Текст книги "Прекрасная Дева Орков (СИ)"

Автор книги: Елена Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Это орка, повторял про себя Нарендил, вглядываясь в спящее лицо, но увиденное только увеличивало его смятение. Теперь он сказал себе то, что смутно заметил еще утром, – она не безобразна! Конечно, и не красива – слишком короткий нос, и слишком длинный подбородок, даже во сне не утративший упрямого выражения, и впалые темные щеки… Да, некрасива, – но не более, чем человек или гном. А закрытые глаза, огромные, с мохнатой каймой длинных ресниц, и брови вразлет, широкие у переносицы и тонкие у висков… Все более дивясь, почти со страхом, Нарендил провел рукой над ее лицом, закрывая нижнюю часть… Глаза маленькой орки были прекрасны. Никто из квэнди не оспорил бы этих слов. Это орка, повторял Нарендил, и глаза ее красивы. Как разрешить эту загадку?

Тени сдвинулись на пядь. Нарендил по-прежнему сидел рядом со спящей оркой. У него не было дел в лагере, и ничто пока не мешало ему выполнить обещанное. Он продолжал разглядывать ее, отмечая и запоминая все. Черные волосы коротко обрезаны, клочками в полпальца длиной. Должно быть, хватала пряди в кулачок и отрезала кинжалом. Какой-то обряд или обет… – Но Нарендил понял, подумав, что за длинные волосы можно схватить и тащить. Он попытался вспомнить, какие были волосы у других орок, виденных вчера. Да, одна была с косами, старая и жирная… и мелкие, помоложе, косматые и такие же тощие, как Хаштах. Почему они не обрезают волос? Показалось ли ему, или они вправду глядели на Хаштах, как низшие на высшую? Может быть, они боялись ее?… Хаштах открыла глаза, быстро и невнятно проговорила что-то на своем языке – и снова провалилась в сон.

Теперь ее рука лежала на груди, рядом с амулетом. Что за темный путь привел столь дивную вещь к маленькой орке? Тонкая рука, оплетенная в золото. Третий и четвертый палец слегка согнуты, жестом осязания. Изумительно красивая рука, каждая линия радует сердце. И обладатель ее, верно, хорош собой. Или обладательница. Что-то необычное и притягательное в этой руке, уж не случалось ли мне видеть ее во плоти?.. Но если и случалось, то не в здешних краях. Рука орки совсем другая: цепкая, загорелая, светлые только ногти на бурых от грязи пальцах. Кожа стянута шрамами в нескольких местах. И шрам кольцом вокруг шеи. Цепочку срывали, может быть, эту самую. Куртка и штаны сшиты из шкур, еще не просохших с утра, – серым мехом внутрь, мездрой наружу, так что видны грубые швы. Рукава до локтей, железные пряжки, грубые, как подковы. Две из них застегнуты, а третья, верхняя, оторвана, и меховой ворот раскрыт треугольником, обнажая шею и ключицы.

Тень огромного камня накрыла их обоих, и орка то и дело вздрагивала во сне. Укутать ее было нечем: на сложенном плаще она лежала. Тогда Нарендил взялся за оборванные ремешки у орки на груди, чтобы связать их.

Удар был страшен: боль отдалась в локте и солнцем вспыхнула в глазах. Нарендил едва успел закрыться от второго. Орка стояла в трех шагах от плаща, пригнувшись и дыша как после бега, и страшный сон уходил из ее расширенных зрачков, сменяясь бешеной злобой.

– Что с тобой? – спросил Нарендил. Правая рука его была скована болью. – Ты потеряла разум, орка? Это же я, Нарендил. За что ты меня ударила?

Он решил, что ей спросонья померещился враг. Но зеленое пламя в диких глазах орки говорило, что она не спит, а враг – он сам.

– Перестань шипеть, дочь Мордора, – зло сказал Нарендил. – Отвечай толком: что я тебе сделал?!

Безумное племя, думал он, напрасный труд говорить с ними… Но орка ответила так:

– Ты падаль! Ты не тронешь ни меня, ни руки! Прежде я сдохну!

