Текст книги "Со мной не соскучишься"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– Это Ольга принесла о нем весть, не правда ли? Однажды проболталась юному художнику Олегу Рунову, что у коллекционера Иратова, которому она помогала по вечерам, хранится уникальная вещь – Евангелие, написанное глаголицей. То самое, что упоминается в «Житии святого Кирилла», Евангелие, которым предположительно владел народ, именовавший себя русами, задолго до формального крещения Руси. Во всяком случае, Кирилл, если верить тому же «Житию», видел его еще в девятом веке в Корсуни, где останавливался по пути в Хазарию.
Я так и замерла с открытым ртом, а Поликарпов продолжал:
– Надо сказать, что юный Олег Рунов к тому времени вынашивал план махнуть в какую-нибудь благополучную и свободную западную страну, но он прекрасно понимал, что даже там без денег плохо. То ли дело захватить с собой нечто, имеющее художественную или историческую ценность… Тут и подвернулась Ольга с ее рассказом о Евангелии. Сагитировать бывшего однокашника по художественному училищу Сергея Петрова, который, между прочим, судя по оставшимся после него картинам, мог стать отличным художником, было, я думаю, несложно, то же самое можно сказать и о влюбленной в Рунова Ольге! Итак, Ольга похитила Евангелие, а вы с Петровым инсценировали ограбление квартиры Иратова, чтобы на нее не пало подозрение. Но Иратов, похоже, тоже питавший к ней определенные чувства, и не собирался грешить на нее, а обвинил во всем собственного сына, который в тот же день погиб в автомобильной аварии в двух кварталах от отцовского дома, чуть ли не у него на глазах. Расстроенный и возбужденный после тяжелого разговора с отцом, парень попросту не справился с управлением автомобиля…
Я с ужасом посмотрела на Рунова, но его лицо оставалось сосредоточенным и бесстрастным.
А Поликарпов подвел итог своему рассказу:
– Неудачную попытку пересечь границу я уже описал… Ох и свинцовые же были времена, это нынче езжай куда хочешь, вывози что пожелаешь. Петрова убили, тебя, Рунов, быстро вычислили и задержали, Ольга выпала из окна. В общем, на скамье подсудимых оказался только один человек – Олег Рунов. Он получил свой срок только за попытку угона самолета, потому что история с Евангелием тогда так и не всплыла, и с тремя трупами на совести честно отправился в зону. Там он оттрубил восемь лет, а мысли-то были все о бесследно исчезнувшем раритете. Где же Евангелие, думал он, где? И как только вышел на свободу, принялся снова его искать, но безрезультатно. Здесь его дорожка невзначай, как ему показалось, пересеклась с дорожкой… ах нет, с широким проспектом жизни мэтра Корчинского. Они организовали совместную фирмочку под названием «Колорит», и эта звучная вывеска в действительности всего лишь украшает прачечную по отмывке грязных денежек. Точнее, до сих пор прикрывала.
– Почему вы сказали, будто мне показалось, что наши дорожки пересеклись впервые? – хриплым голосом произнес Рунов.
– Фу, какой непонятливый! – Поликарпов снова со значением мне подмигнул. – Да потому, что вы еще десять лет назад перебежали дорожку господину Корчинскому, который тогда тоже имел виды на Евангелие. Скорее всего уже и покупателя подобрал, не исключено, что и аванс получил… Ему-то, пересекающему государственную границу по нескольку раз в году, вывезти реликвию было проще, к тому же у него давно имелись налаженные каналы. И вдруг какой-то сопляк, мальчишка, вчерашний выпускник художественного училища его опережает! Потому-то Корчинский и послал двух своих крепких парней к Ольге. Они просто хотели ее вежливо расспросить о пропавшем Евангелии, да, перестаравшись, уронили с пятого этажа…
– Ну, а Евангелие, где Евангелие? – вскричали одновременно Рунов и Корчинский.
– А его нет и никогда не было, – равнодушно пожал плечами Поликарпов. – Вот мы и вернулись к самому началу нашей содержательной беседы. Я уже говорил, что существование реликвий, упоминавшихся в летописях, никем не доказано, историки о них все еще спорят и будут спорить долго.
– А чаша из черепа Святослава? – вырвалось у меня.
