Текст книги "«Ага!» и его секреты"
Автор книги: Елена Сапарина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Римский-Корсаков, сочиняя музыку, мысленно видел картины природы в полном богатстве красок и со всеми тончайшими оттенками цвета. Поэтому его музыка отличается такой живописностью. Возникавшие у него зрительные образы были столь же яркими, как и слуховые.
Примеры эти можно продолжить, но давайте лучше вернемся к разговору о последовательных стадиях мышления. Итак, первый – чувственный – этап оказался уже трехступенчатым: сначала мы улавливаем простейшие ощущения отдельных качеств и свойств предметов, на их основе складывается образ предмета в целом, воспринимаемый нами еще наглядно, то есть пока предмет находится в непосредственном контакте с нами. И наконец, более отвлеченное представление о предмете, заочное.
Многие психологи утверждают, что уже на этой первой стадии мышления можно говорить о двух способах восприятия действительности – образном и логическом, – преобладание либо того, либо другого из которых потом приведет к разделению творчески мыслящих людей на художественный и мыслительный типы.
Чувственные образы дают нам представление об отдельных предметах, единичных явлениях. Окружающий мир является перед нами, как бесконечная мозаика разнообразных свойств предметов и их взаимоотношений. И чтобы вычленить случайные свойства от закономерных, общие от частных, внешние от внутренних, мало простого чувственного знания. Необходимо логическое мышление.
Конечно, резкого перехода тут нет. Пропасть между чувственным и логическим мышлением должна быть чем-то заполнена. Такой промежуточной стадией служит, по-видимому, так называемое чувство-мысль, о котором актриса Бабанова говорила: «У меня потребность после читки отложить все на возможно далекое время, не работать… На это уходит около месяца. А затем что-то оживает. Я начинаю чувствовать, что это не слова, не названия, а какие-то люди, живые люди… Я не знаю, как сказать… не знаю, где грань, когда ты думаешь и когда ты чувствуешь».
Как научно объяснить появление этого моста между чувством и мыслью? Человек ощущает не только различные свойства и качества предметов, но и те связи и отношения, которые между предметами существуют. Не ощутив этого сходства или различия, мы не могли бы его в дальнейшем осознать.
Чувство взаимного соотношения предметов – это уже так называемое интеллектуальное чувство. Оно непосредственно предшествует мысли логической, выраженной словами.
Первый и главный признак мышления – обобщенное отражение действительности. Помните, у Ленина: «Каждое слово уже обобщает».
Когда вы говорите «карандаш», вы подразумеваете под этим не только тот карандаш, что держите в руке, но и вообще предмет, изделие, с помощью которого можно писать.
Пожалуй, не менее важно и второе свойство. Допустим, вы встали утром и хотите узнать, холодно сегодня или тепло. Можно, конечно, просто выйти на улицу и на практике убедиться, мороз там или оттепель. Это чувственный, наглядный способ. В этом случае вам не пришлось думать, вы просто ощутили прохладу воздуха и капли дождя, и этого оказалось достаточно. Может быть, вы даже не сказали про себя: «Ну и холодище», – а лишь поежились да подняли воротник пальто.
Но к тому же выводу можно прийти и косвенным путем, не подставляя лицо ветру. Достаточно просто подойти к окну и взглянуть на градусник. Остальное – дело вашего ума. Путем нехитрых рассуждений вы сообразите, надевать сегодня плащ или пальто.
Это и есть мышление.
От наглядно-чувственного опыта оно отличается своей абстрактностью. Вы ничего не ощущали и не измеряли даже. А лишь рассуждали, то есть имели дело с отвлеченными свойствами предметов и явлений – градусником, заполняющей его ртутью, нарисованной на нем шкалой, температурой воздуха и так далее – и мысленно устанавливали между ними связи, причинную и следственную зависимость.
Благодаря тому, что мышление имеет дело не с конкретными предметами, а обобщенными, абстрактными понятиями о них, возможности нашего разума очень возрастают: область того, что мы мыслим, значительно шире того, что мы непосредственно ощущаем. С помощью мышления мы познаем и то, что уже давно прошло, и то, что еще только когда-то будет. И вообще то, что недоступно непосредственному восприятию, – температуру звезд, например.
