Текст книги "Со мной не соскучишься"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Елена Яковлева
Со мной не соскучишься
… – Мотор! Так, камера наезжает, камера наезжает, наезжает камера! Стоп… Здесь должен быть крупный план… Улыбаемся… Загадочно… Загадочно улыбаемся. Улыбка нимфы. Отлично!
Режиссер с явными признаками раннего ожирения носится по съемочной площадке, с трудом справляясь с одышкой.
– Так… Волосы блестят на солнце и касаются воды. 3-замечательно!
Я сижу в лодке и отчаянно мерзну. Сцена, по замыслу сценариста, происходит в июне, а снимается в октябре. Холодно, как холодно, Господи, но еще страшнее ярость режиссера, когда в поле зрения камеры попадают засохшие и заиндевевшие камыши.
«Только не дрожи и не покрывайся мурашками, – внушаю я себе, – иначе эта пытка никогда не кончится. И мы будем снимать дубль за дублем, пока я не подхвачу двухстороннюю пневмонию».
Опять надрывный вопль:
– Кувшинки! Куда, черт возьми, опять подевались кувшинки?!
Бутафорские кувшинки – жалкие измокшие кусочки материи, на пленке будут выглядеть настоящими (а где взять живые в Подмосковье в октябре-то месяце?) – от малейшего дуновения промозглого ветра разбегаются в разные стороны, точно стайка испуганных рыбешек. И тогда кто-нибудь возвращает их обратно, подталкивая веслом. А я сижу в лодке: рыжие волосы распущены и касаются синей холодной воды, на мне легкий полупрозрачный шелк, и я улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь… Мне хорошо, мне тепло, я счастлива и полна ожиданий.
– А теперь текст! – приказывает режиссер.
Текст так текст. Я старательно сохраняю на лице улыбку:
– Ты еще спишь? Я принесла тебе малины…
ГЛАВА 1
Мужчина, соблазнивший меня первым много-много лет назад, когда я была хорошенькой семнадцатилетней дурочкой, шептал мне на ухо ласковые слова и обжигал кожу горячим дыханием. Лихач и кутила, запретно пахнущий коньяком, – ему ничего не стоило это сделать. Я плохо его запомнила, я даже не успела в него по-настоящему влюбиться, потому что через неделю он слетел с моста вместе со своим потрепанным «Москвичом», и мутные воды разбушевавшейся горной речки сомкнулись над его бесшабашной головой.
Спустя полгода я навсегда уехала из маленького южного городка, заросшего дикой шелковицей, и поступила в театральное училище. Кажется, именно тогда судьба решила обратить свой первый русалочий взгляд на юную провинциалку. Одна очень пожилая и заслуженная актриса, дремавшая за экзаменационным столом, неожиданно очнулась и прервала мой жалкий монолог. Она строго сказала молодым голосом, тем самым, каким в молодости объяснялась в любви мужественным киногероям:
– Посмотрите, какое у нее лицо!
Комиссия, состоящая как на подбор из брюзгливых длинноволосых гениев, подняла на меня нарочито доброжелательные взоры, и результаты брошенной вскользь фразы оказались поистине судьбоносными. Через месяц после моего поступления в училище старая актриса умерла, и газеты целую неделю публиковали о ней цветистые некрологи. В общем, я так и не узнала, что такого особенного она разглядела в моем лице. Скорее всего в тот момент в памяти пораженной глубоким склерозом примадонны возникли какие-нибудь размытые образы, абсолютно не связанные с моей скромной персоной. Так или иначе, а я затесалась в «актерки», и на третьем курсе меня даже заметил талантливый и уже тогда известный режиссер Корчинский, а теперь и вовсе маститый маэстро, схвативший пару-тройку призов на кинофестивалях отнюдь не средней руки и широко известный в узких кругах непреходящей страстью к инфантильным блондинкам. И заметил он меня тогда почти как старик Державин, пробормотав под нос что-то вроде: «А вот эта рыжая, пожалуй, подойдет». Его помощник флегматично пожал плечами, что, вероятно, означало: хоть рыжую, хоть пегую, хоть серую в яблоках. Я преданно улыбнулась, продемонстрировав крепкие крестьянские зубы, и очутилась на съемочной площадке.
