Текст книги "Прекрасная Дева Орков (СИ)"

Автор книги: Елена Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Что это за место?

– Это Лес Энтов. Мы можем здесь остаться, если захотим…

Он не договорил. Мелайне ахнула и, выронив нож, схватилась за шею.

– Вот она, не волнуйся, – Нарендил отдал ей Белую Руку. – Цепочка перетерлась – я ее укоротил и сделал застежку. Держи.

Он говорил почти что правду. Когда Мелайне уснула и он впервые взял в руку ее талисман, то действительно нашел в цепочке звено, готовое сломаться, – возле того места, где она была завязана в узелок. Стоит легонько дернуть, и цепочка порвется. Нарендил понял, что должен это сделать, едва сон начал одолевать Мелайне. Лес показал свою силу. Значит, Белую Руку нужно снять, ибо сильнее, чем орков, Энты Фангорна ненавидят лишь Курунира, их хозяина. И по сей день корни Леса грызут камни его разрушенной твердыни, всего в нескольких десятках миль от этой лужайки. Изенгард лежит в руинах, и трава оплела отбитые пальцы Белой Руки – но тем страшнее будет гнев Энтов для того, кто вновь принесет сюда этот знак. Если это действительно знак…

Все же он не сразу осмелился разорвать цепочку. Что случится затем – проснется ли Мелайне, обратят ли Энты свой гнев на него, Нарендила… и кто сейчас спит перед ним: его больная любовь или гнусная орка? Может быть, Тингрил был кругом прав, и только неверно ударил мечом. Тогда останется одно – исправить его оплошность…

Но ничего не случилось. Ни тени, ни вспышки, ни холода, ни жара, ни шороха в чаще, ни ватной глухоты. Мелайне мирно спала, пятна света дрожали на ее лице, но само лицо ничуть не изменилось. Нарендил по-прежнему видел эльфа, изнуренного, но не сломленного жестокими испытаниями. Безделушка, оправленная в золото, лежала на его ладони. И не будучи Магом или Высоким Эльфом, Нарендил мог поручиться: никаких магических сил в ней не было, или они сгинули давным-давно. Ничего темного, ничего связанного с обладанием, властью… Разве смутная мысль или тень чужого воспоминания. Воистину, эта вещица как нельзя лучше подходила для того, чтобы испытать его собственные чары. Нарендил осторожно провел пальцем по ячейкам золотой сети. Мелькающие видения мало-помалу замедлялись и становились отчетливей. Сумерки над равниной, замерзающий дождь, теплая тень слева… Темнота, наполненная еле слышными звуками… Град ударов, приближение отвратительной смерти… Все это принадлежало Хаштах, дышало ее дыханием и двигалось ее движениями. Другие картины эльфу совсем не удавалось удержать, слишком гадко было присутствие орка – не иначе, того самого урука, прежнего владельца Белой Руки, или нескольких таких же. Внезапно видение стало ясным: багровая пыль в небе, горы у горизонта, и внезапный тусклый блеск вороненой стали у самых глаз… Нарендил чуть не выронил талисман: это было почти наяву, не чета всем предыдущим образам, что таяли не успев возникнуть. Но он уже опять ничего не видел, все исчезло, рассыпалось. Сколько он не всматривался, видение не вернулось. Почему-то ему представилось лицо матери. Марвен Рыжая глядела мимо него, на голове ее был венок из белых лилий, но в глазах – смертная тоска, которой он пуще всего боялся ребенком. Голос Марвен пропел:

 
Моей руке не уберечь
Зерна в обугленной земле,
Не погасить огонь в золе,
Не отвести кровавый меч.
Утратив музыку и речь,
Я не найду тебя во мгле.
 

Нарендил утер пот со лба. Могло ли это быть? Багровое небо над Бурыми Землями – явь, которую помнит он сам. Но никогда ему, благодарение Валар, не случалось биться пешим и без шлема. Те шесть стихов – мать и вправду пела эту странную песню, теперь ему казалось непостижимым, что он мог так надолго забыть ее. «Моей руке не уберечь…» Он дивился своей слепоте. Белая Рука не была рукой Марвен, как узор на его одежде – не листва живого плюща. И все же сходство таково, что ошибиться нельзя. Рука, что пришивала оторванную застежку к его куртке, замешивала тесто для лепешек, вертела веретено и бережно поворачивала колки арфы – она и послужила моделью для мастера. И значит, тот, с кого сорвали цепочку грязные лапы орков, был его отец?

