Текст книги "Время неприкаянных"

Автор книги: Эли Визель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Но отец сказал ему и другое: «Помни, малыш, что ты еврей». Вот что сказал ему отец в тот день в тюрьме. Маленький мальчик не знал, что обнимает отца в последний раз, но знал, что сейчас больше, чем когда-либо, обязан слушаться его – и помнить его слова. Отец продолжил кротко и тихо, об этом он тоже будет вспоминать: «Ты рожден евреем, сынок, и ты должен остаться им. Твоя мать уведомила меня, что нашла прекрасную милосердную женщину, которая позаботится о тебе. Будь к ней почтителен. И будь послушен. И признателен. Ты будешь носить христианское имя, которое она тебе даст, но никогда не забывай, что в тебе воплощено имя моего собственного отца: Гамлиэль. Оно твое. Постарайся не запятнать его. Когда испытание завершится, вновь возьми его. Обещай мне не отрекаться от него. У каждого имени своя история. Обещай мне, мой маленький Гамлиэль, когда-нибудь рассказать ее…»

И маленький мальчик обещал ему это.

В сумрачной комнате для прислуги, с закрытой дверью и зашторенным слуховым окном, мать мальчика вновь и вновь пытается вразумить его. Тщетно.

– Я не Петер, я не хочу быть Петером, – решительным тоном возражает ребенок. – У меня есть свое имя. Ты же знаешь, дедушка подарил мне его. На память. Гам-ли-эль. Я люблю это имя. Может быть, оно не слишком красивое, но оно мое. Не хочу, чтобы его у меня отнимали. И папа не хочет этого. Я ему обещал. Он рассказал мне его историю, и теперь она принадлежит мне.

– Так ты не понимаешь, сокровище мое? Мы все в опасности. Спроси у этой милой дамы, она тебе скажет: всех нас подстерегает Смерть. Она гонится за евреями. Она не успокоится, пока не ощутит наше дыхание. У нас нет выбора, малыш: сейчас мы должны расстаться.

– Папа придет и спасет нас, я верю в него. Он найдет способ, чтобы мы оставались вместе.

– Я тоже жду его, я тоже в него верю. Но когда он вернется? В конце войны. А война может длиться еще много недель, месяцев…

– Что ж, я буду ждать…

Они умолкают. Уже светлеет. Илонка приносит ему чашку горячего шоколада, купленного по бешеной цене. Свернувшись клубочком в кресле, Петер начинает дремать. Когда он открывает глаза, его мамы здесь больше нет. Илонка передает ему письмо, которое он читает, сжав губы: «Мы решили дать тебе снотворное, родной. Для твоего же блага. Мы увидимся вновь, я уверена. Надеюсь, что скоро. И тогда я расскажу тебе новые истории. Они не будут печальными… Когда-нибудь, мой маленький большой мальчик, когда-нибудь ты поймешь».

Но это когда-нибудь не наступило никогда.

Того нищего, который вечность назад посетил нас в маленькой горной деревушке, где мы остановились после перехода границы, я потом увидел вновь. Неужели он знал, что мы собираемся перебраться в Будапешт? И в этот раз была Суббота, после полудня. Мама спала, а отец отлучился. Вечерело. Я чувствовал себя одиноким. И печальным. Внезапно открылась дверь. Я подпрыгнул от страха. «Отца нет дома», – сказал я гостю, который неподвижно стоял на пороге. «Я знаю», – ответил он. И я узнал голос нищего: «Я хотел повидать тебя. Ты ведь любишь истории, любишь их по-настоящему?» – «Да, – сказал я еле слышно. – И всегда, всегда буду любить их». – «Очень хорошо. Тогда садись и слушай».

Продолжая стоять, словно прислонившись к своей застывшей тени, он рассказал мне, что случилось со скромным слугой Баала-Шем-Това, «Бешта». Он поделился с Учителем своей тревогой: как ему прокормить семью после смерти хозяина? «Это очень просто, – ответил „Бешт“. – Ты будешь странствовать по миру и рассказывать истории обо мне».