Он понял, хоть не сразу. Он завязывал ей куртку, а она решила, что поганый эльф крадет ее талисман или хочет учинить нечто еще более гнусное. Нарендил прислонился к камню. Его оглушило, как после падения с коня на полном скаку. Звуки умолкли, и свет померк, будто он и в самом деле замышлял все то, в чем его заподозрила орка, и тьма поглощает его. Столь внезапным и отвратительным это было, что не вмещалось в разум, и ему мерещилась какая-то ошибка, которую еще не поздно исправить. Другой голос говорил, что никакой ошибки нет, напротив, он ошибался прежде, когда искал свет в исчадии тьмы. Но почему-то и теперь мир не вернул себе стройный порядок, и он никак не мог решить, что ему сделать или сказать.

Орка наблюдала за ним со звериным вниманием – соображала, насколько теперь опасен враг. Она спросила о чем-то, без прежней злобы. Он не разобрал слов и не ответил. Тогда она попятилась, не спуская с него глаз, потом неспешной рысью побежала прочь.

Когда Нарендил вернулся в лагерь, никто не осмелился подступиться с шутками. Но Тингрил вошел за ним в шатер и сел напротив.

– Что, сын Марвен, темна ли тьма?

– Тьма омерзительна, – с трудом выговорил Нарендил.

Тоска, не испытанная прежде, обида и унижение терзали его. Ненавистное лицо маячило перед глазами, голос, режущий слух, все повторял и повторял оскорбления, которых он не заслужил, и ничего нельзя было изменить.

Предводитель улыбнулся своей всегдашней улыбкой, в которой не было веселости, а было узнавание уже встреченного.

– Благодарение Валар, наконец-то я слышу разумные слова. Вольно же было водиться с этой поганью.

– Ты прав, предводитель. Я глуп, и поделом мне, – так же неохотно, через силу произнес Нарендил. Сейчас он сожалел, что не ответил затрещиной на слова «не тронешь ни меня, ни руки», не сказал ничего этой косматой, пахнущей шкурами, возомнившей, что ее красота подвигнет его на мерзкие замыслы… Но ведь и это было бы бесполезно, понял он, и тоска стала еще острее.

– Не печалься, сын Марвен. Не жалей о том, чего не можешь исправить, – голос Тингрила стал мягче. – Все исправит время. Через месяц ты и не вспомнишь о том, что было.

– Через месяц? Я никогда не забуду…

– Я не сказал, что забудешь, – я сказал, что не станешь вспоминать. Было время, я тоже думал, что мне уж не узнать радости, ибо тьма незабвенна. Так и ты думаешь? (Нарендил кивнул). Оно и понятно… В те дни, когда они взяли меня в плен и повели на юг – а я знал карту и мог сосчитать, через сколько ночей увижу башни Барад-Дура, – бывало, что подземелья Саурона казались мне желанной целью. Каждый час я видел то, чего не видел прежде, о чем не мог и помыслить. За забвением я готов был своей волей отправиться в чертоги Мандоса – если бы знал наверняка, что забвение будет мне дано.

Тингрил замолчал. Нарендил тоже молчал, не решаясь произнести ни слова. Теперь он мог бы сказать, откуда эта тень или пыль, что покрывает лицо Тингрила и серебрится в его волосах – такими становятся Смертные на склоне лет. Теперь он взглянул на руки предводителя – как всегда, в перчатках, – и подумал о тьме, которая наложила на эльфа печать Иного Дара, и устыдился своего малодушия.

– Как видишь, я не умер, – сказал Тингрил, угадав его мысли. – Наши сердца прочней, чем думаем мы сами. Люди из Гондора перебили орков. Я остался жив, и двадцать дней плена долго преследовали меня, но в конце концов и они ушли. Я думал, что не бывать больше радости и песням, – и ошибся. У всех вражьих слуг, сколько их есть, не достанет сил, чтобы погасить сияние Элберет. Верь мне, Нариндол, – Тингрил улыбнулся по-настоящему, так, что молодой эльф улыбнулся вслед за ним. – Люди говорят, что должно испытать все, и что знание всегда оказывается нужнее неведения. Это странно, но их мудрость по-своему стоит нашей.

– Я верю тебе, предводитель. Что мне делать сейчас?

– Все, что делаешь обычно, – Тингрил поглядел на него и кивнул, убедившись в правоте своих слов. – Скоро твой черед караулить. Затем займись конями, проверь подковы. Потом отдыхай. Неплохо бы тебе выспаться, пока это возможно. Я скажу Элуину, чтобы он сварил для тебя сонных трав. А завтра с рассветом мы уйдем отсюда.