Он одарил меня печальной улыбкой:
– Вот чаша есть, а Евангелия нет. Что делать, не повезло. Олега Рунова подвела буйная фантазия Ольги. Не исключаю, что она просто хотела таким образом привлечь его внимание к себе, но слишком поздно поняла истинную причину его интереса к своей персоне. Думаю, она его по-настоящему любила.
ГЛАВА 15
Мои мозги с неимоверным трудом переварили всю эту лавиной обрушившуюся на меня информацию, и если бы только с трудом, а то еще и с риском в любую минуту вскипеть, как чайник на плите. А при чем тут, собственно, я, зачем меня-то втянули в этот жуткий триллер? Тут я вспомнила об убитом мною Карене, и меня опять замутило.
– Думаете, что это все? – спросила я Поликарпова. – Ну а мне кто-нибудь объяснит, как я-то оказалась в этой заварухе?
Рунов и Корчинский уставились на меня, точно на глухонемую, неожиданно обретшую дар речи. Уж кого-кого, а меня здесь меньше всего принимали во внимание.
– Ну, конечно, я все вам объясню, милая девушка, – заверил меня Поликарпов. – Вы попали в дурную историю, очень дурную. Вас просто использовали в качестве подсадной утки. Сначала это пришло в голову Корчинскому и Данильянцу, они решили сыграть на вашем поразительном сходстве с покойной Ольгой. Надеялись, что расчувствовавшийся Рунов однажды откроет вам заветную ниточку, которая приведет к пропавшему раритету. Но не на того напали – Рунов, быстро во всем разобравшись, не стал вас разоблачать, а просто превратил в двойного агента. Таким образом, он, во-первых, держал под контролем происки пока неведомого противника, во-вторых, имел возможность со стороны наблюдать за предпринятым вами самодеятельным расследованием в надежде, что вы интуитивно нащупаете что-нибудь новенькое. Знаете, как бывает: ищешь что-то, весь дом перероешь, а найти нужную вещь не можешь, и тут на минутку сосед заглянет и сразу найдет, потому как, самое удивительное, оказывается, лежала-то эта вещь прямо на виду. Но из вас такого глазастого соседа не получилось – вы не нашли Евангелие, поскольку его не было… Зато в деле появился новый труп – выследившая вас проститутка Мона Лиза, с которой Данильянц не стал церемониться… Итого, мы насчитали уже четыре трупа…
– Пять, – добавила я тихо.
– Что? – Поликарпов посмотрел на меня с удивлением.
– Я убила Карена, сегодня я убила Карена, – призналась я. – Это вышло случайно… Но если бы я его не убила, он бы наверняка убил меня.
– Не может быть! – прошептал Рунов.
Корчинский еще сильнее вцепился в кожаные подлокотники. И тут меня осенило! Господи, да ведь это его разговор с Кареном я подслушала из ванной! Это он отдал приказ Карену избавиться от меня!
Первым пришел в себя Рунов.
– Ну и что же мы будем делать дальше? – хладнокровно осведомился он. – Вы лично что собираетесь предпринять? – обратился он к Поликарпову.
– Я? – Тот как будто даже удивился. – Ровным счетом ничего, пойду себе дальше своей дорогой. То, что я вам рассказал, так же бездоказательно, как и факт существования легендарных реликвий. Если у вас появилась идея заткнуть мне навсегда рот, то не стоит тратить пули: кто же мне, выжившему из ума, поверит? И вообще, я больше об этом слова не скажу, но при условии, что вы оставите в покое девушку…
– Заткнись! – неожиданно обрушился на него Рунов. – Это не твоя забота! Я прекрасно знаю, что мне делать. Подумаешь, нашелся адвокат. Она тебя просила о защите? Нет? Тогда молчи!
Поликарпов усмехнулся:
– Не сомневаюсь в твоем благородстве, крестничек. Ты теперь и господина режиссера не обидишь – делить-то вам теперь нечего. Разойдетесь, как в море корабли. В каком кармане у тебя билет на самолет, кстати? Теперь-то ты можешь осуществить голубую мечту юности и вполне легально. Стюардессы будут тебе обворожительно улыбаться, ведь ты уже не террорист и не угонщик, ты добропорядочный преуспевающий бизнесмен.
– Смотри-ка, – удивился Рунов, – он уже и об этом знает… А ты и правда профессионал. Взял бы я тебя к себе, да ведь не согласишься. Слишком чистенький, хочешь быть над схваткой, бесстрастным судией, не так ли? Небось, если бывшее родное ведомство упадет к ногам с извинениями и попросит вернуться, тоже гордо отвергнешь? Ну и живи себе дальше одиноким волком…
Я вспомнила, что когда-то сравнивала с одиноким волком Рунова, теперь он больше напоминал мне шакала.
