Текст книги "Найденка (СИ)"

Автор книги: Елена Акимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

====== Пролог ======

Два подростка, схожих ростом и комплекцией, одетые в одинаково простые коричневые, холщовые портки и рубашки, одинаково босые, стояли, набычившись и уперев сжатые до белых костяшек кулаки в бока, на бережку ручейка. Они буквально сверлили друг в друге дырки злющими взглядами. Оба недавно разменяли по четырнадцатой весне и уже прошли обряд наречения тайного имени.

Тот, у которого светлые, почти белые волосы были связаны на затылке в богатый, спускающийся ниже поясного, держащего портки шнура, хвост, позвякивал шаманскими амулетами по запястьям – выплетенными из тонких кожаных ремешков, костяных и медных, причудливой формы, бусин, браслетами. На бурно вздымающейся груди парнишки покоился еще амулет – ожерелье, собранное из нескольких десятков отполированных позвонков мелких животных и пяти острых клыков крупного, определенно хищного животного.

Рыжевато-русые, коротко стриженные волосы второго трепал ветер. Похвастаться амулетами он пока что, особо, не мог – так, парочка жалких оберегов свисали с шеи на замшевых шнурочках, да широкое, литое, бронзовое обручье поблескивало в солнечных лучах из-под задравшегося слегка рукава, с левой руки.

Первый являлся будущей надеждой и опорой рода, хотя кровно роду не принадлежал. Участь же второго была – размножение, война и охота.

Предопределено изначально – уравновешенным, бесплодным бетам блюсти покой, а ежели имелись способности, то ведать разные травы и шаманить, буйным же в гневе альфам валять своих омег по мере их течек, с луками и копьями по лесам добывать пропитание и мечом защищать соплеменников от возможных врагов.

Так повелел мировой, прошедший испытание веками закон.

Но готовые сцепиться подростки мочились сейчас на сей мудрый закон с верхушки самой высокой в окрестностях деревни сосны. Они в очередной раз делили территорию и мерились гонором.

– Шаманенок патлатый! – сквозь стиснутые зубы рычал русый, впрочем, не сдвигаясь с уже натоптанного пятачка травы: – Пустая семка! Мухоморы поганые шукай в чащобах! Найденка!

– Узловатый сук! – шипел в ответ ученик шамана, тоже, впрочем, сохраняя относительно безопасную дистанцию: – Нюхалка соплями напрочь зелеными забита! Просморкайся беги, твой женишок Лис потек, а ты не чуешь!

Из малинника за развитием ссоры с интересом наблюдали, попутно объедая с веточек доступные, полные летнего сока, созревшие ягоды, еще двое подростков, чуть помладше. У этих густые, русые гривы были заплетены в тугие, свободно болтающиеся по изящным, узким спинкам, не украшенные яркими лентами косы.

Омежки, не достигшие брачного возраста, совсем пацанята, у которых пока не пришли течки. Кусали, будущие даруны новых поколений и альфячья услада, пухлые, пунцовые губки, нетерпеливо ерзали – страстно хотели драки, дикие лесные души. Да чтобы непременно с кровью, и чтобы шаманенок победил!

Почему не альфочка? Так ведь дети, малышня, глупые еще. Плюс шаманенок добрее, за косы никогда не таскает, красивше лицом и статью…

Ссорящиеся не замечали зрителей, продолжали вдохновенно ругаться.

– Вот причапаешь ты ко мне весен через пять, узловатый! – Беточка грозно тряс хвостом: – Взмолишься – живот прихватило! Уж я тя накормлю грибочками-то! Вааще из кустов не вылезешь! Орел будешь!

Бесящийся юный альфа топал ногами.

– Я те покажу орла! – Кричал, в голос: – Я те трех орлов покажу! Пятерых! Засажу без сала со сцепкой – папу звать станешь – не дозовешься! Сухуша! Тьфу! Сук жалко о тя шершавить! Тьфу!

Хотя подростков разделяло буквально три шага, плевки русого странным образом не долетали до шаманенка, шлепались в травку – не сильно, видать, стремился попасть в противника. Соображал – тот вполне способен якобы перепутать травы и заместо запирающей травы выдать послабляющую.