Нарендил думал, что не уснет. Но он так мало спал последнее время, что раззевался, едва вдохнул пар над варевом.

Сперва он не видел снов. Потом появился луг: в зеленой траве блестели золотые цветы. Он шел по этой траве и объяснял кому-то, кто был с ним, почему им необязательно возвращаться в горы: дескать, обратная дорога уже пройдена. Затем он перестал об этом думать. Навстречу им шли прекрасные девы. Он узнал ту, что уже полгода являлась ему лишь во сне. Меж ними не было любви, но она была златоволосая и златоглазая, как солнечный луч в еловом бору. Нарендил подошел к ней, но она не замечала его. «Он еще не вернулся», – сказала она кому-то из них, все так же тихо улыбаясь. Нарендил хотел сказать, что он вернулся, что вот он, но почему-то не сказал, или его не расслышали. Теперь он видел, что они в знакомых местах, на лугу у Эйфель Даэн, в миле от их дома, и идут они к матушке, на пир по случаю его возвращения. И тут он заметил свою сегодняшнюю знакомую. Все были в праздничных одеждах, а она – в короткой белой тунике, босая, и ростом меньше всех. Черные кудри вились у нее за спиной. «Ты отрастила волосы?» – спросил он. «Как видишь», – важно сказала она и, собрав волосы на затылке, связала их лентой. Они шли рядом, стараясь не наступать на цветы, и чему-то смеялись. И вдруг девушка в тунике стремительно нагнулась. Нарендил понял, что за камнем, – но увидеть броска не успел. Он лежал в шатре, снаружи был солнечный день.

Как часто бывает, вспоминать сон оказалось печальнее, чем смотреть. До дома далеко, а маленькая орка никогда не оденется в белое и не отпустит косы. Он попытался припомнить имя, которым называл ее во сне. Не Хаштах – три слога, квэнийское имя – Лор… Лайр… нет, не то. Ее настоящее имя, подумал он.

И замер на мгновение – догадка ошеломила его. Медленно, в тишине, он повторил сам себе:

– Мудрые правы. Орки – не дети Моргота. Орки – пленные эльфы.

Все было так, как поется в песнях. Огромные звезды горели во тьме, вода звенела о камни. В темной воде отражались белые лица, глаза, наполненные светом звезд. Все было именно так – Перворожденные пробудились и заговорили, а потом явился черный всадник. «Имя ему – Мелькор, и кто узрит его, тот исчезнет в вечной ночи, в северных подземельях. Смрад и огонь встречали их, в дыму они видели: закрываются врата…» Так было – вопли и стоны огласили каменные своды, и страшная боль исказила ясные доселе черты. Черные чары пали на них, чары, затмевающие разум. Это они заставили девушку поднять камень. Она не помнит себя, она в плену.

Нет. Теперешние орки – правнуки правнуков тех, кого похитил Моргот. Они сами стали злом. Давным-давно скован и исторгнут из пределов Эа Моргот, сгинул и Саурон, но чары не рассеялись, Проклятые остались Проклятыми. Имя им – орки. Эльфов, что дали им жизнь, уже нет, их, верно, не сыщешь и в Мандосе… Но все же, если они дети Перворожденных, они братья нам по крови? Кто знает, может быть, до сих пор, через многие века, свет Куйвиэнен не совсем еще угас. – «Наши сердца прочней, чем думаем мы сами». Он снова представил себе маленькую орку с огромными глазами, которая одна сражается со всей ордой. Вспомнил ее безудержный смех за миг до того как упасть без сил… Но ведь и она отравлена злобой. Она способна ударить исподтишка, украсть, а случится – и убить безоружного – тут нет места сомнениям. Она орка, не эльф. Жестокость, гордыня, слепая несправедливость могут быть присущи эльфу, но не бесстыдная подлость и трусость. А проблески света… Быть может, Моргот не погасил их потому, что они не озарят тьмы, но сделают ее глубже? Ответь мне, вопрошал он сам себя, если бы тебя захотел оскорбить косоглазый орк с ятаганом в руке, а не эта изгнанница, разве оскорбления достигли бы цели? Нет, должен был он ответить, я бы попросту не услышал их. Вот и разгадка, о Нарендил. Свет у орков – это темнейшая тьма…

Закат затопил долину огненно-желтым светом. Черные камни стали еще чернее, а зеленые одежды эльфов и кустарники на склонах поблекли, словно осенью. Стрижи все не умолкали, но тревожен был вечер, и темные облака на севере могли быть предвестием грозы. Кони ржали ни с того ни с сего. Порывы ветра внезапно стихли.