Видение может и лгать. Но что тогда означает это сходство? Нарендил знал, что угадал верно. Чья была воля в том, чтобы талисман не спас своего хозяина и в конце концов оказался на шее у маленькой орки, и может ли кара превратиться в милость – спрашивать бесполезно. Нарендил и не спрашивал. В те два дня он навсегда излечился от мучительных сомнений.

То, что было потом, могло показаться чудом. Мелайне полюбила Лес. От ее страхов тоже не осталось и следа, словно она всю свою жизнь провела здесь, а Мглистые горы, война и орочьи орды просто-напросто приснились ей вот на этой полянке. Словно Лес и вправду был ее родным домом, а прошедшие годы – годами плена.

Как-то раз, когда они лесными тропами пробирались на восток, Нарендил заметил молодое деревце, надломленное кабанами. Он срубил дубок ударами ножа, очистил от коры и выгнул для Мелайне лук, поставив на него запасную тетиву. Лук получился небольшой, но хозяйке по росту – упираясь одним концом в землю, другим доставал ей до плеча. Мелайне стала отличной охотницей, как только привыкла к новому оружию и усвоила, что стрелу, в отличие от камня, сносит ветер. Подобной спутницы не постыдился бы сам Оромэ – она била стрелой так верно, как другому не ударить кинжалом.

Однако под сенью Леса от зимы не спасешься. Надо было подумать о жилье. К западу, у заброшенной горной дороги, что вела когда-то в Изенгард, было немало елового сухостоя. Из него-то Нарендил и выстроил дом. Рассказывали, что ему помогал роханский лесничий, имя которого называли по-разному: то Теодмунд, то Йовайн (оттого, наверное, что несколько лесничих сменилось, пока Нарендил и Мелайне жили в Рохане). Ничего не известно о том, почему он не изгнал из пограничного леса подозрительных чужаков, а, напротив, оказал им покровительство. Можно лишь догадываться, что ему пришлось по сердцу: эльфийская ли кровь Нарендила, охотничьи ли замашки Мелайне, подходящие скорее ловчему королевской охоты, чем юной девушке, или все это вместе… Но с первых дней у границ Рохана лесничие и охотники были им друзьями.

Дом стоял в лесу, милях в пятидесяти от Южного тракта. Был он невелик, и ничем бы не отличался от сторожки лесничего, когда бы из боковушки не тянуло дымком и не доносилось звонкое постукивание металла о металл. Спокон веков Дивный Народ не гнушался кузнечных ремесел: отковывать, чеканить и шлифовать не менее пристало эльфу, чем петь и слагать стихи. Нарендил не знал секретов эльфийской стали, лишь слегка был знаком с резьбой по камню, но считался в Сумеречье искусным чеканщиком. Конечно, и самого искусного из его сородичей многократно превосходили в мастерстве гномы Одинокой Горы, и смешно было бы тягаться с ними всерьез. Зато эльф умел изобразить в металле зверя и птицу, которых мастера, живущие Под Горой, видали разве что жареными, на пиршественном столе, если видали вообще. Разглядывая его изделия, гномы ворчали себе в бороды, что молотком стучать – это, само собой, не то что песни в лесу распевать, но глаз у певуна верный, тут не поспоришь…

Еще до наступления зимы Нарендил вместе с Мелайне отправился в Эдорас. Он продал перстни, сбрую Рамиона, даже меч, заменив его обычным, местной ковки, и купил инструменты и меру серебра. Через месяц он снова навестил столицу и вышел из первой же лавки с полным кошелем золота. Половину они тут же потратили на конской ярмарке. Живя в Рохане, смешно ездить вдвоем на одной лошади. Для Мелайне купили маленького гнедого конька.

