решимости не упустить ничего из сладкого и с большим аппетитом, сосредоточенно поглощала ложку за ложкой.
Он разлил кофе по крошечным чашечкам и предложил перейти в библиотеку.
Мои ягодицы, отлепляясь от гладкой обивки стула, произвели звук, похожий на шлепок. Его, правда, почти не было слышно из-за дребезжания тонких кофейных чашек на подносе, который он держал своими старыми трясущимися руками.
О библиотеках в особняках я прежде только читала в книгах. Библиотеку отделяла от столовой панель, которая отодвинулась без малейшего звука, как только мистер Пёрвис коснулся ее ногой. Он извинился за то, что входит первым, поскольку несет поднос с кофе. Однако для меня это было большим облегчением. Я считала, что зад (не только мой, но и любого человека) – самая непристойная часть тела.
Когда я уселась на предложенный мне стул, он подал кофе. Сидеть в библиотеке было труднее, чем в столовой, поскольку теперь я оказалась вся на виду. Кроме того, стул в столовой был обит гладким полосатым шелком, а тут – каким-то темным плюшем, который покалывал меня и даже вызывал возбуждение.
Библиотека была ярко освещена, и выстроившиеся на полках книги смотрели на меня словно бы с упреком. Во всяком случае, они беспокоили меня больше, чем пейзажи на стенах столовой – тускло освещенной, да еще обитой поглощающими свет панелями.
Пока мы переходили из одного помещения в другое (для этого потребовалось лишь несколько секунд), мне вспомнилась одна из тех историй, о которых я в те годы только слышала, – где комната, называвшаяся библиотекой, превращалась в спальню с мягким светом, пухлыми подушками и всевозможными пуховыми одеялами. Но я не успела подумать, как буду действовать в подобных обстоятельствах, поскольку комната, в которую мы вошли, оказалась именно библиотекой. Лампы для чтения, книги на полках, бодрящий запах кофе. Мистер Пёрвис вытащил одну книгу, перелистал ее страницы и нашел то, что искал.
– Я буду очень благодарен, если вы мне почитаете. У меня глаза устают к вечеру. Знаете эту книгу?
«Шропширский парень» {23} .
Я знала. Даже помнила многие стихотворения наизусть.
Хорошо, ответила я, почитаю.
– А нельзя ли… нельзя ли вас попросить… не класть ногу на ногу?
Руки мои дрожали, когда я брала у него книгу.
– Да, – ответила я, – хорошо.
Он сел на стул возле книжного шкафа, прямо напротив меня.
– Итак…
Я начала читать:
Венлокский кряж, стихией огорошенный,
Стрижет руно на Рекине-холме,
Гнет буря деревца, листвою сброшенной
Река играет в снежной кутерьме. {24}
Знакомые слова и ритм успокоили меня, захватили, и я почувствовала себя увереннее.
Дуй, ветер, в клочья рви подлесок пригнутый,
Пусть сгинет навсегда, как сгинул он —
Могучий римлянин и город им воздвигнутый,
В ничто ушедший грозный Урикон.
Где этот Урикон? Кто знает?
Нельзя сказать, что я совсем забыла, кто я, где нахожусь и в каком виде. Но настроение у меня стало какое-то отстраненное, философское. Мне пришло в голову, что все мы в этом мире в каком-то смысле голые. И мистер Пёрвис голый, хотя на нем есть одежда. Все мы несчастные, голые, раздвоенные существа. Стыд куда-то отступил. Я переворачивала страницы, читала стихи одно за другим. Мне нравился звук собственного голоса. А потом вдруг – неожиданно и почти что к моему неудовольствию – мистер Пёрвис меня прервал. Встал и вздохнул.
– Довольно, довольно, – сказал он. – Это было замечательно. Спасибо. Ваш деревенский выговор очень подходит к этим стихам. А теперь мне пора спать.
Я протянула ему книгу. Он поставил ее на место и прикрыл стеклянную дверцу шкафа. «Деревенский выговор»? Для меня это было нечто новенькое.
– Боюсь, что вам пора домой.
