Текст книги "Найденка (СИ)"

Автор книги: Елена Акимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

От выпитого натощак самогона заклонило в сон. Даже Бэла – молодой альфа слишком устал и переволновался за день. В ноздри он, чтобы отрезать будоражащий кровь запах Мила, по совету шамана запихал пропитанные соком какой-то противно пахнущей травы плотно свернутые из обрывков тряпочек тампончики и дышал через рот. Отвар дроба продолжал действовать, притупляя желание. Еще бы и уши заткнуть, временно оглохнув…

Рыся, не спрашивая разрешения, под одобрительный кивок присевшего к столу учителя подхватил друга подмышку и потянул за собой к спальной. И Бэл, зевая, позволил себя вести, хотя, наверное, предпочел бы сейчас тихий сеновал, упасть и вырубиться. Сомневался парень ровно до того момента, пока шаманчик не распахнул перед ним дверь.

Представшее взору альфы – и беты, и беты, Рыся никуда не делся и выглядывал из-за плеча – зрелище буквально орало о грехе.

– Охххэх, – выдохнул мгновенно проснувшийся Бэл.

Словно откликаясь на изданный альфой невнятный звук, лежащий на спине Мил всхлипнул, мотнул по подушке головой и еще шире раздвинул покрытые синяками, изящные коленки. Обе руки даруна двигались слаженно, в едином быстром ритме – правая, сжатая в кулачок – на чреслах, пальцы левой вдалбливали между ягодичек некий весьма толстый, продолговатый, темный предмет.

Раскрасневшийся, прерывисто дышащий, с закрытыми глазами, взмокший от усилий достичь обрыва в сверкающую бездну, закусивший в исступлении нижнюю, пунцовую губку Мил был прекрасен и невероятно похабен сразу.

Выросшему среди аж четырех регулярно течкующих омег Бэлу не доводилось ранее видеть подобного откровенного бесстыдства – если татовы супруги иногда и занимались самоудовлетворением, в отсутствие хозяина, они всегда крепко запирались от детского любопытства на засовы.

Уставший ждать, когда загораживающий проход Бэл отомрет, Рыся больно ущипнул альфу за бок.

– Эй, – сказал чуть удивленно и похотливо облизнулся. – Ты чего? Вылупился как девственник…

Объяснять шаманчику, что он и есть девственник, Бэл не стал – ибо у парня уже встало абсолютно все, даже волоски на загривке и предплечьях, а челюсти свело судорогой.

Кто-то буквально три лучины назад злился на омег – мол, те на период течки теряют соображение? Смешно. Альф сие утверждение тоже касалось!

Мил резко ускорил движения рук, оторвал попку от простыней, вильнул ею, хрипловато, низко простонал, мелко содрогаясь телом, и залепетал в пространство – горячо, страстно:

– Ооо, еще… Еще немножечко… Не могу больше…

Не хватало бедному шаманской игрушки и мощной хватки на бедрах альфячих ладоней. Не получалось достичь пика.

Бэл прорычал нечто невнятное и, грубовато пихаемый Рысем в спину, ввалился в спальную, разоблачаясь на ходу – одежда вдруг показалась парню ужасно тесной и лишней. За ним спешил, сдирая портки – рубаха с торса уже куда-то исчезла – Рыся.

Мил повернул голову на шум, посмотрел мутно, едва ли понимая, кто эти лезущие к нему на постель голые, пребывающие уже в полной боевой готовности парни.

Ноздри даруна жадно затрепетали, ловя нахлынувшие с новоприбывшими запахи.

– Моя хвоя, моя лаванда… – прошептал омежка со счастливым всхлипом, и его плавающий взгляд прояснился. Узнал тех, кому отдал сердечко. Попросил с мольбой после коротенькой паузы, не прекращая, впрочем, возбуждать себя: – Аагмх… Загоните мне, пожалуйста… Я умираю просто… Так устал…

Значит, Бэл пах для даруна хвоей, а Рыся – лавандой? Или наоборот? И разве беты для омег вообще пахнут? Потом! Разбираться – потом!

Рыся придвинулся к Бэлу вплотную с непонятным смешочком, и его лицо оказалось близко-близко, куда ближе для альфы, чем лицо даруна – бета так же, как и Бэл, стоял сейчас на кровати, на коленях. Но шаманчик не был омегой и, едва поцелуй начался, повел себя отнюдь не по-омежьи – рыкнул низко, хищно, волком, вскинулся, миг, и Бэл забарахтался, опрокинутый на спину. А Рыся словно бы скользнул следом, гибкий, сильный зверь, и вот он уже лежит сверху, тяжелый, придавил к тюфяку.