Нарендил пересекал каменистое плато, пробираясь между валунами. Он решил подняться на высокие скалы, обрамлявшие долину, и взглянуть на горизонт. Ущельем они уйдут отсюда завтра поутру, и больше он никогда не увидит этого урочища. Где-то она сейчас? Сидит на камнях, шарит по сторонам своими бессмысленными глазами, а кругом только скалы да можжевельник… А если бы я жил здесь? Снова, как вчера, он попытался вообразить, каково это – быть орком, вынюхивать следы на мшистых камнях, голодать и наедаться до отвала, ненавидеть своих же сородичей… Воистину, стоит воздать хвалу Эру за любой иной жребий. Лучше придти в этот мир человеком или гномом. А лучше всего быть эльфом, который завтра в этот же час увидит ровную землю…

Пронзительный крик прервал его размышления. Кричали справа, где-то за источником. Кричал высокий голос, женский или звериный, и был это вопль отчаяния и предсмертной тоски, но ни слова нельзя было разобрать. Крик заглушили боевые кличи, до тошноты знакомые эльфу. Недолго думая, он спрыгнул с валуна, на который было взобрался, и понесся наискосок по склону. Он уже знал, что увидит, и не ощущал ни сомнения, ни страха. Словно вернулись дни Войны.

Орки столпились в низине у источника, штук восемь восторженно ревущих и подпрыгивающих тварей, рослых и длинноруких. Нарендил подкрался ближе. Двое в середке держали пленницу, вернее, один держал, другой затягивал веревочные петли и вязал узлы. Она больше не кричала. Рядом красовался здоровенный орк, ростом почти с Нарендила и вдвое шире, в драной кольчуге и высоком двурогом шлеме. Этот не прыгал и не орал, а стоял неподвижно, картинно отставив ногу и уперев руки в бедра. Верно, он и был поганый Магорх, которого так боялась Хаштах.

Первый камень ударил молодца, державшего маленькую орку, прямо в зад. Он взвыл и дернулся, уронив добычу. Не успели орки понять, что к чему, как второй камень нашел самого Магорха – по башке, верней, по гулкому рогатому шлему. Великий вождь с тихим вздохом осел на землю. Орки заозирались, испуганно прискуливая. Один побежал к землянкам, но тут же вернулся, другой приподнял за грудки поверженного вождя и принялся трясти его и дергать за нос. Наконец Магорх встал на ноги, взрыкивая и пошатываясь. Ему подали шлем. По команде четыре орка двинулись неуверенной рысью в ту сторону, где скрывался неведомый враг.

Эльф усмехнулся. Ясный Бор, бывший прежде Сумеречьем, научил своих детей великому искусству игры в прятки. Орков, будь их хоть четырежды четыре, следовало проучить за самонадеянность. Но на сей раз не пришлось. Кто-то из оставшихся отчаянно завопил и забранился, остальные тоже принялись орать и замахиваться друг на друга. Нарендил, замерев между перебежками в тени высокой скалы, смотрел, как рычащий Магорх раздает пинки простертым ниц холопам, а те четверо, что должны были искать его, топчутся на месте, не решаясь ни удрать, ни вернуться. Нарендил понял, что она сумела ускользнуть. Подтянувшись на руках, он взобрался на скальный уступ и осторожно огляделся.

Уже смеркалось, закат догорал, и длинные тени растворялись во мгле. Беглянки нигде не было. Нарендил подумал, что долг его выполнен, осталось пустить еще два-три камня для вразумления да возвращаться в лагерь, как вдруг разглядел в ручье, бьющемся на перекате, какое-то иное движение. Кто-то дергался и трепыхался в воде, подобно огромной рыбе. Она же связана, вспомнил эльф. Камни он швырял наспех, зато орки, желая загладить оплошность, сразу ринулись туда, где он был. Но Магорха провести не удалось: он присел на карачки и повел носом. Надо было опередить его.

Когда Нарендил выбежал к перекату, там уже никого не было. Мокрый след виднелся на камнях противоположного берега. Прыгая по валунам, Нарендил перебрался через ручей. Орка далеко не уползла – сидела за большим обомшелым камнем, скорчившись так, что было видно только спину да черный затылок у самой земли.