А взаимные оскорбления… Слова: как воробушки, вспорхнули и отлетели дальше, зернышки искать. Иное дело прицельный плевок или плюха – затаит бета ежели обиду, аукнется. Убивать, конечно, не станет, с ума не сбрендил, но помучает преизрядно…

– Трус. – Бета вдруг уронил руки вдоль тела и расслабил кулаки. – Боишься ударить. – Эх… – и быстро отвернулся к ручейку.

Совершенно случайно его потухший взгляд скользнул по спрятавшимся в малине омежатам и вспыхнул вновь – голубым, яростным пламенем.

– А ну, брысь отсюда! – взрыкнул яростно, по-альфячьи, даром что бета: – Уставились, дырки!

Застигнутые врасплох, пойманные за подглядыванием омежки с задушенным, спаренным писком порскнули прочь. Знали – не обидит, но все равно перепугались, с младенчества приученные родителями к почтению.

Малявки и есть. Кто ж чужого, непросватанного даруна, пусть и мелкого, ударит? За подобное непотребство старшие портки сдернут, через лавку перекинут и ремнем отхлещут нещадно. Не посмотрят, альфа, бета, наследник шамана – седьмицу на попу не сядешь. Позор.

Когда заполошенные, стремительные шаги убежавших омежек затихли, кулаки опустил и альфочка.

– Рыся, – позвал парнишка робко переставшего прятать лицо шаманенка: –  Давай замиримся? Надоело собачиться…

Тот едва слышно фыркнул, соглашаясь, и протянул раскрытую ладонь. Улыбнулся, тепло и покойно, довольно.

– Давай, Бэл, – вздохнул. – Мне тоже надоело.

Подростки скрепили конец ссоры крепким рукопожатием, подняли с земли наполненные водой, сшитые из тонких деревянных планочек ведра и неспешно зашагали к спрятанной на данный момент от обоих за стеной березняка деревне.

И так задержались более допустимой меры. Как бы не попало…

====== Часть 1 ======

/Спустя четыре весны/…

Тяжело нагруженный свежим мясом Бэл толкнул дверь в избу тем плечом, на котором не лежала завернутая в холстину свинячья тушка и, споткнувшись о выступающий порожек, бочком ввалился в сенцы. В нос ударила привычная с младенчества острая смесь разнообразных запахов, приятных и не очень, по ушам резануло криками.

Опять отец буйствует, похоже, своих младших супружников да детей лупит нещадно направо и налево. Вмешиваться парню не хотелось до колик в животе, но омег и братишек жалко. Негоже достойному хозяину так с семьей обращаться. Ох, негоже…

Взрыкнув, Бэл небрежно скинул мясо на пол, где пришлось и бросился выручать родных. Влетел в общажную, сгреб отца, как раз волокущего за намотанную на кулак косу Яра к печи, в охапку и мощно, от души, встряхнул.

Альфач охнул, очнулся от морока и отпустил омегу. Тот, отчаянно подвывая и прикрывая ладошками выпуклый живот, пополз прочь. Самый младший супружник из четырех, самый сейчас зашуганный, всего семнадцать ему, на весну младше Бэла. Плачет, давится икотой, нос разбит в кровь, глаз заплывает свежим, безобразным кровоподтеком. А ведь брали в дом за красоту, немало меховых шкурок отвалили откупного…

Зачем брали? Колошматить брюхатого?

– Тата! – вопль парня сорвался в подросткового петуха. – Ты что творишь, окаянный?!

Пора таки вести одержимого злым лесным духом «шур» родителя к шаману – пятый приступ за последние три седьмицы. Хватит ждать чуда самостоятельного излечения.

Накуролесивший альфач, между тем, растерянно оглядывался. Похоже, не помнил о только что сотворенном непотребстве. Растерянно моргал.

На мужчину и обнимающего его старшого сына из угла, где печка, смотрели – кругло, не моргая, испуганно, умоляюще. Папа, первый супруг отца, еще трое омег. Зареванные, растрепанные, бедняжки сбились в кучку, к ним жались стайкой птенцов омежата-дети – один подросток и шестеро мал мала меньше. Тряслись загнанной в ловушку дичью, икали, вытирая со щек льющиеся слезы рукавами.

Верили и не верили в спасение.

Бэл простонал ругательство, оттолкнул отца с дороги и кинулся утешать. Папу и братишек, разумеется, ну, и Яру перепало чуток – а кто еще по-альфячьи приласкает, от жестоко прибившего без причины, наставившего синяков мужа омега шарахнется.