Естественно, хасид последовал этому совету. С котомкой за спиной он переходил из деревни в деревню, из общины в общину, из дома в дом в поисках тех, кто был готов слушать его хвалы Обладателю Доброго Имени. Люди трудились не покладая рук и порой даже не обращали на него внимания, занимаясь своими делами. Лучшие из них, чтобы утешить его или откупиться, давали ему несколько монеток, которые он бережно хранил, чтобы вручить жене в канун праздника Пасхи. Однажды, пробираясь ночью в лесу, он потерял все свои жалкие накопления. Между тем на следующей неделе ему предстояло вернуться домой. Он заплакал. И в слезах зашел в синагогу ближайшей деревни. Его спросили, чем он так удручен. Он ответил, что зарабатывает на жизнь, рассказывая истории о своем Учителе, что потерял все деньги, а Пасха уже близка и его семья не сумеет накрыть традиционный праздничный Седер. Община, почти такая же нищая, как он сам, прониклась его печалью, но помочь смогла только советом. Владелец их деревни был человеком довольно странным: редко выходил на люди, не показывался ни в церкви, ни в кабаке, но всегда принимал того, кто знал какую-нибудь историю. Если та оказывалась новой, щедро одаривал рассказчика. Почему бы хасиду не попытать счастья? Бывший слуга «Бешта» отправился в замок, где его тут же принял хозяин: «Мне сказали, что у тебя в голове много славных еврейских историй, это правда?» – «Да, правда». – «Так чего же ты ждешь? Начинай!»

Хасид стал рассказывать о странствиях Учителя, его исчезновениях и появлениях в самых отдаленных местах, о совершенных им чудесах – как он спас отчаявшуюся женщину, как вытащил из тюрьмы неудачливого торговца, как помог одной вдове, как вылечил умирающего сироту, как освободил ребенка, похищенного злобными священниками. Каждый раз владелец деревни давал ему мелкую монету и говорил: «Продолжай». Так прошел весь день. И следующий тоже. В конце концов рассказчик взмолился: «Я иссяк. Больше ничего не могу вспомнить». – «Попытайся, – сказал хозяин, заметно помрачнев. – Покопайся в памяти. Давай же, соберись с силами». – «Я стараюсь. Ничего не получается». – «Попытайся еще раз, – повторил хозяин. – Собери все силы. Ты не пожалеешь». – «Не могу», – сказал удрученный хасид. Хозяин безмолвно проводил гостя до дверей, но тот вдруг остановился и, хлопнув себя по лбу, вскричал: «Прошу прощения, чуть не забыл… Я помню, как один молодой грешник пришел к „Бешту“ за помощью и советом: он свернул с правильного пути, порвал связи с Господом и своим народом, совершил ужасные непростительные дела и теперь страстно желал выйти на верную дорогу. Как этого добиться? „Бешт“ попросил меня оставить их на несколько часов. Потом позвал обратно. Перед уходом молодой грешник спросил „Бешта“: „Когда я узнаю, что раскаяние мое принято?“ И „Бешт“ ответил ему: „Ты узнаешь это в тот день, когда тебе расскажут эту историю“».

Со слезами на глазах хозяин обнял странника, и тот вернулся домой с полными карманами и отпраздновал Седер в радости воспоминаний своих.

ОТРЫВОК ИЗ «ТАЙНОЙ КНИГИ»

С бешено бьющимся сердцем, открыв глаза и тут же закрыв их, архиепископ Бараньи встряхнулся, чтобы избавиться от своего кошмара. «Господи, что же сделал я столь ужасное, столь отвратительное, что Ты меня отринул? Почему Ты наказываешь меня, скрываясь от взора моего? Что мог я сделать, если стал до такой степени слеп, что не узнаю Тебя более?»