Нарендилу было в радость ремесло, к которому он вернулся впервые после падения Врага. Долгие годы, пока Завеса Тьмы тянулась к сердцу Сумеречья, он не прикасался к чекану и молоточку. Да и потом, среди праздников и песен, как-то не находилось часу, или не хватало охоты. Зато теперь кубки и кружки, запястья и серьги, пряжки и подвески веселили его сердце, как никогда раньше. Лунным светом наполнялось серебро, и тенями проступали в нем птицы, звери и травы. Олени склоняли ветвистые рога, лисы пробирались сквозь высокий папоротник, хмель обвивал высокую чашу, цепляясь кручеными усиками за ее края… Работал Нарендил небыстро – без подмастерий, и все же слава эльфа-чеканщика из западных лесов разнеслась по Рохану в первый же год.

С тех пор не было надобности искать купцов-перекупщиков – они являлись сами, званые и незваные. Несколько раз в год Нарендил и Мелайне наезжали в Эдорас, купить еды, одежды и всего, что душа пожелает. Народ на улицах и в лавках с боязливым удивлением разглядывал странную пару: высокий рыжеволосый эльф – и маленькая женщина нездешнего и недоброго обличья, оба в одинаковых зеленых одеждах. Уступив просьбам Нарендила, Мелайне отрастила волосы и стала заплетать их в косы. Но одевалась она по-прежнему в мужское платье, а длинный подол находила нелепым и неудобным.

Орка не изменила зеленым штанам и тогда, когда всерьез взялась за немудреное хозяйство в лесном домике. Стряпня ее оказалось не столь отвратительной, как можно было ожидать, вот только травы и коренья она сыпала в еду безо всякого понятия. Нарендил сперва отпускал шутки, когда его удалая охотница сбрасывала плащ, закатывала рукава и шла замешивать опару – уж очень забавна была хозяюшка в штанах и куртке. Но хлеб получался не хуже, чем у домовитых роханских крестьянок, и он перестал насмехаться. Если же хозяюшка слишком поздно возвращалась из лесу – ужинали чем придется, запивая водой.

Это случилось, когда Нарендил и Мелайне встретили в лесах Фангорна свою третью весну. Наступил май, дороги высохли, и вновь стало возможно побывать в Эдорасе. Они выехали на рассвете, и скакали весь день и всю ночь, останавливаясь в пути лишь для краткого отдыха. Ветер приносил с лугов запахи весеннего разнотравья. Утро встретило их в нескольких лигах от городского вала. Снегом сверкали вершины гор, золотом – Чертоги Королей на вершине холма, белые симбелины раскрывали свои венчики на курганах по обе стороны дороги. Стражники, спросив имена у проезжающих, отвели в стороны копья, и восемь подков весело зацокали по белому камню. Мощеная улица поднималась на холм и вела к рыночной площади, но Нарендил и Мелайне не спешили туда. День только начался, а после долгого пути не грех и отдохнуть. Они ехали шагом, говорили обо всем, что видели, и подшучивали друг над другом, как это было у них заведено, покуда умные животины не остановились сами у коновязи напротив трактира «Чаша Йорла». Чаша, изображенная на вывеске, и впрямь пришлась бы впору одному из легендарных королей.

– Здравствуй, почтенный хозяин! – Нарендил высыпал из кошеля на ладонь три золотых и подбросил их, чтоб звенели. – Не найдется ли в твоем погребе светлого вина из Остфолда?

– Как не найтись! Милости просим вас, мастер эльф и досточтимая госпожа! Лучше моего светлого вина и в самом Остфолде не найти! Да вот ваши товарищи не дадут соврать – спросите у них, хорошо ли винцо в «Чаше Йорла»!..

– Мои товарищи? – Нарендил почувствовал смятение, то ли радость, то ли испуг. Он понял, что трактирщик имеет в виду эльфов. Но эльфы здесь, на Юге, в землях Людей – что за удивительный случай?

– Истинно так – из самого Итилиена, двое, вот что привозили дары нашему Королю… Да я думаю, они знакомцы ваши?..

Нарендил уже не слышал его. Золотые выпали из его руки, звучно ударились о ступени. Из приоткрытой двери донесся смех – он не мог ошибиться, Люди так не смеялись. Трактирщик едва успел посторониться, давая дорогу новому гостю.

Зал был полон, но Нарендил увидел их сразу – лица столь светлые в полумраке, будто озаренные невидимыми звездами. Но прежде, чем он сам успел узнать, прозвучал возглас:

– Нариндол!

Когда в последний раз его так называли? Огромные синие глаза, лицо белее серебристых волос..

– Имлас!