Братишки облепили, заскулили наперебой, Яр прижался коротко упругим животиком, криво улыбнулся, благодаря за внимание, и отстранился, смущенный, потупился – уступил место папе. Кого, чудо, носит под сердцем? Неужто очередного омежку? То-то смеху снова будет в деревне – Таур кузнец слаб семенем, не способен зачать другого альфенка, кроме Бэла. Засудачат непотребства за спиной. Грязные сплетники. Тьфу. Бэл – копия отца, чтобы у них языки поотваливались и почесуха напала.

Шмыгающий носом папа успокаивающе потрепал сына, усладу в нелегкой лесной жизни и заслуженную гордость, по стриженому затылку, вздохнул.

– Ты хоть не реви, – попросил, и чмокнул в висок: – И так тошно.

Надо же, а Бэл ведь не заметил капающих горьких слез! Промокнув быстро недостойную истинного воина и охотника влагу рукавом, первенец кузнеца ответил родителю весьма сдержанно:

– Тебе показалось, папа. Клянусь.

Приглушенно хлопнула калитка, во дворе, прямо под окном, грозно рявкнула собака и тут же замолчала. Свои пожаловали. Но кто?

– Волчик хороший, – донесся, по-прежнему с улицы, изученный Бэлом до каждой едва уловимой интонации низкий, бархатный, вызывающий мурашки по коже молодой голос.

Незваный, но жутко своевременный гость не спешил войти, разговаривал с псиной, смеялся негромко. Наверняка, кормил зверюгу с ладони чем-нибудь вкусным, припасенным заранее.

Бэл представил себе друга детства настолько живо, будто ученик шамана стоял рядом, в общажной. Как тот смотрит чуть искоса своими невозможно голубыми, глубокими, лучистыми глазами, трет шрамик на скуле, дергает уголком яркого рта, как мерцают рыжие искорки в его выбившейся из хвоста, вечно падающей на глаза прядке светлых волос. Вот Рыся трепещет густыми, пушистыми ресницами, небрежно сдувает доставучую прядку, нервным движением пальцев заправляет ее за ухо, всегда – за правое, выдвигает упрямый подбородок с ямочкой, и…

Грех. Желать бету, не способного к деторождению, да еще и шамана – грех, каким бы писанным красавцем он ни был. Почему не наливается в паху томно, не накатывает от того же Яра, уж до чего юный омега смазлив да пахнет приятно, земляникой. Беременность отнюдь не испортила даруна, нигде не отек, расцвел пуще прежнего. Ну, естественно, до того, как в забравшего из голодной, голозадой, босой нищеты мужа «шур» проклятый вселился…

Еще, правда, Мила желается, и весьма. Мил – младший омежка из соседских слева, забор общий. Вступил в порУ прошлой зимой, хорош и благоуханен – альфы, независимо от возраста, шеи сворачивают, на тропе случайно встретив. Когда течет, отец его, Зубарь, с тремя братьями-альфачами избу с копьями и мечами наперевес охраняют. Чистоту Мила берегут от посягательств.

А толку омежке в мордашке и стати? Зубарь беден. Ни для кого не секрет – подыскивает сыну мужа посостоятельней. Продаст куда-нибудь в дальнюю деревню четвертым – пятым младшим супругом, или, вообще, наложником, и поминай как покойника.

Обычное явление, увы – юные, стройные телом, хорошенькие омежки товар выгодный. Покупатели, в основном – немолодые, уже многократно женатые альфы, возжелавшие к старости свежей плоти.

– Бэл! – позвал со двора шаманчик: – Бэл, я знаю, что ты вернулся с охоты! Выходь, потолковать надо! Срочно!

Бэл аккуратно отодвинул качающего головой папу, подхватил на руки своего братишку-любимчика, едва разменявшего пять весен, Леси, остальным ободряюще улыбнулся, мрачно буркнул оставшимся омегам, на правах альфы «я скоро, приберите пока, бардак», кивнул «держись» присевшему на лавку, терзающемуся чувством вины перед семьей отцу и пошел на улицу.

