Текст книги "Спаси меня, папа-доктор (СИ)"
Автор книги: Елена Верная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Глава 15
Пик. Пик. Пик.
Этот звук настолько сильно раздражает, что я пытаюсь открыть глаза.
Такое действие, как открытие глаз, казалось раньше таким элементарным и естественным, а сейчас кажется непосильной задачей. Слышу, как писк учащается и в комнату, где я нахожусь, кто-то забегает. Шелест одежды, какие-то непонятные слова. Затем ко мне прикасаются. Я чувствую, но что-то ответить, возразить я не могу. Я вообще не понимаю, где я и что со мной. Только чувствую слезинку, что стекает по щеке. Пытаюсь вызвать в памяти последние воспоминания. У меня был довольно тяжелый день на работе. Вечером я запрыгнула на автобус и примчалась к Екатерине Тимофеевне. Я так соскучилась по Катюше, что хотела поскорее ее забрать к себе. Стыдно сказать, но мне казалось, что Катя меня начинает забывать, потому что слишком много и долго она меня не видела. Слишком долго мы жили порознь. По вечерам я часто плакала после звонка сестре отца и разговора с ней. Мы зачастую созванивались по видеосвязи, чтобы я хоть так могла видеть свою дочь. Она росла без меня, а всему виной ее отец. Это из-за его предательства и двуличности я ушла с ребенком под сердцем. Это из-за его измены я промолчала.
Помню, что с тяжелым сердцем тетя Катя отпускала нас в город. Предложила переночевать, но я отказалась. С Катюшей нам на следующий день нужно было попасть к врачу, а если бы остались у Екатерины Тимофеевны, то мне пришлось бы очень рано будить Катюшу. Она бы не выспалась и у врачей устраивала бы мне истерику. А в этом случае осмотры и врачебная диагностика будут абсолютно бессмысленны. Меня волновало, что дочь часто засыпала посреди игры. Все, кому я рассказывала о проблеме, смотрели на меня как на дурочку. Кто-то говорил даже, что мне радоваться надо, ведь у меня спокойный ребенок, который часто и по многу спит днем и ночью. Но нет. Для ребенка ее возраста это было совершенно ненормально. Я сама видела, как она сидит, бодро крутит игрушку в руке, а потом словно в обморок падает. Это она так резко засыпала. Только лишь когда это стало повторяться очень часто и когда я установила видеокамеру в детскую в доме Екатерины Тимофеевны, каждый день прокручивая запись в поисках таких моментов, я окончательно убедилась, что это происходит. Я показала запись тетке, и она сказала, что тоже заметила это. Но думала, что в этом ничего такого нет, просто ребенок устал. Бывает же, что дети засыпают в любой позе и под любой шум. Но мне казалось, что это ненормально, и я пошла искать врача. Многие даже не выслушивали, так как я не приводила ребенка на прием. Я хотел сперва дать посмотреть запись и потом, если врач посчитает, что это стоит его внимания, привезти дочь на осмотр. Когда от меня отмахнулись в третий раз, мне наконец-то объяснили причину такого поведения. Не могут же они сделать пометку, что поставили диагноз или осуществили прием по видео. Так что приводите пациента и только тогда будем думать и смотреть. Всем было безразлично, что привезти дочь в тесную съемную квартиру, которую я снимала у пожилой женщины, где в договоре аренды было прописано «никаких детей и домашних животных». И вот наконец-то я нашла не только врача, кто просмотрел видео, но и предложил приехать на прием, так как обратил внимание на то же, что насторожило и меня. Диагноз он, естественно, не поставил, все же у него в распоряжении были лишь видеозаписи. Но назначил время и ждал нас на прием.
И что же было дальше? Воспоминания давались с трудом. Все давалось с трудом. Я словно из колодца выуживала их. А они выплескивались из ведра и терялись. Становилось страшно от ощущения, что я могу забыть что-то важное, упустить и не вспомнить потом об этом никогда.
Потом была дорога на остановку. Душный автобус, где я сняла с Катюши комбинезончик, чтобы она не вспотела и не заболела. А потом звук тормозов. Все перевернулось перед глазами. Я, сжимающая Катюшу и пытающаяся своим телом оградить ее от всего. Что-то теплое потекло по лицу и шее, скатываясь куда-то за пазуху. Дикая боль и мой крик. А потом темнота. А сейчас я не могу даже открыть глаза. Лишь одна мысль билась в виске. Что с Катей? Если она не выжила, то мне нет смысла бороться за эту жизнь. Нет смысла карабкаться из этой ямы.