Но как мы все же думаем?
Как совершается переход от заочного образа того круглого стола, что стоит у вас в комнате, к отвлеченному понятию о «столе вообще», как мебели, приспособленной для еды и работы? Какие этапы проходит мысль дальше?
Мысль начинается с сравнения. Сопоставляя между собой образы разных предметов и явлений, мы постепенно отделяем главные их признаки от второстепенных, закономерные от случайных, общие от частных. Только мысленно сравнив множество круглых и прямоугольных, больших и маленьких, высоких и низких, трех– и четырехногих столов, мы пришли к обобщенному понятию стола вообще.
Чтобы у нас выработалось такое понятие, нам пришлось не просто сопоставлять разные столы по размерам и форме. Надо было мысленно расчленить стол на части (анализ), понять назначение каждой из них, затем мысленно же собрать стол вновь (синтез).
Анализируя, что собой представляют ножки стола или его крышка, мы отвлекались от того, из чего они сделаны, какого цвета, какой формы и тому подобных несущественных для нас сейчас свойств. Нас интересовала только их роль – от остального мы, как говорят, абстрагировались.
Наглядным примером синтеза может служить так называемый «словесный портрет» – описание отдельных черт лица, по которым можно представить себе наружность никогда не виденного раньше человека. Словесный портрет используют для опознания преступника, если нет его фотографии, – помните у Шейнина.
Главное, что мышление наше всегда имеет какую-то цель: что-то понять, ответить на определенный вопрос, решить большую или маленькую проблему и так далее. Своей целенаправленностью оно и отличается от простой цепочки ассоциаций. Однажды человеку предложили описывать все, что придет ему в голову, когда, лежа на диване, он услышит случайно сказанное слово и станет «думать», не имея определенной задачи. В ответ на произнесенное слово «палочка» услышали:
«Палочка дирижера… Знакомый учитель нения, композитор, композитор Глинка (виденный портрет его в шапочке)… Римлянин вроде Нерона, римский дворец, идет римлянин в белой одежде… Сад, масса роз, аллея, там много воинов… Громадное дерево, на нем узор елочных палочек. Вылетают белые птицы оттуда. Это стреляют. Это пули. Я вижу, как они летят, вернее, след их – белые, блестят. Они превращаются в звериные лапы с белыми когтями. Последние ползут, расплываются, это дорога. Дорога превращается в водопад на Кавказе…»
Вот какая несуразица может получиться, если думать ни о чем, бесцельно, ничего ни с чем не сравнивая, не обобщая.
Сравнение, анализ, абстракция, синтез – это все различные виды умственных действий, так сказать, обязательный набор правил мышления, без которого не обойтись ни художнику, ни писателю, ни ученому, ни инженеру, ни просто школьнику.
С чем: же производятся эти умственные действия? Подобно тому, как чувственное знание оперирует образами предметов и явлений, логическое мышление имеет дело с понятиями. Понятие, как мы уже говорили, – обобщенное представление о предмете. Это и есть пресловутый «стол вообще». Понятие в отличие от образа предмета лишено чувственной наглядности, оно возникло не на основе ощущении, мы до него «дошли головой».
Наконец еще одна несхожесть. Образы предметов не имеют никакой специальной формы существования, а понятия всегда выражены в словах, и потому ими удобнее оперировать при мышлении.
Характер мышления каждого человека в значительной мере определяется тем, насколько богаты по содержанию употребляемые им понятия, каким запасом их он обладает.
В ходе умственной деятельности человек оперирует понятиями, определенным образом связывая их между собой. Так образуется простейшая форма мысли – суждение, выражается оно сочетанием слов, то есть предложением. Когда мы соотносим между собой суждения, образуется новая, более сложная форма мысли – умозаключение.
И суждения и умозаключения могут быть самыми различными. Возьмем, к примеру, два основных их вида, когда в результате рассуждений совершается переход от частных случаев к общему положению, и противоположный – когда частный вывод следует из общих посылок. Умозаключения первого типа наиболее часто используются в химической науке. Скажем, измеряют удельный вес какого-то одного куска железа и делают вывод об удельном весе железа вообще.