– Заметь все-таки, что я судья, а не палач, – запальчиво подхватил Поликарпов, Рунов таки задел его за живое.
– Ну и радуйся, – лениво отозвался Рунов, вставая. – Прощайте.
Он окончательно потерял интерес и к теме разговора, и ко всем присутствующим. Следом за ним на сто восемьдесят градусов развернулся Мальчик. Корчинский все еще находился в задумчивости, вероятно, обдумывал услышанное.
Я подошла к Поликарпову и присела рядом с ним на ступеньку, задев подолом юбки рассыпанные окурки «беломорин».
– Где вас можно найти? – спросила я.
– Нигде. – Он помолчал. – Пожалуй, я сам вас найду.
В холл вернулся Мальчик и, взяв меня под локоть, бесцеремонно приказал:
– Что расселась? Пошли!
* * *
В квартиру Рунова мы вернулись в полном составе: мы с Руновым, Мальчик, Тим и двое амбалов в кожаных куртках. Сейчас мне было странно видеть это уютное, прямо-таки семейное гнездышко, в котором все оставалось по-старому: та же роскошная мебель, те же розы, благоухающие в хрустальных вазах, и те же голуби, воркующие за окном. Но здесь тоже успела поселиться напряженная, давящая тишина. Я не смела шевельнуться, потому что в этой звенящей пустоте малейший шорох производил эффект камнепада в горах.
Рунов, не снимая пальто, размашистым шагом прошел в свой кабинет и через минуту появился с небольшим кожаным чемоданчиком. Раскрыл его и стал выкладывать на стол пухлые пачки денег. Ловко, будто заправский бухгалтер, сортировал их и раскладывал аккуратными стопками. Закончив, натянуто улыбнулся и объявил:
– Ну, вот, я рассчитываюсь честно. Каждый получает свою долю, а засим… – Он, похоже, с трудом произнес следующее слово: – Засим мы распрощаемся. Надеюсь, ненадолго.
Пачек было пять. Тим и парочка амбалов в коже не заставили себя упрашивать: взяли по пачке и разошлись по углам. Я стояла, не двигаясь с места, Мальчик тоже.
– Ну что же ты? – подбодрил его Рунов.
Мальчик медленно, словно его подталкивали в спину, приблизился, но так и не взял свою долю денег. Что-то его явно мучило.
– А я? – наконец решился он задать вопрос. – Разве я не с вами?
Рунов отрицательно покачал головой.
Мальчик замер в растерянности, и по его красивому холодному лицу, напоминающему Кая в чертогах Снежной королевы, пробежала тень недоумения и обиды. Если бы не сковавшее меня безразличие, я бы, возможно, торжествовала: Мальчик – в прямом и переносном смысле – получал отступного, как и остальные. Какое-то время я злорадствовала, а потом мне стало его жаль. Бедный, бедный Мальчик, бездомный щенок, принявший тусклый кладбищенский фонарь за приветливый свет человеческого жилища! Впервые в жизни он предложил кому-то свою душу без остатка, вернее, ее зачаток, а она в конце концов оказалась невостребованной. Мальчик беспомощно хлопал длинными ресницами и никак не решался взять себе зеленую пачку, словно боялся растаять от одного прикосновения к деньгам. Наконец он прикоснулся к ней, взвесил на ладони и положил назад, все еще не решаясь взять.
– И ты давай, не стесняйся, – Рунов радушно пригласил к столу и меня.
Я подошла, хотя с моей стороны было бы вообще смешно думать о деньгах теперь, когда я убила Карена. И все же я дотронулась до стопки упругих купюр, мне предлагалась, несомненно, внушительная сумма.
– Они мои? – поинтересовалась я у Рунова.
Рунов кивнул. Наверное, он думал, что я убита его благородством. Вместо того чтобы прогнать с позором, он меня награждал, по существу, оплачивал мое предательство, и весьма щедро.
– И я могу с ними делать что захочу? – уточнила я.
– Разумеется. – Он все еще не понимал, к чему я клонила.
