Текст книги "Купите бублики"
Автор книги: Елена Стяжкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
7
Марка нет. Жара африканская. Эмираты – это в Африке? Вот. Завези дуру и брось. И знать никто не будет. Я похожа на детей капитана Гранта или просто на пятнадцатилетнего капитана. Плыли, плыли и приплыли. От нечего делать я иду на завтрак. Хочу свинятины до боли в желудке. Все напоминает о холестерине. Я трогаю официанта за руку и вежливо произношу:
– Пиг?
Я запомнила слово в знак протеста. Марк смеялся. Теперь – тишина. Официант отскакивает от меня, как от зачумленной. Значит, свинья для них – это как наркотик. Здорово, но опасно.
Лаура приветливо машет мне рукой:
– Ты куда вчера делась? Мы с Марком так посидели хорошо. Попели. Нас еле выставили. Хамы. На море поедешь?
– Жарко, – отвечаю я, – жарко. И без Марка…
Я ощущаю себя поэтом.
– А где он? – наконец встрепенулась Лаура.
– Не знаю. Дома не ночевал. По проституткам пошел. Тут с этим как?
– Как везде, – пожимает плечами она. Сегодня Лаура в голубом. А что – самый слонячий цвет. Мне нравится. Официант что-то гневно булькает администратору, показывает на меня пальцем.
Я – принц Унылио. Тихо поднимаюсь в номер и открываю конверт Игоря Львовича. За что же Бог меня лишил любопытства? В конверте – шестьсот долларов и номер телефона. Почему шестьсот? Не круглое у Игоря Львовича мироощущение. Но за такие деньги можно и позвонить. Хотя я позвонила бы и так. Возвращаться мне ведь тоже самолетом. Сделка есть сделка. Лаура сказала, что звонить из номера дорого. Я выхожу из отеля. Жара. Раньше я просто не знала, что такое жара. Хватит ли у арабов нефти, чтобы натянуть над страной потолок и поставить кондиционер? Зачем им солнце? Они ведь, кажется, ничего не выращивают. В тени лучше сохраняется нефть и я. Телекарта стоит десять дирхамов. Это уже мои деньги. Надо учиться считать.
Мимо проезжают машины. Плохих нет. Только хорошие. Гладенькие. Блестящие. Посреди машин стою я.
– Алло, Игорь Львович, здравствуйте.
– Это ты, Катя?
В день отлета Игорь стал со мной фамильярным. Как же это я забыла?
– Я, – подтверждаю.
– У меня к тебе дело. Я не хочу, чтобы Марк вернулся. Он – продается, Катя. Сто-двести тысяч. Разбег за счет решения проблемы. Понятно? – Его голос не похож на фанфары. Устал мужик от мыслей и предложений. Шутит.
– Маловато будет, – смеюсь я.
– Я всем предложил. Все согласились. Цена хорошая, – говорит он убедительно. Хорошая цена на оптовые закупки.
– Я согласна, – ни с того ни с сего отвечаю я. – Согласна! Я оставлю его здесь. Я подложу в чемодан наркотики и стукну на таможне. (На каком языке, интересно, я стукну?)
– Меня не интересуют подробности, – сухо говорит Игорь Львович и не вешает трубку. Ждет.
– Что еще? – спрашиваю я. – Что еще?
– Я рад, – он делает длиннющую паузу стоимостью в пять дирхамов. Автомат щелкает время как семечки. – Я рад, что обойдется без крови. Я, кажется, переборщил.
Меня озаряет и прибивает мыслью: «Шутки долой».
– Игорь Львович, что за глупости, – кричу я, – зачем? Вот еще. Эй…
Сегодня меня преследует тишина. Обрыв на линии. Так не бывает. Я покупаю еще одну телекарту. Он меня обогатил, он меня и разорит. Справедливость восторжествует. Да здравствует хоть кто-нибудь!