Фильм получился в типично российских ностальгических тонах: герой все чего-то ищет, а чего именно, знает приблизительно (в народе это называется «рыпаться»). Он расходится с женой, ругается с начальством, пьет горькую и умирает в безнадежной погоне за идеалом. Идеал – полувымышленную девушку из прошлого, возникающую в мечтах и, как водится, в предсмертном бреду, – я и олицетворяла. Я сидела в лодке без весел, качавшейся среди кувшинок, и мои волосы касались тихой воды. Я медленно оборачивалась, красивая и необъяснимая, словно предчувствие. Несмотря на то что моя роль занимала по времени не менее четверти картины, я ничего не говорила. Вернее, у меня была одна-разъединственная идиотская фраза:
– Ты еще спишь? Я принесла тебе малины…
Да-да, именно эти слова мне следовало произносить, сидя в лодке посреди озера. Неудивительно, что у меня ничего не получалось. Режиссер то и дело хлопал в ладоши, перебивая:
– Стоп! Совсем не то. Давай сначала.
Мы бились с мифической малиной несколько дней. Режиссер – любитель блондинок – с маниакальным упрямством выжимал из меня «правду», но в результате только устало утер пот:
– Наваждение: как только она раскрывает рот, весь образ рушится.
В конце концов мою роль озвучила другая актриса, а мне оставалось лишь сожалеть о преждевременном закате немого кино.
Но все равно, на просмотре я себе понравилась. Это было красиво: заросший пруд, блики солнца в камышах и томительная, бесконечно чистая мелодия за кадром, которая так и называлась: «Лодка среди кувшинок». Ее сочинил молодой саксофонист, играющий в плохом ресторанчике на московской окраине. Саксофонист приходил на съемки и слонялся, неприкаянный, между декорациями, постоянно что-нибудь роняя. Он то и дело извинялся, хотя на него никто не обращал внимания, и его длинное малокровное лицо оживлялось только тогда, когда включали фонограмму. Однажды я видела, как режиссер одобрительно похлопал его по плечу:
– Не дрейфь, скоро ты станешь Нино Ротой, а эта вещь будет преследовать тебя из каждого окна, как слуховая галлюцинация.
Мне кажется, композитор не верил, в чем и оказался прав. Саксофонист не дождался премьеры, глупо погиб в случайной ресторанной разборке. Возможно, таким образом судьба уберегла его от разочарования, потому что фильм критика изодрала буквально в клочья. Он промелькнул вторым экраном по захолустным клубам железнодорожников, и коробки с пленками заняли надлежащее место на пыльной полке. Самое смешное: через несколько лет сей факт позволил нашему ценителю блондинок ко всем прочим титулам приобрести еще и самый звучный – гонимого гения. Мелодия умерла вместе с фильмом, а с ней и несостоявшаяся актриса Жанна.
На съемках я и познакомилась с Кареном. Он не имел отношения к фильму, не числился в штате киностудии, но от него в прямом и переносном смысле зависело все. Он давал деловые советы, устраивал полезные знакомства, отпускал игривые комплименты актрисам и угощал дам сигаретами с ментолом. Теперь таких, как он, именуют спонсорами и продюсерами, а тогда – нужными людьми. И в том, и в другом случае – это представители древнейшего ордена счастливых пенкоснимателей. Я спросила у гримерши:
– Кто это?
– Как кто? – удивилась она. – Карен.
– Карен?
– Ну да, Карен, – она взбила мои волосы натурального рыжего цвета, – он все может и всех знает.