Что мне делать с этими деньгами, тоскливо думала я, бросить ему в лицо, порвать? Я тоскливо перебирала в уме варианты финальной сцены. Конечно, ее следовало сделать эффектной, и впервые это зависело от меня, потому что все веревочки, с помощью которых мною управляли, были уже оборваны. Да, я играла в чужой пьесе, но концовка принадлежала мне.
Совсем рядом часто и взволнованно дышал Мальчик, и это его дыхание напоминало с трудом сдерживаемые рыдания ребенка. Я только чуть-чуть пододвинула пачку, предназначенную мне, и положила ее сверху той, которую Рунов отсчитал Мальчику. Верхние купюры соскользнули, и получился зеленый холмик. Дальше логика сцены требовала, чтобы Мальчик улыбнулся сквозь слезы и, набирая бумажки в ладони, стал их безрассудно разбрасывать. А потом нам следовало взяться за руки и уйти легко и беззаботно. И оставить, оставить Рунова с его деньгами. Но ведь мы с Мальчиком были не друзьями, а врагами. Впрочем, не исключено, что именно так он и поступил, только уже без моего участия. Я этого попросту не увидела, потому что ушла раньше, именно так, как требовал финал.
Когда входная дверь уже захлопнулась за моей спиной, я услышала крик Рунова:
– Ольга, постой!
– Я не Ольга, я Жанна, – сказала я, но вряд ли он меня услышал, слова прозвучали тихо – остаток сил исчерпал мой эффектный уход.
Он догнал меня внизу.
– Не глупи, ты поедешь со мной.
– Ты решил, что я могу заменить тебе Ольгу?
– Хватит о ней, – он болезненно поморщился. – Я ее никогда не любил, а тебя люблю.
Я высвободилась из его рук и ответила:
– Зато я не люблю тебя.
Самое интересное, что в тот момент я понимала, что вовсе его не обманываю.
ГЛАВА 16
Небо над Москвой было цвета застиранного белья. Но в воздухе уже витал неуловимый призрак скорых новогодних празднеств.
Я бесцельно брела в надвигающихся сумерках на отдаленный свет и отголоски музыки. Миновав несколько кварталов, я оказалась на небольшой площади с елкой, убранной игрушками. Вокруг меня сновал гогочущий люд с озабоченными, а порой и вдохновенными физиономиями. У края тротуара с неистребимым энтузиазмом трясли своими нехитрыми товарами московские коробейники. Возле елки стояли пятеро озябших музыкантов и, пританцовывая на рыхлом снегу, исполняли на духовых инструментах модные шлягеры. Лица музыкантов покраснели от мороза и натуги, а ноты, закрепленные на пюпитрах, покрылись снегом. Перед музыкантами стояла металлическая банка из-под оливкового масла для добровольных пожертвований.
Я сунула руку в карман шубы, извлекла несколько купюр, пригоршню мелочи и сунула в заснеженную жестянку. Деньги для меня не представляли больше никакой ценности, а этим замерзшим ребятам могли вполне пригодиться хотя бы на бутылку для согрева.
Пухлый саксофонист спросил меня:
– Что вам сыграть?
– «Лодку среди кувшинок», – машинально произнесла я.
Он удивленно приподнял брови, поскольку это название ровным счетом ничего ему не говорило.
– Играйте что хотите, – поправилась я.
Они и впрямь заиграли что-то в стиле рока. Ко мне тут же подбежал какой-то длинный парень и потащил танцевать. У меня не было сил сопротивляться, и потому я просто повисла на нем, как кошка на заборе. Парень радостно улыбался мне, обдавая перегаром.
– Ольга! – услышала я, но не обратила внимания: мало ли на свете женщин с именем Ольга?
Кто-то дернул меня за рукав, я обернулась и увидела маленькую щуплую старушку – в чем только душа держится? Она беспрестанно повторяла:
– Оля, Оля, куда же ты пропала?
Пока музыка не кончилась, парень таскал меня по умятому снегу, а старушка кружилась вокруг нас, как собачонка, нашедшая хозяина.
Когда я наконец с большим трудом отлепилась от своего кавалера, она снова крепко вцепилась в мой рукав тоненькими замерзшими пальчиками.
– Оля! Оля! Ведь это же ты! Я не могла ошибиться! – Она торжественно огляделась в поисках поддержки, но на нас никто не обращал ни малейшего внимания.
– Можете меня отпустить, я никуда не денусь, – сказала я старушке.
