Текст книги "Со мной не соскучишься"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА 3
– Уходите? – спросил незнакомый голос за стенкой. – А ее куда? То есть, я хотел сказать, что с ней делать?
– Когда проснется, приготовь ей завтрак, – ответствовал другой голос, пониже. Кажется, он мне кого-то напомнил, но кого?
– Это уж слишком, – заартачился первый, – хватит того, что я ее ночью таскал на горбу. Она, между прочим, тяжелая, как покойница.
Черт возьми, неужели это обо мне?
– Но она же была без туфель, – вставил второй, и уже с легким раздражением.
Первый громко вздохнул и примирительно добавил:
– Вряд ли туфли уж так бы ей помогли. Она здорово набралась. Во всяком случае, когда я ее волок, она была в полной отключке. Алкоголичка – это уж точно, я таких повидал…
Я напрягла слух, но ответа не последовало, а первый продолжал канючить:
– А может, я ее по-быстрому куда-нибудь сплавлю? Я все-таки телохранитель, а не носильщик, тем более не повар. – Возникла пауза, нарушенная все тем же первым, но уже с капризной по-детски интонацией: – Да я ничего не умею готовить, кроме яичницы, в крайнем случае омлета.
– Отлично, приготовь омлет, – властно поставил точку второй.
Где-то глухо хлопнула дверь, и все затихло.
Я еще минут пять полежала с закрытыми глазами, прежде чем мне удалось их разлепить. Мои веки как будто кто-то предусмотрительно намазал хорошим клеем. Общее же состояние вообще не поддавалось описанию, такое чувство, что в голове свила гнездо и вывела птенцов маленькая бойкая птичка, и теперь все семейство дружно чирикало и делило особо вкусного червячка.
С большим трудом мне удалось сосредоточиться и кое-что вспомнить – Карена, Рунова, Мальчика, огромный зеленый стол – на нем я, кажется, и заснула. Правда, при беглом осмотре помещения, в котором я находилась, упомянутый зеленый стол не обнаружился. Обнаружилась огромная, точно цирковой манеж, кровать, на ней я и лежала. А еще ковер на полу, лиловые портьеры. Все это выглядело в размытых тонах и схематично, будто нанесенное пунктиром. Для того чтобы разглядеть еще что-нибудь, требовалось изменить положение или, по меньшей мере, повернуть голову, а это в нынешнем моем состоянии было проблематично.
Я опять напрягла зрение, и (о, радость!) предметы, которые мне удалось разглядеть, обрели резкость, и я увидела себя в огромном зеркале на стене. Да, это была я, в кареновском изумрудном платье, порядком измятом, похожем на увядший листок.
В дверь бесцеремонно просунулся парень с более чем сомнительным прозвищем Мальчик и, криво ухмыляясь, заявил:
– Если хочешь есть, иди на кухню.
Сделав столь заманчивое предложение, он исчез, не дожидаясь ответа.
Я встала и в своем увядшем платье поспешила на зов Мальчика. Чего мне это стоило, не поддается описанию.
Квартира, в которой я оказалась, была большой и какой-то необжитой. Я передвигалась по ней, словно измученный первооткрыватель по антарктическим торосам. Скорее всего здесь не жили в обычном понимании этого слова, а только ночевали, хотя для случайной ночевки апартаменты выглядели чересчур шикарно. Мебель производила впечатление только что привезенной из магазина и кое-как распакованной. Набивной тюль еще не утратил специфический «фабричный» запах, а вычурные бра на стенах вызывали воспоминания о модерне начала века. Одним словом, отличные декорации к фильму из заграничной жизни!
– Декаданс какой-то, – бормотала я, пытаясь найти ванную и обнаруживая за очередной дверью то кабинет с библиотекой, то бильярдную.
Но когда я все-таки нашла ванную, то сразу поняла, что это мечта эстета-самоубийцы. Голубая ванна была словно создана для того, чтобы, полоснув по венам краем разбитого бокала, исступленно наслаждаться видом собственной крови, которая стекает в воду. Я так живо представила себе эту картинку, угодливо подсунутую разгулявшимся воображением, что меня взяла оторопь. Пожалуй, Карен все-таки имел кое-какие основания считать меня извращенкой.