Он встал, чтобы сходить в туалет и вымыть лицо. В комнате царил мрак: маленький ночник в углу давно был неисправен. Обычно это его не смущало. Живя здесь уже двадцать лет, он научился обходить стоявший рядом с кроватью стул, прямоугольный стол чуть дальше и фаянсовую печь напротив. Но в этот раз он налетел на край стола и глухо застонал, настолько болезненным оказался ушиб. «О Господи, – сказал он шепотом. – Ты хочешь, чтобы я страдал, Ты поражаешь то, что у меня слабее всего, тело мое. Я принимаю, все принимаю от Тебя, даже страдание… Ай!» Он испустил дикий вопль, ударившись еще раз. «Господи, значит, Ты не хочешь, чтобы я вымыл лицо, я этого не сделаю: воля Твоя будет исполнена, аминь». Он вернулся к кровати, но ложиться не стал. Не надеясь обрести покой в смятении своем, он встал на колени и начал молиться: «Помоги мне, Господи, ведь Ты помогаешь тем, кто верит в Тебя. Спаси меня, мой Спаситель, ведь Ты извергаешь грешников из адского пламени. Сделай так, чтобы не был лишен я присутствия Твоего!» Умиротворенный, он лег в постель и заснул. Чтобы сразу же погрузиться в прерванный кошмар. Теперь интерес к нему проявлял дьявол. Архиепископ знал, что это дьявол, принимавший то мужское, то женское обличье, ибо тот насмехался, хлопая себя по бедрам: «А, ты думал, что сможешь удрать от меня, ха-ха-ха! Какой же ты идиот, какой безнадежный тупица, разве не говорили тебе, что сам Христос боялся меня пуще смерти? А ты, жалкий червяк, надеялся укрыться в лоне его, чтобы избежать встречи со мной? Иди ко мне, ближе, я дам тебе отведать яства мои… Ха-ха-ха…»

Задержав дыхание и почти задохнувшись от этого, архиепископ сделал сверхчеловеческое усилие, чтобы увидеть истерзанный, но умиротворенный лик Христа. Ах, если бы он только мог ухватиться за его рубаху, облобызать его раны, веки, погладить руки! Сделать то, что мама с ним делала, когда он был маленьким…

Это она открыла ему Христа. Ему было, наверное, лет пять-шесть. Отец его умер, и он страстно привязался к матери. Без нее, вдали от нее он страдал. В одно зимнее утро, когда ее не было, он осел на пол, как игрушка со сломанной пружиной. Она нашла его лежащим без сознания. Сраженный острейшим приступом пневмонии, он дрожал всем телом, по которому молотил огромным кулаком черный злобный дьявол. «Пить, пить», – шептал он. Ничто не могло утолить его жажду. Или облегчить боль. Ему было плохо, он дышал с трудом. Его мама ставила холодные компрессы на лоб, грудь. «О, что же это за жизнь! Я не заслужила того, что с нами происходит, гнусный мир ополчился на меня… Все будет хорошо, малыш, вот увидишь, все будет хорошо, иначе, клянусь тебе, все будет так же плохо для других, клянусь тебе в этом». Но он мог ответить ей только одним словом: «Пить, пить». Доктор был встревожен: в регионе свирепствовал тиф. «Если он умрет, я убью всех и убью себя», – отвечала мать, которая без устали осыпала бранью и проклятиями прогнивший человеческий род. В своем бреду она доходила до того, что проклинала и Бога Отца, который не помешал врагам распять Своего возлюбленного сына Иисуса и поразить недугом ее собственного сына. В сущности, она не доверяла Богу: Он был слишком суров, слишком жесток, она ненавидела Его. Любила она Иисуса Христа. И молитвы свои адресовала ему. Однажды ночью маленький Янош почувствовал, что падает в бездонную пропасть. Издалека донесся до него плачущий и гневный голос матери: «Нет, нет, сынок! Не уходи! Я тебе запрещаю! Ухватись за Господа, Он спасет тебя!» Сквозь плотно сомкнутые веки он увидел прекрасного и спокойного, но очень больного человека, чьи налитые кровью глаза, обращенные к небу, казалось, освещали его. «Молись, – сказала мама. – Иисус услышит тебя. Попроси его сохранить тебе жизнь. Обещай ему, что будешь хорошо себя вести, что вырастешь добрым христианином. Ведь он любит детей». Тогда человек с добрыми кроткими глазами протянул ему руку и с бесконечной осторожностью стал вытягивать его из темной бездны, куда он едва не провалился. В тот день маленький Янош решил не расставаться больше с изображением Христа. Каждое утро, при пробуждении, и каждый вечер, перед тем как заснуть, мать приносила ему образ, чтобы он мог облобызать его еще раз, десять раз.