Я лежала и молилась. Говорят, что к Богу обращаются, только когда у человека все очень плохо. И сейчас я поняла почему. Потому что очень страшно. А вера заставляет на какое-то время поверить, что все будет хорошо. Вера заставляет страх немного отойти на второй план. Я молилась так неистово, прося лишь об одном. Чтобы Катюша была жива. Я верила, что я справлюсь со всем. Все смогу преодолеть, но только лишь бы она была жива. Меня не отвлекает от внутренней молитвы ни шелест одежды, ни тихий разговор двух женщин. Да, я уже догадалась, что нахожусь в больнице. Судя по моему состоянию и пищанию аппаратов сбоку, скорее всего, в реанимации. А две девушки – это сотрудницы. Прислушиваюсь. Понимаю, что, вероятно, одна из них санитарка, а вторая – медсестра.
– Долго она уже так? – слышу тихий голос одной женщины.
– Пару дней, не знаю точно, – ответ немного безразличный.
– Я слышала, ее сюда с дочкой привезли, – говорит первая. Я замираю. Ну же, скажите, что с Катей. Я хочу знать! Я имею право знать!
– Да, она пока в детском отделении лежит, – отвечает собеседница. Я чувствую, как от сердца отлегло. Боже, если ты есть, спасибо тебе. – Думаю, пару дней и в детский дом отправят, – добавляет она.
Нет! Нет! Нет! Ее нельзя в детский дом. Я жива! Я не дам ее отправить туда. На каком-то нечеловеческом усилии воли я заставляю преодолеть наваливающуюся на меня усталость и распахиваю глаза. Язык как ватный. Ворочать им еще сложнее, чем открыть глаза, но мне удается произнести на выдохе: «Катя!». На этом у меня закончились сил, и я провалилась в темноту.
Глава 16
– Евгений Александрович, – слышу немного взволнованный голос медсестры. – Она очнулась, – не стоит говорить, кто такая «она», и пояснять причину, по которой я рванул со своего места и понесся в реанимацию. Даже постовая медсестра знает причину, по которой я каждый день хожу в реанимацию, о чьем здоровье справляюсь. Весь персонал судачит о моей бывшей жене и моей дочери. Кто-то откровенно издевается и глумится, кто-то сочувствует. Пока я спешил в реанимацию, персонал косился на меня, а я стараюсь держать себя в руках. Но не выходит. Влетаю в реанимационное отделение и замираю перед стеклянной частью стены в палате Лизы. В палате уже находится Афанасьев. Суетится вместе с медсестрой. Первый порыв был заскочить внутрь, но что-то меня остановило.
Теперь-то я понимаю, почему врачу нельзя оперировать близкого ему человека. Это тяжело. Очень тяжело и морально, и физически.
Я вглядывался в знакомое и в тот же момент незнакомое лицо девушки, что лежит на кровати в палате. Афанасьев стоит так, что не загораживает ее от меня. Глаза закрыты, мертвецкая бледность, такая, что видна каждая вена. Что-то явно изменилось. Но что? Не могу определить.
Из палаты выскочила одна из медсестер, и я успел ее остановить. Поймал за руку, и она замерла. Вопросительно смотрит.
– Что произошло? – внимательно вглядывался в лицо подчиненной. Я боялся уловить какую-то тень, которая могла бы сказать мне что-то плохое о лежащей в палате девушке. Что-то, что Афанасьев мог велеть ей не говорить мне. Да, я не исключал и такую вероятность. Я не параноик, но боялся, что злость на меня может отразиться на Лизе. Боялся, что он случайно или намеренно может совершить оплошность, которая приведет к непоправимым последствиям, но при этом скроет все от меня и подчистит любую документацию. В этом случае свидетелями этой самой оплошности станет только коллега, а если точнее – медсестра. Ведь это она всегда рядом с врачом. Врач может самонадеянно полагать, что медсестра может что-то не понять в силу отсутствия знаний. Еще в институте я понял, что зря некоторые врачи недооценивают опытную медсестру. Практикующая медсестра ничем не уступит врачу, потому что на ее стороне годы опыта. Так что девушка, которая стояла передо мной сейчас, запросто могла заметить врачебную ошибку Афанасьева, которую он, естественно, не отразит ни в одном отчете.