От мыслей о Карене тоскливо засосало под ложечкой. Я вздохнула, повернула кран и обреченно опустила голову под струю холодной воды.
Кухня выглядела более обжитой, возможно, благодаря присутствию в ней одушевленного лица – сопливого зануды Мальчика. Он сидел на стуле и читал книжку в цветной обложке, очевидно, смакуя какой-нибудь очередной дешевый мордобой, или только делал вид, что увлечен чтением. Потом, не глядя на меня, равнодушно поставил на стол тарелку с застывшей яичницей – можно было подумать, что изжарили ее по меньшей мере неделю назад. Аппетита она не вызывала, впрочем, в тот момент я бы побрезговала даже осетриной в собственном соку.
На мой отказ вкусить яичницу Мальчик безразлично пожал плечами, показывая всем своим видом, что нисколько не обеспокоен моими проблемами. Неожиданный приступ слабости заставил меня присесть, я положила руки на стол и задержала дыхание, стараясь усмирить разбушевавшееся сердцебиение. Когда я подняла глаза, передо мной стояла початая бутылка коньяку и рюмка. Единственная! Все ясно: Мальчик, конечно, стопроцентный трезвенник. Ох уж эта современная молодежь! Половина юнцов пьет что попало, остальные – ничего, кроме молока. Мальчик явно относился к последним – правильный образ жизни, карате-марате, ниндзя доморощенный!
Я плеснула коньяку в рюмку:
– Твое здоровье!
Он только презрительно скривился, не отрываясь от книжонки. Что он там читал, интересно? Впрочем, какая разница? Уж точно не «Анну Каренину».
В прихожей хлопнула дверь, и Мальчик, небрежно отбросив свое чтиво, рысью понесся туда. Пользуясь моментом, я зачем-то покосилась на обложку: по черному глянцевому полю растекались кровавые буквы-потеки, складываясь в заголовок «Ловушка». И почему из-за этой дешевки моя рука дрогнула?
Рюмка соскользнула со стола и, ударившись об пол, брызнула коньяком и разбилась. А может, книжка здесь ни при чем, просто о себе напомнил банальный похмельный синдром? Голова у меня закружилась, и я провалилась в состояние, близкое к обморочному. Я хорошо знала это ощущение, когда в ушах начинает звенеть, сначала тихо, назойливым комариком, потом громче, громче, и вот на тебя уже с воем обрушивается тяжелый бомбардировщик…
В ноздри ударил терпкий запах дорогих сигарет и морозного дня. Оказывается, меня не раздавило, я даже не упала, я по-прежнему сидела за столом, а напротив – Рунов. Мальчик с деланным равнодушием подпирал кухонную дверь. Передо мной на столе стояла какая-то коробка, которую омывала робкая струйка пролитого мной коньяка. Значит, прошло совсем немного времени, какие-то мгновения.
– Я не алкоголичка, – сказала я зачем-то.
– Я знаю, – мягким, ровным голосом отозвался Рунов.
Мальчик откровенно хмыкнул и скрылся за дверью, давая понять, что не желает слушать столь откровенную ложь. Свою дурацкую книжку он захватил с собой.
Рунов кивнул на коробку:
– Я тут купил туфли… Уж не знаю, подойдут или нет.
Он снял крышку: внутри лежали черные кожаные туфли. Просто черные кожаные туфли. Я сглотнула слюну, потому что над ухом снова стал набирать скорость бомбардировщик. Когда это ощущение прошло, я пошевелила босыми, в одних чулках, ногами и с трудом разлепила сухие, как бумага, губы:
– Спасибо.
– Не за что. Хотел еще купить что-нибудь из одежды. Но уж в этом я стопроцентный болван, побоялся попасть впросак. Думаю, сгодится и это. Короче, собирайся.
Я оцепенела, впившись взглядом в его лицо, а оно словно и не таило в себе угрозы, асимметричное, немного вытянутое, с приподнятыми дугами бровей, спокойные, изучающие глаза и яркие, точно у девушки, губы. С этих-то губ и слетело неумолимое «собирайся». Значит, он просто-напросто выставлял меня. Постой-постой, кареновский план был под угрозой, ну и черт с ним, с кареновским планом. Но что же тогда будет со мной и моей квартирой в тихом центре?