С годами Янош познакомился с другими изображениями своего Спасителя, нарисованными или выгравированными различными художниками в разные эпохи. Он досконально изучил все эти картины и стал экспертом в данной сфере. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы определить, кем был художник и в каких условиях создавал свое талантливое или бездарное творение. Отовсюду к кюре из далекого провинциального Щекешвароша приезжали за консультацией, чтобы удостоверить подлинность, или растолковать картину какого-нибудь великого мастера, или распознать копию фальсификатора. Борцом с подделками – вот кем он стал. А также защитником любви и достоинства Христа. Ибо обожаемый сын вдовы Бараньи решил посвятить свою жизнь Богу. Сначала она пыталась разубедить его: он был ее единственным сыном, и ей хотелось видеть его женатым, отцом многочисленного семейства и, главное, счастливым человеком – то, чего она сама не получила. Но он умел разбивать ее доводы: «Не ты ли повторяла мне постоянно, когда я был маленьким, что именно Ему я обязан своим чудесным спасением? Кому же могу я воздать за это?» Бедная женщина, непривычная к спорам, только кивала, глотая слезы: «Да, мой мальчик, ты, конечно, прав, в семинарии тебя научили находить нужные слова, но…» – «Но что, мама?» – «Что станется с нами, если у тебя не будет детей? Когда-нибудь я умру, когда-нибудь ты умрешь, и в нашей бедной семье больше уже никого не останется! Поэтому я и плачу…» Тогда он вынул из кармашка своей сутаны первое изображение Иисуса, то, которое она дала ему поцеловать, когда он был маленьким и умирал от пневмонии. С этим изображением он не расставался никогда. «Не печалься, мама. Он останется после нас». – «Да, конечно, конечно, сынок. Кроткий Иисус останется после нас. Он есть жизнь…» – «Он все, что есть вечного в жизни», – уточнил Янош, лучась от счастья. Мать смотрела на него, раздираемая противоречивыми чувствами: ей было радостно видеть своего мальчика счастливым, и вместе с тем она сознавала, что, в сущности, потеряла обожаемого сына ради возлюбленного Сына Господа.

Но сейчас, этой ночью, которая всей своей ужасающей тяжестью навалилась на столицу, архиепископ не понимал, почему Христос из его сна не походил ни на одно изображение, увиденное им с детских лет. И однако, тот странным образом казался ему знакомым. От этого у него защемило сердце. Словно он совершил грех, за который нет и не может быть прощения.

* * *

Сидя за столом и раскрыв ветхий на вид томик, молодой каббалист Хананиил по прозвищу Благословенный Безумец перечел комментарий Мидраша об Иове, где говорится о долге человеческой памяти: «Прежде чем предстоит кому-то покинуть земной мир, является к нему Святой, да будет благословенно имя Его, и говорит ему: „Запиши все, что ты свершил“. И человек заносит все на бумагу, затем ставит на ней свою печать». Молодой мудрец оглаживает бороду, черную и густую. Он не понимает: почему Господь не дает себе труда лично напомнить каждому о последней обязанности сведения всех счетов? Почему Он не посылает ангела? Внезапно каббалист слегка поднимает голову, чтобы взглянуть с притворным упреком на «габбе», своего друга и верного слугу: зачем тот потревожил его в столь поздний час? Как обычно, он сразу овладевает собой: с тех пор как они вместе – пять лет? больше? – пребывают в поисках истины, между ними установилось любовное согласие, сделавшее их почти равными. Хананиил заговаривает легким, шутливым тоном:

– Ты не спишь, Мендель? Что тебя тревожит? Надеюсь, не грехи? У тебя их немного, я знаю. Я научился угадывать твои намерения и оценивать твои поступки: ты чист во всем. Однако ты, вместо того, чтобы спать, явился и помешал моим занятиям: быть может, это твой грех…

Он смотрит на своего друга, и ему кажется, что тот страдает от неизвестного недуга. Обычно Большого Менделя, как его всегда называли, будто бы существовал какой-то другой, не так легко смутить. Владея жестами своими и речью, он тут же находит верную фразу для ответа любому человеку одинаково уважительным и откровенным образом: никогда не пресмыкаясь и не принижая себя даже перед своим молодым рабби, чей глас заставляет умолкнуть горних ангелов проклятия. Только Большой Мендель может позволить себе говорить с ним свободно, открывать ему то, что предпочитают утаивать его богатые и влиятельные посетители. Но сейчас слуга будто странным образом занемог. Словно потерял дар речи. На вопросы Благословенного Безумца, которого именует «рабби», несмотря на протесты своего хозяина, он отвечает пожатием плеч, как бы желая сказать: рабби мне все равно не поверит… то, что я должен ему сообщить, быть может, смешно, но важно. Наконец он бормочет:

