Текст книги "Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер"

Автор книги: Элеонора Павлюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Легко понять особую привлекательность для Е. С. Некрасовой, активной участницы женского движения, образа Натальи Александровны, жены Герцена. Познакомившись со "старушкой Клиентовой", другом детства и юности Н. А. Герцен, Е. С. Некрасова опубликовала их переписку за 1834-1840-е годы⁴⁰. Обнародованные мысли совсем юной Н. А. Герцен удивительно соответствовали мировоззрению публикатора. «Береги свою светлую душу,-писала Герцен подруге,– береги ее от земли, от людей, а более всего от дремоты», или: «Я очень много занимаюсь, читаю Шиллера и Гете. Теперь я, Сашенька, кормилица и няня, хочется быть и учительницею его [сына], хотя сначала, и потому я учусь сама...»

Подобные письма писала и сама Е. С. Некрасова Наталье Александровне-младшей – дочери Герцена. Их сроднило стремление к знаниям, к хорошей книге, к идеалу, возвышающему душу. Но вот быть кормилицей, няней и учительницей собственного ребенка Екатерине Степановне не было суждено: у нее не было сына, не было своей семьи, всю жизнь оставалась она одинокой женщиной...

В своей литературной деятельности Е. С. Некрасова выступала как последовательный демократ-просветитель. Большую активность проявила она, в частности, в подготовке и издании специальной литературы «для народа». Эта задача выдвигалась демократической интеллигенцией той поры в число первостепенных, тем более что хорошая книга противостояла потоку низкопробных, но популярных подделок под литературу.

В 1892 г. Е. С. Некрасова через М. К. Цебрикову получила предложение участвовать в народных изданиях. Оно исходило от совсем еще юного В. Д. Бонч-Бруевича, задумавшего устроить "общество для издания и распространения полезных книг в народе" и обратившегося за помощью к известной писательнице М. К. Цебриковой. "Кто он,– писала Цебрикова Некрасовой,-не знаю. По тону письма, если не ошибаюсь, человек это должно быть искренно желающий добра, но, по-видимому, имеющий очень скудное понятие о народных изданиях. Если пойдет что-нибудь дельное, можно ли указать на Вас?".⁴¹

Узнав через Цебрикову, что Некрасова "имеет вещицы для народного издания", Бонч-Брусвич, уже в качестве редактора издательства П. Прянишникова в Москве, попросил ее содействия. "Направление нашего издательства,– писал он Екатерине Степановне,– можно определить так: радикальное до самого последнего и возможного в наши дни предела.

К Вам еще просьба. Если Вы согласитесь издавать Ваши труды у меня, то прошу Вас самой, от себя, подать их в цензуру, только отнюдь не в московскую. Прошу об этом потому, что меня ненавидит цензура и преследует ужасно, и достаточно того, что рукопись подаю я, чтобы на нее стали смотреть в цензуре весьма и весьма подозрительно. Последствия этой травли уже не преминули выясниться; 6-го июля сего года мне запретили восемь рукописей очень и очень хороших... Еще просьба. Вы, наверно, имеете много знакомых, желающих потрудиться на пользу хорошей народной книжки; пожалуйста, просите их доставлять мне рукописи. Надо же, наконец, создать издательство, основанное на радикальных началах. А это только возможно при самом пламенном сочувствии общества"⁴².

Некрасова с радостью согласилась помогать «доброму предприятию»⁴³, и очень оперативно. Она со свойственной ей деловитостью и нелицеприятностью высказывала (по просьбе Бонч-Бруевича) свое мнение об уже изданных книгах для народа. Проблемам «хорошей народной книжки» была посвящена не одна ее публикация, в том числе очерки «Народные книги для чтения в их 25-ти летней борьбе с лубочными изданиями» (напечатаны в «Северном вестнике», отдельное издание-в 1902 г. в Вятке), «Были ли у нас газеты для народа?», «Журналы для народа», «Лубочные картинки» (напечатаны в «Русской мысли» в 80-90-е годы).