– Собирайся-собирайся, – повторил он. – Ты забыла, о чем мы говорили вчера? Кажется, я нашел для тебя роль. Молодой режиссер, не буду рассказывать тебе, как я с ним познакомился – слишком долгая история, – снимает фильм. Короче, ему нужна актриса. Едем сейчас же на кинопробы, заодно попробую себя в качестве продюсера. Эй, Мальчик! – крикнул он, обернувшись. – Заводи драндулет!
* * *
Я была настолько ошарашена неожиданным предложением, что даже не нашла подходящих возражений. К тому же перед моим мысленным взором все еще маячила красная от злости апоплексическая физиономия Карена, и я буквально каждой клеточкой предчувствовала его скорую расправу в случае моего провала. Поэтому сперва я испытала облегчение, а потом ужас.
Я и кинопробы? Господи, да есть ли сейчас на свете вещи более несовместимые? Примерно так я размышляла по дороге на киностудию, сидя на заднем сиденье автомобиля и наблюдая аккуратно подстриженный затылок Мальчика и его розовые, нежные, просвечивающие на свету уши. По-моему, даже они выражали мне презрение и недовольство. А что будет потом, когда он узнает о моей несостоятельности? А главное, опять этот нарастающий гул в голове!
– Остановите! – Это была уже почти истерика. – И пусть он выйдет! – Я имела в виду Мальчика.
Тот нехотя повиновался, но только после команды Рунова.
Тогда я сказала, глядя сквозь стекло:
– Я больше никогда не буду сниматься, потому что я никчемная актриса. И еще неудачница и алкоголичка.
– Это я виноват, – вздохнул Рунов, – зря тебя расстроил, нельзя было так сразу заявлять: поедем на кинопробы. Глупость с моей стороны.
Тон его голоса был извиняющимся, извинялись и его глаза, от чего он неожиданно стал моложе лет на пять. А сколько ему в действительности, я не знала. И вообще, что я о нем знала? Карен ничего не рассказал, заявив, что так мне будет легче. Он так и сказал: «Это будет сплошная импровизация. Тебе не придется играть, а следовательно, меньше риска, что ты сыграешь плохо».
– Да ладно, – я вяло взмахнула рукой, – тут нет ничьей вины, даже и моей, как ни странно. В старых романах писали: так распорядилась судьба. Что из того, что в двадцать лет я снялась в фильме известного режиссера? Возможно, это был шанс, которым я не воспользовалась, возможно, просто ошибка, и я заняла место другой. Теперь ошибка исправлена, я там, где мое место, в полной безвестности. Вот и все. Не я первая, не я последняя. Согласна, понять это непросто. Но я сломалась. – Я закурила и почувствовала себя увереннее.
Действительно, я нисколько не играла, а рассказывала сущую правду, опуская несущественные детали, вроде Карена и его квартиры, долгих восьми лет жизни с ним, унижений, которые я переносила по своей воле (смешно сваливать все на судьбу) и которые переношу до сих пор. Но в тот момент печальные подробности и в самом деле казались мне несущественными. Я так давно не видела ни от кого сочувствия… Только бы мне и вправду не переиграть!
Рунов взял меня за руку:
– У тебя еще все будет хорошо, я тебе обещаю. Подумаешь, не ты одна, все рано или поздно переживают периоды неудач и неуверенности. А актеры… им просто Бог на роду написал сомневаться. Сегодня не получилось – завтра получится.
Он утешал меня, а я с готовностью принимала его утешения. И мне не казалось странным, что чужой человек уделяет мне столько внимания. Причина была мне известна: я похожа на женщину, которую когда-то он сильно любил… Вот тут я и сказала себе: стоп, хватит умащивать самолюбие бальзамом сопереживания. Жанна не должна понимать, откуда столько заботы о ней. Я так и спросила, опомнившись:
– Не понимаю, откуда столько внимания к моей скромной персоне?
