Текст книги "Сепсис"

Автор книги: Элина Самарина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Что так? – криво усмехнулся разборщик. – Ты же знаешь, для этих дел получателисуществуют. Зачем хлеб у ребят отымать?

– Тут, Маля, личное… Должок у меня перед Бурой.

– Хвалю, – уже не криво, а широко улыбнулся Маля. – Знаю о твоем долге: с братком твоим они корешовали, а когда брата угрохали, Бура обороткудал. Помню… Да, человеком был Бура. Пусть земля ему будет прахом… Добро, Рудик, иди, возвращай должок…

Дикий сидел во главе стола. Пил разбавленное лимонадом сухое вино. По обе стороны расселись вызванные им соратники. Сделав очередной глоток, Дикий поднял свои воловьи глаза:

– Короче, братва, я хочу предъявить Серому. Это он Буру заказал. Давайте решать, как добраться до его горла. – Замешательство в глазах собравшихся немедленно рассеял: – Что встрепенулись? Решили, что Рудик самосуд вершит? Я не Куклусклан. Прежде чем вас собрать, взял квиток от Мали. Так что, все по понятиям… Какие будут предложения?

– До Серого добраться нелегко… Он в «СЗО» безопасностью рулит.

– В «СЗО»? Это у Фауста, что ли?

– Так точно… В его подчинении двадцать рыл. И все экслюзированы.

Дикий сварливо поморщился:

– Любишь ты, Костя, загадки задавать. Какие-то слова… Как ты сказал?

– Экслюзированные? Это значит – право на ношение оружия имеют.

– Вот так, по-русски, и говори. Мол, власть у них на боку и по первому требованию вольту обнажают.

– Именно, – кивнул Костя. – По первому требованию Серого. Он же у них рулевой. Любой из его полканов будет стрелять – и фамилию не спросит. И ничего ему за это не светит: это его служебная обязанность… Нет, Рудик, в лобовую Серого не достать. Тут обходной маневр нужен.

– Есть один подход… – вставил слово другой сподвижник Дикого. – Телка у него, Светка, кажется, зовут. Серый втерся в нее по самые уши. А она его не кнокает, но бздитпо-черному. А сорваться не может. Ножки-то короткие… От Серого не спрячешься. Серый ведь…

– Ты короче раскладывай! Без анализов… Где ее найти? Я ей сделаю предложение, от которого она не выкрутится… Давай реквизиты.

– Сам я не знаю… Ее один залетный из Узбекистана знает. Только он не блатной. Полукровка. Хотя понятия соблюда…

– Слушай, Марат, давай короче. Этого залетного сможешь достать?

– Смогу. Алик Пирожок. Он каким-то…

– Пирожок? Его знаю. Так он в Москве?

– Да, в Москве он, на каком-то рынке рулит.

– Давай, пригласи его. Скажи, Рудик просит его зайти. На бокал вина сухого, – сказал и запнулся: вспомнил, что Алик не пьет спиртного.

… Пирожок оказался солидным, степенным мужчиной лет 45–50, с грустными и очень отзывчивыми глазами. Никак не выветрила из него Москва этой провинциальной манеры – переступать порог дома с подарками. Войдя, он передал одному из шестерок Рудика пакет и с почтением но, сохраняя достоинство, поздоровался с Диким.

Дикий пил вино, а перед трезвенником Пирожком поставил гранатовый сок и пахлаву, специально заказанную для гостя. Знал: печеное было слабостью Алика. Единственной. Все остальное было силой.

– Ну как ты, Алик?.. Да, дочки нормально учатся? Проблем нет?

– Уже закончили, Рудик. Твоими радениями.

– А я при чем? – наигранно изумился Дикий.

– Ты, может быть, забыл, а я помню. И дочери помнят, как ты помог им.

– Так ведь они у тебя умницы-разумницы! Для чего им помощь?

– Все так, только, чтобы ум свой обнаружить, им надо было экзамен сдать. А вот документы у них не принимали. Мол, иностранцы. Я и деньгами входил, и консульство подключал, – не пролезло. А ты только слово шепнул ректору, и допустили их. Приняли документы. Так что, Рудик, я должник твой.

Рудик, самодовольно посмеиваясь, долил в бокал вина.