Все, что сделала за свою жизнь Екатерина Степановна Некрасова – рассекречивание и пропаганда имен Герцена и Огарева, подготовка книг для народного чтения, борьба за высшее образование для женщин, – все это в целом было несомненным вкладом в освободительное движение России второй половины XIX столетия.

Борьба продолжается

В декабре 1868 г. пришел ответ от Д. А. Толстого, явившийся по существу замаскированным отказом: разрешены были только публичные лекции, совместные с мужчинами, ибо «указываемая в записке важнейшая и естественная обязанность женщины – воспитание и образование детей – не нуждается собственно в университетских курсах»⁴⁴.

Как всегда на перепутье, начались горячие споры в женских кружках о том, что делать дальше. В течение всей зимы 1868/69 г. на квартире у Н. В. Стасовой один раз в месяц по понедельникам проходили женские собрания. На них все те же небрежно одетые нигилистки с подстриженными волосами и нарядные барыни в изящных туалетах, филантропки и труженицы, содержавшие иногда своим трудом целые семьи. Для обсуждений собирались по 60-70 человек. Наряду с такими собраниями на частных квартирах под руководством Бекетова, Менделеева, О. Ф. Миллера началась подготовка к будущим, тогда еще не существовавшим даже на бумаге курсам. Н. В. Стасова, отличавшаяся скромностью и сдержанностью, рискнула сравнить эти собрания с кружками 30-х годов, из которых выросли такие титаны, как Белинский, Станкевич, Грановский, и, предвидя возражения, так их парировала:

«Скажут, что я слишком далеко махнула, а я на это отвечу, что нет. При том же тем не надо было пробиваться, им был университет открыт, им говорили: „учитесь, вот вам все готово-и чины потом, и места“. А нам все было закрыто. Возьмешь газету, ты – синий чулок! Хочешь учиться не по „дамским“ учебникам – куда тебе! Все стремление состояло в том, чтобы найти жениха, и ступай опять в кабалу с закрытыми глазами. В такое-то время взять на себя храбрость маленькому кружку женщин пробить дорогу и сметь идти с просьбой к министру об открытии „университета для женщин“ или допустить их в мужской университет! Это не шутка»⁴⁵.

Пока шла бюрократическая волокита и продолжалось ожидание официального разрешения на открытие Высших женских курсов, группа наиболее радикальной молодежи во главе с Е. А. Солодовниковой, упрекая "филантропок" и "аристократок" в медлительности, сумела устроить концерты актрисы Е. Лавровской и на собранные деньги открыть в апреле 1869 г. как бы подготовительные курсы. Они разместились в здании пятой мужской петербургской гимназии у Аларчина моста, откуда и произошло их название – Аларчинские.

Передовая женская молодежь потянулась на эти курсы. На них ежедневно с 6 до 9 вечера лучшие преподаватели Петербурга читали лекции в объеме программы мужских гимназий. Наибольшей популярностью среди слушательниц пользовались математик Л. Н. Страннолюбский, физик К. Д. Краевич, химик А. Н. Энгельгардт. Среди курсисток выделялась видающимися способностями в области математики, химии и физики 16-летняя Софья Перовская. Именно с Аларчинскими курсами был связан перелом в ее жизни: знакомство с революционно настроенными женщинами и как следствие этого – разрыв с семьей в ответ на приказ отца порвать все отношения с нигилистками.

Аларчинские курсы сыграли свою роль не только в женском образовании, но и в истории освободительной борьбы. Недаром они пользовались плохой репутацией у властей как прибежище "всех нигилисток и эмансипированных". Здесь осенью 1869 г. возник кружок С. Л. Перовской, в котором объединились слушательницы Аларчинских курсов сестры Александра и Вера Корниловы, О. А. Шлейснер, А. Я. Ободовская (все они, включая Перовскую, впоследствии – "чайковцы"), А. П. Корба, А. К. Вильберг, Е. Н. Ковальская, С. А. Лешерн фон Герцфельдт, П. К. Скворцова, Ф. М. Берлин-Кауфман, Е. Ф. Литвинова⁴⁶.