Он сказал приблизительно то, что я и надеялась от него услышать:
– Сам не знаю. Может, потому, что ты очень похожа на одну девушку. Это было очень давно, но остались самые светлые воспоминания. Не удивляйся, я вовсе не волшебник, приходящий под Рождество. Ты так на нее похожа, вчера я даже испугался. Из-за таких совпадений поневоле поверишь в жизнь после смерти.
– После смерти? Как это понимать?
Он вздохнул:
– Она умерла уже давно, совсем молодой. Сейчас она, наверное, была бы твоего возраста, поэтому вчера я сразу понял, что ты не призрак, призраки ведь не стареют.
Я удивленно вскинула брови, а он лишь усмехнулся:
– Извини, я хотел сказать, не взрослеют. В общем, сейчас она была бы такая, как ты. Никогда не думал, что такое возможно: запросто встречаешь женщину, которую любил и которая умерла, сидишь с ней за столом и разговариваешь. От такого запросто крыша поедет… Можно, я буду называть тебя Ольгой?
– Ах, вот почему! – Мое изумление выглядело вполне натурально. Что бы там ни говорил Карен, не такая уж я никчемная актриса.
Рунов грустно и понимающе улыбнулся, а я подумала: какая печальная и неправдоподобная история! А что делала бы я, встретив неожиданно человека, которого любила и который умер? Не знаю. Я знаю только, что не хотела бы этого. Мертвые должны быть мертвыми, а живые – живыми и никогда не пересекаться. Разве что в воспоминаниях.
– К тому же вчера ты сказала, что тебе некуда идти. А я боялся, что больше тебя не увижу. У меня было такое чувство, что я теряю ее опять.
Мое внимание привлекли его руки, красивые, достаточно крупные и вместе с тем изящные, безусловно, артистические.
– Рассказывай, рассказывай, – попросила я, – расскажи мне о ней.
Он отрицательно покачал головой:
– Не сейчас, как-нибудь потом.
– Тогда расскажи о себе, – спохватилась я.
– Здесь ничего интересного. Если останешься со мной, и так все узнаешь.
– Ты прямо граф Монте-Кристо. – Мне было так покойно сидеть рядом с ним в машине, особенно после слов «если останешься со мной». За стеклами падал нестерпимо белый, тихий снег.
– А ведь наш Мальчик уже, наверное, замерз, – весело сказал Рунов, – нужно его позвать.
Я не стала возражать. Автомобиль тронулся, моя рука непроизвольно нащупала ладонь Рунова, и наши пальцы сплелись, словно истомившиеся предчувствием долгожданной встречи любовники.
– Какое сходство, – прошептал он, – какое сходство, совершенно одно лицо. Еще вчера бы не поверил. – Тыльной стороной ладони он нежно-нежно провел по моему лицу, словно очертил магический круг.
Я ощутила жар и тяжесть в теле. Ах, рыжая, рыжеволосая дева, тебя уже сажали на колени, хватит ли у тебя духу шаловливо погрозить наманикюренным пальчиком и промурлыкать игриво: «Не думай, не думай, что это навсегда»? В действительности я произнесла совсем другое:
– Хочешь, я буду тебя любить?
– Так бывает? – спросил он.
Если бы я знала, что бывает, а что нет.
Потом мы молча ехали навстречу мириадам разбегающихся в снежном тумане огоньков, я смотрела на его профиль в предчувствии какой-то замечательной сладкой тайны. Что-то подобное я испытала только однажды с тем, моим первым, запретно пахнущим коньяком… Господи! Стоило пройти через столько крушений и неудач, чтобы ни с того ни с сего понять, что тебе всего-то и не хватало в жизни веселого выпивохи, совершившего свой последний головокружительный полет с ветхого моста над горной речкой…
Счастливая ночь ждала меня впереди. Я не просто поцеловала его, я запечатлела поцелуй. И подумала: здесь должна звучать музыка, и лучше всего соло на саксофоне, то самое – «Лодка среди кувшинок». Впервые в жизни любовь была похожа на полуденный сон в траве. Мои душа и тело наконец воссоединились, взявшись за руки, как неразлучные школьные подружки. Я снова плыла по течению в лодке без весел, но теперь эта река называлась Любовь.