Мужское естество юного беты, вовсе не маленькое, а очень даже внушительное, ткнулось Бэлу в бедро, оставляя на коже мазки вязкой смазки. Но возмутиться наглости любимого друга альфа не успел – не теряющий времени даром Рыся присосался к губам и буквально вломился языком в приоткрывшийся в немом протесте альфячий рот.

Одновременно хитрый шаманчик выдернул из ноздрей Бэла отбивающие обоняние тряпочки-затычки, и вернувшего способность дышать носом альфу при первом же вдохе потопил водоворот цветочного аромата.

Остатки разума немедленно помахали парню ручкой и умчали в неизвестном направлении, иначе как еще можно объяснить, что Бэл лишь сладко простонал, ощутив, как пальцы Рыся – почему-то мокрые – пробежались по его ягодице и пробрались в заветную ложбинку?

Плевать и весьма приятно! Колени Бэла самопроизвольно разъехались в стороны, открывая Рысю простор для шалостей, язык беты хозяйничал во рту, изучая на вкус внутреннюю поверхность щек, зубы и десны, раздражал напором, и альфа попытался вытолкнуть его своим языком прочь. Безрезультатно, разумеется.

Недовольный, что Рыся подавляет, Бэл дернулся и охнул шаманчику прямо в рот от нежданного острого удовольствия. Горячее и влажное коснулось его мужской гордости – к любовной игре подключился Мил. Омежьи губки понежили поцелуем, после кончик язычка даруна обвел контур давно обнажившейся от кожицы крайней плоти альфячей головки, лизнул и запорхал, изучая набухшие венки. Бэл захлебнулся восторженным стоном и непроизвольно дернул бедрами навстречу ранее неведомому наслаждению. Он и не подозревал, что может быть настолько приятно…

Растворяющийся в удовольствии, растекающийся лужицей парень пропустил проникновение в свою попу шустрого Рысиного пальца – тот не причинял особых неудобств. Оглаживал, надавливал, погружаясь глубже и глубже, еще глубже, да и не один уже, вроде, два шуровали внутри, нащупывали нечто, известное только им…

Ярчайшая вспышка будто взорвала изнутри, и Бэл, более не сдерживаясь, закричал в голос, с подвывом. Парень утратил связь с реальностью полностью.

Настойчиво повторяющийся стук в дверь мешал спать, ввинчивался в мозг. Бэл с трудом разлепил припухшие веки и непонимающе заморгал – комната, в которой он находился, была ему незнакома. Молодой альфа лежал на боку, совершенно голый, обнимая уткнувшегося носишкой в грудь, крепко спящего, голенького, липкого на ощупь Мила, сзади прижималось, слегка похрапывая, непонятное горячее, абсолютно раздетое, весьма липкое тело, а принадлежащая этому телу рука, до локтя покрытая вязью цветных татуировок, властно обхватывала Бэла поперек торса.

Растерянно глянув через плечо, альфа обнаружил за спиной Рысю – шаманчик дрых, по-детски подложив под щеку ладонь, на зацелованных, четко очерченных губах беты играла счастливая, сытая улыбка.

– Что за ерунда? – Вслух изумился Бэл, и тут же заткнулся, вспомнив все подробности проведенной в спальной Мира безумной, головокружительной ночи. Краска стыда жарко плеснула на щеки, чресла отозвались волной желания, между ягодиц болезненно запульсировало, и альфа зажмурился.

Ужас, ужас, ужас! Сам, добровольно, поддавал сначала Милу, а потом и Рысе из коленно-локтевой, да не один раз, и не только из коленно-локтевой, стеная в голос «еще», «сильнее» и «глубже» как распоследний течный омега, выписывая задницей кренделя. Сам.

Основательно отымет собственным наложником и лучшим другом по Миловой смазке – поделился дарун, мазал с себя, не скупясь. Дырка. А еще хуже, что понравилось и хочется повторения. Ну, дела…

В дверь уже не стучали, долбились кулаком. Голос Мира, шамана, звал по именам. Потревоженные шумом Мил и Рыся завозились, бормоча нечто недовольное, затерли глаза.

Такие оба заспанные, разрисованные свеженькими засосами по шеям, ключицам и ниже, такие родные. Любимые до остановки дыхания.