– Хаштах, – негромко позвал Нарендил. Шагов его она не расслышала из-за ручья, и оклик застал ее врасплох – она рванулась и едва не упала. Нарендил увидел черные от ужаса глаза и пеньковое волоконце, прилипшее к губе. Она перегрызала путы.

– Эльф, – ошеломленно выговорила она и замерла.

– Не бойся меня, я друг, – сказал Нарендил, – я помогу тебе.

Все равно, конечно, она удрала бы, когда он шагнул к ней, обнажив кинжал. Но это было невозможно, и она лишь неловко сжалась в комок. Орки повязали ее самым что ни на есть орочьим способом: запястья к щиколоткам, далеко не убежишь, и смотреть забавно. Одежда ее была разорвана в клочья, из многочисленных ссадин сочилась кровь. Значит, она кубарем скатилась по склону прямо в ручей, и вода отволокла ее к перекату. Содрана была кожа на спине – должно быть, зацепило о дно, – и жестоко разбита левая нога у сгиба колена – это, конечно, брошенным камнем. Здесь кровь не сочилась, а текла темной струйкой.

Нарендил оторвал полосу ткани от плаща и наложил повязку. Хаштах молча глядела на него почерневшими глазами.

– Не бойся, – повторил он, – я не сделаю тебе зла. И не отдам тебя Магорху.

– Они придут сюда.

– Они не догонят нас.

– Я не могу идти по камням. Ты туго завязал. Они учуят кровь.

– Я понесу тебя, – Нарендил снял плащ и застегнул его на плечах у орки. – Теперь садись ко мне на спину.

Хаштах оказалась совсем легкой, может, чуть тяжелее обычного дорожного мешка. Ниже по течению, где ручей сужался, Нарендил перепрыгнул через него и бегом пустился в скалы. Орки уже гомонили на той стороне, где пряталась Хаштах: учуяли кровь, как она и предсказывала. Поднялся страшный рев; Магорх и его холопы, видно, никак не могли взять в толк, куда подевалась беглянка и причем тут эльфийские следы. Пока они уразумели, что коварный эльф, похитивший добычу, и есть тот самый враг, что кидался камнями, Нарендил успел добраться до ложбины, где вчера шел и вел коней их отряд. Только там он услышал погоню.

Орки шли по следу все вместе, у них достало ума идти молча, но камни скрипели под их башмаками, и эльфу этого было довольно. Он воспользовался выигранным временем, чтобы запутать следы. Затем велел Хаштах ничего не бояться и держаться крепче и, прошептав имя Элберет, ступил на стланик справа от тропы. Сплетение корявых ветвей едва ли возвышалось на локоть над землей, но все же было так, словно идешь на ходулях. Внимательно глядя под ноги, Нарендил пошел вниз по склону. Расчет был верен: этих следов оркам не найти. Что орки – и более умному созданию, не видавшему, как ходят эльфы по траве или по снегу, было бы невдомек, что полосу стланика в горах можно пересечь без помощи крыльев. Стволы его прочны, но могут и сломаться под тяжелой стопой, а стоит неверно ступить – даже если сразу и не повредишь ногу, непросто будет ее вытащить из кривых тисков… Хаштах порывисто вздохнула, когда он пошатнулся, но не вскрикнула. Возжигательница Звезд была милостива к Нарендилу: вскорости он спрыгнул на каменистую площадку.

Развязав плащ, он опустил Хаштах на землю:

– Сиди тихо. Они потеряют наш след.

Орки приближались. Слышно было, как они остановились, затоптались на одном месте, заходили кругами… Да, это не были зловещие сауроновы следопыты, что, единожды выбрав жертву, шли за ней хоть по воде, хоть сквозь огонь, и ничем не проявляли себя, пока не достигали цели. Сопение холопов Магорха, хруст веток и скрежет камней, когда кто-нибудь из них оступался, разносились по всей долине. Правду сказать, теперь беглецам угрожал только случай. На их счастье, ветра по-прежнему не было. Внезапно Нарендилу почудилось, что орки больше нет слева от него. Он осторожно повернул голову. Хаштах застыла не просто неподвижно – мертво, как камни вокруг, будто место маленькой орки заняло изваяние или призрак. Погасшие глаза смотрели в одну точку, казалось, она и дышать перестала. Но наконец орки двинулись прочь, по обманному следу, – сперва неуверенно, потом быстрее… И тут же она появилась вновь – как фонтанчик, что бьет из земли. Она подпрыгнула на месте от переполнявшего ее торжества, она беззвучно смеялась и стучала кулаком об кулак:

– Ха! Навоз уплыл! Теперь мы уйдем!