Вторые умозаключения служат основой математических доказательств. Вот хоть такого: раз все числа, сумма цифр которых кратна трем, делятся на три, значит и число 4128 разделится на три. Эти дедуктивные умозаключения, как их называют, были излюбленным приемом Шерлока Холмса. Сколько самых запутанных преступлений раскрыл он чисто умозрительным путем, всего лишь при помощи последовательных рассуждений.
Пусть вас не смущает то, что все эти преступления да и сам Шерлок Холмс выдуманы Конан Дойлем. Не выдуман в его романах метод размышлений, которым, кстати говоря, сам Конан Дойль тоже владел в совершенстве. В затруднительных случаях к нему обращалась лондонская полиция, и он успешно помогал в раскрытии самых запутанных преступлений (в результате разгадки одного дела был освобожден невиновный человек, двадцать лет просидевший зря в тюрьме).
Вот все эти формы мышления – суждения, умозаключения и правила их образования – и составляют логику. Когда-то она изучала только самые простые, подобные перечисленным здесь. Теперь в ее ведении находятся и более сложные, специальные приемы, характерные для мышления в его наиболее развитой форме – научной.
Уже в результате обычного умозаключения, когда сопоставляются между собой различные суждения, человек приходит к новому знанию. Чем более умело он думает, то есть чем свободнее и в то же время логичнее мыслит, тем больше новых истин рождается в ходе его рассуждений, пока, наконец, мысль не обгонит практическую деятельность и не станет теперь уже сознательно предварять ее. Человек научится думать вперед, иными словами – предвидеть, что может получиться из тех или иных реальных действий. А затем не только делать предположения, но и ставить вопросы.
Умение подметить непонятное, то есть увидеть вопрос, – одна из важных особенностей творческого ума. Сила великого ума нередко проявляется в том, что в привычном и как будто известном он видит проблему, которую надо решить.
Это особенно наглядно видно в труде ученых. Конкретные способы и приемы решения разного рода задач (имеются в виду не просто математические, а вообще проблемы) и составляют основу научного мышления. Нет возможности перечислить их – не только потому, что их чрезвычайно много, но и потому, что далеко не все способы нам известны, то есть осмыслены и поняты нами. Недаром ведь творческое мышление во многом еще остается загадкой.
Конечно, очень заманчиво проникнуть в лабораторию мышления. Понаблюдать какими-то доступными средствами за тем, что происходит, грубо говоря, в голове ученого, когда он находит решение труднейшей задачи.
Дать представление о специфике научного мышления может хотя бы такая его форма, как мысленный эксперимент. Впервые применил его Галилей, когда объяснил, что такое инерция.
Теперь каждый из нас, слегка поднатужась, вспомнит: если тело не встречает сопротивления, то теоретически оно будет двигаться равномерно хоть до бесконечности. Это и есть движение по инерции. Сейчас представление об инерции знакомо любому школьнику. Ведь с него фактически начинается такая наука, как механика. А во времена Галилея понятия, отражающие механические движения тел, были нечеткими, например, скорость и ускорение не различались между собой. Впервые «разделил» их Галилей. Для этого он проводил реальные опыты и измерения. Но кто, где и когда наблюдал равномерное бесконечное движение?
Такой опыт невозможно осуществить. Да и чисто логически нельзя «открыть» принцип инерции, так как для этого, помимо скорости и ускорения, необходимо ввести в рассуждение и массу тела как меру инерции, а этого понятия еще не существовало. Оно появилось в результате того самого мысленного эксперимента, о котором идет речь.
Прием этот, впервые найденный Галилеем и используемый учеными в наши дни, на первый взгляд кажется фантастическим.
Галилею не потребовались ни измерительные приборы, ни движущиеся предметы. Все это существовало в его воображении, и сам опыт проводился в уме.
Галилей мысленно рассматривал движение шара по наклонной плоскости. Мысленно он сделал шар идеально круглым, а плоскость идеально гладкой и бесконечной. Так он устранил влияние трения и других случайных и побочных причин.