Он открыл еще одну дверь, – как оказалось, она вела в прихожую, где я была так давно, в самом начале вечера, – я прошла мимо него, и дверь за мной закрылась. Возможно, я пожелала ему спокойной ночи. Или даже поблагодарила за ужин, а он в ответ сказал несколько скучных слов («не за что», «спасибо за компанию», «с вашей стороны было очень мило приехать», «спасибо, что почитали Хаусмана») неожиданно усталым, дребезжащим, безразличным голосом. До меня он даже не дотронулся.
Та же темная гардеробная. Моя одежда, та же самая. Бирюзовое платье, чулки, пояс. Миссис Виннер появилась, когда я пристегивала чулки. Она сказала мне только одно, когда я уже была готова:
– Вы забыли свой шарф.
И действительно, у меня был шарф, связанный еще в школе на уроках домоводства, – единственная вещь, которую я связала за свою жизнь. И я чуть не забыла его в этом месте.
Когда я выходила из машины, миссис Виннер сказала: – Мистер Пёрвис хотел бы перед сном поговорить с Ниной. Напомните ей об этом.
Напоминать оказалось некому: Нины в комнате не оказалось. Кровать ее была застелена. Пальто и сапоги исчезли. Какие-то другие ее вещи продолжали висеть в кладовке.
Беверли и Кей разъехались по домам на выходные, поэтому я побежала вниз к Бет: может быть, она что-то знает?
– Ты уж меня извини, пожалуйста, – сказала Бет, которая никогда в жизни ни перед кем не извинялась, – не могу же я уследить за всеми вами – когда вы уходите, а когда приходите.
Я повернулась к двери, и она добавила:
– Тебя сколько раз просили не топать, когда поднимаешься по лестнице? Я только что уложила Салли Лу.
По пути домой, в машине, я не могла решить, что сказать Нине. Спросить, ходила ли она раздетой в этом доме и знала ли, что за ужин ждет меня? Или ничего не говорить, подождать, пока она сама спросит? Но и тогда я могла бы с невинным видом рассказать, что подавали корнуэльских цыплят и желтый рис и что все было очень вкусно. А потом я читала вслух «Шропширского парня».
Пусть удивляется.
Но теперь, когда она ушла, все это потеряло значение. Миссис Виннер позвонила после десяти, нарушив тем самым еще одно правило, установленное Бет, и когда я сказала, что Нины нет дома, спросила:
– Это точно?
Тот же вопрос прозвучал, когда я сказала, что понятия не имею, куда ушла Нина:
– Точно?
Я попросила ее не звонить до утра, поскольку у Бет спят дети.
– Ну, не знаю. Тут серьезное дело, – ответила миссис Виннер.
Когда я проснулась утром, машина стояла напротив нашего дома. Через некоторое время миссис Виннер позвонила в дверь и объявила Бет, что ей поручено проверить Нинину комнату. Даже Бет была не в состоянии сдержать напор миссис Виннер, и та поднялась по лестнице, не услышав ни слова упрека или предупреждения. Она осмотрела все, что можно, в нашей комнате, заглянула в ванную, кладовку и даже потрясла одеяла, лежавшие там сложенными на полу.
Я сидела в пижаме, писала работу по поэме «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» {25} , попивая «Нескафе».
Миссис Виннер сказала, что ей пришлось обзвонить все больницы, разыскивая Нину, и что мистер Пёрвис сам ездил искать ее в те места, где она могла быть.
– Если узнаете что-нибудь, вам лучше нас известить, – предупредила она. – Если хоть что-нибудь узнаете.
Она начала спускаться по лестнице, но потом обернулась и сказала менее грозным тоном:
– А есть у нее знакомые в университете? Кто-нибудь, кто может знать?
Я ответила, что вряд ли.В университете я видела Нину всего два раза. Как-то во время перемены она шла в толпе студентов по длинному нижнему коридору корпуса искусств. В другой раз сидела в столовой. В обоих случаях она была одна. Нет ничего особенного в том, что человек в одиночку торопится из одной аудитории в другую, но немного странно сидеть одному в столовой с чашкой кофе в начале четвертого, когда там почти никого нет. Она сидела и улыбалась, словно хотела показать, как ей тут нравится, какая для нее честь быть здесь и что она готова откликнуться на вызовы этой жизни, как только поймет, в чем они заключаются.
