Текст книги "Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер"

Автор книги: Элеонора Павлюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Победа: женский университет открыт!

20 сентября 1878 г. в Петербурге в торжественной обстановке открылись Высшие женские курсы, вошедшие в историю под названием Бестужевских (по имени их основателя, известного историка профессора К. Н. Бестужева-Рюмина). Наконец-то после десятилетий упорной борьбы, бюрократической волокиты, прошений и отказов, запросов и обсуждений свершилось то, к чему упорно стремились передовые женщины России, поддержанные лучшей частью интеллигенции. Успеху движения способствовала и общая обстановка в стране: бунтовала не только интеллигенция, наряду с революционными выступлениями народников поднималась волна рабочих стачек. Самодержавие переживало кризис⁶⁵.

Необходимы были уступки прогрессивной общественности. Одной из них и стало открытие Бестужевских курсов.

Власти активно противодействовали прогрессу. И когда в сентябре 1873 г. учреждали комиссию для выработки устава высших женских учебных заведений, даже тогда по устойчивой российской традиции не пригласили людей, кровно заинтересованных в деле: учредителей Владимирских курсов или профессуру, читавшую там лекций. Зато возглавил комиссию И. Д. Делянов, уже известный как гонитель просвещения, "звездный час" которого наступил в 1882 г., когда он занял пост министра народного просвещения. Однако и в этом вопросе, как прежде, успех дела предрешила общественная инициатива. Полны активности были лидеры женского движения 60-х годов: Н. В. Стасова, А. П. Философова, хотя из их рядов вышла, тяжело заболев, М. В. Трубникова. Философова возглавила первый комитет "Общества для доставления средств высшим женским курсам", который изыскивал деньги различными способами: собирал членские взносы с членов общества, устраивал книжные базары, лотереи, публичные лекции популярных профессоров, концерты с участием П. А. Стрепетовой, М. Г. Савиной, В. Ф. Комиссаржевской, Ф. И. Шаляпина, Л. В. Собинова, Н. Н. Фигнера и др. Товарищем председателя комитета, А. П. Философовой, состояла О. Н. Рукавишникова, В. П. Тарновская 25 лет была его казначеем, А. Н. Анненская – секретарем⁶⁶. Благодаря их усилиям, Бестужевские курсы могли нормально функционировать (субсидия от казны, выплачивавшаяся с 1879 г. в сумме трех тыс. руб.⁶⁷, ни в коей мере проблемы не решала) и через шесть лет кочевой жизни даже приобрести собственное здание. Преподававший на курсах И. М. Сеченов справедливо считал их назидательным примером того, что могла бы сделать в России частная инициатива, если бы ей давали простор⁶⁸.

Распорядительницей Бестужевских курсов была Н. В. Стасова. Когда после смерти сестры В. Б. Стасов собирал воспоминания о ней ее соратниц, Е. И. Конради, человек, как уже отмечалось, резкий и нелицеприятный, написала: "Целые 10 лет она, женщина пожилая и достаточная, не имевшая надобности работать из-за денег, да и не получавшая за свой каторжный труд ни копейки (вернее, она своего прикладывала), изо дня в день и из года в год несла обузу этого мелочного неблагодарного "распорядительства""⁶⁹.

На курсах работали три отделения: словесно-историческое, физико-математическое и специально-математическое. Первоначально установленный в три года срок обучения был продлен до четырех лет. В число слушательниц зачислялись женщины с аттестатами об окончании гимназии, института или другого среднего учебного заведения, дававшего право на звание домашней учительницы. Кроме лекций по всем предметам проводились практические занятия, для которых курсы располагали учебными кабинетами. Имелась библиотека. Занятия закапчивались ежегодными экзаменами, которые принимал педагогический совет во главе с К. Н. Бестужевым-Рюминым.