– Я и забыл… Эх, Алик, если всех, кому я хорошее сделал, на Манежной площади собрать – не поместились бы… А таких, как ты, которые добро не забывают – на пальцах одной руки Ельцина пересчитать можно. А ты потому помнишь, что сам добро любишь делать. Таких людей единицы: я, ты, да Маля… Да, Алик… Я как раз сейчас одно доброе дело намерен сделать. Потому тебя и позвал. Помощь твоя в этом добром деле нужна.

Дикий изложил свою просьбу. И удовлетворенно отметил, что Пирожок проявил энтузиазм: Алик и сам был очень озабочен судьбой Светы. Ее, как и многих других земляков, Пирожок опекал. И ее нынешнюю беду принимал близко к сердцу. А предложение Дикого решало все проблемы.

– Считай, Рудик, что она согласна. Мне ее даже укатывать не придется: она, бедолага, ждет не дождется, как из лап Серого вильнуть.

…От Дикого Алик поехал прямо к принужденной любовнице Серого. Зашел к ней без опаски: Сергею он был представлен как двоюродный брат Светы, так что его визит у Серого никакого ажиотажа не вызвал бы.

– Вот что, Светка. Есть возможность вернуться в Самарканд.

– Какая возможность, Алик? Ты же знаешь, этот гад меня из-под земли найдет. У этой мрази знаешь какие длинные и гадкие руки… Бр!.. – Она поежилась и обиженно надула губки. – Попала я, Алик, как кура в щи… Нет, нет, не думай, я тебя совсем не виню! Никто здесь не виноват. Одна я…

– Ты подожди, – Пирожок успокаивающе положил руку ей на плечо. – Ты же знаешь, я для ветра не разговариваю. Сказал – есть возможность, – значит есть! Приедешь в Самарканд, позвонишь вот по этому телефону – спросишь Зафара. Его оповестят о тебе. И с той минуты ни один Серый, Белый или Серобуромалиновый к тебе не приблизится. У этого Зафара в Узбекистане могущество такое, что…! Короче, положись на мое слово. Кроме того, получишь десять тысяч зеленых.

Света заглядывала в его глаза, пытаясь понять – явь ли это? Алику она привыкла верить, но Серый… Этот гад разрушил все ее прежние представления и веры: в справедливость, в добро… Хотя Алик зря не обнадежил бы… Эх, была не была! Хуже, чем сейчас, быть не может. Воспоминания о подонке Сергее разрешили ее сомнения.

– Согласна! – выдохнула она. И словно путы свалились с ее ног и с души.

Заручившись согласием Светланы, Рудик стал готовить месть:

– Охарактеризуй мне Серого, сестренка. Что он такое?

– Сергей? – Света вскинула на Рудольфа злой взгляд. – Он… как бы выразиться поделикатней?.. мразь, подонок, мерзопакость!

– Это понятно, – согласно кивнул Дикий. – А какие у него привычки?

– А какие у подонка привычки: нажраться, налакаться и кувалды свои распускать. Он такая мразь! В постели – дерьмо дерьмом, а когда кончает – орет, как свинья недорезанная.

Рудик с Костей отозвались на эту деталь коротким переглядом.

– Что, всегда орет? Орет голосом или словами?

– Словами. Грязным матом… Как будто ему яйца выдергивают.

Снова коротко переглянулись мужчины. Одобрительно отнеслись они к экзотической манере Серого.

– В общем, сестренка, сделаем так…

Шеф Серого свои уикенды проводил на охраняемой даче, и потому суббота была узаконенным выходным для Овчинникова. Суббота и воскресенье были его днями. К Светке обычно он приходил между десятью и одиннадцатью ночи, основательно погуляв в каком-нибудь кабаке. За вынужденную трезвость пяти рабочих дней в субботу он отрывался. Его приходилось вносить на руках. До постели. В постели же он в помощниках не нуждался. Здесь обходился без помочей.

Прежде чем внести «тело», телохранители устраивали полный шмон. Так они называли дотошный осмотр всех закоулков: в шкафах, на антресолях, под кроватью. И в этот раз сурово-сосредоточенные морды заглядывали во все углы.

– Кто там? Это ты, Сереж? – послышался из ванной серебряный голосок Светки. Мирно журчала вода из душа, слышалась музыка: Светка обычно купалась под магнитофон.

– Это мы, Светлана Андреевна, – пробасил один из «секьюрити», продолжая прочесывать комнаты. Второй подошел к ванной и вежливо постучал в ребристое стекло:

– Светлана Андреевна, – игриво пропел, – мне надо войти, проверить.