А дальше… Несколько невинных любезностей, флакончик французских духов, столик на двоих в валютном ресторане, но главное, ах, конечно же, главное: «все знает и все может». И я перекочевала из студенческого общежития с непугаными тараканами в кареновскую квартирку в тихом центре, захватив с собой имущество, состоящее из пары штопаных колготок и конспектов по актерскому мастерству. Жилось мне неплохо, и очень скоро учебу я забросила, ограничившись выходами в свет в сопровождении Карена: на премьеры, модные постановки и в ресторан Дома кино. Карен однажды даже вывез меня на Берлинский кинофестиваль, но здесь начинается иная, грустная история.
В Берлине премию за лучшую женскую роль получила моя невзрачная сокурсница-зубрилка, и это меня неожиданно проняло. Там я впервые серьезно напилась, и Карен отхлестал меня по щекам в гостиничном номере, и страх в первый раз вошел в мое сердце ржавой иглой. В остальном я вполне могла чувствовать себя крохотной частицей богемы, хотя сниматься меня больше не приглашали.
* * *
Итак, Карен взял меня за плечи и развернул против течения. Или, вернее, изменил его направление, и я преспокойненько отправилась в новое плавание, даже не прихватив с собой спасательного круга. А впрочем, не сделай он этого, нашелся бы кто-нибудь другой, ибо для автономного путешествия необходимо прилагать определенные усилия. Разумеется, в один уж-жасный день я наскочила на мель, точнее, меня вынесло на нее, беспомощную и мокрую. А пароход, блистающий гирляндами, поплыл дальше. С его палубы еще доносились приглушенные звуки Аргентинского танго, а Карен стоял на корме и нежно обнимал стройную прелестницу. Изрядно наглотавшись воды, я очутилась в одиночестве среди разрозненных обломков загубленной молодости. Мимо проплывали чужие корабли, и пиратские флаги, еще недавно спрятанные в трюме, гордо реяли на мачтах.
Уже почти год я сидела без работы и денег в своем тихом центре, в квартире Карена, которую он мне оставил. Или нет? Я просыпалась по ночам в холодном поту, представив, как он входит и говорит:
– А квартирку-то пора освободить!
Пока он не приходил, у меня была масса приятных минут. Интересная книжка, ленивые раздумья, глубокая затяжка хорошей сигаретой в наступающих сумерках, настольная лампа с оранжевым абажуром и крупные хлопья снега за окном. Когда заканчивались деньги, приходилось выныривать на поверхность. Я относила в комиссионку что-нибудь из хороших, но ненужных вещей, а их мне требовалось все меньше и меньше в силу полной самоизоляции. В тот день, кажется, дошла очередь до шапки из чернобурки. Домой я вернулась часа через два и сразу двинулась на кухню сварить только что купленный кофе. Я успела отхлебнуть пару глоточков, когда услышала в глубине квартиры шаркающие шаги. И сразу поняла: даже если это не грабитель, ничего хорошего подобное вторжение мне не сулит. Кто-то приближался крадущейся походочкой, и каждый новый шорох действовал на меня как условный сигнал опасности на лабораторную мышь.
Карен явился мне точно дурное знамение. Покачиваясь на носках роскошных туфель, не слишком подходящих для московской слякотной погоды, он наслаждался эффектом, который он произвел своим внезапным появлением.
– Кажется, ты мне не рада? – произнес он с изрядной долей издевки.
– С чего ты взял?
– Так, некоторые наблюдения… Кстати, куда подевался голубой сервиз?
Я смутилась: сервиз давно украшал монументальную стенку в соседней квартире. Его я продала буквально через месяц после ухода Карена.
– А он… – Я мучительно соображала, как лучше выкрутиться.
– Ты его пропила, – индифферентно подвел итог Карен, и по его тону я не уловила, к чему готовиться.
– Ладно, давай за встречу, – продолжил он примирительно и извлек откуда-то бутылку коньяку.