Многие из курсисток в дальнейшем сыграли немалую роль в русском революционном движении. Так, Л. И. Корнилова стала одной из основательниц кружка «чайковцев», судилась по "процессу 193-х" в 187 7– 1878 гг. и была сослана в Сибирь. Софья Лешерн занималась революционной пропагандой во многих местах России, неоднократно была судима, наконец, в 1879 г. по делу народника-террориста Валериана Осинского приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Умерла она на поселении в Восточной Сибири. Анна Корба-Прибылева стала в дальнейшем крупной народоволкой, членом Исполнительного комитета «Народной воли», была осуждена по «процессу 17-ти» (1883 г.) и провела более 20 лет на сибирской каторге. В 1869 г. эти серьезные, энергичные девушки, жаждавшие активной, сознательной жизни, свободы, знаний, еще не предполагали, что ждет их в недалеком будущем.

Следующий этап на пути женщин к высшему образованию – открытие в Петербурге в январе 1870 г. Владимирских курсов. Они находились в ведении женской инициативной группы, а распорядительницей была Н. В. Стасова. Легко представить себе волнения устроительниц в день открытия: продажа билетов, размещение публики и т. п., а главное – опасения, что народу окажется мало, дело сорвется, а вместе с этим и вопрос о высшем образовании окажется проигранным надолго. Однако хлынула толпа и аудитория была переполнена⁴⁷.

Курсы открылись лекцией О. Ф. Миллера – известного историка литературы и фольклориста (в 1887 г. был лишен кафедры за резкое выступление против Каткова). К. Н. Бестужев-Рюмин читал историю, А. Д. Градовский – государственное право, Н. С. Таганцев – уголовное право. В духе времени основное внимание на курсах уделялось естественным наукам, которые, как и гуманитарные, представляли крупнейшие ученые: А. Н. Бекетов, М. С. Воронин, А. С. Фаминцын (ботаника), А. М. Бутлеров, Д. И. Менделеев (химия), И. М. Сеченов (физиология). Лекции читались четыре раза в неделю, что было явно недостаточно, и поэтому параллельно шли чтения на частных квартирах.

«В то время было так,-вспоминала А. П. Философова,– сегодня у меня читают. Являются дамы с хвостами и стриженые, и гарибальдийки, и пр., и всё это слушает, не переводя дыхания. После лекции кто-нибудь гласит: завтра такой-то читает на Петербургской у такой-то... Сейчас берут адрес и на следующий день едут в какую-нибудь мансарду, сидят и слушают, тоже не переводя дыхания... Как скоро все прочитанное усваивалось. Как жаждали мы новых знаний! Все легко друг с другом знакомились. Никому и в голову тогда не приходило, что могут быть шпионы»⁴⁸ .

А шпионы между тем не дремали. В 1870 г. начались лекции на Владимирских курсах, и уже в марте 1871 г. обер-полицмейстер Петербурга Ф. Ф. Трепов докладывал министру внутренних дел: "Курсы, об устройстве которых настойчиво хлопочут руководительницы так называемого "женского движения", лишены всякого образовательного значения. Молодые профессора Градовский и Таганцев, читающие государственное и уголовное право ("по-видимому, из моды" – считал он), "проповедуют вредные истины, Градовский о государственной власти и форме правления". Последнее обстоятельство вызывало наибольшую тревогу обер-полицмейстера: между девушками развивался "вредный корпоративный дух", отсюда этот "нигилистический дух" "может распространиться во все стороны и здесь имеет все способы созреть во взаимных беседах". Не обошел Трепов и расхожих мнений о неминуемой порче нравов, так как на курсах, по его мнению, не было "достаточно строгого надзора, а в антрактах мужчины и женщины долго прогуливаются в потемках по коридору"⁴⁹ (Владимирские курсы первоначально были смешанными).

В Москве в мае 1869 г. также открылись первые женские курсы, которые в 1870 г. получили название Лубянских (они размещались в мужской гимназии на Лубянке).

Первые женские курсы, открытые в Петербурге и в Москве – Аларчинские, Владимирские, Лубянские,– имели в общем одни и те же слабости и изъяны. Прежде всего, они не были систематическими научными курсами, удовлетворявшими потребность женщин в высшем образовании.

Учебные программы составлялись на уровне мужских гимназий или на несколько более высоком уровне и в целом представляли как бы переходную ступень между средней и высшей школой.