– Уууу, – простонал попытавшийся сесть шаманчик и упал обратно на постель. Красивое лицо парня перекосило мучительной судорогой: – Бэл, я тебя убью… Оооххх, моя бедная попа…

Вообще-то, у Бэла в попе тоже преизрядно горело, но Рысе определенно было хуже – ведь альфячья мужская гордость и длиннее, и толще на порядок. К тому же, Бэл умудрился сцепиться с бетой узлом… И как не порвал шаманчика в лоскуты своей дубинищей? Чудо…

– Да открываю я, Мир, открываю! – Рыкнул молодой альфа, бочком сползая с кровати и морщась от прострелившей от паха до поясницы молнии: – Погоди малек! Встать дай!

====== Часть 11 ======

– Совсем вы, мальки, одурели, – ругался Мир, на пару с Милом меняя изгвазданное постельное белье на чистое: – Нахалюги. Кровать мне во что превратили?! Она же – во! Шатается теперь! Скрипит! А раньше не шаталась и не скрипела! Чинить кто должен? Я?

Ни Бэл, ни Рыся в наведении в спальной порядка не участвовали – альфа, на кухне, возился с печуркой и корытом, ставил греть воду на стирку. Беточка же сейчас пластался в общинной, по лавке, на животе и витиевато, на разные лады, клял сквозь зубы толстые альфячьи, узловатые суки и сцепки. Порвал-таки его Бэл. Не напополам, но порвал. Мир обещал – за седьмицу с лечебной мазью подживет.

Из всей славно порезвившейся ночью юной троицы двигался относительно свободно, только морщась и иногда постанывая, один Мил. Уже основательно опоенный отваром дроба, он, мучимый течкой, стыдом и чувством вины перед шаманом, почти не поднимал глаз, молчал, отдуваясь один за совершенный групповой грех.

Портки Рыся были Милу велики. Чтобы не сваливались, парнишка подвязал их бечевочкой, а штанины закатал повыше, до середины икр. Сзади он оставался пока сухим – запихнул, наверное, в свою распаханную полюбовниками дырку основательный кусок тряпки. Выглядел дарун жутко соблазнительно – обнаженный по пояс, раскрасневшийся, периодически взрагивающий от накатывающих волн желания, без конца жадно облизывал припухшие, яркие губы. Косу же не заплел, поленился, стянул кое-как расчесанные волосы на затылке в домашний хвост.

– На, – Мир сунул омежке в охапку ком грязного белья, – держи, попенка на ножках. Портки туда же замочи свои с рубашкой, сразу все постираешь. Мыло скоро принесу, тут когда закончу.

Течный пламенно – протестующе зыркнул и выскочил вон из комнаты. Озлился на шамана за попенку на ножках, не иначе. Надо же, гордый.

Мир проводил его тусклым взглядом и зашипел – наступил босой стопой на что-то твердое. Наклонившись, мужчина поднял с пола ту самую штуку, с которой вчера, пока Бэл с Рысей готовили тело Дара к погребению, утешался дарун. Липкий от подсохшей омежьей смазки предмет был выточен из темно-коричневого рога водящегося в болотах гигантского оленя, тщательно отшлифован и по форме весьма напоминал средних размеров альфячью гордость, но без узла.

Шаман с горьким вздохом завернул вещь в полотенце и сунул обратно под тюфяк. Потом помоет, или вообще выбросит. Не из-за пустой брезгливости, из-за воспоминаний.

Вернувшийся Мил переминался у порога скромником, терпеливо ждал, когда Мир заметит. Дарун хотел обещанного шаманом мыла, а спросить у Рыся, где лежит, чтобы взять самому, в помрачении течки не догадался. По хорошему, омежку надо бы было не гонять то по воду, то за дровами, а всучить Бэлу и позволить обоим завалиться на сеновал…

Но тогда взревнует и взбесится Рыся, может учинить скандалище. Бедный дарун – вроде, аж при двух любовниках, а на самом деле холостой.

Ага. Кровать же Миру раскурочили злобные, пробравшиеся ночью в спальную через окошко шуры.

– Пошли уже, попенка на ножках, в кладовку, – шаман накинул поверх свежей простыни одеяло и разровнял его ладонями. – Дам тебе мыла, дам.

Мил в ответ на обзывалку немедленно скорчил бете противненькую мордочку, и мужчина, не больно, впрочем, прищелкнул наложника по лбу.

