Текст книги "Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер"

Автор книги: Элеонора Павлюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Свое письмо Цебрикова напечатала, приехав в Женеву, но в России в целях конспирации распустила слух, будто направляется в Америку^* («Америкой надула всех»¹¹⁵), так как ей, находившейся на подозрении у властей, не хотели давать заграничный паспорт. Напечатанное письмо она привезла на родину и попыталась его распространить. Письмо в многочисленных списках ходило по рукам, как некогда «Что делать?» Чернышевского. Среди заграничных адресатов Цебриковой оказался американец Дж. Кеннан, автор известной книги «Сибирь и ссылка»

Кара последовала незамедлительно: Цебрикову выслали на три года в Вологодскую губернию (заметим, ей тогда уже было 54 года). Ссылка сменилась изоляцией в Смоленской губернии, в имении приятельницы, известной издательницы О. И. Поповой, в доме которой в свое время годами находил приют гонимый Н. В. Шелгунов. Здесь Мария Константиновна продолжала писать воспоминания, вела обширную переписку. В числе ее корреспондентов были такие выдающиеся люди, как Сергей Степняк-Кравчинский, В. В. Стасов, В. Д. Бонч-Бруевич, Э. Л. Войнич, Н. В. Шелгунов. С последним ее связывала многолетняя дружба, хотя Шелгунова тяготили "ее постоянные попытки садиться в... душу и производить в ней шум, пыль и беспорядок".¹¹⁷ Несмотря на это, Цебрикова как верный товарищ не покидала его и в изгнании: писала письма, навещала в ссылке, в Петербурге бегала по начальству, чтобы испросить свидания, когда он находился в доме предварительного заключения. «С Шелгуновым видаюсь по понедельникам,– сообщала она Е. С. Некрасовой в 1884 г.– Там наш клуб теперь. Годами не встречавшихся встретишь. Вы к кому? а вы? Разве он или она сидит? – Сидит – вот что слышишь».¹¹⁸

^{Мария Константиновна Цебрикова умерла 82 лет в Крыму, где жила у родственников. Дожив до революции 1905 года, она имела удовольствие видеть напечатанным в России свое «Письмо к Александру III» (это сделал С. А. Венгеров в 1906 г.), а также убедиться, что и «рядовой работник», каковым она себя считала, может оставить заметный след в общественной жизни страны. Цебрикова была из числа тех женщин, которые не замкнулись в рамках чисто женских проблем, справедливо считая их общечеловеческими. Участие в женском движении приводило многих из них в революцию.}

Глава седьмая
«КРАЙНОСТИ ПОРОЖДАЮТ КРАЙНОСТЬ»

Первые шаги

На первом, дворянском этапе русского освободительного движения женщины еще не были его непосредственными участницами. Декабристки «благословили» революционеров, они стали предтечами женщин следующего поколения, выдвинувшего и в своих рядов революционных борцов. Одна из особенностей второго, разночинского этапа освободительного движения в России – активное участие в нем женщин.

Обратимся к био-библиографическому словарю "Деятели революционного движения в России", который уже не раз становился источником для анализа возрастного, социального и численного состава участников освободительной борьбы¹. В его первом томе (ч. 1. М., 1927), охватившем период от времени, предшествовавшего движению декабристов, до 50-х годов XIX в., значатся только две женщины – Корнелия и Ксаверия Рукевич, сестры М. И. Рукевича, руководителя «Общества военных друзей» (1825 г.), приговоренные за прикосновенность к этому обществу к содержанию в монастыре соответственно на 6 месяцев и на один год.

Во вторую часть первого тома (М., 1928), охватившую шестидесятые годы, включены заметки о 94 женщинах, но эти цифры сильно занижены: за годы, прошедшие с момента издания словаря, советские ученые выявили много новых имен революционеров, в том числе и женских. Однако и эти цифры свидетельствуют о том, что женщины наряду с мужчинами включились в революционный процесс. И хотя они исчислялись тогда десятками и составляли всего лишь 5% от числа всех шестидесятников, важен сам факт, первый шаг и тенденция к дальнейшему развитию.