Список профессоров, среди которых были такие выдающиеся ученые, как Д. И. Менделеев, И. М. Сеченов, Д. Н. Овсянико-Куликовский, О. Ф. Миллер, и другие, а также воспоминания слушательниц и преподавателей дают основания считать, что уровень преподавания на курсах приближался к университетскому. Так, И. М. Сеченов позднее писал: "Что это был университет, доказательством служит систематичность 4-х летнего курса, читавшегося профессорами, доцентами университета и даже некоторыми академиками. Я читал на курсах то же самое, и в том же объеме, что в университете, и, экзаменуя ежегодно и там и здесь из прочитанного, находил в результате, что один год экзаменуются лучше студенты, а другой – студентки. Помню даже, что за все мое более чем 40-летнее профессорство самый лучший экзамен держала у меня студентка, а не студент". Сеченов наблюдал, что "студентки учились прямо-таки с увлечением". "Да и могло ли быть иначе,– считал профессор,– немногие шли туда от скуки или из моды, а большинство стремилось сознательно и бескорыстно к образованию как высшему благу-говорю "бескорыстно" потому, что оно не давало тогда курсисткам никаких прав, а впоследствии даже лишало их таковых"⁷⁰.

Действительно, Бестужевские курсы не давали прав на преподавание. И больше того, поскольку, окончив курсы, бестужевки для получения работы пользовались своими аттестатами средних учебных заведений, петербургский обер-полицмейстер Грессер на все их аттестаты ставил печать, в которой значилось, что обладательницы – курсистки. Тогда же было отдано распоряжение не допускать к учительской работе женщин с "мечеными" аттестатами. Все это проделывалось в связи с "неблагонадежностью" бестужевок, находившихся на подозрении у властей.

Многие из женщин дорогой ценой оплачивали высшее образование. Об этом не раз писала М. К. Цебрикова: «Эти сырые и холодные углы, где набиваются по три, по четыре слушательницы, нередко одна постель на троих, которой пользуются по очереди; этот, в трескучий мороз, плед поверх пальто, подбитого ветерком; эти обеды грошовых кухмистерских, а зачастую колбаса с черствым хлебом и чаем; эти бессонные ночи над оплачиваемой грошами перепиской вместо отдыха»⁷¹.

Однако энтузиазм не всегда искупал и компенсировал слабую подготовленность многих женщин. С 1878 по 1908 г. было подано 19 293 прошения о приеме на курсы, около 40% просительниц получили отказ. Из принятых 12 257 слушательниц окончили курсы только 2 795, т. е. примерно четвертая часть⁷².

Сокращению числа курсисток способствовала и официальная политика правительства. Так, в 1879 г. власти ограничили прием вольнослушательниц кругом тех женщин, которые имели постоянные служебные занятия или жили в семьях; при этом в каждом случае требовалось особое разрешение попечителя учебного округа⁷³. В 1886 г. прием на курсы был вообще прекращен и возобновился только в 1889 г., но на принципиально иных основаниях.

Главное изменение сводилось к усилению контроля над деятельностью Бестужевских курсов со стороны государства и сведению к минимуму роли в них общественности. Директор и инспектриса назначались теперь министерством народного просвещения, которое утверждало и учебные планы, чего не было раньше. Число слушательниц сокращалось. Для поступления на курсы требовалось письменное разрешение родителей или опекунов, которое иногда приходилось ждать годами⁷⁴, а кроме того, справка о наличии средств дли безбедного существования. Повысилась плата за обучение. Курсистки могли жить только дома или у родственников – частные квартиры исключались. При этом в каждом случае прием зависел от личного усмотрения директора. Бессменная распорядительница и одна из главных инициаторов создания Бестужевских курсов – Н. В. Стасова – была отстранена от должности.