– Повыделывайся еще, раб, – пришикнул строго, – страх совсем потерял. Хворостины захотел, что ли? Последнее соображение со смазкой вытекло?

Дарун невнятно пискнул нечто извиняющееся, отшатнулся назад и зажмурился, прижался лопатками к бревнам стены.

«Нельзя понапрасну обижать чужих омег», – гласил общий мировой закон.

Вот только чужих ли теперь? Вряд ли от спутавшихся в тройной, запретный союз парнишек удастся так просто избавиться – встречаться им больше негде. А щелбан – обида нестерпимая, убивает дарунов наповал и смывается лишь кровью. Равноценная месть за проломившее Дару череп полено.

– Зажался чего? – Шаман успокаивающе потрепал побледневшего юнца по нежной, шелковистой щечке, чуток поразмыслил и ласково приобнял за ссутуленные, хрупкие плечи, привлек вплотную: – Не дичись. Ничего я тебе плохого не сделаю.

Мил отмер и задергался, вырываясь.

– Пустите! – Отчаянно вякнул он сипловатым голосочком. – Я Бэла кликну! Вы не смеете!

Решил – шаман собирается его, течного, завалить и пепепугался. Вот ведь… Глупый. Хотя, с точки зрения омежки, получалось вполне логично.

– Я – бета, – укорил отпихивающегося острым локтем Мила мужчина. – Бета! Мне твоя течка без надобности и считаться с тобой за нечаянное убийство я не унижусь! Не подлец! Не вопи, пошли за мылом!

Мил рванулся в последний раз и затих, трепеща пойманным кроликом, засмотрел снизу туманными, расширенными зрачками. Поплыл, бедный, от ощущения по телу хватки сильных мужских ладоней, подкосился коленками, перестал сопротивляться. Бери тепленьким и раскладывай, пластай вдоль и поперек.

Шаман подмышки вздернул оседающего к полу даруна на ноги и встряхнул, приводя в чувство. Пользоваться временной слабостью чужого наложника – хоть и красивенького на диво – он не собирался, слишком уважал себя, Рысю и Бэла. Да и Мила вполне уважал – принимал семнадцать весен назад самолично, пуповину перерЕзал, новорожденному, после – лечил, подрастающего, от детских хвороб, режущихся зубок и животиков.

– Мыло! – Рыкнул в широко распахнутые, клубящиеся желанием омежьи глазищи. – Мыло, Мил! – И за руку поволок спотыкающегося парнишку к кладовой. Течного откровенно шатало.

Дотащил, оставил за дверью остывать, а сам закопался среди сохраняемого в кладовке разного добра. Мыло нашлось у оконца, в уголке. Мир аккуратно снял обвернутый по горловине плотной холстиной горшок с полки и чихнул от попавшей в нос пыли.

– Здоровьечка! – Заплетающимся как у пьяного языком откликнулся снаружи Мил. Отдавать даруну горшок сейчас означало его лишиться – непременно грохнет.

«Ладно, сам на кухню отнесу, – подумал мужчина. – Авось не надорвусь».

Омежка трусил следом, постанывал на пределе слышимости.

– А где Рыся? – Спросил, едва попав из кладовой в общинную.

Действительно, Рыся на лавке отсутствовал. Зато со стороны кухни явственно доносились голоса. Встал, получалось, беточка, хоть шаман и запретил ему одному по избе сегодня особо шастать, велел поберечься. Неслух. Если ведра полные поднимает…

Рыся не поднимал ведер, стоял внаклонку, опершись локтями о столешницу, вяло жевал намазанный маслом ломоть хлеба, наблюдал за Бэлом, длинной деревянной лопаточкой запихивающим грязное белье в таз с парЯщей водой. Он и альфа что-то обсуждали и дружно повернули к вошедшим лица.

– Отя тамаэ*, – спросил Рыся, с набитым ртом, – зачем ты Мила дразнишь попенкой на ножках? Намеренно злишь, чтобы не расслаблялся? Он обижается очень…

Мир вздохнул, наградил приемыша небрежным, воспитательным подзатыльником и вручил Бэлу горшок с мылом.

– Из деревни Жужик прибегал, с утра пораньше, вы спали, – сообщил он альфе. – Ты, вообще, домой-то собираешься, бессовестный? Твои там с ума спятили напрочь, без тебя…

Бэл перехватил протягиваемый шаманом горшок, поставил на стол и поник головой. «Домой» для парня означало – неизбежное расставание с едва обретенным Рысем.