– Вот я тебе проверю! Не смей даже думать!

– Да мне же по инструкции требуется, – смеялся телохранитель. – Вдруг под ванной кто-нибудь…

– Я вот скажу Сергею, что ты ломился ко мне. К голой. Он даст тебе этой инструкцией по башке. – Голос у Светки был взволнованным, почти истеричным. Игривого настроя охранника она не приняла.

– Да пошли, Шураня, чисто все… Она же дура, – продолжал уже на лестнице старший. – И в натуре может двинуть, что ты к ней ломился. Ну ее, прошмандовку эту!

Серого занесли и, предварительно раздев до плавок, уложили на уже разобранную чистую, хрустящую постель. Разбросавшись, он с наслаждением втянул запахи постиранного, прохладного белья и ощерился, обнажив обойму золотых коронок. Вообще золота на этом теле было, как на хорошем прииске: кроме коронок, тяжелый перевес с массивным крестом; на запястье правой руки – браслет, на левой – часы, на мизинце кольцо с опалом, а на указательном – массивный перстень с бриллиантом. Любил Серый золото. И многие знали об этой его невинной привязанности.

– Светка, сучечка моя, где ты там застряла?! Иди к своему Сержику… Ну что ты там телишься? Смотри, не натри новых дыр. Мне твоих трех вполне хватает! Ха-ха-ха! – рассмеялся Сергей. – Шураня, заноси!

Шураня, предварительно постучав, занес в спальню поднос с коньяком, шампанским и фруктами. Оставил на тумбочке и вышел, закрыв дверь. Они с напарником расселись в удобных креслах соседней комнаты. И теперь, после того как напитки и фрукты занесены, по инструкции они должны были включить телевизор на полную громкость.

– Светка, прошмандовочка моя, я долго буду тебя ждать? Посмотри какой у меня восклицательный знак! Это значит – я тебя кнокаю, моя сученочка. Иди же скорей.

Дверей в ванную было две: одна выходила в коридор, другая – в спальню. Из этой второй вышла Светка: сучоночка, прошмандовочка. Нагая, прекрасная, волнующая. На лице ее застыла улыбка: но какая-то испуганная, затравленная. Но Серый этих нюансов не замечал. Прядь его вспотевших густых волос упала на лицо. Опершись на локоть, он наливал шампанское Светке, коньяк себе. Прикрывая свою наготу – тоже что-то новое и тоже прошедшее мимо внимания Серого, – она легла рядом с любовником и тревожно вглядывалась в его сильную спину. Повернувшись к ней, он протянул ей бокал и, не дожидаясь Светки, быстро вылил коньяк себе в рот.

– Ну, пей же скорей! – Голос его осип. – Смотри, как мы созрели! – Он откинул простыню, показывая степень возбуждения.

– Дай мне дольку ананаса. Закусить, – тоже сипло попросила Светка.

– Никаких ананасов. Закусишь клубникой. Смотри, какой плод! Такого ни в одном «Перекрестке» не найдешь. – Он снова хохотнул и уселся на подушку, подталкивая руку с бокалом ко рту Светки. – Ну пей же, скорей, дурочка, смотри, какая закусь тебя ждет!

Четыре сильных руки охватили его одновременно. Одна рука накрепко залепила ему рот.

Светка немедленно юркнула с постели в ванную. В ту самую ванную, откуда и вышли трое мужчин. Двоих, держащих его – крепко, намертво держащих! – Серый не знал. Третьим же был Дикий. Самый близкий корефан Буры. Серый уже все понял. Понял, что его сейчас убьют. Понял, что катушка его жизни на размоте. С особой болью понял он, что сдала его Светка! Эта неблагодарная блядь, курва, Светка, которую он с помойки поднял, баловал, нежил, его сдала.

Неторопливо, смакуя момент, Дикий вытащил из кармана плаща футляр. Из футляра достал блеснувшую желтым штуковину. Кусок арматуры, но только позолоченный: Серый ведь так любит рыжье! Удобно приладив к ладони, Дикий улыбнулся, подмигнул Серому и воткнул золотую железку в правый глаз. В тот же, в который засадили Буре.

– Увидишь Буру, передавай ему привет. Если встретитесь.