– Приветствую тебя, друг. – Второй был незнаком Нарендилу, но судя по выговору, тоже мог быть его соплеменником. – Мое имя Амрос.

– Счастливая встреча! – сказал Нарендил и улыбнулся, забыв обо всем. Каждое слово родного наречия приносило неизъяснимую радость, будто он очнулся от вязкого безымянного кошмара, и все вещи вновь стали самими собой. – Мое имя Нарендил. Я покинул Сумеречье три года назад, и с той поры не получал вестей оттуда.

– Так садись с нами, – Амрос показал на скамью напротив. – Ешь, если ты голоден, пей вино. Эй, хозяин, еще кубок нам!

Нарендил вспомнил про оброненные монеты, и тут же его тронули за локоть. Мелайне протягивала ему на выпрямленной ладони три золотых. Лицо ее было бесстрастно, ни улыбки, ни досады. Но он и так знал, что обидел ее.

– Вот Мелайне, моя жена, – сказал он на Всеобщем языке и за руку подвел ее к столу. Имлас едва наклонил голову, синие глаза его заледенели. Амрос приветствовал госпожу как подобает, но и в его поклоне было замешательство.

– Имя, приносящее удачу, – неуверенно улыбнулся он. – Кто же из Айнур возлюбил госпожу?

– Спроси у него – это он меня так зовет, – тихо ответила Мелайне. Она знала, что значит ее имя, но никто доселе не спрашивал ее об этом.

– Если говорить о Валар, то, конечно, Оромэ Охотник, – спокойно ответил Нарендил и обнял жену за плечи. – Она бьет из лука лучше, чем я… Вот твои золотые, хозяин, – а где наше светлое вино?!

Теперь он заметил богатые одежды обоих эльфов, драгоценные ожерелья, искусное шитье. Трактирщик что-то говорил о дарах Королю Рохана?.. Но прежде он спросил о главном:

– Скажи мне, что с Марвен?

Имлас не торопился с ответом, глаза его по-прежнему были холоднее сапфиров в налобном обруче.

– Леди Марвен с Эйфель Даэн была в добром здравии, когда мы уезжали, – ответил за него Амрос. – Но она теперь не поет на праздниках и живет одна, печалясь по сыну. Он не вернулся из гор… – Амрос внезапно понял и умолк.

– Я – ее сын.

– Ох, прости мою глупость.

– Ты не виноват, друг, – я виноват. Всех пыток Черного мало было бы для меня после того, как я ее покинул, – (Имлас быстро взглянул на него), – …но сделанного не поправишь. Я не спросил, скоро ли вы возвращаетесь?

– Если ты спрашиваешь про Эрин Ласгален, – помолчав, сказал Амрос, – мы туда не возвращаемся. Разве что погостить соберемся…

Изумление, написанное на лице Нарендила, было таково, что даже Имлас улыбнулся.

– Наш дом теперь в Северном Итилиене.

– В Итилиене? В Гондоре?! – В Гондоре, в десяти днях пути отсюда. Нас привел туда Леголас… да, он самый: сын Владыки Трандуила, один из Девяти Хранителей Кольца. Думаю, никто из нас не сожалеет, что пошел за ним. Это дивная страна, хоть тамошние леса совсем непохожи на северные. Воздух теплее, а цветы и травы будто из песен. Даже сам Андуин течет иначе: здесь он шире и светлей…

Нарендил не заметил, когда они вновь перешли с Вестрона на лесное наречие.

– Расскажите о Леголасе, – попросил Нарендил. – Я не видал его с того дня, как он отправился на юг. Каков он сейчас, сын Трандуила?

– Он – по праву наш Владыка. Здешние Люди любят его, а оба Короля души в нем не чают. Красотой не уступит отцу… да только Владычицы у нас нет, и неведомо, будет ли. Война странно изменила его. Он подолгу бывает печален, глядит на Запад и поет о Море.

– Удивительная весть. Неужели свершается судьба нашего племени?

– Называй это судьбой, – а я назову отравой Кольца, от долгой близости к нему. В этом видна последняя месть Врага. Не безумие ли – покинуть Арду теперь, в дни ее цветения?!

– Любое расставание безумно, – ответил Нарендил и поглядел на Мелайне. Кубок ее был полон, и глаза темны. – Пей вино, звездочка, не смотри на нас так.