Конечно же, им руководил отнюдь не ностальгический порыв, а какие-то серьезные планы. Но он пока ничего не говорил о квартире, и это меня успокаивало. Я освободила небольшой пятачок на столе, заставленном посудой и заваленном старыми журналами. Карен, который в былые времена непременно упрекнул бы меня в неряшливости, только брезгливо поморщился. И я сделала вывод, что дело у него ко мне непростое.
Влага, отдающая дубовой бочкой, обожгла пищевод и оставила на языке терпкий привкус. Я сразу почувствовала себя спокойнее, страх словно отпустил меня. Собственно, я боялась не самого Карена, а той власти, которую он надо мной имел. Увы, и это мое зыбкое благополучие зиждилось на нем, зависело от него. В любую минуту я могла услышать:
– Так что мы будем делать с квартирой?
И у меня тогда останется единственный вариант – вернуться в свой южный город. Но с чем? С пустыми руками и опустошенной душой? Бесславный итог хождения за счастьем.
Мне захотелось выпить еще, но Карен молниеносным движением убрал бутылку:
– Хватит, у тебя еще будет время напиться. А пока мне нужно, чтобы ты могла хоть сколько-нибудь соображать.
Я удивилась: соображать – это как раз то, что от меня всегда меньше всего требовалось.
– Раньше ты нуждался в другом…
– А я и сейчас нуждаюсь…
Кажется, я сама себе накукарекала. Его полное одутловатое лицо неожиданно приблизилось вплотную к моему, и я внутренне приготовилась к утомительной работе под кодовым названием «любовь».
Пока мое бренное тело валялось на софе в объятиях Карена, душа пробкой от шампанского вылетела под потолок и ошалело уставилась сверху на открывшуюся перспективу. Широкая волосатая спина Карена блестела, точно противень, смазанный жиром, а мои руки и ноги торчали из-под него, будто пластмассовые конечности сломанной куклы. Карен изощрялся в изобретательности, и сверху это, наверное, здорово напоминало занятия шейпингом по телевизору. Потом мы лежали, устало откинувшись на подушки, и нас по-прежнему ничего не связывало, кроме сигареты – одной на двоих. Ее огонек путешествовал в темноте от Карена ко мне и обратно, как спутник по заданной траектории.
Я первой прервала затянувшуюся паузу:
– Честно признаться, я давно привыкла ощущать себя пенсионеркой на заслуженном отдыхе, после того как получила от тебя полный расчет.
– Ну, моя ненаглядная, – с уст Карена сорвалось-таки любимое словечко из прошлых времен, – для пенсии тебе еще стажа не хватает.
Серьезная заявка!
Я встала и включила свет. Карен потянул на себя одеяло, что оказалось весьма своевременно: в голом виде он выглядел особенно удручающе. Пока я варила кофе, он одевался, беззаботно насвистывая популярный мотивчик – что-что, а шумовое оформление создавать он всегда умел!
Он материализовался на кухне совсем в другом настроении: деловой, собранный и расчетливый. Его рука, поросшая жесткими черными волосами, нырнула во внутренний карман прекрасно сшитого двубортного пиджака:
– Отгадай, что я сейчас достану?
– Надеюсь, не кролика и не петуха. Терпеть не могу фокусников.
– Ненаглядная, у тебя начисто отсутствует воображение. Ну-ка, глянь сюда.
Так, фотография. Очень интересно. Девица с круглыми, широко расставленными глазами требовательно смотрела на меня.
– Симпатичная мордашка. Это она теперь согревает твою одинокую постель?
Карен тихо засмеялся, потом бесцеремонно подтолкнул меня к зеркалу, висящему в прихожей. Я еще не успела найти особенных изъянов в собственном отражении, как он опять сунул мне прямо в лицо фотографию:
– Будь повнимательней. Ведь это же ты десять лет назад. Те же глаза, выражение, родинка над верхней губой… Ах, эта пикантная родинка!