Что будет с таким идеальным шаром, если его предоставить самому себе? Видимо, он станет катиться вниз со все возрастающей скоростью и бесконечно долго. А если изменить условия? Галилей мысленно же прерывает движение шара и толкает его вверх. В новой ситуации шар, по-видимому, замедлит движение. А что отличало движение вниз по наклонной плоскости и вверх? Только направление. Значит, ускорение и замедление движения зависят от угла наклона плоскости. Это единственное внешнее воздействие, которое испытывает идеальный шар.
Галилей устраняет и его – мысленно располагает плоскость горизонтально. И тогда оказывается, что в этом случае идеальный шар будет оставаться в покое или сохранять величину своей скорости и направление движения неизменными теоретически беспредельно долго.
Так был открыт первый закон механики – закон инерции. Вот как еще, оказывается, можно делать открытия.
О ЧЕМ ДУМАЛ НАПОЛЕОН?
Почему-то принято считать образцом подлинно умственной деятельности работу ученого, притом непременно теоретика. Все остальные виды интеллектуального труда относят, как правило, к более низкому рангу.
Однако если вдуматься, выяснится ошибочность столь поспешного вывода (кстати, и среди психологов в этом вопросе нет единодушия: одни в свое время утверждали, что гений возможен только в искусстве; другие видели высшую ступень деятельности разума в занятии философией). Чем ум Петра I, скажем, ниже ума Ломоносова?
Впервые (если не считать Аристотеля) занялся исследованием ума великих практиков, как он их назвал, известный наш психолог Борис Михайлович Теп-лов. Практиками в их высших проявлениях он считал политиков, государственных деятелей, полководцев, а вообще говоря, любого организатора, администратора, производственника, хозяйственника. Их он противопоставил теоретикам в широком смысле – тем, кто занимается наукой, философией, искусством.
Собственно, не столько противопоставил, сколько объединил. «И мышление ученого и мышление государственного деятеля связано с практикой», – говорил он. Разница только в том, что работа теоретического ума сосредоточена преимущественно на первом этапе познания: на переходе от непосредственного созерцания к абстрактному мышлению. А работа практического ума – главным образом на второй, действенной части познания, когда абстрактные теоретические истины, добытые умственным путем, проверяются практикой, на том самом «верном попадании» после теоретического разбега, о котором говорил Владимир Ильич Ленин.
Борис Михайлович Теплов доказал, что умственная работа ученого, занимающегося одним исследованием нередко долгие годы, даже проще и спокойнее, чем политического деятеля или полководца, которым приходится решать многообразные и противоречивые умственные задачи, да еще в крайне жестких условиях.
Чтобы разрешить в кратчайший срок те сложные задачи, которые встают перед военным начальником в решающий момент боя, недостаточно обычных качеств ума. Необходимо то «окрыление и обострение способности суждения», которое свидетельствует о максимальной продуктивности ума.
Наполеон писал об одном из своих маршалов: «Ней имел умственные озарения только среди ядер, в громе сражения; там его глазомер, его хладнокровие и энергия были несравненны, но он не умел так же хорошо приготовлять свои операции в тиши кабинета, изучая карту».
О другом своем маршале, Массене, Наполеон говорил: «Он плохо продумывал распоряжения. Разговор его был малосодержателен, но с первым пушечным выстрелом, среди пуль и опасностей его мысль приобретала силу и ясность. Талант его возрастал в крайней опасности».
Не правда ли, в главных чертах это напоминает вдохновение? То самое вдохновение, которое долго считалось привилегией исключительно поэтов, потом обнаружилось в более прозаической, научной деятельности, а теперь исподволь проявлялось и в такой сугубо практической работе, как руководство боем. Знаменательно, верно?
Какие же еще качества ума необходимы полководцу?
Наполеон однажды сказал: «Вдохновение – это быстро сделанный расчет». Но вряд ли он имел в виду именно вдохновение, речь здесь идет скорее об интуиции. Не ошибаемся ли мы? Видимо, нет. Вот что говорит Михаил Васильевич Фрунзе: «Для того, чтобы быть хорошим стратегом одинаково как в области чистой политики, так и в военном деле, необходимы особые качества. Самым важным из них является так называемая интуиция, способность быстро разобраться во всей сложности окружающих явлений, остановиться на самом основном и на основании учета этого основного наметить определенный план борьбы и работы».