– Хм, рабби, тут в прихожей, в самом конце коридора, да, почти на улице, ждет священник…

Благословенный Безумец не может скрыть удивления:

– Верно ли я расслышал, Мендель? В такой час? Священник, ты ведь сказал, священник? На улице? И он ждет? Чего он ждет? Быть может, Мессию? Да нет, ведь его Мессия уже явился, как считают христиане, хотя мир от этого не изменился…

– Он хочет видеть рабби, – говорит Мендель, избегая смотреть в глаза Хананиилу. – Он говорит, что у него поручение к рабби. Важное поручение.

Благословенный Безумец вынимает платок и кладет его на раскрытую страницу книги, которую изучал.

– Мендель… Если священник приходит к еврею, это недобрый знак. Но если еврей должен идти к нему, это еще хуже.

Сплетая и расплетая пальцы, Мендель еле слышно спрашивает:

– Что мне сказать ему, рабби?

– Скажи, пусть войдет. – И со вздохом добавляет: – Да сжалится над нами Творец мира, будь благословен Он и Имя Его.

Внезапно молодой Хананиил чувствует себя старым, словно бы ослабевшим от тяжести стольких лет, прожитых другими, его предшественниками. Ему даже трудно встать. Опершись на руку своего «габбе», он поднимается, но тут же садится вновь: к чему показывать пусть и едва заметную слабость посетителю, который предпочитает являться ночью и наверняка не желает ему добра? В мозгу его возникают картины, погребенные под песками времени. Диспут в Париже, проходивший под покровительством Людовика IX и в присутствии королевы-матери Бланки Кастильской: спорили там между собой прославленный рабби Йехиэль, представлявший иудейскую веру, и подлый ренегат Николай Донин, да будет имя его навеки предано забвению, который выступал защитником веры христианской. И в Барселоне, где перед лицом короля и королевы рабби Моше бен Нахману, более известному под прозвищем Рамбан, составленному из первых букв имени, противостоял Пабло Кристиани. Еврейский Учитель, одержавший победу в диспуте, вынужден был бежать. И диспут в соборе города Тортосы, где рабби Иосеф Альбо и двадцать еврейских мудрецов выступали против Херонимо де Санта-Фе. С одной стороны – познания, с другой – злобные наветы. А что же Благословенный Безумец? Не наступил ли его черед защищать свой народ на публичном диспуте? Будет ли он достоин этого? Будет ли на это способен? Мысленно он взывает к предкам, чтобы они одарили его силой своей и достоинством. Благодаря им он сможет одолеть противников. Достоинство прежде всего. Честь еврея, который служит Богу Израиля. Он улыбается с некоторым усилием:

– Впусти этого священника, Мендель. Кто знает? Возможно, он нуждается в нашей помощи. В Господнем мире случается все. Даже и сейчас чудеса могут произойти.

Мендель выходит, а молодой еврей, целиком поглощенный своими странными мыслями, уже не может сдержать конвульсивной дрожи, охватившей его руку и левое плечо. Цели визита Благословенный Безумец не знает. Однако он этого ожидал. Точнее, он ожидал чего-то, исходящего из внешнего мира. Он предчувствует, что еврейскому сообществу в Венгрии угрожает великое несчастье. Возвестит ли о нем этот священник?

Вновь входит Мендель, один.

– Рабби, – говорит он. – Я сейчас впущу его… Если он уведет рабби с собой, я тоже пойду, это понятно? Я обещал святым родителям рабби – да хранит нас их добродетель! – беречь его. Рабби помнит об этом?

– Я помню, – отвечает молодой каббалист.

Да, он не забыл историю, на которую намекает Мендель. И сердце его начинает биться сильнее: он узнал тогда, что человек не должен глядеть ни слишком далеко, ни слишком высоко.

– Тогда я… – начинает Мендель.