Мне и впрямь некуда было деваться, теперь я целиком и полностью принадлежала самой себе.
– А почему ты так долго не приходила? – допытывалась старушка.
– Я? Не приходила?
Я не знала, кто такая эта старушка в потертой кроличьей шубе и старомодной шляпке с вуалеткой, я видела ее первый раз в жизни. Бедняжка, наверное, она попросту обозналась.
– Разве можно пропадать на целых десять лет? – убеждала меня она, и ее маленькая высохшая голова тряслась от старческого тика. – Я ее жду, жду, каждый день в любую погоду хожу на бульвар, а ее все нет и нет. Ты что, забыла, что я старая и могу в любую минуту умереть? Ну-ка, пошли.
И она повела меня за собой, дорогой рассказывая, как именно она пыталась меня найти. Тут меня осенило. Господи, сказала я себе, да она же имеет в виду Ольгу. Я должна была немедленно все ей объяснить, но это мне никак не удавалось. Едва я открывала рот, как старушка обрушивала на меня очередной поток эмоций. Мало-помалу из ее рассказа я поняла, что их с Ольгой знакомство было вообще-то шапочным, иногда они вместе прогуливались по бульвару, болтали о том о сем и скоро, несмотря на солидную разницу в возрасте, прониклись взаимной симпатией. А потом встречи прервались, потому что Ольга неожиданно перестала приходить на прогулки. Старушка не знала ни ее адреса, ни фамилии, потому и не смогла найти.
История эта произвела на меня странное впечатление: Ольга проводила вечера в беседах с пожилой женщиной? На мой взгляд, это не совсем укладывалось в тот образ, который я себе прежде нарисовала. Ольга казалась мне замкнутой, сосредоточенной, даже демонической личностью, не склонной к сантиментам.
А старушка продолжала тащить меня за собой, и мне все никак не удавалось ей втолковать, что я не Ольга. Мы вошли в подъезд старого дома, и она, облегченно вздохнув, сказала:
– Вот отдам тебе то, что ты у меня оставила, и буду спокойно ждать смерти. А то я вся испереживалась: куда же мне девать твое добро?
Ее однокомнатная квартирка оказалась на первом этаже. Она довольно долго возилась с замком и виновато поясняла:
– От сырости совсем дверь перекосилась.
Мы вошли в крошечную прихожую, устланную разноцветными кусками ковровой дорожки. Я разулась и пошла за ней в комнату, обставленную мебелью послевоенных лет: комод, трюмо из полированного дерева, круглый стол, покрытый вязаной скатертью. У окна пристроилась старинная швейная машинка «Зингер», такая же, как у моей матери. Бог знает сколько времени воспоминания детства не являлись мне столь явственно. Не дожидаясь приглашения, я села за стол, стараясь подольше задержать в себе это давно утерянное и вновь обретенное ощущение.
– Сейчас я напою тебя чаем, – пообещала старушка. Вышла на кухню и скоро вернулась с маленьким жостовским подносом, на котором стояли две чашки, заварной чайник и вазочка с вишневым вареньем.
Сто лет я не пила такого вкусного чая и не слушала таких простых, неторопливых рассказов о жизни. В какой-то момент старушка спросила:
– Ну а ты как жила все это время?
Я смутилась, потому что мое вынужденное вранье с каждой минутой лишь усугублялось.
А она, как назло, не прекращала расспросы:
– А твой молодой человек? Надеюсь, у тебя с ним все в порядке?
Мне оставалось только время от времени неловко поддакивать ей, момент для откровенного признания был упущен. Я уже не в силах была ее разочаровать, а может быть, даже и причинить ей страшную боль. Да и зачем этой старой женщине знать настоящую историю жизни Ольги? Я стала что-то ей рассказывать, и получалось у меня довольно складно, настолько, что ее морщинистое маленькое личико светилось теплой улыбкой.
– Я рада, как я рада, – призналась она и спохватилась: – Господи, да ведь я чуть не забыла… Твой чемоданчик… Постой, я сейчас, сейчас…
Она открыла гардероб с зеркалом во всю створку и вытащила небольшой чемодан, с таким я когда-то ездила в пионерский лагерь.
– Что это? – Я не сдержала удивления.
– Как что? Ведь ты сама мне его передала при нашей последней встрече. Сказала: «Пусть пока побудет у вас, я скоро за ним приду». И пропала на целых десять лет.