Нарендил опомнился. Опять он связался с отродьем тьмы, которое только сегодня вместо благодарности ударило и оскорбило его. Что делать с ней? Бросить ее здесь одну нельзя, она ранена и кругом шныряют рассвирепевшие орки. Но как появиться в лагере с таким подарком? Тингрил ее прогонит…

– Где ты прячешься? – спросил он.

– Там, – Хаштах показала на северо-восток, – в моей пещере.

– Ну что ж, садись на спину, будешь показывать дорогу.

Пришлось подниматься по восточному склону. Тропинка скоро вошла в расщелину и там затерялась в стланике и трещинах – видно, сюда не забредал никто из деревни. Да и то сказать, нелегко было идти. Нарендил надеялся, что Магорх не настолько злобен и глуп, чтобы атаковать лагерь, но все же тревога не покидала его. Он проклинал свое безрассудство и не переставая вслушивался в вечернюю тишину.

Расшелину пересек черный провал шириной едва в локоть. Хаштах отказалась от помощи и спрыгнула первой – держась за край, повисла на руках и мгновение спустя позвала из-под земли:

– Хей, эльф!

Нарендил последовал ее примеру. Он коснулся ногами каменного пола прежде, чем отпустил руки, а чтобы пройти под свод пещеры, ему пришлось наклонить голову. Это был темный и сырой каменный мешок со скользкими от плесени стенами. У ближней стены было устроено что-то вроде ложа из веток и шкур, наполовину сгнивших. Звездного света, что проникал через отверстие в своде, едва хватало на первые пять шагов – остальное пропадало в кромешной тьме, заявляя о себе лишь редкими звуками капели. Однако, судя по отголоскам эха, пещера была невелика.

Хаштах сидела на своем ложе, вытянув перевязанную ногу, и пристально наблюдала за Нарендилом. На лице ее равно нельзя было прочесть ни страха, ни благодарности. От холода и сырости ее колотил озноб, но и несчастной, жалкой она не выглядела – она терпеливо выжидала, как опытный воин в ночном дозоре. Такая сила духа, по мнению Нарендила, не подобала женщине. Это было хуже, чем если бы она плакала и задавала бессмысленные вопросы. Плащ она сбросила, спускаясь в провал, и сейчас не вспомнила о нем. Когда Нарендил укутал ее, она воззрилась на него без улыбки, без приязни, чуть ли не с раздражением: мол, по какому праву ты посмел беспокоить леди?

– Хоть бы поблагодарила, – вслух сказал он. В глазах орки промелькнул испуг, она сжала губы и насупилась. Нарендил догадался, что о благодарности Хаштах знает не больше, чем о жалости.

– Почему ты не погнался за мной днем? – спросила она все с той же тоскливой тревогой.

– Опять ты за свое, – вздохнул эльф. – Не собираюсь я тебя ловить, и… Ты свободна.

Тревога обозначилась явственней в частом дыхании орки. Глаза ее светились в темноте, не так, как у эльфа, а по-звериному: мерцающий свет испускали только зрачки.

– А тогда зачем ты отбил меня у Магорха?

– Но не мог же я допустить, чтобы он тебя мучил. Магорх ваш поистине… падаль, как вы говорите. Достаточно раз увидеть его…

– Это ты верно сказал, – произнесла Хаштах с тем протяжным равнодушием, которое, как известно, обозначает у орков самую черную ненависть. – Он падаль. Убила бы его – и есть бы не стала.

– Так это правда, – помолчав, спросил Нарендил, – что вы едите…

– Кто ест, а кто и не ест, – мрачно заметила Хаштах, – мне никогда не доставалось. Это просто так говорят – значит, тухлая падаль.

Нарендил молча воспринял новый урок орочьего красноречия, ему не хотелось спрашивать, что было бы, если бы ей доставалось. А Хаштах продолжала:

– В бою-то он не из первых, а вот в обозе, с пленниками и женщинами – забавы он любит. Особенно головней жечься. А однажды он прирезал чужого пленника, и его привязали к столбу. Жалко, я тогда еще не могла убить камнем, – она мечтательно вздохнула.