– Собираюсь, – буркнул он мрачно, уставившись в пол и теребя вихры на макушке: – Дара похороним, и уйду. Выбора у меня нет в любом случае. С кузней разбираться нужно срочно, там куча заказов не выполненных накопилась.

Увы, молодой альфа был прав – хозяйство с братишками в выгребную яму не отправишь, четырех вдовцов таты тоже. Никто не поможет, Дар мертв.

Рыся кинул недоеденную горбушку на скатерть и порывисто обнял затосковавшего Бэла слева, Мил животом прильнул к спине альфы, и юнцы затихли с несчастным видом, сплетясь руками, оплакивая скорую, неизбежную разлуку. Им удалось побыть вместе менее суток, всего-то и успели – признаться друг другу в любви и Бэла девственности лишить.

– Мила заберешь, да? – Не могущий до конца распрямиться беточка снизу заглянул Бэлу в лицо с таким отчаянием, что у Мира в груди сжалось и перевернулось. Похоже, шаманчик с трудом сдерживал слезы, вот-вот разревется. Мил, откликаясь на прозвучавшую в дрожащем голосе любимого глухую тоску, жалостно завсхлипывал, уткнувшись своему альфе носом между лопаток.

Ну, и как прогонять ребятишек, ломать им жизни? Мир не знал. Выхода из создавшегося положения мужчина, по крайней мере сейчас, не видел. Безнадежно – в деревне не потерпят подобной, нарушающей мировой устав, троицы. Изгонят или, куда хуже, палками забьют до смерти.

Комментарий к Часть 11 *Тамаэ – учитель.

*Отя – родитель. Еще один домашний вариант от “отец”.

====== Часть 12 ======

Для Дара не пришлось копать могилы – по мировому обычаю, умерших шаманов не хоронили в земле, а сжигали. Дрова для погребального костра натаскали из леса всей деревней и сложили у опушки, в указанном Миром месте.

Обряд прощания состоялся на закате, но Бэл и Мил на нем не присутствовали, остались в избе печь поминальное угощение – сладкие ягодные пироги. Рыся тоже не пошел, прятался на сеновале подальше от посторонних глаз. Выползи беточка к поселянам ковыляющим и едва передвигающим ноги, как омега после родов, непременно поползли бы слухи.

Когда костер, под молитвы одетого в полное шаманье убранство, проводившего церемонию Мира, отпылал и превратился в кучу дымящихся углей вместе с рассыпавшимся в пепел телом Дара, Бэл и Мил обошли собравшихся провожать шамана в последний путь с подвешенными на шеи лотками, раздали каждому по куску пирога – и распрощались. Жующие поселяне разбрелись, Мил же с Бэлом забросили опустевшие лотки в сараюшку, взяли у Мира зажженную лампу и, не сговариваясь, рванули к Рысю.

Шаманчик лежал на расстеленном по сену одеяле, свернувшись, в темноте, в комочек, вытирал с щек катящиеся слезы насквозь уже мокрым рукавом.

Горько оплакивал человека, нашедшего его, тогда едва ли месячного младенца, в лесной чаще, принесшего в свой дом, назвавшего своим сыном и выкормившего, вместе с Миром, конечно, из рожка козьим молоком. Вырастившего в любви и покое, подарившего семью, научившего шаманской хитрой науке. Имя, кстати, беточке тоже дал Дар…

– Рыся, – Мил опустился перед любимым на колени и подал с ладошки завернутый в тряпицу треугольничек пирога: – Я понимаю, тебе сейчас совсем не хочется есть, но душа Дара обидится…

Шаманчик прерывисто вздохнул, завозился и завсхлипывал громче. Поминный кусок он принял, но кусать не стал, уронил в сено и уткнулся лицом в бедро потянувшемуся обнять омежке. Плечи парнишки мелко вздрагивали.

Так и молчали, долго – Рыся плакал, вздыхающий Мил гладил его по спутанным волосам, выбирая пальчиками из прядей соломинки, Бэл просто сидел рядом, держал беточку за руку. Потом шаманчик уснул, измученный переживаниями, а Бэл и Мил, сколько не пытались, не могли успокоиться – трепал гон.