Мелайне послушно подняла кубок, отхлебнула и улыбнулась ему в ответ.

– У нас есть вести и поудивительнее, – сказал Имлас. – Сын Трандуила водит дружбу с гномами Агларонда, по его милости их в Итилиене видимо-невидимо.

– Надо сказать, здесь они обходительнее, чем на Севере, – заметил Амрос. – Но Леголас и гномы – вот уж поистине диво. Ведь он и Мастером-то никогда не был, что ему в бородатых?..

О гномах, пришедших в пещеры Агларонда, Нарендил-чеканщик был уже наслышан – купцы порассказали. Заговорили о ремеслах. Хозяин принес еще кувшин. Имлас забыл о своей ненависти – Нариндол был совсем таким, как прежде, никаких кандалов Тьмы, никаких черных теней. Тонкие морщинки у глаз могли появиться от кропотливой работы с узорным металлом… Мелайне, не ощущая на себе ледяного взгляда, тоже мало-помалу развеселилась. Ибо нету в Средиземье существа, способного долго противиться эльфийским чарам – особенно если эльфы под хмельком. Люди в трактире – роханцы, чье недоверие к чужакам не исчезло за несколько мирных лет! – улыбались, прислушиваясь к возгласам на непонятном наречии. Экое диво, ни слова знакомого, а душа радуется… Эльфы смеялись, и светлые блики мелькали на потолке, словно от ручья в солнечный день. Эльфы сдвигали кубки, и звон был иной, чем за соседним столом. Беловолосая служанка замечталась с кружками в руках, загляделась на хохочущего Амроса, – но тут же вернулась к своим хлопотам.

…Выпили за каждого из эльфийских Владык. Выпили за здоровье Короля Элессара, и Фарамира, Князя Итилиена, и Короля Йомера. И вот Имлас снова заговорил о той осени, когда разведчики вернулись в Сумеречье без Нарендила. Как видно, он ни о чем не забыл, и горечь копилась в его сердце все эти годы.

– …Что же вы сказали там?

– Сказали, что могли, – голос Имласа был печален, но в нем звучал и вызов. – Тингрил сплел целую историю, нам оставалось только повторить. Племя горных Людей и твое упрямство. Марвен все твердила, что верит в твое счастье…

– А другие? – прервал его Нарендил.

– Другие… – Имлас усмехнулся. – Фаэлвен Лориэль у всех нас спрашивала, красива ли твоя подруга. Я отвечал, что не видал ее, она не верила и спрашивала снова. Даже сейчас порой вспоминает…

– Лориэль… – Это было прозвище, как и у него. «Златоволосая и златоглазая, солнечный свет в еловом бору…»

– Она отправилась за нами, когда поняла, что ты не вернешься. Ты сможешь увидеть ее в Итилиене…

Может быть, Имлас говорил еще что-то, а может быть, не сказал больше ничего. Амрос внезапно вскочил, схватился за кинжал, левую руку вытянул вперед, отгоняя наваждение Тьмы. Губы его шептали заклятье – то самое, которое знал наизусть каждый в Сумеречье. Нарендил оглянулся на Мелайне. Она сидела неподвижно, положив руки на колени, а в глазах разгоралось бледное слепое пламя. – Тем страшнее, что не так уж темно было в трактире. Мелайне не выучилась эльфийскому языку, Тингрил был прав, предрекая это. Орочий выговор коверкал даже самые простые слова, – она говорила одно, а получалось другое. Но Нарендил догадывался, что она понимает лучше, чем говорит, – недаром она подолгу слушала, когда он пел. Теперь он понял, что так оно и есть. Мелайне смотрела на Имласа. А тот, если и испугался, то ничем этого не показал, точно ожидал чего-то подобного: не вставая с места, потягивал вино и с усмешкой глядел в светящиеся глаза.

– Навряд ли я поеду в Итилиен, друг Имлас, – сказал Нарендил, – а если поеду, так не затем, чтобы повидать Фаэлвен… Что с тобой, милая? Тебе надоело здесь? Прости меня, я не дал тебе отдохнуть, сразу усадил пить вино с этими веселыми эльфами…

Он заглянул ей в лицо, продолжая говорить ласковую чепуху. Зеленоватый огонь затрепетал, как пламя свечи на сквозняке, и исчез.