«Надо перетереть с татой за Мила, когда поправится, – размышлял парень, целуя льнущего, обвивающего ручонками вокруг шеи Леси в лобик. – И Зубарю намекнуть, чтобы попридержал товар. Мне давно уже жениться пора. Соблазн из башки изгоню. А то мерещится всякое, плохое да неправильное. Про бет»…

====== Часть 2 ======

При появлении Бэла, несшего братишку, Рыся, сидящий на дровной колоде и гладящий пса, вскочил. Именно вскочил – порывисто, гибко, даже хищно. В этом коротком, быстром движении и заключался весь бета, стремительный, яркий как язык пламени пожарища, невозможный. За внутреннюю, дикую, не свойственную бетам необузданность и нравился Бэлу до звездочек перед глазами, не только лишь за красоту.

Парни обменялись крепким, мужским рукопожатием и приветливыми улыбками. Леси тоже потянулся к шаманчику, но за иным – ждал, хитрюга, гостинца. Не имеющий младших братишек Рыся звонко чмокнул предложенную маленькую ладошку, музыкально рассмеялся и наделил ерзающего в нетерпении ребенка горсточкой орехов.

– Сладкие, на меду, – вздохнул невесело. – Кушай, дарун, на здоровьечко.

Омежонок довольно заворковал, засовывая половину лакомства в ротик, вторую же половину заботливо предложил Бэлу.

Отказываться парень не стал, вежливо взял один орешек, спустил ребенка с рук и отправил, легким толчком в спинку, в сторону курятника.

– Проверь гнезда, может, яйца нанесли, – велел. – Но не высасывай, сложи в корзинку. Папа собирает, хочет к обеду яичную лапшу замесить. – Просто папа, без добавления имени – потому что единоутробные они с омежонком.

Леси согласно кивнул через плечико и убежал, мелькнул в воздухе растрепанной русой косицей. Понимал, невзирая на малолетство, и хозяйство, и порядок.

«Вернется – переплету, – подумал Бэл. – Негоже даруну неряхой расти».

Леси исчез, Рыся остался, покусывал губу в каких-то своих, собственных, невеселых мыслях.

– Беда вчера вечером случилась, – сказал, помолчав. – Мила снасилили, кто – не говорит. Он за водой на ручей ходил, там и… – Шаманчик мучительно заломил брови и тронул резко выдохнувшего, замершего с округлившимися глазами альфу чуть выше локтя: – Никто пока не знает особо. Он у нас, отлеживается. – «У нас» подразумевалось, разумеется – в шаманьей избе. Отдельно стоящей, на отшибе деревни, почти у лесной опушки.

Ох, действительно, беда. Не продаст теперь Зубарь сына-омегу втридорога, кому нужен порченный? А ежели еще и обрюхачен…

Рыся словно прочитал мысли друга, прянул вперед, мотнул шаманьим хвостом, забряцал многочисленными амулетами.

– Не обрюхатили, он же не течный, – бета хитро заблестел прищуренными глазами. – А был бы течный, учитель Дар бы ему травы наварил, изгнать грех в зародыше. Не волнуйсь…

Ну, Бэл и не волновался. Вот не волновался! Совсем! Ни капельки! А что сразу все завязки рубахе, у горла, где заполошенно билось запрыгнувшее туда вдруг сердце, махом оборвал – так ветхие, вестимо, веревочки, истрепались. Рубаха-то старенькая, год целый носит.

Рыся придвинулся еще ближе, горячо задышал в ухо.

– Возьми Мила наложником, – голос беты странно дрогнул. – Зубарь отдаст за пяток лисьих шкурок. Куда ему, нищеброду, в роду позорище держать, людям на потеху? И от невольничьего рынка охранишь…

Шаманчик не шутил, предлагал вполне серьезно. Но о Беле ли с Милом пекся сейчас, красота?

Смутное подозрение шевельнулось, неприятно кольнуло ухающее сердце альфы. Бесплодным бетам не положены мировым обычаем семьи, ни младших мужей нельзя заводить, ни наложников, только учеников, шаманам же – запрещено иметь рабов.

«Значит, не примерещилось тогда, весной, о ужас, и именно Рыся сосался с Милом возле ручья! Рыся влюблен в Мила?! А как же…

Никак. Мимо ты, Бэл, кувыркнулся – сухим листочком над чащей в бурю. Пой и пляши, невезучий».

Миг, и прохладные пальцы шаманчика робко, умоляюще коснулись тыльной стороны кисти выпавшего из реальности альфы.