Я обняла его так крепко, что у меня хрустнули пальцы, и заплакала.
ГЛАВА 4
У меня началась новая жизнь, вполне счастливая. Я находилась наверху блаженства, я беззаботно купалась в любви. Давно известно: все женщины, в том числе и самые ярые эмансипе, став любимыми или беременными, автоматически тупеют. Так и я напрочь забыла старую истину, гласящую, что в жизни счастья ровно столько, сколько мороженого в вафельном стаканчике. Оно только возвышается сверху завлекательным холмиком, а укусишь пару раз – и обнаружишь хрустящую пустоту.
Две недели я сидела под добровольным домашним арестом и получала от этого несказанное удовольствие. И за эти две недели мне ни разу не удалось застать Рунова утром или днем, а тем более спящим. Каждый раз, просыпаясь, прежде чем открыть глаза, я протягивала руку и обнаруживала рядом пустую, едва успевшую остыть постель. Он так ловко избегал идиллии совместных пробуждений, что я даже начинала сомневаться, не страдает ли он суеверием древних, считавших, будто увидевший их спящим прочтет самые сокровенные мысли. Так это или иначе, но иногда мне приходили в голову странные мысли: а не приснилась ли мне, например, предыдущая ночь любви? И тогда по вечерам я с затаенным страхом ждала его возвращения – ведь только он мог развеять мои опасения.
При всем своем легкомыслии я не единожды задумывалась, пытаясь понять, зачем Карен подсунул меня Рунову. Поначалу я придерживалась версии, что он хотел сделать из меня наживку, но дни проходили за днями, а мой бывший любовник не возникал с обещанными дальнейшими инструкциями. Потом мне казалось, что с моей помощью он хотел выведать у Рунова какую-то тайну, а она у него непременно имелась, и, как я предполагала, не одна. И еще я ни минуты не сомневалась в главном: появись завтра Карен, он способен потребовать от меня что угодно. Зная Карена, я отдала бы ему все, только бы он оставил мне Рунова с его прохладными, с мороза, поцелуями, его загадочной манерой старшего брата, оставил бы мне Рунова, а обо мне навсегда забыл.
А в остальном все было прекрасно, если бы не Мальчик. Я не ждала от него ни любви, ни преданности, столь щедро расточаемых им в адрес Рунова. И смиренно согласилась бы с его холодным равнодушием, невниманием и даже – что значительно труднее – пренебрежительной снисходительностью, но не с той тихой, подспудной ненавистью, которую каждый раз ловил мой взгляд, обращенный на него. Ничего хорошего эта ненависть мне не сулила, наоборот, сплошные неприятности, причем самые неожиданные. Мальчик был для меня чем-то вроде бомбы замедленного действия, готовой взорваться в любую минуту. Если меня и ждали оглушительные разоблачения, то только с его стороны. Я израсходовала на него все оставшееся в моем иссякшем арсенале обаяние и чувство юмора, включая и неприкосновенный запас, но результат оказался прямо противоположным. К патологической ненависти примешалась еще и обостренная подозрительность, а вместе получился такой букет, что впору было выть на луну от беспросветной собачьей тоски.
За моими передвижениями по квартире Мальчик наблюдал с зоркостью индейца – охотника за скальпами, высматривающего в бескрайней прерии бледнолицего пришельца. От блюд моего приготовления отказывался, вероятно, опасаясь вместо соли получить цианистый калий, а наши с Руновым отношения воспринимал с откровенным неудовольствием. Своими повадками он все больше напоминал преданного пса, безжалостно согнанного хозяином с колен ради сомнительных прелестей приглянувшейся тому красотки.
Сначала я даже ему сочувствовала: все-таки он был юным восемнадцатилетним существом с персиковым пушком на верхней губе, а я тридцатидвухлетней теткой с усталыми глазами и одним вставным зубом. Правда, незаметным при улыбке, если, конечно, не расплываться в улыбке от уха до уха. Я его где-то понимала, пока не произошел вполне закономерный перелом, когда я его возненавидела столь же страстно и мстительно. Да, я его ненавидела, как никого и никогда прежде, я в меньшей степени ненавидела даже Карена, щедро вывалявшего в подзаборной канаве мою нежную рыжеволосую молодость. Я ненавидела Мальчика не за то, что он мне сделал, а за то, что потенциально мог сделать.