Итак, опять знакомое слово. Таинственная интуиция. Полководцы, как и ученые, понимают под ней нередко совершенно противоположное. Наполеон видит в интуиции лишь гораздо более быстрое течение мысли, чем при обычном умозаключении или рассуждении. Клаузевиц считает интуицию качественно иным процессом мышления. «Умственная деятельность здесь (на войне) покидает область строгого знания – логики и математики – и превращается в искусство в более, широком смысле этого слова, то есть в умение интуитивно выбирать из бесчисленного множества предметов и обстоятельств важнейшие и решающие».
Кто прав? На этот вопрос трудно ответить. Ведь природа интуиции досконально не известна даже психологам. Недаром многие из них предпочитают о ней вообще не упоминать. Борис Михайлович Теплов не относится к их числу. Он делает попытку проанализировать это понятие.
Конечно, интуиция не особый путь познания, стоящий в одном ряду с чувственным и логическим. Это разновидность мышления, качественно отличная от обычных логических умственных действий. Не только большей скоростью, но и меньшей развернутостью. Интуитивное умозаключение всегда сокращенное, но не потому, что отдельные звенья умственного процесса выпадают, просто они очень быстро проносятся в сознании, так что не успевают полностью осмыслиться. Это и дало повод причислить интуицию к бессознательным действиям, что на деле совсем неверно.
Что же касается того, к чувственному или логическому мышлению относится интуиция (обычно ее причисляют к наглядной, бессловесной еще стадии), то правильнее относить ее ко вторым, чисто умственным действиям. Но в ней наряду со словом большая роль принадлежит и наглядным представлениям. Недаром не всегда сразу можно объяснить словами то, что интуитивно пришло в голову. Ведь это всегда больше похоже на догадку, чем на последовательный логический вывод. Знаток военного искусства Клаузевиц по этому поводу замечает, что интуиции обычно бывает достаточно для действий полководца, но недостаточно, чтобы убеждать других на совещании, доказывать правильность данного решения.
Во всем, что мы говорили до сих пор, интуиция ученого или полководца была сходна. Но, как метко сказал Борис Михайлович Теплов, «в работе ученого интуиция – это некоторая роскошь, а для полководца она необходимость».
В самом деле, если решение проблемы, над которой работает ученый, произойдет не мгновенно, а придет постепенно, результат не изменится. Интуиция в науке – просто удача. И это «вдруг», кстати говоря, далеко не всегда случается.
Другое на войне. В работе полководца мгновенное решение в некоторых случаях просто необходимо. Его невозможно заменить длительным, постепенным решением. «Если бы идея прорвать фронт противника массированным ударом большой колонны, поддержанным сосредоточенным огнем неслыханного для того времени количества орудий, пришла Наполеону не во время сражения при Ваграме, когда все его духовные силы направлены к одной цели: найти выход из положения, становящегося неблагоприятным, – пишет Теплов, – если бы эта идея «внезапно» и «спонтанно» посетила его в какой-нибудь другой момент жизни, то она осталась бы без всякого прямого отношения к его полководческой деятельности. Во всяком случае, сражение при Ваграме было бы проиграно».
Полководец не может ждать «осенения», просто вся его мыслительная деятельность протекает быстрее, думает он энергичнее и экономнее, зачастую не успевая осмыслить сам, как и почему возникло у него именно то, а не другое решение, хотя он совершенно убежден, что оно единственно правильное. Интуиция у полководца теряет остроту внезапности, она становится просто одним из наиболее рациональных в данных условиях способов мышления.
Есть и другие сходства и различия в мышлении полководца и ученого.
И к ученому и к полководцу интуиция не является как некий дар свыше. Она возникает как следствие долгой и качественной мыслительной работы. Как сказал кто-то из психологов, «счастливый миг, приносящий решение задачи, – это по большей части час жатвы тех плодов, которые взошли в результате всего предшествующего труда». Вот и Наполеон подтверждал: «Вовсе не гений внезапно и таинственно открывает мне, что именно должно говорить и делать при обстоятельствах, кажущихся неожиданными для других, но мне открывает это мое размышление».