Боль, невообразимая, охватившая разом все тело, пронзила Серого. Пробив хрупкую преграду, штырь вошел в мозг. Бесшабашно, развязно, грубо, разрушая тонкие, неприспособленные к такой жестокости ткани. В последнем конвульсивном движении Серый с удесятеренной мощью выгнул свое тело, отбросил насильников и выдал вопль – не звериный, но и не человеческий. Это был крик Тарзана. На большее жизненных сил не хватило: Серый еще раз дернулся и сник.

Секьюрити в смежной комнате – как ни гремел телевизор – услышали этот ор. Насмешливо переглянулись: кончил наш Сергей. Сейчас спать будет. Значит, можно прекратить эту пытку децибелами.

За их спинами открылась дверь. Один из охранников был занят пультом – уменьшал звук, второй же – Шураня – медленно и без интереса повернул голову. И тут же во лбу его образовалась дырка. Небольшая, аккуратная, из которой тут же потекла ручейком кровь. Второй же охранник даже не увидел своего убийцы: пуля пробила ему шейный позвонок и вылетела, разворотив нос. Оба они остались в кресле. В естественных позах спящих.

Дикий, выключив свет в спальне, подошел к окну и о чем-то негромко сказал в телефон. Через минуту увидел подъехавшую к углу машину.

– Все, ребята, уходим! Светка, ты особенно не загружайся. Все это вещи. Предметы. Это херня! Главное – бабки. А бабки у тебя теперь есть. Сейчас мы тебя отвезем к Пирожку. Там тебе уже готов билет на Домодедовскую птичку и бабки. Как и обещал я.

В машине Рудик продолжил свой инструктаж:

– У себя в Самаре… или как там твой город – Самарант, что ли? Ты там дыши тише – ну то есть не болтай. Если где – что: ничего не знаю, никого не видала. Мы тебе алибу заготовили незыблемую. Солидную. Ты сегодня с 9 часов утра сидишь в камере вот в этом отделении милиции. Смотри, вот мы проезжаем. По протоколу задержания, тебя отпустили в двадцать два тридцать и сразу отвезли в Домодедово. Запоминаешь?.. Вроде депортировали тебя из Москвы. Против воли твоей. Дернули тебя, мол, за нарушение паспортного режима. Мусор уже там ждет. Он подтвердит, что сам тебя сопровождал. Догоняешь?

– Да, конечно, – посиневшими от всего увиденного и пережитого губами прошелестела Света. Хотя больше половины из того, что сейчас говорил этот Рудольф, она не поняла.

Поглядывая с усмешкой, Рудик похлопал ее по колену:

– Ты сейчас меня слушала, но еще не растворила, что я тебе базарю. Ладно, сеструха. Пирожок в курсе. Он тебя вразумит… Вот и приехали. А вот и сам Пирожок… Будь, сестренка! Больше в Москву не приезжай. Не для тебя этот городишко. Живи в своей Самаре… или… Никак не могу запомнить твой город… Да хрен с ним! Мне оно нужно? – рассмеявшись, он открыл дверцу. Причем сделал это с некоторой галантностью: мизинец услужливой руки был кокетливо отставлен в сторону… Той самой руки, которая сорок минут назад вогнала позолоченный штырь в мозг Серого.

* * *

Прошло почти десять лет. Алексей стал успешным дельцом, а Влада – успешно поддерживала огонь семейного очага. Подрастали сыновья – Никита и Данил. Словом, счастливая семья.

Все счастливые семьи счастливы одинаково? Нет. Эта была счастлива по-особенному. Это была семья, в которой все семь «я» не растопыривались, а были устремлены в сторону любви. Каждый из десяти лет не остужал, а только обострял их чувства, наполнял новыми оттенками, нюансами.

Любовь Влады к детям, как тепло камина, – была ровной, согревающей, уютной. Алексея же любила она яро, истово, опаляющее. Такая любовь, как всякая гипербола, обычно бывает присуща только скоротечным связям. Ни один материал не в состоянии выдержать длительное время такой накал. А в их семье эта ярая страсть не ослабевала. Вот уже десять лет.

И Алексей трепетно хранил этот негаснущий огонь любви. Из всех сил старался угодить своей Владе, ублажить ее, баловал без границ.

У кого-то бывают в жизни отсветы счастья, у кого-то – полосы. Жизнь Влады была солярием. Она купалась в солнечных лучах любви. И даже ревность, этот червь, не мог омрачить их романтичной любви.