Сердце мое забилось от фантастических предчувствий, дрожащей рукой я нажала на замки, легко поддавшиеся от одного прикосновения, приподняла крышку. В чемодане лежал предмет, аккуратно завернутый в плотную бумагу. По внешним очертаниям это могла быть, например, шкатулка, или коробка, или… книга. Я не стала разворачивать сверток, я и так слишком хорошо знала, что это.
* * *
Вы, конечно, догадываетесь, что со мной случилось, когда я снова оказалась в своей квартирке в тихом центре. Да-да, я запила, самым ужасным, самым отвратительным способом. Сначала похмельное забытье было для меня единственной возможностью не прислушиваться к звукам тормозящих у дома автомобилей, шагам на лестнице и шорохам за дверью. На телефон я смотрела как на врага, подозревая, что в любую минуту он разразится звонком. Не знаю, на какой день я поняла, что телефон не таит в себе ни малейшей угрозы, поскольку отключен за систематическую неуплату. Чего же я боялась? За мной могли прийти и арестовать за убийство Карена. Смешно было обманывать судьбу с помощью бутылки дешевого портвейна, но разве у меня были какие-то другие способы?
Я совершенно потеряла счет времени, хотя смутно понимала, что оно уже исчислялось не часами, а днями. Никто не торопился прервать мое запойное уединение, никто не торопился меня арестовать. Похоже, все обо мне забыли. Если это действительно так, думала я, то лучше уж навсегда. В редкие минуты просветления я пыталась кое-как проанализировать ситуацию. Почему все-таки за мной не приходили? Возможно, мертвого Карена до сих пор не нашли? Сомнительно. Или Рунов успел что-нибудь такое предпринять? В конце концов я решила, что это уже неважно, и в какой-то момент даже собралась идти с повинной в милицию, предварительно высосав очередную бутылку. Стоит ли рассказывать, что я так никуда и не пошла…
Когда я услышала тихие неторопливые шаги в прихожей, то даже не испугалась, подумав, что в моем положении не может быть ничего лучшего, чем хоть какая-то определенность. Я с трудом приподняла голову – Бог знает сколько я провалялась на диване как куль старой ветоши – и различила в нескольких метрах от себя человеческую фигуру. Вошедший произнес знакомым мне голосом:
– Ну и атмосферка, задохнуться можно…
Он решительно подошел к окну и потянул на себя фрамугу, и тотчас комната наполнилась свежим морозным воздухом. Только тогда я сообразила, что ко мне пожаловал Поликарпов.
– Между прочим, с Новым годом, – поздравил он и, наклонившись, взял в руки одну из пустых бутылок. – Фу, какая гадость, даже я не позволяю себе такого. Это ведь все равно что пить жидкость для промывки канализации.
Он приблизил свое лицо к моему, я разглядела его косящие глаза и попыталась улыбнуться.
– Ох, не нравится мне все это, – изрек он. – Ладно, сейчас будем менять ситуацию коренным образом.
По-моему, он опять исчез, но совсем ненадолго. Очень скоро я увидела перед собой на столе стакан с прозрачной жидкостью. Я выпила залпом водку и в изнеможении рухнула на диван. Ни с того ни с сего меня начал бить озноб. Поликарпов укрыл меня одеялом, а сверху положил еще свою старую куртку.
– Ну-ну, – подбодрил он меня, – сейчас полегчает, в конце концов, это еще не белая горячка. – И добавил: – Неприятная штуковина – похмельный синдром, знаю по себе.
Я вспомнила Петровича в Ольгиной квартире, который называл белую горячку «белочкой», и нырнула в тихое забытье.
Первое, что я увидела, проснувшись, – это большой кусок колбасы на столе. Я сразу почувствовала, что безумно проголодалась, что было совершенно неудивительно, если учесть, что с тех пор, как я убила Карена… В общем, кажется, с тех пор я так ничего и не ела.
Снова возник Поликарпов и принялся резать колбасу, приговаривая:
– Закусывать все-таки надо…
Пока я заглатывала колбасу, как удав, он наполнил стакан кефиром из пакета и, откинувшись на спинку стула, стал наблюдать за моей трапезой.
– Запой – штука неприятная, – заявил он, когда я наконец насытилась. – Из него выходишь, прямо как из подвала в солнечный день. – Он помолчал и поинтересовался: – И часто такое с тобой бывает?
Я пожала плечами.