– Мне не продадут, – парень густо покраснел и быстро отвернулся, заизучал забор. – Я бы сам… Но… Шкурки для откупного дам…

Подтвердил – неравнодушен к Милу.

Потрясенный, чувствующий себя дважды преданным Бэл захватал ртом воздух, задышал часто-часто, выброшенной на берег рыбой. Сердце парня вновь очутилось в горле, у кадыка, заколотилось бешено, грозясь разлететься ошметками.

Мил и Бэл… Нет!!!

Ревность, огромная и всепоглощающая, затопила – и лишила разума. Звук оплеухи разорвал тишину двора, заставив придремавшего на солнышке Волчика испуганно подскочить и загавкать.

Шаманчик болезненно вскрикнул и отшатнулся, схватился за зашибленную щеку, накрыл ладонью поверх отпечатка альфьей пятерни. Зыркнул влажно, гневно, несправедливо наказанный тем, кого искренне полагал другом и к которому примчался, надеясь на понимание и помощь, открыл было рот, словно хотел что-то сказать, передумал, схлопнул челюсти столь сильно, что зубы лязгнули, миг, и он, развернувшись на пятках, выметнулся со двора вон, хлестнув воздух почти белым волосяным хвостом.

Опомнившийся и ужаснувшийся содеянному Бэл промедлил мгновение, икнул, витиевато выругался, помянув злых лесных духов, и кинулся за любимым. Остановить, признаться в чувствах, и…

Сначала – догнать бы. Длинноногий Рыся бегал как вспугнутый олень…

Супротив ожиданий, шаманчик направился не домой, а в лес, к древнему, заболоченному ельнику. Бэл, разумеется, последовал за парнем, но весьма быстро потерял того из виду на плутающих тропинках – спрятался знахарь в лишь ему ведомый, тайный, шаманий схрон.

Теперь, пока сам не восхочет, никто не найдет, с собакой или без. Не теряющий надежды объясниться Бэл покричал в чащу, сложив ладони рупором, не докричался, плюнул в мох и вернулся в деревню.

В родной избе парень сразу шмыгнул в кладовую, освободил от наваленного сверху барахла сундук с мехами, откинул к стене закрывающую его кожаную крышку, покопался и вытащил связку лисьих, ярко-рыжих шкурок, которые из середнячка, не лучшие. Отсчитал шесть, чтобы наверняка – поболе за порченного раба ни на общедеревенском торжище, ни на городском рынке не дадут, хоть до смерти заторгуйся. Остальные он упаковал обратно, завалил снова сундук свертками и мешочками и пошел, вздыхающий и исполненный сомнений, к соседу, Зубарю.

Выкупать Мила, не сомневайтесь. Но вот для кого именно…

====== Часть 3 ======

Зубарь пил горькую в общинной своей избы, оплакивая то ли потерянное богатство, то ли младшего сына, но оказался достаточно трезв, чтобы понять, о чем толкует вошедший в избу Бэл.

Приняв протягиваемые шкурки, стареющий альфач довольно небрежно осмотрел их, бросил, ворохом, на столешницу между кружками, подпер кулаком колючий, заросший седой щетиной подбородок и вздохнул.

– Сядь-ка, парень, – мужчина кивнул на лавку рядом с собой. – Потолкуем. Ты ж не против?

Бэл кивнул и без возражений шустро присел на указанное ему место.

Зубарь потянулся к одному из двух стоящих у локтя кувшинов, тяжелых, глиняных, поскреб скулу, выбрал из кружек ту, которая была почище и щедро плеснул в нее мутноватой, пенящейся жидкости. ПахнУло квасом.

– На, – альфач пододвинул кружку трепещущему ноздрями соседу. – Свежий, не боись, живот не прихватит.

Пока Бэл пил, мужчина рассеянно перебирал в пальцах лисий мех.