Кто же они, революционерки 60-х годов? В их рядах существенно преобладали представительницы разночинской среды: дочери священников, жены и вдовы мелких чиновников, титулярных и надворных советников, коллежских асессоров, отставных поручиков, домашние учительницы, акушерки.

Отец сестер Сусловых – бывший крепостной, вольноотпущенный, Н. И. Корсини – дочь архитектора. Были, конечно, и дворянки: Л. П. Михаэлис, А. Н. Шабанова, сестры Засулич и др., но жили они, как правило, собственным трудом, главным образом переводами. Из богатой аристократической семьи происходила Ольга Степановна Левашова (урожденная Зиновьева) – она привлекалась к дознанию как участница переплетной и швейной мастерских ишутинцев, а когда в конце 60-х годов эмигрировала и стала членом Русской секции Первого Интернационала, отдала свои средства на издание «Народного дела» в Женеве².

Н. Г. Чернышевский, рассуждая об особенном человеке - Рахметове, писал в журнальном варианте «Что делать?»: «Я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы (в том числе двух женщин)». С. А. Рейсер, комментируя роман, справедливо считает, что «подходящих кандидаток» среди женщин надо искать в кругу первых студенток-вольнослушательниц Петербургского университета – Богдановой, Блюммер, Боковой, Коркуновой, Корсини, Сусловой и других, «возглавивших борьбу за право на образование, за свободное устройство своей личной жизни и за многое другое, далеко выходившее за пределы только женских интересов»³.

Авторитетный свидетель эпохи 60-х годов и активный участник освободительного движения той поры Л. Ф. Пантелеев, отвечая на вопрос, в какой степени русские женщины принимали участие в первой "Земле и воле", писал: "В моей памяти сохранилось до десятка фамилий лично знакомых мне женщин (конечно, из числа живших в Петербурге), которые стояли близко к "Земле и воле", по меньшей мере, так или иначе, соприкасались с тогдашним политическим движением"⁴. И затем давал все тот же перечень уже знакомых читателю имен.

Когда в 1881 г. начались волнения в Петербургском университете, женщины участвовали в них вместе с мужчинами. В полицейских документах говорится, что "при бывших беспорядках в университете в числе подстрекателей были замечены М. Богданова, Н. Корсини, Н. Суслова, сия последняя слушает лекции в Медико-хирургической академии и принимает живое участие в студенческом деле, ездила из университета передавать в академию, что делается на университетском дворе во время сходок"⁵.

М. А. Богданова (в замужестве Быкова, 1841– 1907 гг.), ставшая впоследствии известной деятельницей народного образования и детской писательницей, в разгар студенческих волнений (27 сентября 1861 г.) произнесла перед студентами речь, которая советским исследователем Г. А. Тишкиным справедливо названа "первым выступлением женщины на сходке в качестве агитатора"⁶. А. М. Скабичевский вспоминал: «Видел студентку Богданову, говорившую с вершины дров»⁷. Богданова призывала собравшихся разойтись под угрозой применения военной силы, ибо студентов ожидала не «геройская смерть», а «позорное избиение». Ее послушали⁸ .28 сентября студенты составили адрес министру просвещения, под которым поставили свои подписи семьсот человек, в том числе М. Л. Богданова, М. М. Коркунова и А. Н. Энгельгардт⁹. За все эти «провинности» Богданова долгие годы находилась под надзором полиции. В Павловском женском институте, который она кончила с медалью, ее имя было стерто с мраморной доски¹⁰. И в дальнейшем власти преследовали Богданову: в 1870 г. не допустили к руководству женской гимназией в Петербурге, запретили заниматься преподаванием в Сочи. В этом городе прошли последние годы жизни М. А. Богдановой, и в нем она умерла¹¹.

Передовая студенческая молодежь Петербурга в начале 60-х годов группировалась вокруг Блюммер, Корсини, Сусловой. Л. Ф. Пантелеев вспоминал о вечерах у двух "студенток" – Н. И. Корсини и А. П. Блюммер, которые начались в 1861 г. и продолжались у Блюммер до ее ареста весной 1862 г., а у Корсини-до весны 1863 г., когда она уехала за границу¹².