Но несмотря на это, при всех слабостях, недостатках и ограничениях, Бестужевские курсы сыграли большую роль в становлении высшего женского образования в России. Они просуществовали до 1919 г., когда слились с Петроградским университетом. Впервые в истории страны на Бестужевских курсах женщины получали знания в университетском объеме. Курсы многое сделали для развития народного образования, поставляя квалифицированные кадры в ряды прогрессивной интеллигенции. Многие бестужевки стали учителями, работали в библиотеках и других просветительных учреждениях. Из их рядов вышло немало ученых, писательниц. Среди первых выпускниц Бестужевских курсов – Е. Н. Цевловская-Водовозова, ученица Ушинского, известный педагог и писатель, автор широко известных воспоминаний шестидесятницы «На заре жизни»; уже известная читателю Е. С. Некрасова; Е. И. Лихачева – автор фундаментального труда «Материалы для истории женского образования в России», адресат многих стихотворных посланий Н. А. Некрасова; В. В. Тимощук-сотрудница «Русской старины», переводчица с трех языков⁷⁵.

Открывая Высшие женские курсы, власти надеялись, конечно, "умирить" женщин, переключив их энергию на учебный процесс. Но просвещение может идти только рука об руку со свободой. Продолжая традиции первых "студенток" Петербургского университета – Блюммер, Богдановой, Корсини. Сусловой и других, курсистки активно включались в революционное движение. Наконец-то полученный и долгожданный доступ к высшему образованию не отвращал, а, напротив, стимулировал свободолюбивые устремления русских женщин.

Как известно, период конца 1870-х – начала 1880-х годов стал апогеем народничества. Уже в первый учебный год (1878/79 г.) на Бестужевских курсах за принадлежность к "Народной воле" была арестована группа курсисток. Сестры Мария и Аполлинария Юшины задерживались по делу о покушении А. К. Соловьева на Александра. К делу об убийстве шефа жандармов Мезенцова привлекались М. Н. Федорова и А. П. Малиновская. Последняя при аресте оказала сопротивление, была избита и в доме предварительного заключения сошла с ума⁷⁶.

Подпольный листок «Народной воли» в разделе «Хроника преследований» пестрел женскими именами. 1 января 1880 г. (№ 3), например, сообщалось, что в конце прошедшего года «особенно много обысков выпало на долю слушательниц женских курсов, у которых они происходили десятками чуть не каждую ночь». Среди пострадавших – слушательницы Бестужевских курсов Спасская, Редникова, Соломина (последняя арестована), Дрягина, С. и В. Фармаковские, И. Шнейдер; слушательницы медицинских курсом Е. Фармаковская, Столбова и Тураева; слушательницы Георгиевских фельдшерских курсов Юрасова, акушерка Разсохина, бывшая учительница из Вятки Бабикова и др.⁷⁷ В фонде вещественных доказательств по делам министерства юстиции в ЦГИА СССР хранятся различные агитационные материалы, обнаруженные в те годы у слушательниц Высших женских курсов в Петербурге и Москве⁷⁸.

На Бестужевских курсах учились Евгения и Ольга Фигнер. Последняя организовала народовольческий кружок, который вел пропаганду в духе "Народной воли", распространял литературу, собирал деньги для нужд партии и оказывал ей другие услуги. С "Черным переделом" были связаны бестужевки О. Б. Карпова и Добрускина⁷⁹.

В марте 1886 г. директор департамента полиции В. К. Плеве составил записку о политической неблагонадежности слушательниц Бестужевских курсов. "Без преувеличения можно сказать,– было написано в ней,– что за последние пять лет не было ни одной более или менее крупной революционной организации, в которую не входили бы слушательницы Бестужевских курсов в значительном числе. Начиная с сообщества "Земля и воля" и кончая последними попытками организации и сплочения кружков в С.-Петербурге, бестужевки участвовали в каждом революционном предприятии; они встречаются в делах о польских национально революционных гминах и позднее о "Пролетариате", в "Красном кресте Народной воли", в литературных кружках – Кривенко и других, в организации Веры Фигнер, Германа Лопатина, в деле Дегаева и т. д. Приблизительно 140 слушательниц курсов за последние пять лет принадлежали к различным революционным кружкам как в С.-Петербурге, так и в других местностях России..."⁸⁰

По подсчетам департамента полиции, из 1988 бестужевок за те же пять лет 241 обратила на себя внимание полиции (что составило 12,07% всего состава слушательниц).