Наиболее совершенными по организации и уровню преподавания были Владимирские курсы, привлекшие, как уже говорилось, крупнейшие научные силы. Но даже здесь занятия сводились к пассивному прослушиванию лекций, в то время как для усвоения многих наук, особенно естественных, требовались практические, лабораторные занятия, семинары. В распоряжении курсисток не было ни лабораторий, ни библиотек, ни научных кабинетов.

Состав слушательниц отличался чрезвычайной пестротой и по возрасту, и по уровню подготовки. Среди них были курсистки с дипломами домашних учительниц, окончившие гимназии или частные институты, получившие домашнее образование и т. п. В массе своей они были слабо подготовлены, что снижало уровень преподавания. Следует также учесть, что часть слушательниц, особенно на первых порах, приходила из любопытства, не имея серьезных стремлений к образованию.

Все женские курсы испытывали большие материальные затруднения. Их бюджет составлялся главным образом из платы за обучение. На Владимирских курсах, например, годовое обучение стоило 50 руб., или пять руб. за каждый предмет, разовый билет на лекцию – 25 коп.⁵⁰ В итоге это составляло сумму, абсолютно недостаточную для нормального функционирования курсов, хотя преподаватели, распорядительницы, дежурные и т. п. трудились безвозмездно. Положение мало улучшилось и с 1872 г., когда министерство народного просвещения назначило курсам ежегодную субсидию в тысячу руб. Просьба инициативной группы объявить через газету сбор пожертвований была отвергнута министерством внутренних дел. Положение спасала только общественная инициатива. Начались частные сборы, лотереи, музыкальные и литературные вечера в пользу женских курсов. В Петербурге чаще всего благотворительные вечера устраивались в доме Философовой, имевшей вместительный зал и множество богатых знакомых,– благотворительность была тогда в большой моде.

Естественно, что курсы не могли удовлетворить стремления передовых женщин к высшему образованию.

Более того, с момента их открытия не утихали внутренние противоречия в самом женском движении. Одни приветствовали публичные лекции как громадное завоевание. Другие принимали их скрепя сердце, за неимением более совершенного пути к получению образования, не желали поддерживать фиктивного представления о доступности в России женщине высшего образования и считали более целесообразным отдавать деньги девушкам, уезжавшим на учебу за границу. Поэтому конфликты среди лидеров были нередки: когда, например, осенью 1871 г. устроители были вынуждены (из-за нехватки средств) повысить цены на лекции, «левые» во главе с Е. И. Конради в знак протеста вышли из инициативного комитета.

Отсутствие средств было бичом курсового обучения. Так, несмотря на общественную поддержку. Владимирские курсы просуществовали только до 1875 ., когда их пришлось закрыть из-за финансовых трудностей: "Кружок инициаторов пришел к сознанию, что они не удовлетворяют требованиям, а потому прогрессировать не могут..."⁵¹

Итак, борьба женщин за высшее образование, начатая ими на рубеже 50-60-х годов XIX в., хотя и не достигла цели, но к концу десятилетия привела к некоторым результатам. При всех недостатках первые курсы сыграли в целом положительную роль в становлении женского высшего образования в России. Они представляли собой как бы подготовительный этап к более высокой ступени. В ходе занятий у женщин вырабатывались непривычные для них навыки обучения. Инициаторы же приобретали опыт организаторской работы. Более того, не удовлетворяя потребности женщин в высшем образовании, первые курсы являлись своеобразными стимуляторами в борьбе за него. Что же касается Владимирских курсов, то они стали ядром, из которого впоследствии развились Высшие женские курсы (Бестужевские).

* * *

Бурное развитие капитализма в стране обострило потребность в работниках интеллигентного труда. Проблема высшего женского образования не была решена, и ее продолжали активно обсуждать в печати. Необходимость такого образования стала "самой настоятельной «ввиду серьезного запроса деятельности», запроса «женщин на участие в общем деле».