Помаявшись и вдоволь наерзавшись, альфа и омега сдались. Осторожно освободившись от цепляющегося за них даже во сне Рыся, юнцы, стараясь двигаться бесшумно, переползли на четвереньках в самый дальний угол сеновала – здесь их ждало заранее приготовленное предусмотрительным Бэлом гнездышко.

– Будешь орать – пришибу, – предупредил альфа омежку перед тем, как запечатать его с готовностью приоткрывшийся навстречу нежный рот поцелуем.

Разбудила Бэла малая телесная надобность. Сев, альфа закрутился в поисках своих сброшенных ночью, в спешке, портков и шебуршанием потревожил Мила.

Омежка подскочил, словно ужаленный пчелой и осоловело заморгал, не соображая спросонья, где и с кем находится.

– А? – Вякнул хрипло. – Чой-то? Как это? Ты почему голый, Бэл?!

В следующее мгновение его взгляд скользнул вниз. Обнаружив, что тоже полностью обнажен, наложник, ойкнув, целомудренно прикрыл чресла ладошкой.

– Отвернись, бесстыдник! – Щеки парнишки вспыхнули жарким румянцем: – Нельзя, грех!

Еще миг, и Мил затрепыхался, опрокинутый на спину. Бэл придвинулся вплотную и прижал его к сену. Возразил с кривоватой усмешечкой, жадно втягивая ноздрями сладкий, омежий аромат, дурея от всколыхнувшейся из паха похоти:

– Почему это нельзя и грех? Ты теперь моя собственность, маленький, забыл, да? Я тебя выкупил, вообще-то, в постельные рабы…

Мил смотрел, не мигая, кусал губку.

– Забыл, – кивнул печально, чуть помолчав. – Прости…те… – И погас сузившимися зрачками, словно внутри него задули спрятанную свечу.

Такой покорный, и… невероятно чужой. Захлопнувший перед пытающимся поцеловать альфой сердце и душу.

Бэл вздрогнул и очнулся от наваждения.

– Это ты меня прости, – прошептал парень, – пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.

Омежка едва слышно вздохнул и отвернулся.

– Слезьте с меня, вы тяжелый, – обычно богатый модуляциями голосок наложника прозвучал тускло. – Хотя… – омежка раздвинул коленки, приглашая. – Вы в праве, – сказал, по-прежнему глядя в стену. – Пользуйтесь, раз поистратились, на шесть паршивых лисиц обнищали… – И добавил, уже ехидно, – ХОЗЯИН…

Гордый, несправедливо униженный и не смирившийся, лишь изображающий покорность. Неправильный, наверное, наложник. И? Выпороть?

– Отпусти его, урод. – Рыся стоял в нескольких шагах, белее простыни, скалился волком, сжимая, наперевес, в руках черенок от лопаты. – Немедленно. Или покалечу к шурам.

====== Часть 13 ======

Бэл шустро скатился с Мила и ошалело заморгал, не пытаясь ни встать, ни прикрыться от возможного удара. Спросил, враз охрипнув:

– Рыся, ты спятил? Фуу, напугал…

Шаманчик смотел в упор.

– Сам ты спятил, – фыркнул паренек после краткой задержки, негромко, очень холодно, с трудом сдерживая рвущуюся наружу ярость. – Рабы, утехи. Какие рабы?! Это же Мил! Наш Мил! Наш, любимый!

Бэл непонимающе нахмурился.

– Ну да, любимый, – подтвердил молодой альфа. – И? Все равно же – раб. Мой он теперь, выкупленный, сладкий, целиком, с потрохами. И воля над ним, валять как захочу, не спрашиваясь, моя.

Рыся оскалился еще пуще и сжал древко лопаты настолько сильно, что пальцы побелели.

– Так вот, значит, как ты воспринимаешь ситуацию… – протянул, и заполыхал сузившимися в кошачьи, хищные щелки глазами. – Занятно… О себе радеешь. – Бэл взрогнул, открыл рот возразить, но бета остановил его нетерпеливым жестом: – А мне, лично, казалось – ты Мила от торгов невольничьих спасал за ради самого Мила… – прорычал он в тишине, зазыркав уже совсем гневно, и закончил: – И за ради нас троих, за наше счастье…

Шаманчик переступил с ноги на ногу и опустил палку.

– Я тебе кое-то объясню, Бэл, – юноша прерывисто вздохнул, но справился с обуревающими эмоциями. – Или, скорее, попытаюсь объяснить. Ты помнишь – меня нашли в лесу? – Бэл недоуменно кивнул, и Рыся продолжил: – Попал бы я в обучение к шаманам, если бы оказался не бетой, а омежкой?