Если Рунов находился рядом, мы с Мальчиком еще как-то скрывали обуревавшие нас страсти, но стоило тому прикрыть за собой дверь, мы разбредались по углам, а случайно сойдясь, испепеляли друг друга взорами, полными желчи и презрения. Мы неустанно соревновались в изощренных способах отравления настроения друг другу. Так, Мальчик, с неодобрением воспринявший приказ Рунова постоянно находиться рядом со мной в качестве телохранителя моей драгоценной персоны, старался изо всех сил, дабы мне досадить, и едва ли не конвоировал в туалет под дулом «калашникова». Я же с чисто азиатской хитростью придумала ему пытку похуже. С кошачьим мурлыканьем бросалась на шею возвращающемуся домой Рунову и осыпала его приторными, как ванильное мороженое, поцелуями. В такие минуты мне казалось, будто наивысшее наслаждение мне доставляли не терпкие губы Рунова, а перекошенная, с искривленным детским ртом физиономия Мальчика. Получай, сопляк! Пока я еще не прибегала к сокрушительному оружию, способному пробить брешь в самой упорной обороне, – любви Рунова. В сущности, я могла бы уничтожить Мальчика с его помощью, но не торопилась. Все-таки мы были с ним в разных весовых категориях. Это во-первых, а во-вторых… так ли уж я была уверена в любви Рунова?
* * *
Все когда-то кончается, и однажды мне надоело мое добровольное заточение.
– Ты куда это? – удивился Мальчик, когда я, умеренно подкрасившись, надевала шубу.
– В парикмахерскую, – ответила я невозмутимо.
Мальчик немедленно схватился за свою кожаную униформу со словами:
– Едем вместе.
Я назвала парикмахерскую, где не была уже лет сто. Мальчик плохо ориентировался в районе, в который мы поехали, и я над ним подтрунивала, объясняя дорогу.
– Ну что, пойдешь посмотреть, какая я хорошенькая в бигуди? – поинтересовалась я, выбираясь из машины. Во мне играл бесшабашный азарт.
Мальчика просто перекосило.
– Здесь подожду, – буркнул он, отвернувшись.
Я приветливо помахала ему ручкой, вошла в салон, быстро пересекла его и выскользнула через служебный ход.
Зачем я это сделала? Скорее всего во мне говорило свойственное всем людям чувство противоречия, а также желание досадить своему недоброжелателю. Я уже представляла себе, как вытянется его физиономия, когда, не дождавшись меня, он двинется в парикмахерскую, а там на него уставятся недовольные мастера и клиентки с мокрыми головами!
Настроение у меня было прекрасное, я чувствовала себя радисткой Кэт из «Семнадцати мгновений весны», сбежавшей из гестапо. Я подумала, что мне следовало бы зайти в другой салон и соорудить там себе какую-нибудь Вавилонскую башню, чтобы окончательно добить Мальчика. Вот была бы сцена: Мальчик заявляет Рунову, что я сбежала, а я, в свою очередь, обвиняю его в том, что он бросил меня одну. В доказательство я бы предъявила им свою свежесооруженную Вавилонскую башню. А что, отличная идея! Но тут меня словно обухом по голове стукнуло: да ведь у меня нет денег. За время жизни в руновском раю я совершенно отвыкла от этих пошлых замусоленных, но столь необходимых бумажек. В кармане была только какая-то мелочь. Что ж, придется довольствоваться хотя бы временным освобождением от Мальчика. Гулять так гулять.
Я нырнула под арку и спокойно пошла по тихой заснеженной улице. Мне всегда нравился этот район старинной застройки, жаль только, что с некоторых пор он хотя и похорошел внешне (толстосумы с удовольствием вкладывали в него капиталы), но сильно изменился по сути. На многих домах, великолепно отреставрированных, я заметила кодовые замки и переговорные устройства, свидетельствующие о том, что за этими стенами устроились преуспевающие коммерческие организации. Повсюду – уже на европейский манер – были выставлены капроновые новогодние елочки, несмотря на то что до праздника оставалось немало времени.