– Небось, думаешь – я за выкуп убиваюсь? – спросил, наконец, тихо, водя по скатерке ребром ладони. – Нет, не за выкуп. Да и не убиваюсь уже, коли именно ты Мила выкупаешь. У вас семья хорошая, правильная, даже раба не обидите понапрасну, кусок хлеба и одеяло теплое найдете. А я, – Зубарь шумно выпустил воздух через зубы, – буду моего кровинушку видеть каждый день. И внуков моих, им рожденных, сумею понянчить. Может, и хорошо, что снасилили его – не увезут теперь никуда…

– Значит, так, – просветлевший зрачками альфач взглянул удивленно моргающему парнишке прямо в лицо, сощурил воспаленные, покрасневшие веки. – Шкурки возьму – наконец с шаманами расплачусь, долг с зимы висит, давит. Вечером пожитки Мила пришлю с кем из внуков. Мил у шаманов, я схожу, скажу сам. Твой он, все, договорились мы. Владей…

Вот так просто. Отдал сына в неволю задешево, средней паршивости коза раза в три поболе стоит, и радуется – не сплавил, получилось, пристроил порченку в хороший род, да под боком. Не в городской «веселый дом» шлюхой на общую потеху, на верную, скорую смерть от половой заразы.

Любимую, получается, порченку. Двоих младших супружников кормить – одевать, вестимо, надо, пятерым женатым сынкам-альфам, тут же проживающим с потомством, помочь надо. Шаманы, опять же – болел сильно у Зубаря, много седьмиц, старший супруг, еле выходили. До сих пор ходит омега тощей тенью, но уже от ветра не падает…

Договор передачи скрепили крепким рукопожатием, и Бэл отбыл. Осуждал ли парень Зубаря? Безусловно. Зачем тот гнался за прибылью, не позволил Милу выбрать себе пару по сердцу здесь, в деревне? Дождался, в результате, не состоятельного жениха – беды. Не подверни Бэл с предложением, связали бы лишившемуся чести юному омежке грубо обрывком бечевки запястья за спиной, кинули в телегу, на кучу сена, и отвезли на рынок, в город.

Никому, никогда больше не валять Мила по земле, принуждая к близости силой, выкручивая руки и обдирая косу. Не у Бэла под крышей. Ведь вместе с Милом столько раз собирали лесную ягоду, грибы и воровали по соседским садам, будучи неразумными ребятенками, груши, яблоки и вишню, игрались в лужах, кур гоняли.

И не суть важно, что скажут в деревне. Иначе – не по-людски.

Находящийся в общинной отец принял заведенного под локоток, шатающегося, покорно опустившего долу расхристанную, русую голову Мила изумленным молчанием.

– Мой наложник, тата, – представил омежку Бэл, кулаком подтолкнул замявшегося на пороге, едва слышно всхлипывающего и порядком напуганного раба между лопаток: – Прошу за косу не таскать. Мне его по праву владельца наказывать, если что, вдруг, учудит.

Таур отложил работу – плел из ивовых прутьев корзину – на скамью и уставился в упор.

– Сын, – альфач смотрел весьма строго. – Ты сдурел, грибов шаманьих обожрался?! Без моего согласия, через меня прыгнул… А если запрещу? Он же – порченка грязный! Застебают селяне!

Бэл выдохнул, скрипнул зубами, сузил глаза в хищные, злые щелки и ответил, холодно-прехолодно:

– Не застебают и не запретишь. Я его на свои шкурки сменял, не на твои. И вообще, мне восемнадцать, я давно полноценный добытчик в род. Мне положен личный омега. К тому же, я не собираюсь на нем жениться.

Тайное имя юного альфы было Зубр. Упрямый, но честный зверь, Вожак. Не переспоришь, если прав. А, видят лесные добрые духи, парень был прав…

На шум из кухни высунулся папа.

– Мил?! – Ахнул. – Но разве он не… Так быстро?!

Знал. Успел выяснить подробности купли-продажи опозоренного соседского младшенького, без сомнений, и ждал нового члена семьи.

Украшающие потупленное, бледненькое личико Мила синяки тоже приметил сразу. Влетел в общинную, на плече полотенце, руки в муке, захлопотал, закудахтал на невнятном, «папьем» языке, затеребил омежку.

– Покажи, – запричитал, пытаясь приподнять безнадежно плачущему Милу голову за подбородок. – Покажи… Бедный мой, хороший… Нужно бадягу приложить, пройдет…

Принял, похоже, выбор внезапно повзрослевшего первенца без истерик и напрасного заламывания рук. По-настоящему любящий папа есть по-настоящему любящий папа, поймет всегда.

Мил стоял как неживой, мелко вздрагивал ссутуленными плечами, позволял себя крутить, куда восхочет родитель хозяина, лишь завсхлипывал громче, жалобнее.