Конечно, не идиллией была их жизнь. И у них случались конфликты, ссоры. Но не перерастали они во вражду, а заканчивались, как правило, страстным примирением на широкой и очень выносливой кровати.

* * *

– У тебя двойка! – Влада потрясала дневником, словно уликой. – Что с тобой творится? Ты скатываешься, Никита!

Разделываясь с компьютерным монстром, сын азартно манипулировал мышкой и едва ли слышал возмущенные реплики стоящей рядом матери.

– Ник!

– Ну что?! – Он гневно сдвинул брови.

– Обратите на меня внимание, Ваше Величество!

– Ну, мам, я же сейчас проиграю! – с растяжкой огрызнулся Никита.

– Прекрати игру! У тебя двойка, а ты… Сейчас же прекрати! – она зло отжала кнопку: издав протяжный вой, монстр сгинул во мраке.

– Зачем ты выключила?! Все испортила! – Не по-детски гневно сверкнув глазами, Ник отшвырнул мышку и выбежал из комнаты.

– Вернись! Сядь за уроки.

– Не сяду! Не могла, что ли, дать мне время? – кричал Никита, усевшись на диван боком. – Чтоб хоть сохранить игру!

– Какую игру, когда у тебя двойки?!

– Ну и что?! Хоть бы сохранил…

Алексей прислушался и заинтересованно выглянул из кабинета.

– Ты не будешь играть в компьютер, пока не исправишь двойки! – донесся до него сердитый голос жены.

Он входил в зал, когда Ник, едва не сбив его, промчался в детскую.

Следовавшая за ним Влада разгневанно остановилась:

– Поговори с ним! По-мужски поговори! Посмотри, как он хамит!

– Ну что случилось? – Алекс благодушно теребил высунувшуюся из-под его руки голову сына.

– У него двойка… Двойки!

– Да ладно тебе… – рассмеялся Алекс. – Что ты из него отличника растишь?! Двойки есть – исправит. Правда, сын?

– Что?! – Влада растерянно округлила глаза. – А для чего ты отдал его в такую дорогую школу? Чтоб он двойки носил?

– Именно для этого! – улыбнулся Лекс и подмигнул сыну.

А Ник уже не прятался. Ответив отцу благодарно-озорным подмигом, он перевел на мать злорадный взгляд.

– Ты знаешь, сколько отец платит за твою учебу?

– А вот об этом – не надо! – Лекс протестующе поднял палец. – Я плачу и буду платить впредь. Это мой сын. И упрекать его этим не надо. И Ник, и Даня будут учиться в самой лучшей школе. Сколько бы это ни стоило… Иди, Ник, поиграй в компьютер, а потом – за уроки!

– Мама не разрешает компьютер… пока не исправлю двойку, – исподлобья глядя на мать, съехидничал Никита.

– Иди, иди… Маму я попробую уговорить.

– Ну что же… – похолодела Влада. – Иди, раз папа разрешил. Но ко мне больше не подходи.

Плохо спрятав усмешку, Ник прошел в свою комнату. Вскоре оттуда донесся визг компьютерного монстра. Как пощечина Владе.

Оскорбленно поджав губы, она прошла в свою комнату.

С улыбкой примирения вошел Лекс:

– Ну что ты из пустяка трагедию делаешь? – Он попытался обнять жену, но Влада сердито вывернулась. – Ну вот. Не было проблем, так тебе стало скучно… Захотелось драмы. Подумаешь – сын принес двойку. Вот так ужас! Хочешь, завтра дам учительнице пятьсот баксов и у Ника будут одни пятерки? Ты этого хочешь?

– Нет. Я хочу, чтоб мой сын хорошо учился. И понимал, что сейчас закладывается его фундамент. Чтоб у него было стабильное будущее.

Алексей все еще улыбался, но голос его отвердел:

– Фундамент его уже сформирован. А будущее у него стабильнее, чем у кого-либо другого. Потому, что это моя обязанность. Мое дело. И не надо из сына делать машину. Терпеть не могу отличников. Пусть живет в беззаботном… в бесшабашном детстве. А повзрослеть и хлебнуть проблем еще успеет. Не создавай ему искусственных проблем.

– Лекс, – Влада нервно поправила челку, – зачем ты забираешь у меня ребенка? Зачем во всем потакаешь? Дети тебя и так обожают. Зачем же так обезличивать меня?

– Не понял. Это что-то новенькое… По-твоему, если Ник любит меня, он автоматически не любит тебя? Оригинальные критерии!