Н. И. Корсини за активное участие в студенческих выступлениях была арестована и содержалась в III отделении. С ее именем связан несколько комичный и типично дамский эпизод: по ее инициативе разрабатывался план освобождения арестованных студентов, согласно которому "хотели отправиться только дамы, хорошенькие впереди, к государю, когда он гуляет по набережной, и подать ему адрес"¹³.

(Как тут не вспомнить, что через 20 лет Софья Перовская тоже выслеживала царя на набережной, но уже совсем с другой целью!)

В связи с петербургскими событиями А. И. Герцен в 112-м листе "Колокола" (от 15 ноября 1861 г.) поместил редакционную заметку под названием "Секли или не секли?", касавшуюся непосредственно женщин – участниц студенческих беспорядков. Пораженный сообщениями ряда европейских газет о том, что Корсини и Блюммер заключены в крепость, а Богданова телесно наказана, Герцен писал: "Мы не верим этому и убедительнейше просим написать нам, неужели николаевские сечения восстановлены для дам?"

Слух о телесных наказаниях вскоре был опровергнут, а Корсини выпустили из крепости. С 1863 г. вместе с мужем Н. И. Утиным, одним из создателей Русской секции Первого Интернационала, она жила в эмиграции. В 1872 г. Русская секция прекратила свое существование, но супруги Утины до конца их пребывания в Западной Европе поддерживали отношения с К. Марксом (вели переписку, встречались). С начала 1878 г. она в Петербурге: Утин покаялся в революционном прошлом и получил высочайшее разрешение на возвращение домой. Бурная молодость его супруги также осталась в прошлом. Она стала писательницей, ее произведения печатались в "Вестнике Европы", "Деле", "Северном вестнике". Скандальный успех имел роман Н. И. Корсини "Жизнь за жизнь", напечатанный в 1885 г. в "Вестнике Европы", в котором в искаженной форме излагалась личная драма А. И. Герцена¹⁴.

Наиболее значительные кружки студенческой молодежи в 1861-1862 гг. собирались не только у Корсини, но и на квартирах Надежды Сусловой и Антонины (Антониды) Блюммер. В кружок Сусловой входили Н. Кудинович, В. Глушановская (по мужу Печаткина)– в дальнейшем организатор женской переплетной артели, М. Кучук, А. Киселев и др. У Блюммер бывали та же Глушановская, М. Богданова, сестры Корсини, Д. Писарев, Н. Серно-Соловьевич, Н. Утин – люди достаточно хорошо известные в истории русского освободительного движения¹⁵.

А. П. Блюммер (1836-после 1916 г.), дочь воронежского дворянина, отставного штабс-капитана, приехала в Петербург, подхваченная мощным освободительным потоком на рубеже 50-60-х годов, с идеями служения народу, его просвещения и освобождения.

Окруженная радикальной молодежью (чему обязана была, вероятно, своему брату Л. П. Блюммеру, известному литератору-шестидесятнику), она познакомилась с М. Л. Михайловым, П. Л. Лавровым, Н. Г. Чернышевским, посещала Шахматный клуб-легальный радикально-политический центр петербургской интеллигенции. В числе первых А. П. Блюммер появилась на лекциях в Петербургском университете, в числе первых пошла преподавать в Василеостровскую воскресную школу. При этом она не только преподавала, но и была одним из руководителей "Общества петербургских воскресных школ", вела (вместе с П. А. Гайдебуровым и И. И. Аверкиевым) отдел в журнале "Вестник воскресных школ".

Образ жизни нигилистки, круг знакомых Блюммер – а в него, кроме перечисленных, входили П. Г. Заичневский и П. Э. Аргиропуло, представлявшие наиболее левое, экстремистское направление в революционном движении,– привлекли внимание полиции. По сведениям Ш отделения, квартира Блюммер на Садовой улице являлась местом собраний "всех тех лиц, которых можно было более или менее подозревать в распространении революционных идей" ¹⁷. Власти подозревали Антонину Петровну в причастности к составлению и распространению листовок. Когда возникли слухи об аресте Михайлова, она приехала к нему (накануне ареста) и предложила спрятать в своей квартире, а затем «выпроводить за границу»¹⁸.