– Да хранит нас всемогущий Господь, – прерывает его молодой Учитель.

И его вновь посещает догадка: то, что предстоит ему пережить, связано с таинственными познаниями, обретенными в юности. Имена ангелов и власть, которую дают они тому, кто умеет вызывать их согласно временному распорядку, установленному ангелом Рацциэлем[4]4
  Разиэль (прим. верстальщика).


[Закрыть] и передаваемому из поколения в поколение, из уст в уста, редким избранным. Как одолеть злобные измышления любого врага Израиля. Как воздействовать на действительность, чтобы изменить ход вещей… И еще: благодаря поддержке старого каббалиста рабби Калонимуса, его наставника и почитаемого Учителя, он умеет возносить душу свою на суд небесный, где решается судьба человечества…

Да, Благословенный Безумец помнит.

Он помнит даже то, о чем предпочел бы забыть: тот печальный эпизод, которому обязан своим прозвищем. До этого его звали просто Хананиил.

Будучи единственным учеником старого рабби Калонимуса, он полюбил его, как отца, если не больше. Когда таинственный Учитель возвестил ему, что оба они, с Господней помощью, могут ускорить наступление последних времен и приблизить Освобождение, он не колебался ни секунды: «Я готов». Однако старый каббалист предостерег его: «В этом есть много опасностей, ты ведь это сознаешь?» – «Да, рабби. Сознаю». – «И ты не боишься?» – «Нет, боюсь. Но вы научили меня побеждать страх». Рабби Калонимус долго смотрел на него и наконец сказал: «Счастливы наши предки, что ты их потомок». И добавил: «Прими их благословение и мое. Подобно рабби Акиве, ты войдешь с миром в Сад познания и с миром его покинешь».

Это единственное, что нужно сделать, думал Хананиил: народ Израиля, слишком долго пребывавший в изгнании, дошел до крайности. Слишком тяжкое испытание. Слишком мощен враг. Слишком жестоки намерения его. И слишком далек пророк Илия. Потомки Авраама, Исаака и Иакова уже не могли терпеть.

Так начался для Учителя и его молодого ученика период аскезы, которая была признана опасной в силу заключенных в ней препятствий и ловушек. Удалившись от мира и даже от семей своих на трижды три недели, они жили в хижине на опушке леса, возвышавшегося над деревней. Ежедневные занятия, усиленная медитация, продолжительный пост, соответствующие молитвы, литании, проговариваемые беззвучно, и все это стоя, в состоянии концентрации, доводившей их почти до головокружения. Ритуальные омовения утром и вечером, заклинания в полночь, тщательные приготовления к тому, чтобы пробить стены, подхлестнуть время, испепелить огнем тело и мозг, согласно правилам, установленным в эзотерических и загадочных текстах Каббалы, бесчисленные жертвы и страдания. Иногда старый рабби Калонимус начинал горячиться, подгоняя самого себя: «Быстрее, сын мой, нужно бежать быстрее, карабкаться выше, на счету каждая полночь, угроза надвигается, ангел смерти и разрушения все ближе, еврейская кровь скоро хлынет потоком, она уже струится, только Мессия может остановить ее, только он может спасти наш народ!» Но Сатана, будь он проклят, затаился в засаде. Он, никогда не выпускавший добычу, готовился восторжествовать. Торопливостью своей старый Учитель думал послужить Господу, а на самом деле пошел наперекор Его воле. Ему не следовало спешить. Вселенная Каббалы обладает собственным ритмом, собственным строем; в торопливости таится опасность; слишком рано произнесенное слово, слишком поздно названное имя может погубить весь замысел, подтолкнув человечество в сторону Зла и его разрушительных сил. Так и случилось. Последнее действо происходило на рассвете, в лесу. Состояло оно в том, чтобы выкрикнуть семьдесят один раз, все громче и громче, вплоть до перехода в экстаз, имя Мататрон, Имя неизреченное – двадцать один раз, потом двадцать шесть раз, потом прочитать семь раз молитву, известную только Первосвященнику. Что ж, Учитель и его ученик были готовы к этому. Накинув талесы, они приступили к исполнению обряда, но тут из тяжелых черных облаков хлынул проливной дождь – они продолжали, несмотря на ливень. Тогда загремел гром, и на природу обрушились молнии. Они продолжали, несмотря на гром, несмотря на молнии. Но во время короткой передышки вдруг возник, словно ниоткуда, дикий пес, такой громадный, какого они никогда не видели, черный словно мрак. Брызгая слюной от бешенства, он заливался оглушительным лаем, перекрывавшим гром, и, разинув пасть, собирался броситься на них, чтобы растерзать. «Продолжим, – вскричал Учитель, – это Сатана послал его, чтобы устрашить нас, привести в смятение, лишить сил, продолжим, это наш единственный шанс!» Но ученик испугался. Он потерял концентрацию. Мгновение спустя пес прыгнул. Старый Учитель был повержен. Хананиил тоже. Но он выжил, несмотря на страшные раны. В деревне вся община облачилась в траур, оплакивая старого Учителя. Похоронная процессия растянулась по улочкам и переулкам. Старые женщины стенали, молодые студенты рыдали, не стыдясь слез. Школы опустели: ученики отправились на погребение. Одни люди говорили: «Нарушать запрет было безумием». Другие возражали: «Это было безумием, но такое безумие благословенно». С тех пор Хананиила стали называть Благословенным Безумцем.