– Ты все прекрасно понимаешь! Я – мать. Я желаю детям только добра. И не могу воспитывать сына с оглядкой на что-то. Почему я должна… бояться сказать сыну то, что противоречит его желаниям?.. А потому, что отец тут же его поддержит! Ты и Даню будешь воспитывать в том же духе?

– Даня сам старается быть похожим на Никиту. – Лекс усмехнулся. – За Даню я спокоен!

– Зачем тебе это, Лекс? В твоих потаканиях чувствуется подвох. Ты не хочешь, чтобы дети меня любили?

– Хороший вопрос! – Лицо мужа преобразилось: угасло благодушие, а взгляд стал точной копией взгляда Бравина-младшего: – Зачем мне это? Знаешь зачем? Для стабильности в нашей семье. Никита любит только то, что люблю я. И всех, кого я люблю. Пока я тебя люблю, и дети будут любить. Если ты разлюбишь меня, то потеряешь все. Деньги, золото – этим тебя не удержать. А дети… Дети – твоя ахиллесова пята.

Это было откровением. Влада ошарашенно уставилась на мужа:

– Так значит… ты это специально? Специально потакаешь… Чтоб он тебя… Чтоб меня… Лекс! Это чудовищно!

– Чудовищно?! Что чудовищного в том, что я не хочу тебя потерять?

– Но не таким же способом! Ты, наоборот, укрепляй наши отношения через детей! И потом… по-моему, нет причин потерять друг друга.

– Кто знает? Ты… такая красивая, эмоциональная. Я застраховался. И застраховался намертво.

Влада подняла глаза. В них рядом с грустью металась растерянность.

– Не понимаю, что происходит с нами…

– С кем это с вами?

– С нами. Со всеми нами, – Влада отрешенно глядела сквозь Алексея. – Когда мы из образованного и просвещенного народа превратились в циничных неучей? В невежд. Почему молодежь перестала читать? Ладно, допустим… Жуковского или Карамзина – это я еще могу понять. Не актуальны. Но Пушкин, Толстой… А Пастернак! Они что, тоже устарели? Почему не интересен им Чехов, Шекспир.

– А зачем их знать? – усмехнулся Лекс. – Знаешь, из всех заработанных мной денег я даже десяти копейками не обязан ни Пушкину, ни Толстому, ни Пастер… Хотя нет, вру: вот Пастернаку обязан. Только не тому, который стихи писал, а Матвею Яковлевичу. В прошлом году мы с ним очень неплохую операцию… Да ладно, Владуся! Ну что тебе Фадеевы, Шолоховы? Пусть их читают те, кто на них деньги делает. Филологи, учителя… А Ник и Даня учителями не будут. Неприбыльная профессия. Кстати, слышал, Шолохова из школьной программы – фьють! Убирают. И правильно. Пусть лучше мемуары Рокфеллера или Карнеги введут вместо «Поднятой целины». А то, пока мы Шолохова читали – земля бурьяном поросла. И в самом деле: кто будет возделывать землицу? Нам некогда! Мы не пахари, мы читатели. Самый читающий народ!

Лекс рассмеялся своей шутке и игриво притянул Владу к себе. Но она высвободилась из объятий и с горьким укором прошептала:

– Что происходит? Если даже такой интеллигентный человек, как ты..! У России заражена кровь. По ее венам уже бежит мутная, замусоренная кровь. Кровь, изнуряющая тело и отравляющая мозг.

– Боже! Какая образность! Какой пафос! – устало проворчал Алексей. Ему уже наскучил этот спор: бесперспективный, беспредметный и тягучий, как смола. Проходя мимо сына, Алексей ласково потрепал его за челку. Монстры наступали, но Никита без колебаний отвел глаза от экрана и послал отцу нежную улыбку.

* * *

– Ой, Игорь! – восторженно воскликнула Влада. Лекс вздрогнул и оторвался от газеты. Нахмурившись, посмотрел на экран: оттуда, кокетничая воловьими глазами, что-то вещал красавчик актер.

Презрительно хмыкнув, Алексей вернулся к статье. Но смысла уже не постигал: негодование свербило, словно бормашина, вторгшаяся в больной зуб. Чего не мог понять Лекс, так этого повального поклонения временным кумирам.