Антонину Петровну арестовали в мае 1862 г., а 22 июня того же года в отделе "Смесь" журнала "Колокол" было отмечено: "Между прочим, не пощажен и прекрасный пол (обыски у госпож Александровской и Блюммер)". В этот раз информаторы Герцена недооценили строгость репрессий в отношении Блюммер. За революционную пропаганду (по данным следствия, она распространила 200 – 300 экземпляров подпольного печатного листка "Великорусс"¹⁹) ее выслали в Воронеж под строгий надзор полиции на поруки отца.

В ссылке А. П. Блюммер не рассталась со своими убеждениями, собрала вокруг себя передовую молодежь. По возвращении в Петербург она вновь оказалась под арестом (в 1866 г.) за участие в студенческих волнениях. По освобождении над Антониной Петровной был установлен полицейский надзор, который временно сняли с нее в связи с выходом замуж за ветеринара Г. Л. Кравцова (1870 г.).

Петербургская квартира Кравцовых стала местом, где собирались писатели и общественные деятели, среди которых С. А. Венгеров, Г. А. Лопатин, П. Ф. Якубович...²⁰

После смерти мужа, в 70-х годах, Антонина Петровна с малолетней дочерью возвратилась в Воронеж, где вокруг нее образовался центр умственной жизни города, передовых настроений. Верная идеалам молодости, Блюммер-Кравцова все свои силы отдавала народному просвещению. Но не были ею забыты и революционные увлечения. Дом Кравцовой называли "штаб-квартирой" высланных студентов. В нем бывали и находили приют все гонимые царизмом: вначале народовольцы (в числе которых была Вера Фигнер), затем большевики. Естественно, что "неблагонамеренная" хозяйка дома находилась под бдительным надзором полиции, у нее устраивались обыски. В. И. Дмитриева, член петербургской организации "Молодая партия Народной воли", писательница, вспоминала, как однажды зашла в "ковчег" Кравцовой после проведенного там обыска: "Антонина Петровна сидит, как всегда, в корсете, в полном порядке, среди груды каких-то бумажек, кружев, тряпочек, разбирает их и говорит: "...а эти обыски иногда очень полезны; вот я совсем забыла, куда я девала счет печника, который печи поправлял зимой, а вот они его нашли..."²¹.

Земляки-воронежцы запомнили ее "высокой, всегда прямо державшейся женщиной, с определенными мужскими ухватками, по натуре своей открытой, прямой и чрезвычайно доброй". Старый большевик И. В. Шауров называл ее "неутомимым борцом за дело освобождения России от гнета царизма", именем которого могут гордиться земляки. Сама Антонина Петровна была "очень довольна" своей неблагонадежностью, считая ее синонимом порядочности. "Я им (властям – Э. П.) очень не нравлюсь – писала она П. Н. Пыпиной, – чем я очень довольна. Делать не так, как делают подлые, мерзкие люди есть уже своего рода достоинство"²².

Как известно, наиболее крупной революционной организацией начала 60-х годов была "Земля и воля"²³. По сведениям словаря "Деятели революционного движения в России, к «Земле и воле» оказались причастными прямо или косвенно – 18 женщин, которые подвергались репрессиям властей наравне с мужчинами. Аресты, высылки на родину, «строгие внушения» с последующим полицейским надзором – гласным или негласным-следовали за «связь с лондонскими пропагандистами», «порицание правительства», «деятельное сочувствие» М. Л. Михайлову, «особое сочувствие» студентам, участвовавшим в «беспорядках» 1861 г., за переписку «преступного содержания». Таковую переписку обнаружили, например, у Екатерины Степановны Гаршиной (1828-1897 гг.), матери будущего писателя. «Неужели ты не понял,– писала она П. В. Завадскому, арестованному вместе с Н. А. Серно-Соловьевичем,– по какой дороге я пошла. У меня есть дети, и я люблю их больше жизни своей, но еще выше детей есть что-то другое. Я теперь не мать, не жена, не сестра, а гражданка своей родины и буду счастлива выше всякого земного счастья, если хоть одну свою лепту душевную принесу на общее дело. Может быть, не для меня, так для них, для моих детей, наступит пора лучшая, и порадуются тогда мои косточки»²⁴.