– Во-первых, десять лет назад я выглядела намного лучше, во-вторых, я что-то не помню такого снимка.
– Ну хорошо, если хочешь, десять лет назад ты выглядела намного лучше, но зато она сейчас вполне могла бы выглядеть, как ты.
– Ага ты сам говоришь, что это не я.
Карен убрал фотографию в карман, довольный, похлопал себя по рыхлым бедрам и направился в комнату, я, озадаченная, последовала за ним.
– А если я предложу тебе сыграть роль?.. Очень интересную…
– Роль? Гм, забавно. Ты что же, теперь режиссер?
Похоже, мое предположение его здорово позабавило. Он оживился:
– И режиссер, и сценарист, и продюсер. И плачу хорошо. Тебе никто столько не заплатит, учитывая, что актриса ты бездарная.
Не следовало ему так бесцеремонно наступать на мою больную мозоль!
– Я? Бездарная актриса? Да меня еще в училище пригласили на главную роль в фильме!
– Положим, роль была так себе, – усмехнулся Карен, – да и пригласили тебя на нее по моей рекомендации…
Он врал, бессовестно врал: все было совсем в другой последовательности, и он это знал. Я просто взвилась из-за собственного бессилия и негодования:
– Но ведь не так все было!
А он стоял и посмеивался: излюбленная кареновская тактика. Кажется, она называется «укусил и убежал».
– Сценарий прост и гениален, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Есть человек, которому ты должна как бы случайно попасться на глаза, а дальше все пойдет как следует. Он обязательно обратит на тебя внимание, он просто не сможет пройти мимо. Ну а ты должна его заинтересовать, привлечь, приручить… Что я тебе рассказываю? Эта роль несложная, под силу любой мало-мальски симпатичной женщине.
– Ну и предложи ее любой.
Выпуклые восточные очи Карена сверкнули из-под нависших бровей:
– Неужели не понятно? Для начала нужно за что-то зацепиться. Твой козырь – сходство с той цыпочкой на фотографии. Я бы сказал даже, не сходство, а идентичность. Он однолюб, уловила? Оказывается, такое бывает. Много лет назад он зациклился на одной рыжей идиотке… Пардон, к тебе это не относится.
Признаться, я была заинтригована.
– А где же в таком случае сам оригинал? Эта, как ты ее сам называешь, цыпочка?
– С ней все в порядке, – оптимистично заверил Карен, – случайно выпала из окна.
Последнее сообщение меня неприятно поразило. В кого только мне не приходилось перевоплощаться по милости Карена, но роль покойницы – явный перебор. Я была уверена, что в этой игре все козыри на руках моего коварного экс-любовника, но на свой страх и риск решила поторговаться:
– А если я не соглашусь?
На правом виске у Карена запульсировала вздувшаяся жилка, лицо побагровело. Именно так у него обычно выражалась крайняя степень раздражения.
– А если я вспомню, чем ты мне обязана?
Чем я была ему обязана, так это испорченной жизнью!
– Разве я еще не отработала за твои благодеяния?
Карен сменил тактику. Пару раз прошелся по ковру, якобы погруженный в раздумья. Ковер я пока еще не успела проесть, оставляя на черный день, хотя уж без чего другого, а без ковра я бы уж точно прожила.
– Ладно, – он снова погрузил свое крупное тело в кресло, – я не стану расписывать ужасы твоей будущей участи. Для этого у меня просто не хватает черных красок. Поссорившись со мной, ты потеряешь все. Во-первых, квартиру… – Я вздрогнула, а он, заметив это, продолжал меня методично добивать: – Приличной работы тебе не найти. На панели тебе ловить нечего, извини, но ты товар уже некондиционный, так что клиентов себе найдешь разве что на вокзале. Остается только торговать с лотка. Ну, как тебе мой долгосрочный прогноз?