В голос он завыл тогда, когда обнял Бэл. Прильнул к альфе всем исстрадавшимся телом, обдавая ароматом медовых трав, верным признаком близящейся течки, обхватил вокруг торса трясущимися руками, запрокинулся, с криком выплескивая переполнявшие душу боль, отчаяние и ужас.

На торжище?! Его – горячего, нежного, домашнего, сладко пахнущего цветами?! Вы серьезно или шутите?! Лучше взять нож и перерезать даруну горло. Порядочней получится.

Пускай при роде живет, детей рожает, за скотиной ходит. Без лент в косе, признака замужества, счастливым станет. Обойдется невольничий рынок.

====== Часть 4 ======

Рыся явился в самый разгар истерики Мила. Вошел в общажную без стука, стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и некоторое время наблюдал, как домочадцы Бэла суетятся вокруг новенького, якобы, невольника, кусал губы. Не вмешивался, ждал, пока заметят.

Ну, или учуят… Практически насильно вливающий в рыдающего, отпихивающегося Мила ложкой медовуху Бэл прянул ноздрями, передернулся и вскинул на шаманчика страдающие глаза.

– Пялишься? – Спросил осуждающе: – И много напялил? Лучше бы травок успокоительных принес. Не видишь, совсем плохо человеку?

Бета дернул уголком рта и исчез. Парень вернулся довольно скоро, наверняка не к себе бегал, к кому из соседей, вынул из поясного кошеля крохотную, изящной формы бутылочку мутного зеленого стекла и зубами выдрал из нее плотно притертую деревянную пробку. Остро, но приятно запахло лекарством.

– Ложку дай, – велел дивящемуся на чудо стекловарного мастерства Бэлу приказным тоном. – Мне куда капать?!

Отсчитал, хмурясь, нужное количество капель, ловко всунул ложку Милу в рот и облегченно перевел дух.

– Вот теперь быстро успокоится, – прошептал. Лицо у разглядывающего синяки омежки парня было… Мягко скажем, перекошенное, расширенные зрачки пульсировали черными омутами с трудом сдерживаемой душевной боли.

– Кто тебя так, мой лучик? – спросил он тихо-тихо, только по движению губ и прочитаешь, если умеешь и успеешь: – Кто, родной? Знал бы – кишки ему выпустил, шуру…

К удивлению Бэла, Мил услышал, прянул шаманчику навстречу и ответил, тоже одними губами:

– Таур… Но это тайна… Молчи, умоляю…

Эх, лучше бы Бэл отвернулся и не смотрел. Молодого альфу словно ударили под дых. Тата? Да не может быть! Кто угодно, только не тата, отец шестерых омежат, всегда ласковый, нежный с детьми.

Был ласковым и нежным, Бэл. Был, увы. Уже нет. Сейчас в нем властвует злобный, питающийся насилием и кровью лесной дух.

Кто-то дернул сзади за рубаху, требуя внимания, и Бэл обернулся. Папа продолжал тянуть, звал отойти. Ох, попал… Ведь именно папа и научил своего первенца читать по губам!!!

Получается, старший супруг кузнеца тоже понял, о чем коротенько переговорили друг с другом Рыся и Мил. Что дальше? Устроит скандал? Вряд ли. Пусть и старший, пусть и родивший единственного в семье альфенка, он остается омегой и власти никакой не имеет. К тому же…

Ввалившиеся в общинную двое прервали ход мыслей Бэла. Помещение моментально наполнилось ароматом меда и трав, мелодичным постукиванием и позваниваем сталкивающихся амулетов. Кто и когда позвал шаманов, о духи чащоб?!

Никто. Сами приперлись, незваные. И отнюдь не к Милу. Дар брезгливо держал на ладони перед грудью гладенький, красный, в синих прожилках, небольшой камешек со вставленной в него бронзовой петелькой, в руках у Мира был глиняный кувшин. Выглядели беты жутко серьезными. Надвинулись ощутимой стеной Силы, Мир брякнул кувшин на стол.

– Брат! – Дар протянул застывшему с открытым ртом кузнецу амулетик. – Это же твоя вещица? Верно? Я ничего не попутал?

Таур посмотрел, отчаянно вскрикнул и шарахнулся прочь, потянулся в прыжке к валяющемуся на скатерти ножу, которым недавно резал лозу для корзины, но шаманы не дали убежать.

Навалились, вцепились пиявками, скручивая. Поселившийся в кузнеце шур опомнился слишком поздно, духу оставалось лишь выть и биться.