– Ты-то как туда попала?

Хаштах недоуменно повела плечом.

– Пришла с отрядом. Как еще?

– Нет, я хотел спросить, как ты в отряд попала, в боевой поход? Тебя взяли в плен?

– Меня много раз брали в плен. Да устеречь не могли, – она усмехнулась.

– Где ты родилась?

– За восточными хребтами. Так говорила Агшах, ее потом убили. Я сосала ее грудь. Мы были в обозе у орков Мордора. Агшах говорила, они перебили наших. Потом они пришли на равнины, и там их перебили уруки – не мордорские, другие, еще огромнее. Меня держал их сотник, да сгниют его кости, пока уруки не пошли с армией на юг. Тогда я сбежала от сотника в войско орков с Туманной горы. Когда сотник пришел за мной, его проткнули копьем. Потом убили того, кто меня держал, и я пряталась в обозе. Мы были вместе с Чиар. Мы отнимали еду у других и воровали в отряде у воинов. Чиар умела колдовать и меня научила. Потом нас поймали. Чиар забили насмерть, потому что она была старая, а меня нет…

Нарендил слушал ее в странном оцепенении. Рассказ Хаштах был долог, продолжение мало чем отличалось от начала, и он опять смутно задумался, сколько ей может быть лет – и сколько ей было во время Войны. Пленница, беглая и снова пленница, колдунья и отравительница, ворующая у живых и у мертвых – правду она сказала, все были ей врагами, и вражда была взаимной. Она говорила не спеша, узкое лицо ее было спокойно – может быть, отдыхая от сражения с целым светом, она рассказывала эту историю самой себе. Когда Война окончилась и разрозненные остатки орочьих отрядов ринулись искать спасения в горах, Хаштах вместе с другими пришла в эту деревушку, где не было даже кузнеца и многие жители сроду не держали в руках оружия. Поначалу их пытались прогнать, но не смогли. И она жила мирно, пока в деревне не появился Магорх.

Орка замолчала и прикрыла глаза, словно прислушиваясь к ноющей боли.

– Не думай о нем, – сказал Нарендил.

Орка резко обернулась к нему.

– Ты убьешь его?

– Я не могу, – после недолгого молчания признался Нарендил.

– Почему не можешь? У тебя есть лук?

– Есть, но…

– Ты можешь убить его стрелой, издали, – Хаштах обеими руками схватила его руку, напряженно глядя в глаза. – Я выслежу его. Приведу тебя, когда он будет один. Ты выстрелишь ему в шею, – в такт своим доводам она крепче сжимала запястье эльфа. – Потом мы уйдем. Все просто. Давай сделаем так!

– Нет, – жестко сказал Нарендил. Пальцы Хаштах разжались. Она ни о чем не спросила.

– Эх… Да пойми ты, когда ваши увидят, что Магорх убит эльфийской стрелой, они могут напасть на наш лагерь. – «А если сбросить тело в расщелину?.. Нет, что я делаю, о чем говорю? Ведь мы разведчики, и я уже нарушил приказ, и вот теперь только этого недоставало – убить орка, который не нападал…» – Могут убить кого-то из моих товарищей за то, что совершил я. Это был бы позор для меня и горе для всех нас, понимаешь?

– Тогда он доберется до меня, – сказала Хаштах, и ее слова прозвучали не новым доводом в споре, а его окончанием. Ночное свечение в ее глазах погасло, уступив место черным теням. Помолчав, она протяжно добавила:

– Вот теперь-то я поняла тебя.

В этот миг Нарендил узнал, что ему надлежит сказать, и не успел испугаться – как не успевал испугаться на поле боя. Словно ятаган остановился в воздухе, встреченный его мечом.

– Ты ошибаешься, Хаштах. Магорх не доберется до тебя. – Он взял ее за плечи и повернул к себе, и тут же ее глаза засветились вновь. – Слушай, что я скажу. Если будет на то твоя воля, мы уедем вдвоем. Я увезу тебя на равнину. Сегодня же я покину отряд. Командир позволит мне уйти, если я расскажу ему… – Он запнулся, представив себя и Тингрила в эту минуту. – …А коли не отпустит, я уйду все равно. Наш поход завершен, и я сам себе хозяин. – Орка глядела на него приоткрыв рот. – Подумай, Хаштах. Ты можешь уехать со мной и никогда больше не видеть поганого Магорха. Я тебя не обижу. Я буду тебя защищать. Ты увидишь леса, реки, тебе понравится…

– Ты… – произнеся это слово, орка замолчала – чего-то она никак не могла понять. – Ты будешь меня держать? А тогда почему ты…

– Это ты будешь меня держать, – перебил ее Нарендил и, видя ее крайнее изумление, добавил: – Мы с тобой будем держать друг друга. Я не уйду от тебя, пока не прогонишь. Мы будем вместе. Согласна?.. Не понимаешь. Я люблю тебя, Хаштах.