Амрос опустился на скамью, коснулся пальцами лба. Юная Смертная как ни в чем ни бывало прижималась к плечу Нарендила из Фангорна. Самая обыкновенная девочка, худая, смуглая, черноволосая, с огромными испуганными глазами, с амулетом на шее.

– Валар, что это было? – пробормотал он. – Мне почудилось, простите… Эй, ты… поставщик Короля Йорла! Что ты подмешал в вино?!

– Не тронь хозяина, друг Амрос, – сказал Имлас с той же холодной усмешкой, – я видел то же, что видел ты. Глаза леди непохожи на звезды.

– Но что это значит?! Он взял в жены упыря из Черного Леса?!

– Ты понапрасну оскорбляешь госпожу. Она всего только орка из Мглистых гор.

Амрос, верно, еще долго смотрел бы в великом изумлении и страхе на раскосую и смуглую жену Нарендила, но при последних словах Имласа она вскочила и побежала к двери. Нарендил бросил на стол монету.

– Прощайте, друзья.

– Постой, – начал Имлас, – ты же ничего не знаешь…

– Поздно, – ответил Нарендил, – спросим у Мандоса, кто прав, кто виноват, – договорил он на бегу.

Он едва успел схватить коня под уздцы: Мелайне уже сидела верхом. Намотав поводья на перекладину, Нарендил, к восторгу мимоидущих горожан, стащил жену с коня и поднял на руки.

– Ну что с тобой? Зачем ты убежала? Не стыдно ли?

– Стыдно, – сказала она, но словно не расслышала упрека.

– Имлас молод, вольно ему говорить о том, чего он не знает. Кому ты веришь, ему или мне?

– Он прав. – Мелайне высвободилась из его рук и спрыгнула на землю. – Он верно говорил. Они… они похожи на тебя. А я – темная, – она приложила свою руку к его, – и петь по-вашему не умею. Мне стыдно.

– Я не понимаю. – Он и вправду был изумлен не меньше, чем давеча Амрос. Та, кто всегда была для него ребенком или чудным зверем вроде лесной кошки, теперь стояла перед ним как равная. Она имела власть приказывать ему, и странное ее лицо было чужим и прекрасным, и он не мог понять, что случилось.

– Я хочу, чтобы ты вернулся к ним, – спокойно заявила Мелайне. – В Сумеречье или в Итилиен – все равно.

Сказав так, она отвернулась и с необыкновенной аккуратностью принялась поправлять жесткие пряди, выбившиеся из косы.

– А ты? – он наконец догадался, в чем дело.

– Я останусь здесь. – Она не поднимала глаз, но голос был тверд. – Мне здесь нравится.

– А как же я без тебя? – тихо спросил он, наклонившись.

Ответа не последовало. Нарендил взял маленькую руку, сжатую в кулак, и осторожно разогнул побелевшие пальцы.

– Никогда больше не говори так, – сказал он. – Ты самое прекрасное создание во всей Арде.

– Я не верю тебе. – С такой злостью это было сказано, что Нарендил словно воочию увидел за ее плечом серые скалы – в долине, затерянной где-то на Севере.

– Это твое дело, маленькая орка, – ответил он. – Верь – не верь, я не оставлю тебя… Ну, не плачь. Есть несчастья и похуже, чем я. Пойдем, поищем другой трактир. Дел у нас много, а ты не поела. Сегодня найду тебе ожерелье из зеленых камней.

– Зачем оно мне? – Мелайне уже не плакала, да вряд ли плакала вообще.

– На охоту в нем пойдешь. Говорил ли я тебе, что ты прекрасней всех?

Эльфы не согласились бы с Нарендилом. Он и сам бы не спросил ни их, и ни Людей, – а между тем в числе непонятных даров, которыми владеют Смертные, есть дар (или проклятие) видеть красоту там, где ее нету для эльфа. Роханские девушки еще много лет спустя заговаривали своих возлюбленных «от гада и зверя, от камня и дерева, и от Черной, что охотится в лесу». Говорили даже, что на людской памяти Мелайне не старела. Это не было эльфийским бессмертием: для эльфа время – лишь волны света и сумерек, для Смертного – тяжелые удары морского прибоя, в котором устоит только упрямый. Годы скатывались, словно вода, с узких плеч Мелайне, но в лице росла усталость.