Уже тогда, в начале 60-х годов, у женщин, вступавших на путь освободительной борьбы, проявлялась самоотверженная одержимость, которая нарастала, по мере того как возрастал революционный накал. И зачастую такая одержимость приводила к "перегибанию палки" самими женщинами, недостаточно политически зрелыми, для того чтобы выбрать правильный метод борьбы.

Кроме упомянутых женщин, привлекших внимание полиции в тот период, четыре обвинялись в революционной пропаганде в воскресных школах, три – в участии в не разрешенных властями ассоциациях "на коммунистических началах" (в том числе Е. А. Макулова и А. Г. Маркелова, знакомые нам по "Знаменской коммуне"). Наконец, за шестью женщинами с 1865 г. установили негласный надзор по поводу "заявления учения своего о нигилизме". Эта полицейская формула была распространена, в частности, на Марию Федоровну Зайцеву, по тем временам уже старую женщину (она родилась в 1815 г.), жену статского советника, мать известного публициста "Русского слова" Варфоломея Зайцева и шестидесятницы Варвары Зайцевой, о которой уже шла речь.

Во второй половине 60-х годов число женщин, участвовавших в революционном движении, по сравнению с началом десятилетия увеличилось вдвое. Изменился и характер "преступлений". Пропаганда в воскресных школах, порицание правительства и другие аналогичный отступления от официально установленных норм ушли в прошлое. Обвинения и приговоры теперь были связаны с двумя стержневыми событиями освободительной борьбы той поры: покушением Дмитрия Каракозова 4 апреля 1860 г. на Александра II (к этому были причастны 39 женщин) и деятельностью нечаевских организаций (к ней были причастны 30 женщин)*.

Это были трудные годы для революционной России: первый демократический натиск на самодержавие был отбит и в стране наступила реакция; учителя и вожди разночинской молодежи – Чернышевский, Добролюбов, Михайлов, Серно-Соловьевич – ушли из жизни или томились в неволе, герценовский «Колокол» утратил былое влияние. В движение вступали молодые, незрелые люди, жаждавшие активных действий. В этой обстановке в центре революционной борьбы оказались революционеры-фанатики типа Н. А. Ишутина и Д. В. Каракозова. Крайне самоотверженные и преданные народу, они вместе с тем отличались примитивными представлениями о революции, ограниченными, узкозаговорщическими и террористическими тенденциями, которые нашли свое наиболее концентрированное выражение в нечаевщине²⁵.

Политический инфантилизм и гражданская незрелость особенно характерны были для женщин, которые только приобщались к революционной борьбе. С революционерами-фанатиками их объединяло "нетерпение сердца", жажда деятельности и действий, усугублявшиеся отсутствием определенных занятий, материальной необеспеченностью, неясностью конечных целей.

Вера Засулич, активный участник революционных выступлении конца 60-х годов, вспоминала о том времени, названном жандармами "горячкой сходок", как о времени беспрерывных обсуждений, собраний, сборов на частных квартирах, когда "всем приходилось, конечно, стоять, и теснота бывала обыкновенно невозможная"²⁶. В той тесноте – «человек 10 -15 женщин»: В. И. Засулич, героиня нечаевского процесса А. Д. Дементьева, близкая к С. Г. Нечаеву Е. X. Томилова, сестры нечаевцев Святская и А. Нечаева и др. В кружке Д. Воскресенского принимали участие А. И. Колачевская, Е.З. Козловская, Е. И. Засулич, участницы ишутинских артелей²⁷. В накаленной обстановке любая революционная пропаганда находила живой отклик, особенно среди женщин, неудержимо рвавшихся в бой.