– Ты – меня… – шепотом повторила орка и указала рукой от него к себе. Было видно, что она изо всех сил старается угадать значение непонятного. – Скажи по-другому!

Нарендил уже знал, что сказал правду. Теплом повеяло в пещере, будто костер разгорелся у их ног. Он не оставил бы ее здесь, даже если бы убил Магорха.

– Тье мелан'е, Хаштах Орквен[6]6
  «Тье мелан'е, Хаштах Орквен». Предвижу упреки: почему это мой эльф в такую минуту заговорил на чужом для него Элдарине, и нет ли тут сходства с сакраментальным «je vous aime» Пьера Безухова? Иначе говоря, не перешел ли он на чужой язык оттого, что на нем удобнее врать? Отвечаю: случай совершенно не тот. Французский для Пьера (как английский для нас с вами) был языком книг, языком абстракции и языком светского общения – короче говоря, трижды чужим. На таком языке и врать, и выпендриваться удобно. Совсем не то – Элдарин для Эльфа. Тот язык, на котором должен был бы говорить и петь каждый из них, если бы все сложилось иначе, лучшим образом. Дарованная и потерянная речь, лучшая из возможных. На таком языке врать нелегко. А кроме того, за Элдарином известны определенные магические свойства, некая власть, заключенная в звуках. Вполне естественно, что в ответ на просьбу маленькой орки «сказать по-другому» эльф произносит то же на другом языке – у этого глагола синонимов нет.


[Закрыть] (люблю тебя, Хаштах Дева Орков), – повторил он на Квэниа.

– Это чары? – спросила она чуть слышно. Свечение в ее глазах задрожало, лучи преломились.

– Может быть, чары, а может, и нет, – улыбнулся эльф. И тогда Хаштах вытерла слепящие слезы, тут же погасшие на мокрых щеках, и серьезно выговорила:

– Тие мелайне, Нарандил.

Должно быть, Хаштах была достойной ученицей старой Чиар. С первого раза запомнить заклятье и попытаться наложить на него, эльфа, те же чары, что он на нее… На что, по ее разумению, оказались похожи «мела», «люблю», от чего она плакала – о том знает Варда. Но впрочем, кто поручится, что это и в самом деле не заклятье?

Хаштах придвинулась ближе. Волосы ее были мокры от капель, падающих со свода.

– Так ты согласна? Ты уедешь со мной?

– Уеду. – Она сказала это все так же тихо. Она внимательно смотрела в его лицо, будто искала какой-то знак.

– Ты умница, – Нарендил наклонился к ней, но она увернулась и прикрылась локтем.

– Что ты? Все еще боишься?

– Просто мне не нравится, когда кусают за лицо, – сердито объяснила она, чуть-чуть опустив руку. У Нарендила перехватило дыхание.

– Ты тупая орка, – сказал он, передразнивая ее гортанный выговор. – Я хотел тебя поцеловать. Не укусить.

– Как это?

– Сейчас покажу. Только ты-то не бей меня. – Нарендил осторожно коснулся губами лба и кончика носа Хаштах. Она, удивленно моргая, потрогала нос указательным пальцем, а потом зажмурилась, и для верности еще ладонями закрылась. Нарендил попытался мягко отвести ее руки, и тогда она лбом уткнулась ему в плечо и так замерла. От волос ее пахло костром, а дыхание было теплым, как у зверя или у больного.

Значит, все решилось как должно. Надо было идти в лагерь. Вести с собой Хаштах он не хотел – товарищи будут срамить его и называть безумцем, о Тингриле страшно и подумать… что же выпадет на долю этой бедолаги, появись они вместе?

– Послушай, Хаштах, – сказал он, – я должен сейчас пойти в наш лагерь, взять коня, еду и оружие, и сказать, что ухожу. Подожди меня здесь. Скоро я приду за тобой, и мы уедем.