Но он ощущал свою вину, ибо нес ответственность за провал их затеи, хотя причина была известна лишь ему одному: все произошло из-за него. Пес Сатаны? Тот ополчился главным образом на старого Учителя. А он, Хананиил, поддался врагу иному, внутреннему: в последнюю минуту, в тот момент, когда должны были открыться самые потаенные небесные врата, молодой каббалист смутился духом. Из-за собаки? Да нет. Собака была здесь ни при чем. Это случилось только потому, что Хананиил позволил себе увлечься нечистым видением: перед взором его предстала женщина, которую он повстречал в пятницу утром, когда возвращался после ритуального омовения, готовясь к Субботе. Стоял прекрасный летний день. Женщина – конечно, не еврейка, ибо одета она была, на его взгляд, бесстыдно, – посмотрела на него и, как ему показалось, улыбнулась. Была ли это просто женщина? Разумеется, нет. Он видел перед собой Лилит, супругу Ашмедая, властелина демонов. В ту ночь она нарушила его сон так, что он не сомкнул глаз. Но она возвращалась и в последующие ночи. Она появлялась перед ним неожиданно, смеясь. Она танцевала, смеясь. Пела, смеясь. Кружилась, смеясь. Смеясь, она перелезала через стены, подходила к постели, склонялась над ним, чтобы он мог увидеть ее горящие глаза. А он, Хананиил, буквально с ума сходил от ужаса: неужели она притронется к нему рукой, губами? Чем больше он старался прогнать ее, тем чаще она навязывала ему свое развратное общество. И обольстительное. Только безжалостным наказанием своего тела – продолжительные посты, бичевание плоти, купание в холодных водах реки – ему через несколько недель удалось утихомирить бурлящую кровь и восторжествовать над своими видениями. Однако в тот высший миг, когда он вместе со старым Учителем Каббалы готовился принудить Господа подарить свободу и спасение своему народу, эта женщина, сладострастная, смеющаяся, возникла вновь перед его мучительно сомкнутыми глазами. И тогда взбешенный пес прыгнул на него, но терзать стал Учителя. И Мессия остался в цепях за железными дверьми своей небесной темницы. И это по вине Хананиила народ израильский продолжал прозябать в изгнании, оказавшись теперь в смертельной опасности.

Да, он должен был искупить вину перед своим народом.

Разве не познает теперь Хананиил, не отказавшись и от изучения Каббалы, опасное искусство проникать в чужие сны, о котором говорит «Взгляд из бездны», сочинение столь же древнее, как «Зефер Йецира»[5]5
  Сефер Йецира (прим. верстальщика).


[Закрыть], Книга Творения? Кто обладает им, тот способен преображать сны по своей воле, делая их горькими для нечестивцев и лучезарными для праведников. Благословенному Безумцу это неведомо, но в канун еврейской Пасхи, предчувствуя неизбежную трагедию своей общины, он сумел, сам того не желая, нарушить сон архиепископа, чтобы сделать из него союзника в борьбе с врагом, полным черных замыслов.

Но ведь уже подписан указ?