Женщины, привлекавшиеся по делу Каракозова, не имели непосредственного отношения к террористическому акту. Большинство из них были связаны с тайным обществом ишутинцев посредством участия в не разрешенных правительством ассоциациях, главным образом в швейной мастерской сестер Ивановых. Революционерок арестовали после провала ишутинцев, последовавшего за неудавшимся покушением на царя члена этого общества Д. В. Каракозова; руководствовавшегося, как и Н. А. Ишутин, принципом "цель оправдывает средства". Женщины в тот раз оказались "без вины виноватыми", однако, когда наступил следующий "пик" правительственных репрессий, связанных с делом нечаевцев, полиция вновь обратила внимание на некоторых из них, замеченных в 1866 г. И не только потому, что они уже были "запятнаны", а потому, что не бездействовали несколько лет, прошедших между двумя процессами. В числе привлеченных к делу были участницы ишутинской швейной артели-Е. Л. Иванова, А. Н. Колачевская, М. Л. Моткова, Е. И. Засулич, Н. Балчужникова. Елизавета Капитоповна Оболенская, жена Л. Е. Оболенского и сестра А. К. Маликова – революционеров-шестидесятников, лично причастная к замыслу освобождения Чернышевского, привлекалась и по делу Каракозова, и по делу нечаевцев.

К следствию по делу нечаевцев привлекли 30 женщин, т. е. третью часть участниц революционного движения 60-х годов, зафиксированных в био-библиографическом словаре. Восемь из них судились по процессу 1871 г.– впервые в истории политических разбирательств в России, на что указал в своей речи адвокат Е. И. Утин.

В свое время Ф. М. Достоевский писал о замысле «Бесов»: «Я хотел поставить вопрос, и сколько возможно яснее, в форме романа, дать на него ответ: каким образом в нашем переходном и удивительном современном обществе возможны – не Нечаев, а Нечаевы, и каким образом может случиться, что эти Нечаевы набирают себе под конец нечаевцев?.. Как можно, чтоб Нечаев мог иметь успех? Меж тем несколько предвзятых понятий, чувство чести. Ложное понятие о гуманности. Самое мелкое самолюбие... даже и честный, и простодушный мальчик, даже и хорошо учившийся, может подчас обернуться нечаевцем... разумеется, если попадет на Нечаева: это уж sine qua non»²⁸.

Еще, можно сказать, противоестественнее, что в орбите С. Г. Нечаева, попиравшего своей псевдореволюционностью, методами шантажа и провокаций всякую нравственность и человечность, оказались девочки, честные, простодушные и даже хорошо учившиеся. Следует отметить, что в пресловутом "Катехизисе революционера" Нечаев огромное значение придавал "содействию женщин", которые делились им на три разряда по мере их полезности революционному делу: 1) "пустые, обессмысленные и бездушные", 2) "горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего бесфразного и фактического революционного понимания" (под которым, как мы теперь знаем, Нечаев понимал бездумное и беспрекословное подчинение), 3) "совсем наши, то есть вполне посвященные и принявшие всецело нашу программу... Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно"²⁹.

Известно, что сам Нечаев обладал таким магнетизмом, производил такое сильное впечатление своей убежденностью и одержимостью, что даже в условиях строжайшей изоляции Алексеевского равелина, куда был заключен позднее, сумел распропагандировать свою стражу. Нужно ли удивляться, что, например, его сестра Анна, "простая, почти безграмотная" девушка, "просто обожала брата, гордилась им безмерно"³⁰.

Да что говорить про Анну Нечаеву, если даже Вера Засулич, имевшая ко времени знакомства с Нечаевым определенный революционный опыт и раньше многих других распознавшая и отвергшая его иезуитско-мистификаторские методы борьбы, все же согласилась дать ему свой адрес для получения писем из-за границы, за что и поплатилась двухлетним заточением в Литовском замке и Петропавловской крепости с последующей ссылкой.

Конечно, говорить о "посвященности" всех женщин, причастных к делу нечаевцев, не приходится. Да и степень причастности каждой была весьма различна: на скамье подсудимых оказалось лишь восемь из них.