«В самом деле,– развивал свою мысль Ф. М. Достоевский в „Дневнике писателя“ за 1876 г.,– только лишь высшая наука имеет в себе столько серьезности, столько обаяния и силы, чтоб умирить это почти волнение, начавшееся среда наших женщин. Только наука может дать ответ на их вопросы, укрепить ум, взять, так сказать, в опеку расходившуюся мысль»"⁵².

Правительство было всерьез озабочено не только общественным давлением, но и продолжавшимся бегством женщин в заграничные университеты, принимавшим по тем временам массовый характер. Совокупность всех названных обстоятельств оказалась благоприятной для дела женского образования.

В начале 1872 г. профессор Московского университета В. И. Герье, воспользовавшись "высочайшим повелением" (1871 г.) учебному ведомству "поощрять женщин на поприще воспитательном", добился разрешения открыть систематические научные курсы для женщин⁵³.

Владимир Иванович Герье, известный историк-медиевист, еще на студенческой скамье выступал против косности официального преподавания. В 1850-1860-е годы он состоял в постоянной оппозиции к властям. Во время университетской "истории" 1866-1867 гг. он выступил против нарушения университетского устава и в защиту передовой профессуры, преследовавшейся Катковым. Правительство, однако, было столь заинтересовано в "утишении" женщин, рвавшихся к образованию, что В. И. Герье разрешили (невзирая на его вполне определенную репутацию у властей) открыть курсы. Для него же "вопрос о содействии высшему образованию русских девушек" сделался одним из главных интересов жизни. "...И я предался ему,-вспоминал Владимир Иванович,– как только получил к тому возможность"⁵⁴.

Курсы Герье были организованы на более прочной основе, чем все предыдущие⁵⁵. Они были введены как двухгодичные, но с 1874-1875 гг. преподавание увеличилось еще на один год, что было официально узаконено в 1879 г. Обязательными предметами являлись русская и всеобщая история, русская и всеобщая литература, «история цивилизации» и история искусства. Преподавание велось не только в форме лекций, но и в форме семинарских занятий; таким образом, обучение на курсах перестало быть пассивным слушанием.

Судя по именам преподавателей, курсы имели высокий научный уровень: В. О. Ключевский, Н. С. Тихонравов, П. Г. Виноградов, М. С. Карелин, В. И. Герье вели историю; А. Н. Веселовский и Н. И. Стороженко преподавали литературу, А. И. Чупров – политэкономию, Ф. А. Бредихин-физику и астрономию (до 1879 г.).

Одна из курсисток вспоминала позднее: "Слушательниц было много-даже слишком много; в зале часто не хватало места, а на иных лекциях и в коридоре стояла густая толпа. Особенным многолюдством отличались лекции по русской истории... (лекции В. О. Ключевского.– Э. П.) ни на минуту не ослабевало наше внимание, не слышалось покашливаний, зевков, глаза не блуждали по сторонам: было ясно, что каждое слово ловится на лету"⁵⁶.

Курсы Герье послужили образцом для Казанских и Киевских женских курсов (1876 и 1878 гг.).

Другой заметной вехой в истории борьбы за высшее женское образование в России явилось открытие в 1872 г. Высших врачебных курсов. Вопрос о медицинском образовании для женщин обсуждался значительно раньше, в середине 60-х годов, на уровне военного министра и министра внутренних дел, что было вызвано насущной потребностью страны в медицинских работниках. В середине XIX в. в России насчитывалось всего лишь 8 тыс. врачей и еще меньше акушерок⁵⁷. Подавляющее большинство жителей фактически было лишено медицинской помощи.

В 1868 г. В. А. Кашеварова, как уже отмечалось, впервые получила диплом врача в самой России, она же первой выступила на заседании "Общества русских врачей в Санкт-Петербурге", а через несколько месяцев была принята в члены Медицинского общества. События эти имели большое общественное значение. "Рассудите сами, – писал И. М. Сеченов,– можно ли медицинскому миру яснее высказать свое желание, чтобы женщина была допущена к медицинскому образованию?"⁵⁸

В 1869 г. в газетах появилось сообщение о приеме женщин в Медико-хирургическую академию. Сообщение оказалось преждевременным, но поток женщин уже хлынул в Петербург. Воспользовавшись разрешением В. Л. Грубера и И. М. Сеченова, которые и раньше допускали женщин на свои лекции, они вновь появились в аудиториях академии.