– Да, дело дрянь, – отметил он, – женщины втягиваются быстрее и, между прочим, практически не излечиваются.
Тоже мне Христофор Колумб, открыл Америку!
– Ты куда-то собиралась? – между тем осведомился он.
Я удивленно приподняла брови.
– Да я вижу, чемоданчик собрала…
Какой еще чемоданчик? Моя бедная головка упорно отказывалась соображать. Чемоданчик, чемоданчик, стоп! Да как я вообще могла об этом забыть! А вдруг за то время, пока я в прострации валялась на диване, в квартиру заходил не только Поликарпов?
Я соскочила с дивана, торопливо открыла фибровый чемодан и облегченно вздохнула: сверток на месте.
– Вещичек-то не густо, – скосил свои и без того раскосые очи Поликарпов.
Вместо комментария я достала из чемодана сверток и положила его перед экс-кагэбэшником.
Он сразу посерьезнел:
– Что это?
– Думаю, что не взрывное устройство.
Поликарпов нервным движением рванул желтую бумагу и замер в изумлении.
– Черт побери! – прошептал он. – Разбудите меня! Этого не может быть!
Я вернулась на диван и налила себе еще полстакана кефира. Когда Поликарпов немного успокоился, я вкратце рассказала ему свою историю нового обретения реликвии.
– Выходит, Ольга была лучше, чем я о ней думал, – задумчиво произнес он. – Она не смогла, не смогла… Поняла, что творит… Но что теперь с этим делать?
– Чего проще? – отозвалась я. – Вернуть Иратову, и все.
– Иратов умер, – сообщил Поликарпов, – и его счастливая наследница уже вовсю продает его барахлишко.
– В любом случае меня это больше не касается. Вы сражались за то, чтобы Евангелие осталось в стране, вот и продолжайте в том же духе. В конце концов, так или иначе, но своего вы добились. Вот она, ваша реликвия. Теперь вы даже можете доказать, что были правы, что вы не сумасшедший… А с меня взятки гладки, потому что, потому что… – Я хотела сказать «потому что я убила Карена», но только махнула рукой. – У меня остался только один долг, а дальше…
– Да как ты не понимаешь! – вскричал Поликарпов, перейдя на «ты». – Как ты только не понимаешь, что оказалось в твоих руках! Это же…
– Евангелие, написанное глаголицей, которое упоминается… – пробубнила я и махнула рукой. Какая разница, где упоминается, меня это не касается.
Он заскрипел зубами, как безумный:
– Жанночка, девочка моя, ты же счастливица, ты отмечена печатью! Нет, я до сих пор не могу в это поверить. Черт побери, она сделала это!
Своим энтузиазмом Поликарпов напоминал припадочного ведущего какой-нибудь любимой народом телеигры.
Он бегал и бесновался так долго, что у меня зарябило в глазах. Я даже подумала, не тронулся ли он и в самом деле. Когда он наконец успокоился и сел на диван, то, закинув руки за голову, мечтательно произнес:
– Знаешь, а ведь мы с тобой прикоснулись к вечности. Сама посуди, мы с тобой грешили, впадали в запой, бились головой об стенку и сходили с ума, а все же эта честь выпала нам. Пройдут годы, от нас и наших страстей не останется и воспоминаний, а то, что мы с тобой сделали… В общем, не исключено, что нам это зачтется и здесь, и…
Поликарпов посмотрел вверх, где, по его мнению, наши грешные души могли рассчитывать на кое-какое снисхождение. Когда придет срок, нам нужно будет напомнить, что мы тоже время от времени творили добрые дела, хотя и неосознанно.
Он снова запаковал сверток, положил его в чемодан и заторопился:
– Ну, я пошел, нужно скорее организовать экспертизу, еще неизвестно, в каком оно состоянии.
У двери он оглянулся и спросил-спохватился:
– А ты что собираешься делать?
– Не знаю, – призналась я честно. – Наверное, поеду на родину проведать мать. А там… – Я хотела сказать, что попробую жить начисто, если мне будет позволено сжечь черновик.
– Ну, крепись, – он замялся, подбирая слова, – ты же умная, красивая баба, не забывай об этом… Ну, я пошел.
Я кивнула. Поликарпов уходил счастливым, унося с собой Евангелие. Я достала из сумки пудреницу и, раскрыв ее, взглянула в зеркальце. Мое отражение по крайней мере не отводило глаз.