– Не знаю, – девушка смотрела немного испуганно. – Пациентка пришла в себя, но сразу же отключилась, – девушка отвела взгляд.
– Вы дежурили? – я прищурился и сканирую девушку взглядом.
– Да, я. Пришла санитарка, она убирала в палате, – девушка по-прежнему смотрела в сторону. – Потом пациентка вскрикнула: «Катя». И потеряла сознание.
– То есть до этого она была в сознании? – я напрягся. Что-то не то было во всем этом рассказе.
– Не знаю, – медсестра явно нервничала. – Я не обратила внимания.
– И чем же вы таким были заняты? – я зло смотрю на девушку.
– Ну не могу же я двадцать четыре на семь около пациентов дежурить, я же не робот! – собеседница вдруг пошла в оборону, словно я ее в чем-то подозреваю или обвиняю.
– Так вы были в палате или нет, когда Исаева пришла в себя? – я зло сжал челюсть.
– Была, – медсестра испуганно на меня посмотрела. – Можете у санитарки спросить. Мы как раз говорили с ней в этот момент, – оправдывается девушка.
– О чем? – смотрю в упор и вижу смущение медсестры. Отчего-то сразу становится понятно, о чем могли болтать две закадычные сплетницы. Хотя раньше за этой девушкой таких грешков замечено не было. А вот санитарка – любительница перемыть кости всем врачам. – Можете не отвечать, и так понятно.
– Евгений Александрович, я ничего такого не сказала! – оправдывается девушка.
– Что вы в нее вцепились? – из палаты вышел Афанасьев. – Ваша бывшая жена пришла в себя. Можно считать, дело сдвинулось с мертвой точки.
Я отпустил медсестру, которая моментально скрылась из поля моего зрения. Уверен, она теперь все дежурство от меня будет шарахаться и перемещаться по отделению мелкими перебежками.
– Как вы хорошо, Кирилл Витальевич, помните, что она моя бывшая жена. Главное, чтобы вы при этом не забыли, что она еще и ваша пациентка, – в груди клокочет от злости.
– Что ж вы ей врача не заменили? – Афанасьев усмехается и смотрит на меня свысока.
– Даю вам шанс доказать вашу порядочность, – да, я понимаю, что поступаю глупо и что логичнее было бы заменить врача. Но я знаю, что Афанасьев хороший врач. Главное, чтобы тот факт, что он плохой человек, не помешал ему быть хорошим врачом.
– Ну-ну, – кривится в недоброй усмешке собеседник. – Сделаю вид, что я вам поверил.
– Я хотел бы получить отчет по лечению и ее состоянию, – мне не нравится Афанасьев, скажу больше – я бы его уволил. Но где я найду хорошего хирурга за такую зарплату? Ответ напрашивается один – нигде.
– И вы его получите, – кивает Кирилл Витальевич. – Обязательно получите. Через пару часов, как только я его оформлю. Если, конечно, меня никто не отвлечет от этого занятия. А то, сами же понимаете, пациентов много, не только ваша бывшая жена. Вернее, пациентка Исаева, – губы Афанасьева растянулись в мерзкую улыбочку.
Он просто тянет время, чтобы испытать мои нервы. Это единственный вывод, что я могу сделать из поведения подчиненного. Ну что, подождем.
Глава 17
Прихожу в себя снова под писк приборов. Мне кажется, именно этот раздражающий звук и заставляет меня открыть тяжелые веки. В голове пульсирует мысль: «я не позволю отдать Катю в детский дом».
Мое пробуждение никто не заметил. Лежу и смотрю в потолок. Сил, чтобы позвать кого-то, нет, а делать, как в прошлый раз, чтобы снова потерять сознание, я не хочу.