К вечеру пошел снег. Машина, припаркованная напротив нашего дома, отъехала, чтобы дать дорогу снегоочистителю. Зайдя в ванную, я заметила дрожание ее кимоно на крючке и почувствовала то, что пыталась в себе подавить, – страх за Нину. Я представила, как она, потерянная, плачущая, вытирающая слезы распущенными волосами, бредет куда-то по снегу в своем белом исподнем, а не в пальто из верблюжьей шерсти, хотя отлично знала, что пальто она взяла с собой.
Телефон зазвонил в понедельник утром, когда я собиралась на первую пару.
– Это я, – сказала Нина быстро и в то же время с ликованием. – Слушай. Пожалуйста. Ты можешь мне помочь?
– Где ты? Они тебя ищут.
– Кто?
– Мистер Пёрвис. Миссис Виннер.
– Ну, ты же им не скажешь? Не говори им ничего. Я здесь.
– Где?
– У Эрнеста.
– Какого Эрнеста? – переспросила я. – У Эрни?
– Тсс! Тебя кто-нибудь слышит?
– Нет.
– Послушай, не могла бы ты привезти мне все мои шмотки? Мне нужен мой шампунь. Мое кимоно. А то приходится ходить в халате Эрнеста. Видела бы ты меня! Я выгляжу как старая шерстистая коричневая псина. А машина все еще дежурит?
Я прошла наверх и поглядела:
– Да.
– Ладно. Тогда тебе надо сесть на автобус и доехать до университета, как обычно. А потом пересесть на тот, который идет в центр. Ты знаешь, где выходить? На углу Кэмпбелл и Хау. А затем пешком до Карлайл-стрит. Дом триста шестьдесят три. Ты же там была?
– А Эрни дома?
– Не-а. На работе. Он же должен зарабатывать нам на жизнь? Правильно?
Нам? Эрни и Нина. Эрни и Нина.
– Ну пожалуйста! – сказала Нина. – Ты единственный человек, который у меня остался.
Я сделала все так, как она просила. Села на автобус, идущий до кампуса, потом пересела на тот, что идет в центр. Вышла на углу Кэмпбелл и Хау, прошла в западном направлении до Карлайл-стрит. Снегопад кончился, небо прояснилось. День был ясный, безветренный, морозный. Белизна слепила глаза, и снежок поскрипывал под ногами.
Пройдя полквартала на север по Карлайл-стрит, я дошла до дома, в котором Эрни жил сначала с матерью и отцом, потом только с матерью, а потом один. А теперь – нет, кто бы в это поверил? – теперь живет с Ниной.
Дом выглядел так же, как тогда, давно, когда мы с мамой пару раз сюда заезжали. Кирпичное бунгало с крошечным двориком, полукруглым окном в гостиной, у которого верхняя часть была из цветного стекла. Тесновато и прилично.
Нина была завернута, как она себя и описала, в шерстистый коричневый халат с кисточками, от которого шел свойственный Эрни мужской, но в то же время совершенно невинный запах – пены для бритья и мыла «Лайфбой».
Она схватила меня за руки, совсем закоченевшие даже в перчатках. В каждой было по большому полиэтиленовому пакету.
– Совсем ледышки, – сказала она. – Иди сюда, мы их сейчас отогреем теплой водой.
– Не ледышки, – ответила я. – Просто чуть-чуть замерзли.
Но Нина не слушала. Она помогла мне раздеться и повела в кухню. Налила в миску теплой воды и, пока кровь не без боли возвращалась в мои пальцы, принялась рассказывать, как Эрнест – Эрни – приехал в пансион в субботу вечером. Привез журнал, где была куча картинок с древними руинами, замками и другими вещами, которые, как он считал, могли быть интересны Нине. Она вылезла из кровати и спустилась вниз, поскольку наверх он, разумеется, подняться не мог. А когда он увидел, как она больна, то объявил, что ей надо поехать к нему домой, а он будет там за ней ухаживать. И действительно, ухаживал он так хорошо, что горло у нее почти совсем прошло и температура тоже. И тогда они решили, что она останется у него. Просто останется с ним и никогда не вернется туда, где была раньше.
Похоже, она не хотела даже произносить имя мистера Пёрвиса.
– Но все это – ужасно большой секрет, – предупредила она. – Ты единственная, кто все знает. Потому что ты наша подруга и благодаря тебе мы встретились.