Бестужевки проявили живой интерес к появлявшимся первым марксистским группам и кружкам. В. А. Жулковская, Р. А. Абрамович, А. Амбарова, сестры Екатерина и Елизавета Даниловы и другие курсистки стали их участницами. Бестужевки Н. К. Крупская и А. И. Ульянова стали выдающимися деятелями большевистской партии⁸¹.

Накапливая опыт борьбы с косностью и произволом властей, сами курсистки становились инициаторами массовых выступлений. Так было, например, в 1897 г. в связи с самоубийством бестужевки М. Ф. Ветровой, заключенной в Трубецкой бастион Петропавловской крепости и там протестовавшей против жестокого тюремного режима. Демонстрации протеста в Петербурге, Москве и Киеве вошли в историю под названием "Ветровские"⁸².

В годы массовых студенческих волнений до 50% слушательниц исключались с курсов за прямое участие или сочувствие студентам. В 1899 г. в связи с этим товарищ министра народного просвещения подал царю докладную записку, в которой предлагал "пресечь дальнейшее скопление в больших городах молодых приезжих девиц, ищущих не столько знаний, сколько превратно понимаемой ими свободы"⁸³.

Однако "пресечь скопление девиц" или отвратить их от участия в освободительной борьбе власти были не в состоянии. Наступал третий, пролетарский период революционного движения, в котором передовые женщины приняли активное участие.

«Прекращай образование!»

Слова: «Прекращай образование!»-были реакцией Александра III на поданный ему в 1887 г. доклад И. Д. Делянова⁸⁴.

Назначенный министром народного просвещения в 1882 г., Делянов за 15 лет "просветительной деятельности" лишил университеты автономии, введя новый университетский устав 1884 г., ограничил прием в гимназии детей недворянского происхождения соответствующим актом, вошедшим в историю под названием "закон о кухаркиных детях"; ввел процентную норму численности евреев в учебных заведениях.

Делянов проводил яростную русификацию на национальных окраинах, и он же немало способствовал закрытию Высших женских курсов в 1886 г.

Как мы видели, высшее женское образование зарождалось и развивалось при постоянном скрытом или явном противодействии официальных властей. Политика Александра III в этом смысле была вполне традиционной – он продолжал линию отца. Александр II же, по воспоминаниям П. А. Кропоткина, боялся и ненавидел "ученых женщин": "Когда он встречал девушку в очках и гарибальдийской шапочке, то пугался, думая, что перед ним нигилистка, которая вот-вот выпалит в него из пистолета"⁸⁵.

Царизм испытывал страх перед просвещением, считая его синонимом свободы. И в значительной степени его опасения были не напрасны, ибо стремление к свободе растет по мере просвещения. Вот почему борьба женщин за высшее образование была составной частью освободительного движения в России с конца 1850-х годов.

Уже в первый год существования Бестужевских курсов Александр II потребовал от шефа жандармов Дрентельна сведений о них. Тот дал по существу обвинительный акт, в котором говорилось: "Вскоре после открытия курсов обнаружилось, что слушательницы оных не довольствуются одними скромными научными занятиями, но стремятся во внешних проявлениях нового высшего учебного заведения подражать прискорбным уклонениям от правильного пути, которыми, к сожалению, в последнее время отличается учащаяся молодежь. Подражая последней, слушательницы курсов протестуют против действий профессоров и составляют сходки для обсуждения общих вопросов, как, например, брошюры профессора Цитовича"⁸⁶.

Профессор гражданского права Новороссийского университета П. П. Цитович ("профессор-урядник", по выражению современников) стяжал печальную славу своей брошюрой "Ответ на письмо ученым людям" изданной в Одессе в 1878 г. В ней, обращаясь к ученым, Цитович писал: "Во имя ваших последних выводов науки и рефлексов с борьбой за дармоедство вы надолго искалечили не только нравственный облик, но даже наружный образ русской женщины.