Идоловосторженность он прощал девочкам-подросткам (дочерей-то у Лекса не было!), а вот когда такое умиление, даже исступление, обнаруживает зрелая, умная женщина!.. Этот Игорь, как там его фамилия? Пастер?.. Пельцер?.. Да пошел он! Вот еще нашел себе занятие – вспоминать фамилию этого… А, Патрик! – Оттого, что вспомнилась, выплыла фамилия, новая волна раздражения накатилась на Лекса. Он нервно передернул руками, газета громко зашуршала и надорвалась. Алексей бросил короткий взгляд на Владу. Но она не заметила эмоционального всплеска мужа. Ее повлажневший взгляд был устремлен на экран:

– Какая игра! Это настоящее искусство.

– Что тебя так умилило?

– А ты разве не видел? Ты же смотрел на экран!

На экране тем временем пошла реклама: «А кто идет за «Клинским»?

– Вот это – настоящее искусство! – рассмеялся Лекс. – Оно побуждает к действию. Так, кто идет за «Клинским»? Тем более дойти надо только до холодильника.

– Уже иду! Сто баксов.

– Ого! Обед в доме становится обременительным, – фальшиво заворчал Алексей, доставая стоевровую банкноту. – Разрешите получить сдачу.

– Перебьетесь, дорогой. В данный момент времени мелочи нет. Вы наш постоянный клиент. В следующий раз получите бесплатно, за счет заведения. – Она величественно двинулась к холодильнику.

Алексей улыбнулся: какая все-таки удача, что в его жизни есть она, Влада! Какая удача!

Выпил пиво, утер губы и, выдерживая тональность, сварливо заметил:

– Пиво хорошее, но дорогое!

– Дешевого не держим… И вообще, в этом доме все только самого лучшего качества!

Он поцеловал ее в щечку и вышел. Уже в машине с удовлетворением отметил, что даже вроде бы дежурный поцелуй возбудил его желания.

А на следующий день Лекс снова увидел Игоря. Но уже не на экране. Воочию. Окинув неприязненным взглядом начинающую обрюзгать фигуру актера, Алексей нахмурился: в голову пришла озорная мысль. Припарковавшись, он последовал за артистом в подозрительного вида забегаловку. Фасад точно соответствовал интерьеру. Лекс окунулся в запахи пивнушек советских времен. За алюминиевыми столами пили пиво неопрятные, обросшие мужчины. Артист выделялся более или менее благопристойным видом. Он стоял, повернувшись к залу спиной за крайним столиком, надвинув на брови кепочку. На столе с остатками предшествующего пиршества стояла кружка с пивом. Сам же Патрик сосредоточенно стучал по ребру столика маленькой рыбешкой.

Брезгливо огибая стоящих тут и там посетителей, Алексей словно исполнил танец матадора.

– Разрешите пристроиться…

Артист зыркнул из-под козырька коровьими глазами и неопределенно пожал плечами. Все так же, не поднимая головы, стал высасывать пиво.

А Лекс понял: и эта надвинутая на глаза кепочка, и разворот спиной, и опущенный долу лик – все это попытка остаться неузнанным. «От славы устал бедняга! Да от кого же ты, друг ситный, прячешь свою мордочку? Кто из стоящих здесь за кружкой пива и сушеной воблой тебя знает? Ну и дурак же ты! Самовлюбленный придурок!»

– Скажите, а официантов здесь дождаться можно?

– У них самообслуживание, – не поднимая головы, ответил Игорь.

– А стол… протирают? Или тоже самообслуживание?

– Протирают. Только редко, – Игорь вдруг прямо взглянул на Бравина и улыбнулся: – Здесь такая дыра!

– Уже заметил. Я, собственно, жажду утолить хотел. Но после всего увиденного – вряд ли когда-нибудь испытаю жажду.

Игорь рассмеялся этой шутке, а Лекс с досадой отметил, что парень он симпатичный.

– Не понимаю, как вы, такой интеллигентный человек…

– Я здесь случайно. Тоже жажда, – ответил артист, допивая пиво.

– Игорь, тебе повторить? – спросил из-за стойки бармен.

– Как обычно, – проговорился Патрик, но тут же вывернулся: – Этот бармен в другом пабе работал. Вот и знает о моих привычках.

– Он назвал вас Игорем? – Лекс изобразил недоумение: – Игорь…? Мне ваше лицо знакомо! Вы очень похожи на Патрика.

– Вполне возможно. Потому что я и есть Патрик.