Почему-то вспомнилось, как я морально принимала факт моей беременности. После предательства мужа я оказалась разбитой и опустошенной. Тяжело было вставать, тяжело было думать, только слезы лились ручьями и никак не прекращались. Казалось, что я не выплыву, не смогу принять действительность. Мечты, что были, рухнули в один момент, и тысячи мелких осколков впились в душу и разум. Я честно не знала, где взять силы, чтобы дальше жить. Силы мне дала дочь. Она наполнила мою жизнь смыслом. Беременность заставила меня взглянуть на свою жизнь под другим углом. Заставила осознать, что вскоре я буду нести ответственность не только за себя, а еще за одного маленького человечка. Этот человечек рос во мне и каждую минуту напоминал, что мне нельзя раскисать. Не уверена, что пережила бы этот разрыв, оставшись в своем уме, если бы не Катюша. После того как меня выгнала из дома моя же собственная мать, я не ждала особой помощи ни от кого. Тетя помогла и поддержала, но толчок к движению вперед дала моя малышка. Моя девочка заставила меня улыбаться и двигаться, как бы ни было тяжело, я не имела права сдаваться. Пришлось закрыть сердце на замок. Постепенно мне перестали сниться Женя и тот день, который разделил мою жизнь на «до» и «после». Порой, конечно, меня посещали мысли о том, каким бы отцом для нашей дочери стал бы мой бывший муж. Как он нянчился бы с ней, носил на руках и говорил, какое она чудо. Но я старалась отгонять эти видения от себя. Мне было больно, что моя Катюша лишена этого всего, а другой ребенок называет его папой. Мой муж целует другого малыша перед сном и обнимает, когда ему страшно или больно. Боже, как же я в тот момент его ненавидела! За то, что он разрушил все и лишил нашу дочь этого будущего. Он лишил ее себя и своей любви. Эта мысль впилась занозой, назойливо притягивая фокус на себя. И тогда я дала себе обещание, что буду любить ее за двоих. Я не позволю, чтобы она была обделена чем-то. Я работала день и ночь, брала подработки, чтобы поскорее забрать дочь к себе. Было тяжело физически, но хуже было морально, ведь я понимала, что моя дочь взрослеет без меня, что я пропускаю самые первые и важные ее шажочки. Мне оставалось только сцепить зубы и идти к намеченной цели.
Из размышлений меня вывел голос, который до боли показался мне знакомым. Неужели у меня галлюцинации от препаратов и лекарств? Я пыталась прислушаться, даже, кажется, дышать перестала. Но слов так и не смогла разобрать.
Зажмуриваюсь снова, чтобы избавиться от наваждения, но оно не проходит. А может, это все на самом деле? Он же врач. Что удивительного, что я могу его встретить здесь, вот так? Окидываю себя взглядом, насколько позволяет угол обзора. Да, если это Женя, то даже здесь меня ждет разочарование. Я-то представляла нашу встречу иначе. Что-то вроде кадра из «Москва слезам не верит», где мы много лет спустя встретимся и он будет с восхищением смотреть на другую меня. Взрослую, успешную и независимую. Независимую в любых сферах, свободную и финансово, и морально. Он будет искать встречи с дочерью, которая его никогда не знала и теперь уже и не нуждается в его любви и внимании. Впрочем, как и я.
Смотрю на дверь в палату и вижу, как входит он. Женя ни капли не изменился. Хотя нет, изменился. Возмужал и стал еще привлекательнее. Чувствую, как в горле мешает дышать откуда-то взявшийся ком, а по щеке скатывается слезинка.
Хочется сказать что-то язвительное, резкое, но не могу. Мужчина неотрывно смотрит на меня, и на долю секунды мне показалось, что и он не может ничего сказать, так сильны эмоции.
Он берет стул и молча садится ко мне. Молча берет мою руку и, поцеловав, прижимается к ней лбом, а я чувствую, что он плачет. Беззвучно, но плачет.
Где же ты был раньше, когда я так в тебе нуждалась? Когда рыдала в подушку, стараясь заглушить звуки душевной боли, что рвались наружу. Где ты был? Зачем сейчас эти слезы? Эти тоска и одиночество во взгляде? У меня тоже по щекам катятся крупные слезы, а я упрямо моргаю, чтобы они закончились.
Я не знаю, сколько мы так просидели, когда в палату вошла медсестра и начала проверять приборы. Заметив, что я пришла в себя, она что-то отрывисто сказала Жене и убежала, а мы снова остались вдвоем. Мы так и продолжали молча смотреть друг на друга, словно разговаривали взглядами.
– Вы должны были поставить меня в известность, что моя пациентка пришла с себя! – в палату врывается мужчина в белом халате. Я только сейчас обратила внимание, что на Жене не белый халат, а темно-синий медицинский костюм. Мелочь, которая не говорит ни о чем, но я так сосредоточилась на его лице, что даже не обратила внимания на его одежду.