Само собой разумеется, о Рыжем Эльфе и его Черной говорили всякое и привирали густо, слишком уж чудно по роханским меркам выглядели они оба. Рассказывали шепотом о чарах, заполняющих лес, где они поселились, о странных происшествиях с путниками, о том, что сами Пастыри Дерев в дружбе с Рыжим (вот это, вероятно, было правдой)… Но кто же не знает, что настоящий купец не убоится ни темных, ни светлых чар, если речь заходит о прибыли. Серебро эльфийской чеканки, у самых границ Рохана, за баснословно низкую цену – серебро это перевешивало пугающие слухи. Кроме купцов, заезжали к Нарендилу и Мелайне охотники и собиратели трав, люди отважные и рассудительные, знающие цену лесным сказкам – добытчики другого нрава опасались приближаться к владениям Фангорна.

Однажды с тракта свернула шайка разбойников – за золотом одинокого эльфа. Шли они тихо, глубокой ночью, и все же не приблизились к дому в лесу и на пятьдесят шагов. Трое или четверо полегли, сраженные стрелами, остальные бежали.

Были, правда, и совсем иные гости. На пятый год, что Нарендил и Мелайне жили в Рохане, пришел эльфийский отряд – с севера, из самого Сумеречья. Люди запомнили того, кто вел отряд, – темноглазого эльфа с серебряными, будто седыми волосами, и прекрасную деву или жену в черных одеждах, такую же рыжую, как Рыжий Эльф. Узнав у купцов дорогу, эти двое отправились в леса Фангорна, а через три дня снова вышли на тракт. Нарендил был с ними, он провожал их недолго и у Бродов Изена повернул назад.

Как ни удивительно, у эльфа и орки были дети – две дочери и сын, все трое обличьем вылитый отец, только волосы черные. Дети Мелайне и Нарендила жили среди людей. Сын отправился в Минас-Тирит и, говорят, поступил там на службу к Королю. Дочери вышли замуж. Старшая, по имени Марвен, – за рыцаря из Вестфолда, что часто охотился в тех местах. Младшая дочь уехала с неким странником – он был родом из Гондора, путь держал на запад и остановился в лесном домике переночевать. Родители не препятствовали дочери, и она отправилась в неведомый путь, так же, как когда-то Мелайне: вдвоем на одном коне со вчерашнем незнакомцем.

Обе дочери и сын знали всю правду о своем происхождении и об орочьей крови, текущей в их жилах. Но дети их, по крайней мере, дети Марвен, называли себя людьми.

Никто не знает, что сталось в конце концов с Нарендилом и Мелайне. Они долго прожили в своем лесу. Поколение людей успело смениться, прежде чем настал день, когда заезжие купцы нашли дом Рыжего Эльфа пустым. Дверь была распахнута настежь, очаг и горн остыли. На столе среди инструментов лежал серебряный ларчик, только что обтертый после полировки, там же нашли и нетронутые слитки серебра. (Ларчик этот долгое время принадлежал одному из знатнейших родов Рохана. Он невелик, помещается в ладони, а на плоской его крышке – лицо Черной. По всему видно, что это она, но непохожая сама на себя: с улыбкой на губах, в венке из колокольчиков. Надпись по ободку знаками Тенгвара первые владельцы, может быть, и понимали.) Оба лука и меч висели на стене, но коней не было в конюшне. Купцам оставалось только гадать – Лес сохранил эту тайну, как сохранил многие другие.

Год проходил за годом. Рохан забыл Рыжего Эльфа и его Черную. Истории о них смешались с другими преданиями об эльфах, о магии, о Войне Кольца и о прочих чудесах и дивах Третьей Эпохи. Но правнуки правнуков Нарендила и Мелайне жили среди людей и как люди. Говорили, что их можно распознать по рыжим отблескам в темных волосах и странной привычке усмехаться не к месту – когда другим не до смеха. Однако если речь идет о Смертных, такие приметы воистину никуда не годятся.

Единственный добрый обычай, который мы переняли с Заокраинного Запада, – в конце или в начале литературного труда благодарить тех, кто помогал нам и вдохновлял нас. Следуя этому обычаю, благодарю

– Анну, мою сестру;

– AIA (А.Киселеву);

– леди Эйлиан;

– моего мужа.