Разница только в том, что ум ученого подготавливает интуитивное решение, работая над какой-то определенной проблемой. Дум полководца должен быть готов к тому, чтобы давать интуитивные решения совершенно новых, неожиданных и непредвиденных задач. К тому же решение это должно быть не предварительным, как у исследователя, где интуиция рождает почти всегда лишь гипотезу, требующую дальнейшего домысливания и проверки, а окончательным, потому что ход событий не всегда предоставляет возможность дополнительной мыслительной работы.
Вот видите, как ответственна работа практического ума. Ясно, что деятельность любого практика, в том числе и полководца, предъявляет очень высокие требования к его уму.
Мы часто говорим о «задатках математика», о «музыкальной одаренности» (они обычно проявляются уже с детского возраста). А в чем выражаются «задатки полководца»? Что обеспечивает ему столь качественную работу мышления?
Мгновенно понять неожиданно возникшую задачу и столь же быстро решить ее можно, только обладая умением реально видеть на воображаемой карте или схеме возможные комбинации действий – свои и противника. «Наполеон знал карту и умел обращаться с ней, как никто. Он превосходил в этом своего начальника штаба и ученого-картографа маршала Бержье, – пишет известный его биограф академик Тарле, – превосходил в этом всех полководцев, до него гремевших в истории». Объяснялось это его способностью «сразу видеть в данной местности то, чего другие не видели», и даром «быстрого чтения топографических карт и запечатления в памяти крупных очертаний».
Речь, стало быть, идет об исключительном развитии пространственных представлений (в этом и состоит наглядность военной интуиции).
Конечно, способности гениев и талантов вырастают из общих способностей человеческого ума. Но какие-то из них у людей выдающихся в той или иной области достигают особенно высокого развития.
Все в какой-то мере обладают «чувством местности». Одни зримо представляют себе все повороты пройденного пути, они как бы осознают направление. Другие словно мысленно составляют план местности и ориентируются по нему. Это, так сказать, более абстрактная наглядность. Недаром второй способ считается высшей формой пространственных представлений.
Борис Михайлович Теплов утверждает, что полководцы должны уметь и чувствовать местность и пользоваться мысленной картой. «Полководец должен подняться до представления географических особенностей целой области и даже страны, – подтверждает Клаузевиц, – всегда иметь перед мысленным взором направление дорог, течение рек, расположение горных цепей и, кроме того, обладать способностью понимать подробности местности!»
Но, разумеется, одного пространственного воображения, даже высокоразвитого, недостаточно для полководца. Ведь на Бородинском поле не просто были расположены конные и пешие полки, артиллерийские батареи и фортификационные сооружения. С первым же залпом, когда пороховой дым потянулся над полем, с первой атаки и контратаки войска пришли в движение. Сражение распалось на десятки и сотни мелких стычек, меняющихся с калейдоскопической быстротой. Правильно видеть общий ход боя в каждый момент, вовремя разгадывать намерения противника, руководить действиями своей армии так, чтобы добиться выполнения поставленной задачи (Кутузов стремился максимально ослабить и обескровить армию Наполеона и осуществить свой замысел), можно только, облачая еще одной важнейшей способностью.
Теплов уверяет, что всякий полководец должен обладать своеобразным «временным воображением», то есть способностью непосредственно представлять себе течение событий и по разрозненным признакам воссоздавать мысленно их ритм. Временное воображение тоже служит основой военной интуиции, или «чувства противника», как ее иногда называют.
Кстати, в любой практической деятельности работа может быть продуктивной, творческой, только когда вырабатывается соответствующая интуиция. У летчика это «чувство самолета», у юриста «чувство следователя», у пловца «чувство воды», у футболиста «чувство мяча» и т. п.
Но не всегда же полководец действует интуитивно. Вот что говорил Наполеон по поводу одного исключительно смелого передвижения войск: «Это расчет часов; это также расчет территории; но при этом нельзя ошибиться ни на несколько минут, ни на несколько саженей, так как дело идет о целости армии».
Стало быть, расчет – точнейший, ювелирный, без которого невозможно было бы действовать быстро и уверенно, тот расчет, что лежит в основе совершенно особого качества полководца – мужества ума. Именно это позволило Кутузову вопреки мнению огромного большинства военачальников, в разрез с требованиями царя, несмотря на желание всей армии и жителей, оставить в 1812 году Москву без боя. И кажущееся поражение обернулось хорошо рассчитанной победой.