Бэл озадачился и потянулся чесать вихры на макушке. Конечно, родись Рыся омежкой, то не попал бы к шаманам. Забрал бы младенчика кто из многодетных, подрастил до первой течки да продал, невинного, свеженького, втридорога. Не кровник – не жалко и выгодно роду.

Хотя – могли и не продать, а принять в семью, подобрать мужа хорошего, возможно, по любви…

– Считается ли омега порченым после законной, первой, брачной ночи? Нет или да? И почему после снасилия – считается? – шаманчик не отводил горящего пожаром взгляда, настаивал: – Где граница между чистым и грязным, свободным и невольником? Кто ее, проклятую, прочертил сучком на речном песке? Вы, альфы, по своему удобству. И вам же ее стереть – одно движение ладони, и песок вновь – девственно гладок. Сотри, Бэл, или я в тебе горько ошибся. Я не требую многого, просто, – Рыся помялся, – не называй нашего любимого рабом, никогда. Для нас он не раб – истинный, супруг и избранник, пускай и без свадебного обряда.

Ответом бете было оглушительное молчание – и Бэл, и Мил дружно выпялились снизу, буквально уронив челюсти в сено, альфа даже дышать позабыл. Заявление шаманчика потрясало – и переворачивало с ног на голову весь привычный мировой уклад.

Но… Ведь о чем-то весьма похожем и размышлял Бэл, пока шел к Зубарю со шкурками. Якобы покорно радвинувший коленки Мил, ехидно обзывая Бэла хозяином, подразумевал то же самое. Не возразишь шаманчику – крыть нечем.

И как это у Рыси получилось облечь их общий, смутный, едва проклюнувшийся пока протест в слова, да еще такие красивые да складные? Вот что значит шаман – проникает взором в суть вещей и порядков…

Бета не торопил любимых, поглядывал искоса, ждал, чтобы дозрели. Более не нужную палку парнишка небрежно выбросил в угол, терпеливо подпирал плечом стену, скрестив на груди татуированные, сильные, не боящиеся тяжелой работы руки.

Бэл «вынырнул» первым и хватанул воздух широко раскрытым ртом, рядом с ним всхлипнул, эхом, с проснувшейся надеждой на будущее, честное счастье Мил.

– В деревне все равно прознают, рано или поздно, – альфа лихорадочно затер подушечками пальцев колючий от щетины подбородок. – Прячься – не прячься. Заинтересуются, почему я к наложнику ласковый, как к супругу, не колочу почем зря, не гоняю, что друг к другу шастаем, приметят. Поползут слухи. – И он, охваченный накатившим приступом отчаяния, скрипнул зубами: – Уходить надобно, искать краев посвободнее, заново там отстраиваться, – сказал довольно резко. – Иначе – погибель: себя потеряем, нашу любовь и жизни.

И вновь глухо замолчал, обкатывая чуднУю идею на языке. Бросить избу, хлева и кузню, знакомых с пеленок соседей, могилы родных, погрузить вдовых таты, братишек и нажитое поколениями барахлишко на телеги и тронуться в неизвестность?

А согласятся ли татовы вдовцы? Вряд ли. Старшие точно упрутся. Слишком рискованно, слишком много малых детей, слишком разрослось хозяйство, папа в тягости, опять же…

Раздавшееся от выхода с сеновала покашливание заставило всю грешную троицу испуганно подскочить на месте и обернуться на звук.

Когда именно вошел Мир и какую часть разговора успел подслушать? Стоял, серьезный, смотрел изучающе сквозь прищур. Убедившись, что, наконец, замечен, мужчина кашлянул повторно, прочищая горло, и спокойно сказал:

– Умелые кузнецы и знающие шаманы-лекари нужны везде, мальки. Решайтесь, не пропадем и с детишками. Неужто не прокормимся? А?

====== Часть 14 ======

Ёла ждал на крыльце шаманской избы, сидел, понуренный, сгорбившись и уронив на колени скрещенные в запястьях, лишенные по трауру украшений руки. Пришел сам, возвращать загулявшего первенца и опору рода домой. К боку омеги жался Леси, что-то жевал из кулачка – ягоды, орехи, крошил хлебный мякиш?

Завидев выбредшего из дверей сеновала Бэла, ребенок радостно пискнул и бросился обниматься. Альфа подхватил братишку на руки и закружил на месте.