Одной из центральных фигур процесса стала Александра Дмитриевна Дементьева (1850-1922 гг.). Мещанка по происхождению, в 1867 г. она окончила Мариинскую гимназию в Петербурге. Активно участвовала в студенческих "беспорядках" 1868-1869гг., напечатала в 40 экземплярах прокламацию "К обществу" своего жениха П. Н. Ткачева. При обыске в марте 1869 г. у нее обнаружили типографский шрифт и набор, за что она была арестована.³¹

П. Н. Ткачев, идеолог русского бланкизма, имя которого было уже достаточно известно в революционных кругах, вместе с Нечаевым возглавлял наиболее левую и решительно настроенную часть студенчества. Нечаев скрылся за границей еще до открытого выступления петербургских студентов, Ткачева арестовали и судили по процессу нечаевцев. Показательно, что позднее П. Н. Ткачев в отличие от большинства революционеров, осудивших тактику Нечаева, не сделал этого, признавая допустимыми все средства для достижения цели³². Можно предположить, что такой же точки зрения придерживалась и А. Д. Дементьева, ставшая к тому времени его женой. На суде она произнесла речь, перепечатанную многими газетами. Это было первое публичное выступление женщины на политическом процессе, в котором значительное место уделялось специально женскому вопросу, бесправному положению женщин в России, толкавшему их на борьбу с царизмом. «Даже те немногие отрасли знаний, которые предоставлены женщинам, обставлены такими преградами, что весьма немногие имеют возможность пользоваться этими средствами»³³,– сказала Дементьева. Она указала на активный протест как на естественный выход из этой противоестественной ситуации.

С заседания суда Александра Дмитриевна отправилась в Петропавловскую крепость с букетом цветов, купленным ей (разумеется, с разрешения либерального начальства) обвиняемым Феликсом Волховским, В городе начался сбор денег на приданое ей. Дементьева была приговорена к четырем месяцам тюрьмы. Отбыв тюремное заключение и последующую ссылку, в 1874 г. она получила разрешение выехать за границу к бежавшему туда ранее мужу, но при условии невозвращения на родину. Разрешение вернуться в Россию было ей дано только в 1903 г. (через 18 лет после смерти Ткачева). А. Д. Дементьева приехала из эмиграции с дипломом доктора и врачебной практикой, которую продолжила на родине. Она работала врачом в русско-японскую войну и в 1905г. арестовывалась за пропаганду среди солдат. В 1906 г. Дементьева боролась с холерной эпидемией. Умерла она в Воронеже, где прошли последние годы ее жизни.

Совсем другую роль в процессе играла Варвара Владимировна Александровская (урожденная Чирикова) – дочь подпоручика, жена коллежского советника, по профессии – акушерка. Она родилась в 1833 г. в Калужской губернии. Первый раз была арестована в 1862 г. в Петербурге за революционную пропаганду в воскресных школах и после трех месяцев пребывания "в смирительном доме" выслана под строгий надзор полиции в Тульскую губернию. Уже тогда Александровская предлагала свои услуги жандармам. В 1867 г., после раскаянного прощения, она получила разрешение вернуться в Петербург под поручительство мужа и гласный надзор полиции. Это не помешало ей в 1869 г. примкнуть к нечаевцам, стать членом "Народной расправы". В конце того же года Александровская вместе с Нечаевым скрылась за границу. В январе 1870 г. при возвращении из Швейцарии ее арестовали на границе, обнаружив прокламации. Во время суда Александровская – единственная из подсудимых – выражала раскаяние. Более того, она предлагала свои услуги для поимки Нечаева. Выявленные факты дают советским исследователям основание предполагать, что роль Александровской в процессе нечаевцев была провокационной³⁴. «За злоумышленное распространение преступных сочинений» Александровскую сослали в Западную Сибирь, где она, будучи уже в солидном для тех времен возрасте, вновь вышла замуж – за ссыльного Богемского. Дальнейшая ее судьба неизвестна³⁵.