Смелость мысли необходима и ученым. Ведь чтобы по-новому взглянуть на, казалось бы, известное, подтвержденное авторитетами, нужно быть человеком мужественного, решительного ума. Те, кто остерегался ставить вопросы, так и не сумели стать первооткрывателями.
Благодаря точному расчету опытный полководец словно предвидит события. Предвидение – результат глубокого проникновения в обстановку и понимания главного в ней, решающего, того, что определяет ход событий. Военная карьера Наполеона началась с такого случая. После падения Тулона в руки французского командования попали протоколы военного совета англичан, на котором обсуждалось, как удержать крепость. Когда их сравнили с протоколами того военного совета, на котором Наполеон (тогда просто капрал) предлагал свой план взятия крепости, то выяснилось, что он заранее предвидел все возможные действия противника. Это дало ему чин генерала.
Предвидение в науке играет, пожалуй, даже большую роль, чем в деятельности практиков. Вот что говорил, например, об известном итальянском физике Энрико Ферми его друг, тоже ученый: «Ферми был тогда, бесспорно, самым видным специалистом по нейтронам. Интуитивное чутье, подсказывавшее ему законы поведения нейтронов, напоминает чутье эксперта по радиоприемникам, угадывающего направление электрического тока в схеме. Чтобы предвидеть результаты опыта, Ферми не нужны были расчеты…»
Итак, предвидение – это умение выделить существенное, высшая ступень мысленного анализа. Пожалуй, не только анализа. «Превращение сложного в простое» – вот формула мышления полководца, которую выдвигает Теплов. Иными словами, вначале анализ сложной обстановки, в итоге синтез, дающий простые и определенные решения. Характерно, что в мышлении полководца синтез не только следует за анализом, но и предшествует ему. Военный начальник анализирует обстановку всегда с какой-то точки зрения, в свете каких-то идей, то есть на основе уже каких-то предварительных выводов.
У хорошего практика ум не может быть, как у большинства теоретиков, либо аналитическим, либо синтетическим. В нем обязательно должны быть высоко развиты оба мыслительных процесса.
Значит, не приходится и говорить, что мышление практиков ниже мыслей теоретиков. Лишний раз убеждаемся, что чисто количественные оценки «выше» и «ниже» мало применимы к разным способам мыслительной работы взрослого человека. Чаще приходится иметь дело с качественной стороной этих процессов.
Конечно, отсутствие прибора, натурального или воображаемого, который вроде термометра, измеряющего температуру, точно характеризовал бы уровень мышления, существенно затрудняет задачу исследователей. Приходится вырабатывать критерии, которые сами по себе не являются такими абсолютными, как, скажем, константы в физике. Даже понятие «инерция», как мы видели, неодинаково звучит в разных устах.
Заслуга не во всем сходных, но объективных критериев в том, что они позволяют как бы высветить с разных сторон лабиринты мышления, подобно прожекторам, бросающим лучи из разных точек на один и тот же объект.
Так, например, иногда разделяют людей и по другому признаку – конкретному и абстрактному уму. Один французский психолог сравнивал с этой точки зрения крупнейших физиков. Вот что он пишет: «Некоторые из них обладали замечательной способностью представлять в своем воображении сложное целое, образуемое разнородными объектами; они схватывают эти объекты одним взглядом и не нуждаются в том, чтобы близорукое внимание направлялось сначала на один объект, потом на другой, и этот единый взгляд не является смутным и неопределенным; он точен вплоть до мелочей, каждая деталь отчетливо воспринимается на своем месте и в своем относительном значении.
Таковы конкретные умы. Для других представлять в воображении очень большое количество объектов и притом так, что они усматриваются сразу, во всей сложности их взаимоотношений… операция невозможная или, во всяком случае, очень трудная… Но зато они без всякого усилия постигают идеи, очищенные в результате абстракции от всего того, что может опираться на чувственную память, они ясно, исчерпывающе схватывают смысл суждения, связывающего такие идеи».