В этом уме была игривость – из нее сделали блудливость. В этом сердце было увлечение – вы превратили его в похоть... Полюбуйтесь же на нее: мужская шапка, мужской плащ, грязная юбка, оборванное платье, бронзовый или зеленоватый цвет лица, подбородок вперед, в мутных глазах все: бесцельность, усталость, злоба, ненависть, какая-то глубокая ночь с отблеском болотного огня,– что это такое? Но наружному виду – какой-то гермафродит, по нутру-подлинная дочь Каина"⁸⁷. Стиль, хорошо знакомый российским жителям по фельетонам Буренина и Мещерского, но на этот раз в печати выступал не досужий журналист, а профессор гражданского права. И надо ли говорить, что он имел успех у многих. Но только не у новых людей. Бестужевки готовили коллективное послание Цитовичу в ответ на его пасквиль, и только увещевания напуганного Бестужева-Рюмина насилу остановили «демонстрацию»⁸⁸.

В дневнике Е. А. Штакеншнейдер сохранилась запись от 3 ноября 1878 г., свидетельствующая о недоброжелательной атмосфере вокруг курсов и их слушательниц. "Рассказывают,– писала Штакеншнейдер, – что будто одна из слушательниц становилась на стол и проповедовала социализм; что принц Ольденбургский заметил при своем посещении курсов, какое множество окурков валяется там на полу. Тарновская, Стасова и Мордвинова уверяют, что все это вздор. Они ведь дежурят там ежедневно, и одно, на что жалуются, так это только на стремительность, с которою студентки врываются в двери, когда аудитория открывается; во всех же других отношениях они ведут себя необыкновенно благопристойно"⁸⁹.

Возможности высшего образования для женщины территориально ограничивались Петербургом (Бестужевские курсы), Москвой (курсы Герье), Казанью и Киевом. В 1879 г. профессор А. С. Трачевский открыл подготовительные курсы в Одессе и представил властям проект Высших женских курсов, в открытии которых ему отказали. В 1881 г. были отклонены аналогичные ходатайства профессуры из Варшавы и Харькова.

В 1886 г. Высшие женские курсы были закрыты фактически на неопределенный срок. В. И. Герье называл тот год "роковым" и писал "о вреде этой меры и недобросовестности предлога, выставленного для ее оправдания"⁶⁰ (необходимость выработки устава высших женских учебных заведений). Н. К. Крупская, не сумевшая после окончания гимназии вовремя поступить на Высшие женские курсы и сделавшая это только в 1889 г., после возобновления приема, говорила, будто курсы закрыли «по распоряжению царицы, которая считала, что женщине не надо учиться, а надо сидеть дома и ухаживать за мужем и детьми»⁹¹. И хотя в действительности распоряжения царицы не было, подобные мысли о месте женщины в обществе были характерны для правящих кругов.

Дальнейшая судьба женщин, получивших высшее образование, была далеко не безоблачной. Только в 1879 г. им дали разрешение занимать места врачей в городских, земских и других общественных лечебных учреждениях. Но и здесь женщинам пришлось приложить немалые усилия для того, чтобы звание "ученая акушерка" заменили полновесным титулом "врач" и включили практикующих женщин в существовавший тогда список врачей-мужчин. А сколько дополнительных унижений испытывали женщины-врачи от устойчивой традиции, предубеждений против них. ("Вот еще эти повивальные бабки появилась... стриженые. Если я заболею, разве я позову женщину меня лечить?" – рассуждает "особа женского пола" из "Преступления и наказания" Ф. М. Достоевского). В 80-х годах XIX в. в Петербурге только 17 женщин работали ординарными врачами, среди них А. Н. Шабанова, П. И. Тарновская, Р. Л. Павловская и др.⁹² Столь же невелико было число женщин, работавших в литературе: в Петербурге в 1881 г. их было 72, в Москве в 1882 г.– 54 (мужчин было в четыре раза больше).⁹³