Министерство народного просвещения запросило медицинские факультеты университетов о возможности такого явления – те ответили единодушным одобрением: почти десять лет, прошедшие со времени запрета женщинам посещать университеты, многому научили не только их, но и мужчин...

Наконец 10 июня 1872 г. военный министр Д. А. Милютин отдал приказ об учреждении при Медико-хирургической академии "курсов для образования ученых акушерок", а 1876 г. они стали называться Высшими женскими врачебными курсами. Правда, приказ министра гарантировал только административное руководство и учебную базу, содержаться же курсы должны были на частные пожертвования и плату за обучение. Да и смогли они открыться только благодаря крупным пожертвованиям: например, Л. Л. Родственная (по мужу Шанявская), дочь полковника, приехавшая в Петербург из Сибири учиться, пожертвовала 50 тыс. руб. В пореформенной России пожертвования на дело просвещения рассматривались как форма служения народу и были частым явлением в обстановке общественного подъема⁵⁹. Немало сил для открытия врачебных курсов приложила и П. Н. Тарновская, дочь президента Медико-хирургической академии Н. И. Козлова. Женщинам повезло и в том, что военное министерство возглавлял тогда либерал Д. А. Милютин.

Открытие долгожданных курсов затягивалось. Административные неурядицы, нетерпение и взволнованное ожидание исхода со стороны поступающих женщин – все это ярко описано Анной Шабановой, 20-летней "абитуриенткой", в письме Е. С. Некрасовой: "Все ходят во тьме, и интересующий нас вопрос покрыт непроницаемым мраком. В Академии ничего нельзя добиться и никто ничего не знает, и готовящиеся готовятся наобум. Даже неизвестно, кто будет экзаменовать, предполагают, что учителя. Вообще знакомые мои женщины готовятся довольно поверхностно, а между тем я слышала от частного лица, что "там" желают провалить женщин, чтобы этим доказать несостоятельность их стремлений... Просьб подано около 400 теперь уже, а вакансий-70". Автор письма, не желая рисковать, поехала в Гельсингфорс, где, любезно принятая профессурой, без всяких экзаменов стала студенткой университета.

Второе ее письмо было уже оттуда: "С одной стороны, рада, что Вы поступили, дорогая Варвара Степановна, а с другой – досадно, что не пойдем вместе. Завидую Вам как товарищу, но только. Относительно занятий еще мы посмотрим. У меня идет все пока очень хорошо. По-прежнему с 9-2¹/₂ в лаборатории, от 5-7 два раза в неделю лекции по химии, остальные вечера ко мне приходит учитель гимназии и я прохожу с ним физику и повторяю алгебру и тригонометрию. В химии я кончила качественный анализ и начинаю количественный, после чего перейду к органической. Химию Вы, конечно, не пройдете так полно на Ваших курсах, как я здесь, а у меня всегда была главная мысль – запастись, прежде всего, хорошим запасом сведений по химии. Пройду здесь хорошо химию и физику и на будущий год к Вам. А то скука мне здесь, так завидно Вам – Вы в России, дома, а главное имеете товарищей.

Правда, профессора и студенты ко мне очень благоволят и оберегают как свое единственное детище, но "рвется душа моя не к ним". И это имеет свою хорошую сторону; меньше общества, меньше отвлечений от работы,-зато и меньше освежения мозгу? Химией я занимаюсь с увлечением, математику повторяю с удовольствием, а физику прохожу "по обязанности". И одна я одинешенька между студентами... Знакомств я не завожу – не стоит. Шведы (финны) – скучны, немцы – глупы, а русские так пусты, что стыд и срам"⁶⁰

Какой колоритный документ эпохи! Во-первых, стиль, обращение: "Вы", "Варвара Степановна", а писала-то 20-летняя девушка своей ровеснице! И содержание письма: деловитость, сухость – одним словом, базаровский рационализм. Зато сколько информации: какие предметы изучает и каковы взаимоотношения с профессорами и студентами, условия жизни в Гельсингфорсе (эти описания опущены при цитировании). И чисто мужское чувство товарищества, и почти фанатическая одержимость (хорошо, что мало отвлечений от работы!)-все так характерно для поколения нигилисток. Сразу приходит на память характеристика русской девушки-студентки А. И. Герценом, который с обычной провидческой чуткостью раньше многих своих современников понял новое явление российской действительности: "Девушка-студент, барышня-бурш ничего не имеет общего с барынями-Травиатами.