Конечно, ему ничего не стоило меня дожать: две-три минуты, и готово. Мы оба прекрасно понимали, что мои возражения – не более чем последний удар плавником рыбки, выброшенной на берег. Не мне выбирать роль, мне ее учить.
– Но как я буду выдавать себя за эту женщину, если известно, что она умерла? – нашлась я.
– А тебе и не нужно выдавать себя за нее. Оставайся собой. Достаточно уже того, что ты безумно на нее похожа, – просвещал меня Карен. – Тебе не придется совершать никаких героических поступков, просто будь сама собой, и все. Надо приложить минимум усилий, чтобы поддерживать к себе естественный интерес. Ничего особенно не скрывай, пожалуйся на разбитую жизнь, у тебя это, кстати, очень убедительно получается. Но обо мне ни слова. Мол, был один такой негодяй, но не более. Главное, чтобы он приблизил тебя к себе, а дальше получишь новые инструкции.
Я давно догадывалась, что Карен ведет сложную двойную, если не тройную жизнь, теперь же получила прекрасную возможность окончательно в этом убедиться. Афера – за его предложением непременно скрывалась какая-то афера. Но что мне оставалось делать, кроме как соглашаться? Впрочем, почему бы не попробовать?
– Могу я выставить встречное условие? – Мне на ум пришла гениальная идея.
Карен приподнял брови, давая понять: он весь внимание.
– Оформи квартиру на меня, и я согласна совершить покушение на американского президента.
На лице у него мелькнула легкая тень сомнения, сменившаяся задумчивостью, он снова покачался на носках ботинок и отчеканил:
– Идет. Но учти, если вздумаешь блефовать, все равно останешься ни с чем. Меня тебе не переиграть.
Мог бы и не напоминать: я слишком хорошо знала Карена. Но мне стало еще страшнее после его скорого согласия отдать квартиру. Дело принимало пугающе серьезный оборот.
– Я начинаю действовать только после нашего совместного визита к нотариусу, – схватилась я за последнюю соломинку.
В принципе еще можно было дать задний ход.
Карен не моргнул глазом:
– Хорошо. Тогда завтра у нас следующая программа: нотариус, магазины и премьера в Доме кино.
– Какая еще премьера?
– Но ведь где-то ты должна с ним встретиться? А он известный любитель муз и непременно будет на премьере.
Последний гвоздь в мой гроб был забит!
Потом я получила подробные разъяснения, достойные Штирлица, и фотографию «клиента» – мужчины лет тридцати пяти с «боксерским» носом (с искривленной, перебитой переносицей) и тяжелым подбородком. «Некрасивый, – отметила я про себя. – Ах Господи, какая разница!»
Я только спросила:
– А кто он такой?
Последовал неопределенный ответ:
– Так, один крутой парень.
Напоследок я поклялась не брать в рот ничего спиртного, но здесь я его обманула. Как только за ним захлопнулась дверь, я с удовольствием выдула весь оставшийся коньяк.
Хмель меня не брал. Я размышляла, в какую очередную историю вляпалась. Информации минимум: втереться в доверие к этому типу с боксерским носом, но зачем? Разумеется, не для того, чтобы восполнить собой давнюю утрату или проверить, способны ли «крутые» парни быть однолюбами. Да что мне, в сущности, до этого? Кроме того, Карен вовсе не похож на Деда Мороза, а я плохо представляю себя в качестве рождественского подарка.
Тут я волей-неволей вернулась в мыслях к самому Карену. Мы разбежались с ним более двух лет назад, и единственное, что нас теперь связывало, – это квартира, в которой я жила и которая в действительности принадлежала ему. Чем он занимался с тех пор? Спросите что-нибудь полегче. Когда-то до меня еще долетали светские сплетни, и я слышала о его отъезде то ли в Америку, то ли в Германию, и все. Сегодня он для меня кот в мешке, но, помня его по прежней жизни, я не сомневалась: он играет по-крупному, и вряд ли его игры можно назвать детскими.