Чаще всего женщина, получившая образование, не могла реализовать его в общественной деятельности, после окончания курсов у нее начиналась «тусклая будничная жизнь». Так, муж московской курсистки Тимоновой, «невзирая на Спенсера», который их «сосватал», «пришел к приятному заключению, что истинное назначение женщины быть матерью, женой, превыше всего, конечно, женой». Поэтому, когда жена «слегка заикнулась», не поехать ли ей в Париж на юридический факультет, он «сделал большие глаза и рассмеялся громким, обидным смехом: „Брось ты, матушка все эти авантюры“»⁹⁴

Однако бросали "авантюры" далеко не все женщины: наиболее целеустремленные, волевые и жизнеспособные продолжали борьбу, но уже на новом уровне. Добившись права учиться, реализовав его и достигнув частичной самостоятельности, они столкнулись с новыми преградами, поставленными российским законодательством, ограничивавшим гражданские права женщин и вовсе лишавшим их политических прав. Поэтому борьба женщин за высшее образование сменилась борьбой за гражданские и политические права. Примером такой эволюции является жизненный путь М. К. Цебриковой.

Мария Константиновна Цебрикова

(1835 -1917 гг.)

«Мария Цебрикова была одной из наиболее героических личностей, которых я когда-либо видела»⁹⁵ (Э. Л. Войнич).

"Цебрикова занимает влиятельное положение в среде молодежи как писательница в нигилистическом направлении"⁹⁶ (из агентурного донесения в III отделение).

"Она высока ростом, крупна, некрасива и женских радостей, должно быть, никогда не знавала. Очень добрая женщина. В Петербурге ее зовут полицеймейстером от нравственности"⁹⁷ (Е. С. Некрасова).

"На южном берегу Черного моря, в Симеизе, в марте, умерла Мария Константиновна Цебрикова, чье имя в 90-х годах также произносилось шепотом, как в 70-х годах называлось имя Чернышевского, а еще раньше Герцена... Весьма многим обязано женское профессиональное движение в России Цебриковой, чье имя, по количеству и значению совершенной в той области работы, должно быть поставлено наряду с именами Стасовой, Философовой, Конради и других поборниц женского равноправия"⁹⁸(из некролога 1917 г.).

Так и такой воспринимали Цебрикову – ныне практически забытую и известную лишь узкому кругу исследователей – ее современники.

Она родилась в Кронштадте в семье флотского офицера и "институтки старого типа". Получила домашнее воспитание, обычное для "благородной девицы" того времени: иностранные языки, рисование, музыка, танцы.

Отец обучил начаткам наук, «дядя – декабрист дал политическое образование, но философию пришлось вырабатывать самоучкой». Дядя Марии Константиновны – Н. Р. Цебриков – оказал на нее исключительное влияние, был «вполне отцом»⁹⁹, подспорьем же для «выработки» философии стали труды Спенсера, Копта, Милля, Дарвина, которые она штудировала в подлинниках.

Воодушевленная новыми идеями, рожденными общественным подъемом начала 60-х годов, Цебрикова приехала в Петербург, где начала трудовую жизнь журналистки ("право писательства пришлось брать с бою"¹⁰⁰).

Печататься М. К. Цебрикова начала в 1860 г. Она занималась переводами, беллетристикой, литературной критикой, завоевала широкую известность как критик-публицист "Отечественных записок": уже первые ее выступления в революционно-демократическом журнале Н. А. Некрасова вызвали интерес читающей публики и настороженное отношение цензуры¹⁰¹. В ее статьях не было особого блеска, однако, широкая эрудиция, знакомство с современными проблемами литературы, эстетики, науки, идейная убежденность шестидесятницы делали творчество Цебриковой заметным общественно-литературным явлением. До нее в России не было женщины– публициста подобного масштаба.