Да, у парня хорошее чувство юмора. И неплохая реакция. Лекс уже подумывал, не отказаться ли от затеи. Но, поразмыслив, все же рискнул:

– Знаете, моя жена в восторге от вашего таланта.

Актер застенчиво пожал плечами, но не возразил.

– Вот что, Игорь: давайте поедем ко мне. Посидим. Выпьем что-нибудь посущественней… А, Игорь?

– Нет-нет, – протестующе вскинул ладони Патрик. – Я редко принимаю приглашения от незнакомых мне людей.

– Так в чем дело?! Заодно и познакомимся!

– Не могу, – покачал головой артист. Но Лекс уже понял: бетон отказа был на соломе замешан.

…Увидев выглядывающего из-за спины мужа Патрика, Влада не удержалась и ойкнула. Ее лицо покрылось взволнованным румянцем.

И снова Лекс подумал, что совершил ошибку.

– Принимаешь гостей? – хотел спросить весело, а вышло с натяжкой и с какой-то хрипотцой. – Вот, знакомься: Игорь Патрик. Популярный и очень талантливый артист.

– Ну зачем же так? – Игорь смотрел на Владу. Глаза его покрылись поволокой. Зрачки чуточку задрались кверху. Наверное, на женщин этот взгляд действовал убийственно.

Влада преодолела первичный трепет:

– Вы пока пройдите. Я сейчас… Проходите, пока… Лекс… Алексей, проводи гостя. Вы располагайтесь… Я сейчас.

Стол накрывала уже другая Влада: и когда успела наложить макияж, сменить платье?! Бормашина ревности сверлила сердце Алексея. А артист, вальяжно расположившись за столом, брал в руки бутылки и внимательно рассматривал этикетки на них.

– На чем остановимся? – спросил Лекс, обнаружив в голосе нотки неприязни. Прокашлялся и повторил уже душевней: – Что вы предпочитаете?

– Зачем на «вы». Давай на «ты». Я, знаешь ли, человек очень простой. Без снобизма. Вот с этого начнем, – на брудершафт, за искусство, за дружбу. А этим – продолжим: за дам! – и снова повернул томные глаза на Владу. – Только одна просьба, Леша: я привык пить из высокого бокала. Микродозами, но из большого бокала.

– Нет проблем, – усмехнулся Лекс. И тут же жестко пресек услужливый порыв вскочившей с места Влады. – Сиди, я сам.

…Прогнозы Лекса стали оправдываться после трех или четырех тостов. Патрик явно пьянел. Стал забываться, и свой томный взгляд адресовал не только Владе, но и Алексею. С глазками он вообще перебарщивал: иногда так закатывал зрачки, что казалось – начался обморок. Речь его стала заторможенной, но безостановочной. Алексей, когда Влада вышла к балующимся детям, рассказал анекдот – со значением:

– Знаешь, Гарик, есть такой анекдот. Одному застольнику другой говорит: с тобой хорошо дерьмо есть. «Почему?» – спрашивает тот. – Так ты же никому рот не даешь открыть!

Игорь слабо рассмеялся, но тут же объяснил:

– Я знал этот анекдот.

Не обиделся… Интересно: намека не понял или от высокомерия.

Вернулась Влада. Утихомирила детей, но и успела прическу поправить, – отметил с досадой Алекс.

– Коньяк – напиток благородный. – Игорь нравоучительно поднял палец. – Его надо не потреблять, а смаковать… Вот так: маленькими глотками. Только тогда постигаешь всю прелесть этого напитка.

Он действительно не пил, а отпивал. Как кофе. И каждым глотком с видом гурмана полоскал рот. Однако этой винной эстетики хватило ненадолго. Уже на пятой порции актер спекся: когда Алексей подливал, он придерживал бокал и нетерпеливыми подталкиваниями побуждал Лешу наливать щедрее. Он замолкал и внимательно следил за наливом. И глазки строить перестал.

Забыл, наверное. Или утомился. Уже не смаковал, выпивал всю порцию – граммов сто – тремя глотками. При этом кадык его бегал, как челнок на ткацком станке.

– Вообще-то я русский. Моя настоящая фамилия – Патрикеев. А Патрик – это псевдоним. Артисты, ик! часто себе звучные фамилии берут. А у вас, – обратился к Владе, – хорошая, сценическая внешность. Я могу оказать содействие… если, ик! Я много, что могу…