Вакханки поседели, оплешивели, состарились и отступили, а студенты заняли их место, еще не вступивши в совершеннолетие..." «Эта фаланга,– считал великий мыслитель и революционер,– сама революция, суровая в семнадцать лет... Огонь глаз смягчен очками, чтоб дать волю одному свету ума...»⁶¹

Анна Николаевна Шабанова (1848-1932 гг.)– одна из таких девушек. Ее имя можно найти в списках первого выпуска Женских врачебных курсов в Петербурге. Она родилась в дворянской семье в Смоленской губернии. Тяга к знаниям привела ее в Москву. Здесь же в 18 лет она привлекалась к дознанию в связи с покушением Д. Каракозова: ей вменялось в вину участие в обществе взаимного вспомоществования, не разрешенного властями. Шабанову выслали на родину.

В начале 70-х годов Анна Николаевна в Петербурге, среди слушательниц женских курсов. Отличавшаяся "замечательной энергией и практической находчивостью", "не имея ни копейки за душой"⁶², два года училась она в университете в Гельсингфорсе. Шабанова в Петербурге стала известным детским врачом и еще более известной деятельницей женского движения. В 1897 г. ее выбрали председателем петербургского Женского клуба, через 15 лет она стала почетным вице-председателем Международного союза женщин, а в 1916 г.– основательницей Всероссийского женского союза.

В 1927 г. в журнале "Огонек" в одном ряду с портретами других выдающихся женщин России был помещен портрет А. Н. Шабановой, ей же была посвящена и статья под названием "Первая женщина-врач". Свой рассказ о нелегкой жизни, о том, с каким трудом ей удалось стать практикующим врачом, о заслуженном всеобщем признании и уважении (она продолжала работать и при Советской власти) Анна Николаевна закончила такими словами: "Под конец своей долгой жизни я не считаю особенной заслугой, что, лишенная радостей и обязанностей семьи, могла отдать свои силы научной и общественной работе"⁶³. Ей, как и многим ее современницам, пришлось сделать выбор между семьей и служением обществу...

Докторские звания давались женщинам с большим трудом. У них не было достаточных знаний, навыков, привычки учиться. Многие сильно нуждались, особенно те, что приехали из провинции, а такие как раз преобладали.

Но и здесь, как и в решении многих проблем женского образования, дело спасла общественная инициатива. М. В. Трубникова и А. П. Философова, едва врачебные курсы открылись, создали комитет для организации материальной поддержки курсисток-медичек. И хотя власти противодействовали, видя в этом подрыв своего авторитета, частные пожертвования, безвозмездный труд энтузиастов, концерты и лотереи не прекращались.

Ф. М. Достоевский, вообще-то не очень жаловавший эмансипированных женщин, в письме от 9 апреля 1876 г. почти восторженно описал X. Д. Алчевской встречу с курсистками-медичками: "Вдруг, третьего дня, утром, входят ко мне две девицы, обе лет по 20. Входят и говорят: «Мы хотели с Вами познакомиться еще с поста...» Они рассказали, что они студентки Медицинской академии, что их там женщин уже до 500 и что они «вступили в академию, чтоб получить высшее образование и приносить потом пользу». Этого типа новых девиц я не встречал (старых же нигилисток знаю множество, знаком лично и хорошо изучил). Верите ли, что редко я провел лучше время, как те два часа с этими девицами. Что за простота, натуральность, свежесть чувства, чистота ума и сердца, самая искренняя серьезность и самая искренняя веселость!"⁶⁴

Столь разные люди и мыслители, как Герцен и Достоевский, сошлись на том, что "новых девиц" отличает "самая искренняя серьезность". Именно она способствовала тому, что первый женский университет в России был, в конце концов, создан.