Мендель возвращается, запыхавшись. За ним следует молодой священник. Очки в роговой оправе. Хрупкая фигура, худое лицо, бегающий взгляд: можно подумать, он нигде не чувствует себя в своей тарелке. Втянув ладони в рукава сутаны, он силится овладеть собой. Почтительно кланяется и начинает говорить как бы нехотя. Речь сбивчивая, прерываемая покашливанием:

– Господин раввин должен… должен простить нас… простить за то… за то, что мы потревожили его среди ночи… но пусть он соблаговолит… соблаговолит понять, что… что речь идет о деле… о неотложном деле…

Он склоняет голову, метнув быстрый взор на Менделя, и продолжает бормотать еще тише:

– …И, по правде говоря, частном деле… Пусть господин раввин поймет…

Слушая священника, Хананиил размышляет: если он хочет остаться со мной наедине, значит, ему неловко. Кто знает, быть может, болен он сам или кто-то из его семьи. Но я не врач. Или он хочет, чтобы я вступился за него перед небесами? Молодой рабби жестом отсылает Большого Менделя, который, не скрывая своего неодобрения, выходит из комнаты пятясь, как если бы опасался, что его Учителю грозит опасность.

– Что я могу сделать для вас? – спрашивает Хананиил, стараясь говорить любезным и решительным тоном.

– У меня поручение… поручение для… для господина раввина, – отвечает священник.

– Я не раввин.

– Ваш слуга полагает… полагает, что вы раввин. И тот… тот, кто меня послал, также это полагает.

Значит, не он ждет чего-то от меня, думает озадаченный Хананиил. Речь идет не о нем, не о его личных проблемах. Но тогда о ком? Кому еще мог понадобиться такой еврей, как я? Архиепископу, конечно, именно ему. Что его мучит? Возможно, бессонница. Неужели он чего-то боится?

– Я слушаю вас, – говорит наконец Хананиил. – У вас поручение ко мне.

– От его… от его преосвященства архиепископа Бараньи.

– В чем состоит это поручение?

– Его преосвященство просит… просит разрешения поговорить с вами… Лично…

– Что ж, передайте, что я приму его…

– Если бы… если бы господин раввин согласился… Его преосвященство ждет… ждет господина раввина у себя… В своей архиепископской резиденции…

– Когда он хочет видеть меня?

– Немедленно.

Хананиил готов спросить о причинах такой спешки, но спохватывается: нельзя проявлять неуважение к одному из высших сановников Церкви, это могло бы повредить общине.

– Карета… карета ждет нас у дверей, – говорит священник.

– Я буду готов через минуту.

Застегнув кафтан, надев шубу и шляпу, он идет к двери, уже открытой Менделем. «Я не покину рабби», – объявляет он священнику тоном, не терпящим возражений. Уже усевшись в карету, Хананиил велит Менделю принести талес и тфилин:

– Кто знает, возможно, нас задержат дольше, чем на несколько часов.

Мендель невольно содрогается: рабби знает то, что мне неведомо? Он спрашивает:

– Это все, что я должен взять?

– Да, – отвечает его молодой Учитель. – Об остальном позаботится Господь.

Эти слова, хоть и звучат утешительно, кажутся зловещими слуге и преданному другу.

Запряженная парой крепких лошадей карета быстро мчится по улицам маленького провинциального городка, погруженного в темноту, к которой трудно привыкнуть – особенно тем, кто никогда не выходит из дома по ночам. После прихода немцев, 19 марта, из страха перед бомбардировками зажигают все меньше и меньше уличных фонарей. Молодой священник, сидя рядом с кучером, хранит молчание. Хананиил беззвучно читает молитвы. Мендель нервно ерзает на своем сиденье: куда их везут? Когда они доберутся до места? Когда вернутся и в каком состоянии? Он колеблется: не спросить ли у священника? Он задает вопрос очень тихо в надежде, что Учитель не услышит. Но священник не отвечает. В тюрьму, вот куда нас везут, думает Мендель. Рабби догадался об этом. Он знал, что нам понадобятся молитвенные принадлежности. Что станется с общиной? И с моей женой? И с детьми? «Рабби», – окликает он. Но поглощенный псалмами, Хананиил слышит только их тайную песнь.