Я зашла в маленький фруктовый магазинчик и на имевшиеся деньги купила огромный оранжевый апельсин, а потом в раздумье его чистила, рассматривая свое отражение в тщательно вымытой витрине. Я себе нравилась, потому что все более походила на ту девушку в лодке, тоненькую и почти нереальную.
– Милый, ты еще спишь? – сказала я своему отражению в стекле и показала язык. – Я принесла тебе малины.
Наверное, я имела шанс исчезнуть для всех, растворившись в легкой декабрьской поземке. Но Рунов, Рунов…
И тут я почувствовала острую потребность выпить, а это представлялось проблематичным, учитывая, что в кармане у меня едва набиралось на троллейбусный билет. Я не пила уже две недели, отчасти благодаря неустанным заботам Мальчика. Впрочем, мне и не хотелось до этого момента.
Там, в моей квартире в тихом центре, находящейся совсем неподалеку, оставалась бутылка водки, которую я берегла на черный день. Теперь она прямо-таки притягивала меня к себе, точно спасительный маяк терпящее кораблекрушение судно. С этого момента я уже действовала четко и целеустремленно и спустя полчаса уже входила в свой подъезд.
* * *
Ключ, словно живой, выпрыгивал из моих дрожащих рук и никак не попадал в замочную скважину. Как только дверь отворилась, я, не раздеваясь, ринулась к шкафу, оставляя на ковре ошметки грязного снега с подошв сапог. Я ничего не перепутала, бутылка действительно стояла в шкафу. Слава Богу, златоглавая голубушка «Столичная» скромнехонько дожидалась своего часа. Волоча за собой спустившуюся с одного плеча шубу, я было ринулась на кухню за рюмкой, но вдруг услышала какой-то странный шорох. Он доносился из глубины зашторенной комнаты, похоже, кто-то неторопливо перелистывал газету. Судорожно зажав в руке бутылку, я подошла к двери и осторожно заглянула в комнату.
Карен сидел в кресле, у его ног и в самом деле лежала небрежно брошенная газета.
– Ну, ладно, проходи, не скромничай, будь как дома, – радушно пригласил он, даже не глядя в мою сторону. – Что застыла как изваяние? Не удивляйся: я это, я.
– Что ты тут делаешь?
– Да вот тебя дожидаюсь. Я знал, что тебя сюда потянет, как убийцу на место преступления. Тем более бутылка осталась, разве не так?
Черт бы его побрал, бутылка «Столичной» и в самом деле прямо-таки обжигала мне руку.
– Я пришла проверить, все ли тут в порядке, – проблеяла я, оправдываясь.
– Да ладно врать-то. – Карен подошел ко мне и с усилием вырвал из рук бутылку. – Этому сопливому мальчишке, который к тебе приставлен, ты еще можешь задурить голову, но мне – никогда.
– Откуда ты знаешь про Мальчика?
– Ненаглядная, разве ты забыла, с кем имеешь дело? Я даже знаю, где ты оставила этого младенца – возле парикмахерской.
– За мной следят? – у меня перехватило дыхание.
Карен вернулся в свое кресло.
– Конечно, за тобой наблюдают, а как же иначе? Исключительно для того, чтобы ты не наделала глупостей.
Мое лицо покрылось испариной, и я сбросила шубу на пол. Карен между тем продолжал:
– Ты две недели не высовывала никуда носа специально, чтобы не попадаться мне на глаза? Вот и глупо, куда ты от меня денешься? Ладно, давай докладывай.
– Что докладывать?
– Все докладывай, все, что у вас там происходит.
Я подавленно молчала.
– Так что ты узнала? Меня интересует все, что связано с этой девчонкой.
– С какой девчонкой? – пролепетала я.
Карен довольно легко для своего веса выпрыгнул из кресла, подбежал ко мне и, вцепившись мне в левую руку, стал ее выкручивать. Причем так сильно, что я вскрикнула от боли.