– Впрочем, как и вы, – усмехается бывший муж, глядя на мужчину в упор. Между ними явно не дружески-приятельские отношения.
– О чем вы? – ворвавшийся врач бросает на меня сканирующий взгляд.
– О том, что, когда я вошел, ваша пациентка была в сознании, – объясняет Женя. – Откуда мне знать, что вы не в курсе этого факта?
– Ясно, – мужчина в белом халате недовольно поджимает губы. – Сейчас я бы хотел осмотреть пациентку, – и мужчина недовольно скривился. – Отчет, естественно, предоставлю вам по завершении.
– Лиза, я еще вернусь, – Женя поворачивается ко мне и пристально смотрит. – Нам надо поговорить.
Его слова не сулили мне ничего хорошего. Я запаниковала, и у меня участился пульс, о чем незамедлительно противным писком сообщил подключенный ко мне аппарат.
– Евгений Александрович, – вкрадчиво произносит его коллега. Мой бывший муж, бросив на него недовольный взгляд, разворачивается и выходит. А я с некоторым облегчение выдыхаю.
Глава 18
Он вернулся. Сразу же, как мой лечащий врач перевел меня из реанимации в обычную палату. Он вошел в палату вместе со взрослым мужчиной, и почему-то я сразу подумала, что это адвокат. Женя решил говорить со мной при адвокате?
– Что тебе? – вопрос получился грубее, чем я хотела. Но как сказала, так и сказала. В душе закипает возмущение и старая обида, которая, как мне казалось, ушла, оставляла привкус горечи во рту.
– Это адвокат нашей семьи, Самуил Яковлевич, – бывший муж как-то так качнул головой, словно я не вопрос задала, а ударила его.
– Мне адвокат не нужен, – я очень не хочу плакать. Очень не хочу, чтобы он видел моих слез, того, как сильна рана, что он причинил два года назад. Но слезы сами струятся по щекам, а слабость такая, что я не могу даже руку поднять, чтобы смахнуть их со щек.
– Он нужен мне, – Женя сжимает губы, и они превращаются в тонкую линию.
– Сюда-то ты его зачем привел? – я всем своим видом хочу показать, что я не хочу его видеть. Мне неприятно с ним говорить, быть с ним в одной комнате. Вот только если бывший муж может выйти из палаты, я этого сделать не могу. И не потому, что слаба, а потому, что не чувствую ног. Это обнаружилось вчера при осмотре. Сперва я думала, что это слабость. Но затем, когда лечащий врач начал осмотр, проверяя чувствительность конечностей, выяснилось, что я не чувствую его прикосновений. Вот они, последствия травмы. Он сказал, что рано паниковать, но я-то понимаю, что самое время. Все рухнуло! Все мои надежды на счастье вместе с дочкой, на будущее, где мы с ней играем, дурачимся, гуляем по парку, рухнули. Я инвалид! Теперь я не то что дочь не могу обеспечить и ее будущее, я даже саму себя обеспечить не могу.
– Ну, раз он нужен тебе, так и общайтесь с ним в другом месте! – выплевываю слова. Хочу просто сказать, чтобы он катился ко всем чертям и чтоб глаза мои его не видели. Но мысли о дочери заставляют меня замолчать. Затыкают бушующую гордость и вынуждают ждать, что он скажет, чтобы узнать, что с Катей. Я боюсь спросить напрямую, боюсь услышать что-то плохое. Трусиха. Заталкиваю это иррациональное чувство куда подальше. Я же слышала, что говорили медсестры. Ей грозит детский дом. Значит, как минимум она жива. Но почему детский дом? Неужели Екатерина Тимофеевна это могла допустить? Почему ее ко мне не пускают? У нее я бы спросила все открыто. Мысли путаются и начинает болеть голова. – Где Катя? Что с ней? – если я этого не спрошу, у меня просто взорвется голова.
– Она здесь, в детском отделении, – Женя садится на стул, подвинув его ближе к моей кровати. – С ней все относительно в порядке. Именно поэтому я позвал адвоката.
– А я-то грешным делом подумала, что боишься без свидетелей со мной разговаривать, – сарказм получился какой-то горький. Или это от лекарств у меня во рту так горчит. – Что значит относительно?
– Евгений Александрович, я, пожалуй, в коридоре подожду, – адвокат подает голос и, кивнув мне, выходит из палаты под молчаливое согласие Жени.