В центре внимания Цебриковой-литератора находился "новый герой", "человек будущего". При этом ее, как активную участницу женского движения, привлекали, прежде всего, женские образы. Уже первая критическая статья Цебриковой в "Отечественных записках" о романе "Война и мир" ("Наши бабушки") строилась на анализе женских характеров в этом произведении Л. Н. Толстого, а заключение статьи соответствовало боевым настроениям женщин 60-х годов: отстаивать своими силами право на место в обществе¹⁰³.

Широкий отклик встретила статья Цебриковой "Гуманный защитник женских прав" – о пасквильном романе А. Ф. Писемского "Взбаламученное море": "Каждое море, взбаламученное бурей, выкинет много ила и тины на берег, но вместе с тем оно выкинет много целебных трав и драгоценных остатков, которые дают кусок хлеба прибрежным беднякам... Сколько пищи для мыслителя и сколько богатых образов для писателя, имеющего глаза, чтобы видеть, что могла дать эта буря.

Но устройство глаз г. Писемского позволило ему видеть только мутную пену, кипевшую на поверхности"¹⁰³

Разбираемые Цебриковой романы И. Гончарова, Ф. Решетникова, П. Боборыкина и других писателей давали ей повод для обращения к действительности, позволяли высказать публично мнение о "новом герое", его предназначении. Обращение на страницах печати к "новому герою", напоминания о борцах, отдавших жизни за дело народа, и о тех, кто еще ждет случая проявить себя, было особенно важно и злободневно в обстановке реакции в стране после выстрела Каракозова, в условиях спада революционной борьбы, разочарований среди передовой интеллигенции.

Известность Цебриковой принесла статья о романах Ф. Шпильгагена ("Герои молодой Германии"), в которой автор активно отстаивала принципы революционно-демократической эстетики, ставила литературу в прямую связь с политикой. "Наше время – время борьбы,– было написано в статье,– оно говорит:кто не за меня, тот против меня; оно требует от писателя служения жизни"¹⁰⁴.

Статья привлекла внимание цензуры. 16 июня 1870 г. на заседании совета Главного управления по делам печати со специальным заявлением по поводу литературных работ М. К. Цебриковой выступил Ф. Толстой. "В последних номерах "Отечественных записок" появилась новая писательница г. Цебрикова,– сказал он.– Статьи ее по методу и приемам напоминают манеру покойного Писарева, который в рецензиях своих, как известно, более занимался развитием собственных своих философских воззрений, чем разбором, оценками критикуемого им произведения. Г-жа Цебрикова поступает почти так же. Так, например, в статье "Герои молодой Германий", написанной по поводу двух романов Шпильгагена, она вдается в длинное рассуждение о теории "искусства для искусства". В качестве сотрудницы обновленных "Отечественных записок" г-жа Цебрикова выступает, конечно, против теории "искусства для искусства". Она требует от писателей "слова и дела", вот почему идеалом писателя она почитает Герцена"¹⁰⁵.

Враг самодержавия, деспотизма, произвола, М. К. Цебрикова в своих публицистических работах выступила продолжателем лучших традиций "Современника"¹⁰⁶, но это и не понравилось властям.

В 1872 г. по постановлению комитета министров была уничтожена переведенная и изданная Цебриковой книга Мальвиды Мейзенбуг (друга Герцена, воспитательницы его детей) "Записки идеалистки". В письме к М. М. Стасюлевичу (ноябрь 1874 г.) Мария Константиновна жаловалась на непрекращающиеся цензурные притеснения: "Отечественные записки" второй год уже печатают мои статьи без подписи ради этой причины... 3 отделение также удостаивает меня своим вниманием"¹⁰⁷.