– Соскучился, – довольно мурлыкнул он, нежно целуя малыша в чумазые щечки.

Поднявшийся следом за Леси Ёла стоял в нескольких шагах, смотрел на старшего сына с печальным укором – бледный и осунувшийся, веки опухшие.

– Ты насквозь провонял течкой, брах*, – сказал он, нервно трепеща ноздрями: – Мил, да?

Недовольный, что папа вмешивается, как считал Бэл, не в его дела, парень дернул уголком рта.

– Нет, Мир, – буркнул без особой охоты и с легкой ехидцей. – Конечно, Мил течет, а кто же еще?

Омега взгляда не отвел, лишь недобро сощурился.

– Не повышай на меня голоса, – вымолвил и поджал губы в строгую нитку. – Или ты выбрал уже себе другого папу за последние четверо суток, а от меня решил отказаться?

Щенок внутри Бэла тихонько взвизгнул и торопливо поджал хвост. Альфа любил своего папу подлинной сыновней любовью и боялся потерять до обморока. Грядущего разговора с ним он, впрочем, боялся не меньше. Потому и тянул время, прячась под крылышком у Мира.

Эх, не помогло – не сбежишь от Ёлы и не спрячешься. Близко. Только руку протяни – дотронешься. Требует ответа, вцепился в лицо суженными от солнца в точки зрачками. Пока не получит, с места не сдвинется.

Мил вынырнул откуда-то сзади, из-за дровяного сарая, с охапкой высохшего белья и замер столбиком, округлив припухший, яркий ротик. Испугался и не знал, убежать или остаться. Растерялся.

Ёла повернул на шорох голову, увидел наложника и тепло улыбнулся, но тут же непонимающе нахмурился, заметив в косе омежки вплетенную, неширокую полосу голубого шелка.

– Лента? – изумился мужчина в голос: – Но разве?..

Лгать не имело смысла, ну, Бэл и не стал.

– Лента, папа, – подтвердил юноша весьма твердо, и добавил, быстро сглотнув: – Любимых берут не в рабы – в честное супружество.

Мгновенно посеръезневший Ёла нахмурился пуще прежнего.

– Брак? – омега очень нехорошо оскалился, продемонстрировав желтоватые, не везде целые зубы, явно не в восторге от новости: – Тебя в деревне засмеют, пальцами затыкают, заплюют: Мил – порченый, чужая подстилка.

Бэл перевел дыхание и с деланым равнодушием пожал плечами. Приказной, хозяйский тон дался молодому альфе не просто:

– Не засмеют, папа, обрыдаются – если узнают, что скоро останутся сразу без кузнеца и без шаманов. Ибо мы уезжаем, перебираемся в другие края. Все. И ты тоже. Спорить не смей.

Ёла сморгнул и отпрянул, помертвев лицом.

– Куда уезжаем?! – изумился он и залепетал, в ужасе заломив брови. – Зачем? Бэл!!! Неужто из-за Мила?! Так пусть твой… этот… ленты носит, коли любый, я… я не возражаю…

Бэл стряхнул попытавшуюся приласкать локоть ладонь родителя и отступил на шаг. Заключайся проблема в одном Миле, парень бы мог считать себя победителем. Но что скажет папа, узнав про Рысю? Вряд ли обрадуется, скорее, в обморок хлопнется.

– Не только из-за Мила, – альфа приложил огромное усилие, чтобы заговорить, слова застревали в сведенном спазмом горле колючими ежами, и их пришлось буквально выталкивать наружу. – Есть еще… кое-кто. Это… Рыся. Мы… в общем, у нас истинный союз на троих.

Подхватить оседающего кучкой Ёлу он не успел. Омега вовсе не потерял сознание, просто у него ноги подкосились – моргал с земли, тер пальцами виски. Не верил в услышанное, бедный, похоже.

Кинувшихся помогать Мила и Бэла мужчина оттолкнул и прижал к себе подбежавшего, ничего не понимающего Леси.

– Яблочко от яблоньки, – прошептал горько-горько, ни на кого не глядя, – здравствуй, старый грех, я твоя расплата… Вот ты меня и настигла, проклятая…

Крупная, прозрачная капля померцала на опущенных ресницах омеги драгоценным камушком и сорвалась, шлепнулась в пыль, превращаясь в обыкновенный, крохотный комочек грязи, за ней вторая, третья, четвертая…