– Ее хотят отправить в детский дом, – говорит бывший муж. – Из-за твоих махинаций с документами я ей никто.
– Значит, ты знаешь? – я много раз представляла, как будет выглядеть наш разговор, когда я расскажу Жене о дочери. Да, я не планировала ему о ней говорить, но это не мешало мне представлять этот разговор. Что он скажет, что я. Я словно сцену из пьесы раз за разом проигрывала у себя в голове, но никогда бы не могла подумать, что все будет выглядеть именно так.
– Я не дурак, и посчитать в состоянии, – бывший муж смотрит сурово. Видно, что недоволен. Видно, что еле сдерживается, чтобы не высказать все. – Катя – моя дочь!
– А ты не думал, что я могла после развода закрутить роман, забеременеть и родить не от тебя? – не знаю, почему говорю ему это. Понимаю, что сама же на себя бросаю тень, но во мне говорят злость и обида. А еще очень больно. Очень! Но это не физическая боль. Моральная.
– Ты не такая, – отмахивается от моего предположения мужчина.
– Ну да, это ты у нас такой, – горькая усмешка, когда воспоминания подкинули мне сцену запечатлению на видео, где Женя радуется беременности своей любовницы. – Кстати, кто у тебя родился? Сын? Дочь?
– Дочь, – отвечает бывший муж. И, мне кажется, из последних сил сдерживается, чтобы не схватить меня и не встряхнуть как следует.
– Поздравляю, – слова словно царапают горло, настолько тяжело мне даются. А ведь я думала, что остыла к нему. Но нет. Стоило ему показаться на горизонте, и во мне снова все клокочет и бурлит. Только если раньше это было от любви и страсти, то сейчас от злости и обиды.
– Эту дочь родила ты, – каждое слово падает как кирпич, с грохотом. – Других детей у меня нет и не было.
– А как же?.. – обрываю себя на полуслове и замолкаю. Евгений сверлит меня взглядом, но берет себя в руки.
– Лиза, прошу. Давай поговорим, – просит бывший муж.
– Женя, что тебе нужно? – я не хочу снова возвращаться к этому разговору. Не хочу слышать вранье. Я сама своими собственными глазами видела его на видео. Он радовался беременности той девушки, говорил, что любит ее. – Зачем ты притащил сюда адвоката?
– По документам я Кате никто, ей грозит детский дом. И потому нужно, чтобы ты подписала разрешение. Проведут экспертизу, и в течение пары дней адвокат все оформит, и я стану отцом Кати.
– Значит, все-таки сомневаешься, что она твоя дочь, – может, все-таки горечь, которая все время ощущается, – это следствие лекарств? Просто я никогда не думала, что у предательства есть вкус.
– Да нет же! – Женя в сердцах вскочил и порывисто начал мерить шагами комнату. – Что ты такое говоришь? – на лице мужчины отразилась боль. – Я никогда не сомневался в тебе.
– Жаль, мою веру в тебя ты растоптал, – не хотела же опускаться до упреков и обвинений, но слова сами произносятся. Пытаюсь справиться с собой. Не о том надо сейчас думать. Что ж я за эгоистка такая? Дочери грозит детский дом, а я все о своих обидах думаю. Главное сейчас – дочь. – Почему моя мама или Екатерина Тимофеевна не забрали Катюшу из больницы? – этот вопрос меня мучает с самого начала разговора.
– Им бы отдали, но значительно, значительно позже. Да и обе они уже не молоды. И если с тобой что-то случилось бы, то… – Женя запнулся на полуслове.
– А, вот ты к чему клонишь, – я криво усмехнулась. – Хорошо, зови адвоката, я все подпишу.
Бывший муж окидывает меня странным взглядом, словно не верит, что я серьезно. Какое-то время мешкает, словно борется сам с собой, но разворачивается и выходит за адвокатом. На все про все уходит минут двадцать. Мне всего лишь надо было прочесть документы и поставить на них свои подписи. Если я правильно понимаю, то уже через два дня моя дочь сменит фамилию, а графа «отец» в свидетельстве о рождении будет заполнена.
Я думала, что бывший муж, получив все от меня, уйдет вместе с адвокатом. Но он остался.
– Что еще тебе нужно? – я устала и хотела бы отдохнуть.
– А сейчас мы поговорим о том, что же все-таки произошло два года назад, – вкрадчиво отвечает Женя.