– Хватит прикидываться дурой, – шипел он, – ты прекрасно знаешь, о ком речь. О девице, выпавшей из окна, на которую ты похожа. Что он тебе рассказывал о ней?
– Почти ничего. Не могу же я тянуть из него нужные тебе сведения клещами! – вскинулась я. – Он только сказал, что очень ее любил, что я на нее похожа… Ты же сам сказал: все инструкции потом. Откуда я знала, что именно тебя интересует!
Клещи, сжимающие мою руку, ослабили свою мертвую хватку. Похоже, мои доводы возымели на Карена кое-какое действие.
– Да уж, конечно. Ты-то наверняка думала, что тебя просто направили к нему в постель. Что ж, это твоя роль, ты всегда была подстилкой и потаскушкой, не более. На то, чтобы хоть изредка шевелить извилиной, у тебя никогда не хватало темперамента, потому что ты воск, ты пластилин, из которого любой может лепить все, что угодно. Ты всегда плакалась, что я испортил тебе жизнь, – может, и так, только вряд ли мне бы это удалось, не будь ты такой размазней.
Я стояла и молчала, в сущности, мне нечего было возразить – меня часто использовали и не всегда по прямому назначению, – а он продолжал меня размазывать, как дерьмо по забору:
– Все, на что тебя хватало, – это ловко падать на спину. Ты с ним тоже проделывала свои штучки? Например, эту… – Он склонился надо мной и зашептал на ухо нечто такое, от чего даже я покраснела.
Потом намотал мои волосы на кулак и подтащил к креслу, толкнул вперед, так что я перегнулась пополам на одном подлокотнике, а о другой ударилась грудью. Этот подонок навалился на меня сзади, и в течение всего «сеанса» его расстегнутый брючный ремень при очередном приступе страсти больно хлопал меня по ягодицам, а в зеркале серванта я видела свое лицо, потное, с закушенными губами и бешеными глазами…
Он опять сидел в кресле, а я валялась на полу. Привычная картина: взлохмаченные волосы, заплаканное лицо, только синяка под глазом не хватало, чтобы все было как в моей прежней жизни с Кареном. На этот раз синяков он мне не наставил, очевидно, только потому, что мне предстояло продолжение спектакля по его же сценарию. Впрочем, слез он от меня не дождался, я не желала плакать, я хотела мстить.
– Как я тебя ненавижу! – выдохнула я ему в лицо. – Если бы ты только знал, как я тебя ненавижу! Когда-нибудь я тебя убью, я тебя непременно убью!
– Ого, вот это страсть, вот это темперамент! – расхохотался он. – Так уже лучше, а то какой-то полудохлый окунь. Для твоей роли нужны страсть и темперамент.
– А ты не боишься, что моей страсти и моего темперамента хватит для того, чтобы все рассказать Рунову?
– Нет, не боюсь, – парировал Карен спокойно, но глаза его тем не менее налились бычьей кровью. – Ты не такая идиотка. Как только развяжешь язычок, сразу окажешься между двух огней: между мной и Руновым. Он ведь тертый калач и не привык верить Мариям-Магдалинам. Кончаем дискуссию, наводи марафет – тебе пора возвращаться, а то твой Ромео начнет беспокоиться.
Я встала с полу и расчесала волосы, выхода у меня и в самом деле не было.
– И не забудь: за тобой все, что касается этой прыгуньи. Особенно ее последние дни: что делала, где бывала, куда они ходили вместе, – напутствовал Карен, пока я собирала на полу шпильки. – И никакой самодеятельности, все строго по сценарию. Дома особенно не сиди, выходи с ним в рестораны или еще куда-нибудь. Попроси, чтобы поводил тебя там, где любил бывать в юности. Короче, работай головой, а не только противоположным местом. И помни: за тобой все время наблюдают, поэтому не дури. Да, избавься от этого сопляка, ни к чему ему постоянно ходить за тобой по пятам. И меньше пей.
С этими словами он раскупорил мою бутылку «Столичной» и вышел из комнаты. Я услышала, как он выливает водку в унитаз. Напоследок он придирчиво меня оглядел и вытолкнул за дверь, напутствуя: «Будь умницей, крошка».