Надежно связанного, оглушающе орущего, плюющегося и извивающегося взбесившейся змеей, альфача аккуратно положили на устилающую пол общинной медвежью шкуру, заботливо подсунули ему под голову поданную кем-то из детей подушку.

Тело, вместилище шура, не виновно и не должно пострадать от неаккуратного обращения. Если получится изгнать духа, ему еще жить да жить, сыновей-омежек замуж устраивать, ковать в кузне подковы и лемехи, младший супружник, вон, на сносях, наследник наложника почти течного приволок.

Покончив с обездвиживанием Таура, шаманы повернулись к столпившимся вокруг домочадцам. Среди присутствующих при пленении шура не плакали только Бэл и Рыся, остальные шмыгали носами и горестно всхлипывали, размазывая по щекам катящиеся слезы. Были напуганы происшествием донельзя.

Омеги, что взрослые, что дети. Поревут – и перестанут. На то и омеги. Соленая водица – их спасение в любой ситуации, требующей нервного напряжения. Иначе не выдержат даруны тягот хозяйственных, альфячьего произвола, беспрерывных детских капризов и сломаются, перегорят.

– Рыся, – окликнул Дар маячащего чуть в стороне от не принадлежавшей ему семьи ученика: – Бери Бэла, приготовьте для Таура лежанку во дворе, пожалуйста, накидайте соломы. И побыстрее – темнеет уже. Нужно успеть с обрядом.

Свершилось. Добрались-таки шаманы до шура. Теперь – беспрекословно повиноваться обоим и страстно, без перерыва молиться небу, лесу, земле, воде и ветрам послать им удачи в тяжелом, шаманском бою. Вряд ли шур сдастся без сопротивления.

====== Часть 5 ======

Омежий, наполнивший деревню от края до края, не смолкающий с рассвета траурный вой накатывал волнами, сводил с ума. Непокрытые затылки пекло высоко стоящее полуденное солнце. Стертые о черенки лопат ладони немилосердно горели, сочились из полопавшихся волдырей сукровицей. Огненно кусались налетевшие роями на потные, разгоряченные работой тела оводы.

Копающие могилу парни, альфа и бета, не замечали ни жажды, ни боли, ни других неудобств. Они и видели-то плохо, бедные, едва различали окружающее из-за застилающего глаза марева слез.

Парней хотели сменить, и неоднократно. В деревне уважали и любили Таура, многие плакали по отошедшему в страну духов мастеру – кузнецу вполне искренне. Но Рыся и Бэл уперлись баранами, отказывались и с упорством кротов рыли, рыли, рыли.

Накопанную ими землю оттаскивали корзинами прочь омеги – трое взрослых, юноша семнадцати весен отроду, подросток и шестеро мал мала меньше. Семья покойного почти в полном составе. Яр, младший супруг, не смог – рожал.

Возле неуклонно углубляющейся ямы периодически появлялись, по очереди, шаманы, прибегали стайками соседские ребятишки, волокли скорбящим переданные родителями немудреные питье и еду.

Страшно остаться без главного кормильца роду. Бэл – замечательный, умелый и ловкий альфа, прекрасный охотник и кузнец совсем неплохой, но слишком еще юн, плюс сердцем добр. Как теперь без отца управится с кузней и хозяйством? Похоже, родню Таура ждут тяжелые, голодные времена.

– А первый омежка-то у Таура подрос хорошенький, ладный, – между тем, издалека шептались за спинами супругов-омег альфачи, особливо те, кто постарше да посостоятельнее. Теребили тронутую сединой волосню, облизывались. Приглядывались, приценивались заранее, предвкушая возможную добычу, тешили проснувшуюся похоть.

Ведь знали наперед, стареющие сластолюбцы – омеги из клана кузнеца выходят замуж по любви, не продаются.

Раньше, по крайней мере, не продавались. Ну, так и не бедствовали, кормились кузнечным делом, брат Таура, шаман Дар, опять же, постоянно подкидывал излишки подношений.

Шутка ли —одинадцать омег в избе. Такую ораву обиходить – ой-ой. А может уже и двенадцать – что-то Яр притих, не кричит больше. Наверняка родил. Даже если альфенка, толку от младенца, кроме ночного рева, лишних забот и постоянно просящего кушать рта?