Подсудимые Е. И. Беляева и Е. X. Томилова были тесни связаны с самим С. Г. Нечаевым. Беляева, приехавшая из Калуги в Москву, чтобы поступить на женские курсы, в сентябре 1869 г. стала членом нечаевского кружка Долгова. По замыслу Нечаева, она должна была ехать с ним за границу, но была арестована. Томилову задержали значительно раньше, в апреле 1869 г., после обыска, во время которого обнаружили конспиративные письма, в том числе и от Нечаева. Еще две подсудимые – А. И. Успенская и Е. Н. Лихутина состояли в родственных отношениях с нечаевцами. Лихутина участвовала в петербургском нечаевском кружке, организованном двумя ее братьями. А. И. Успенская, сестра Веры Засулич, была женой П. Г. Успенского, одного из учредителей «Народной расправы» и участников убийства студента И. Иванова, отказавшегося слепо повиноваться Нечаеву. Наконец, Ю. В. Бобарыкова и Л. Е. Воронцова (обе оправданы судом) были повинны главным образом в знакомстве со многими из нечаевцев. Характерно, что все эти женщины не отличались молодостью, особенно по тем временам ранней активности: только Дементьевой и Воронцовой было по 20 лет. Успенской исполнилось 23 года, пяти остальным-свыше 25 лет; Александровская (37 лет) и Томилова (31 год) были самыми старшими* среди 79 подсудимых того в целом молодежного процесса, а, следовательно, все они должны были осознанно нести ответственность за свои поступки.

Разумеется, о многих замыслах Нечаева эти женщины и не подозревали. Достаточно сказать, что "Катехизис революционера", например, был обнародован впервые только на суде. Вместе с тем трудно представить, чтобы жена П. Г. Успенского-А. И. Успенская – могла не знать (или не догадываться) об убийстве, тем более что даже на процессе, разоблачившем нечаевские методы шантажа и мистификаций. Успенский не раскаивался в убийстве Иванова, считая подобный акт допустимым в революционной практике. Большинство женщин было оправдано судом: кроме Дементьевой и Александровской понесла наказание только Беляева, приговоренная к двум месяцам тюремного заключения, по отбытии которого она должна была пять лет находиться под строгим надзором.

Однако этот факт можно объяснить не столько непричастностью женщин к убийству, сколько, с одной стороны, тактикой подсудимых (почти все они вообще ни в чем не сознавались или запутывали следствие разноречивыми показаниями), с другой-исключительными условиями судебного процесса, являвшегося первым политическим процессом, проходившим на основе судебных уставов 1864 г., "при добросовестном соблюдении всех процессуальных норм и, главное, в условиях почти неограниченной гласности"³⁷.

Демократически настроенная защита, показания подсудимых-в большинстве своем честных, самоотверженных и бескорыстных людей – выявила пропасть между их побуждениями и авантюристическими замыслами Нечаева, умело пользовавшегося революционной одержимостью молодежи, особенно женщин. И в этом смысле процесс нечаевцев, как и нечаевщина вообще, стал полезной школой для развитая революционного самосознания, в том числе и женщин – участниц освободительной борьбы. Так, М. О. Антонова, ставшая женой известного народника Ф. В. Волховского, в дальнейшем связала свою судьбу с народниками. Боевое крещение в деле нечаевцев получила А. Н. Луканина: ее арестовали в январе 1870 г. в Петербурге, но через две недели освободили. В том же году она слушала лекции в Медико-хирургической академии, в 1872 г. уехала продолжать образование в Цюрихском университете. Там Луканина примкнула к бакунистам. По требованию правительства в Россию она не вернулась, отрезав, себе тем, самым обратный путь на родину. Там, в Западной Европе, Луканина получила звание доктора, занималась литературной работой, но так и не смогла добиться разрешения вернуться домой. Разумеется, встреча с Нечаевым кого-то революционизировала, но кого-то и отвратила от общественной борьбы. Последнее относится в первую очередь к совсем юным и житейски неопытным девушкам, каких оказалось немало вокруг нечаевской организации: Наде Успенской, сестре П. Г. Успенского, не исполнилось еще и 16-ти, Анне Нечаевой было 17... Отошли от революционного движения Беляева, Бобарыкова, Лихутина. А Воронцова и Томилова в дальнейшем поддерживали активные отношения с народническими кружками.