Советские исследователи установили прямую связь Цебриковой с революционными народниками: ее популярнейший в то время рассказ "Дедушка Егор" (1870 г.) был напечатан революционерами и использовался для пропаганды в народе. Отзывы крестьян и фабричных ("словно про нас написано") свидетельствуют о том, что рассказ доходил до их сознания¹⁰⁸. В начале 70-х годов М. К. Цебрикова ездила за границу, где познакомилась с русскими революционными эмигрантами М. Бакуниным и II. Лавровым, сблизилась (по ее словам, «близко знала») с группой «фричей» – русских студенток, составивших костяк Всероссийской социально-революционной организации¹⁰⁹. В департамент полиции неоднократно поступали донесения о связи Цебриковой с революционерами, поручения которых она выполняла. За ней установили негласный надзор.

М. К. Цебрикова главным в своей жизни считала "женское дело". В центре ее литературных интересов – положение русской женщины в обществе, борьба за ее освобождение, за высшее женское образование. Деятельная участница создания Высших женских курсов, Цебрикова много писала об их бедственном положении. К решению женского вопроса Мария Константиновна подходила с революционно-демократических позиций. В силу этого ее воспоминания "Двадцатипятилетие женского вопроса. 1861-1886 гг.", напечатанные в "Русской старине" в марте 1888 г., были вырезаны цензурой в тот момент, когда книжку уже сброшюровали. Сохранилось всего лишь несколько экземпляров журнала с воспоминаниями Цебриковой. Один из них с помощью издателя и редактора "Русской старины" М. И. Семевского оказался в распоряжении В. Л. Мануйлова, который и опубликовал воспоминания М. К. Цебриковой в 1935 г.¹¹⁰

В архиве Е. С. Некрасовой сохранилось письмо М. К. Цебриковой (1883 г.), свидетельствующее об осмыслении его автором женских проблем в традициях Н. Г. Чернышевского. Речь в письме шла об известной издательнице и жене банкира А. И. Волковой. "Барыня эта,– писала Цебрикова,– искренно хочет двинуть женский вопрос и боится тоже разом пустить весь капитал в спекуляцию... и в то же время боится, чтобы не сочли, что она скупится. Волкова, дура, по-моему, воображает, что женский вопрос есть общее связующее женщин убеждение, и дело в том, чтобы женщина училась и имела заработок. Я ей толкую, что выучится, заработок найдет, а потом что – чему служить будет, что внесет в общество"¹¹¹. В понимании Марии Константиновны образование, труд, заработок, несущие женщине экономическую независимость, еще только половина свободы...

Наибольшую известность М. К. Цебрикокой принес мужественный гражданский поступок – публикация "Письма к Александру III", написанного в конце 1889 г.,– и последовавшие за ним преследования правительства. Подробности этого дела рассказаны самой Цебриковой в ее автобиографии и письмах: "Всю свою сознательную жизнь я удерживала молодежь от красноты и конечно теряла 50 пр[оцентов], если не более, популярности. Меня гнело, что я будто заодно с гасителями. Но и теперь скажу: Россия слишком дорого платится гибелью наиболее энергической части молодежи, и сколько в этой молодежи талантов. Наконец, я почувствовала, что не могу далее тащить клячей свой воз по болоту. Видя все, что творилось, я чувствовала бы себя опозоренной, если бы дольше молчала"¹¹². Она объяснила свой поступок: «Я – не революционерка. Но я хотела, наконец, сделать что-нибудь для моего народа... Я в долгу перед моим народом, и я плачу этот долг, говоря слово в его защиту, нанося моральный удар в лицо деспотизму»¹¹³

Письмо прозвучало в годы реакции. Это был открытый протест против деспотизма и произвола, предсказание неизбежности революции: "Там, где гибнут тысячами жертвы произвола, где народ безнаказанно грабится и засекается, там жгучее чувство жалости будет всегда поднимать мстителей... придет пора, когда гонение на право мыслить и веровать по совести будет казаться страшным сном: гонение ведет к тому, что пора эта придет в зареве пожаров и дымящейся крови"¹¹⁴.