Я захожу в прохладный безалкогольный бар. Мне бы выпить сейчас. Но лень. Лень протащить ноги даже десять метров. А я, пожалуй, и в самом деле подложу ему наркотики. А что? Выхвачу у Игоря деньги и улизну. А Марк справится. Может, лучше подсыпать чего в водку? Передозировочка. Открытый шлагбаум у ворот рая. Клятву Гиппократа я не давала – болела. Марку понравится. Он сам этого хочет. Я – Чип и Дейл, пришла на помощь. Каждый видит то, что ему показывают. Марк живет урывками. Я просто чуть увеличу между ними зазор. Пришел бы он, что ли. Скучно.
Я жду сгущения сумерек в номере. Когда-нибудь наступит ужин. Водка сделала свое черное дело. Я – плыву. В номер стучат. Я знаю – Лаура. Беспокоится, чтобы я не проспала. У меня нет часов. Но скоро будут. Скоро у меня будет все. Не надо крови, обойдемся соплями.
– Марка все еще нет? – она укладывает телеса в кресло.
– Лаура, у тебя есть дети? – я лениво потягиваюсь и слушаю звон в голове.
– Конечно, двое.
Правильно, было бы обидно, если бы у нее не было детей. У наседки они должны быть обязательно. Иначе, какой смысл?
– Марк появлялся? – она не церемонится.
Мне плевать на ее настойчивость. Но плевать не получается. А рыгать неудобно.
– Нет. Не было. Вещи на месте. Шляется, – мне не идет развязность. – А что?
– Завтра будем заявлять. Руководителю группы, мало ли что? В том заезде двое катались на водных мотоциклах. Один – умер, пока нашли, – ужас.
Я рада за Лауру. Ее жизнь делится на заезды. И на смены. А также на недели, на месяцы и годы. Она – в работе. На что же делится моя жизнь? Я злюсь. По улицам Дубаи рассыпаются мои деньги.
– А что там у нас с выборами? – нахально спрашиваю я.
– Ну, зачем ты-то напилась? Пойдем покушаем, – она нежно отрывает меня от кровати.
Она пахнет рекой. Тихой заводью. Я знаю.
– Лаура, спасибо, – шепчу я.
К вечеру Лаура переоделась в сиреневое. Тест на трезвость – сиреневенький. В мыслях могу. Языком не ворочаю. Готова.
Я ужинаю. Я ем, сплю и пью. Пью – это отдельно. Ночь быстро накрывает город. Мысли расползаются в никуда. Я слышу шорохи. И снова чувствую истому. Надо было сидеть дома. Кто знал. Ноги не донесут меня до портье. Я вдыхаю запах Марка от подушки. Степь. Да степь. Кругом. Песня и танец живота.
– Марк, это ты? – сказала или забыла? – Я полюблю тебя. Как ты хочешь. Или отравлю. Или подставлю. Все похоже. Все одинаково. Разница только в ценах на лекарства. Марк, возвращайся. Я буду богатой.
Я сплю или не сплю. Это его руки бережно вынимают из меня душу? Надо же – осталась. Сохранилась. Кто бы знал. Мне больно, Марк. Не надо так. Не посеешь – не пожнешь. И в песок не закопаешь. Останься, а? Что там я всегда рассказывала о пионере Николае? Я мокрая от слез и пота и от тебя. Почему так тихо, Марк? Только сверчок. Сверчок? В Эмиратах? Сверчок, который тикает у меня в ухе. Водочки тебе? Сей момент. Мечты сбываются. Локальный конфликт, затянувшийся между ногами, превращается в войну полов. Я пораженец. Головные части разбиты.
– Марк! – кричу я, – Марк! – и просыпаюсь.
Дверь номера закрыта, на тумбочке лежит аптекарская резинка. Со вчера лежит? Или только что положил? Утро…
На русском бесплатном пляже нашли одежду Марка. Мы с Лаурой поедем опознавать. Только сначала позавтракаем. Я умру, если не поем. Я не верю в Марка на бесплатном пляже. Лаура суетится и не понимает. Ей хуже, чем мне. Я четко знаю, чего хочу. Если это Марк – я хочу честно заработанных денег. А если не Марк, то – ничего. Ничего я не хочу. Автобус приходит в десять. Озабоченные полицейские в зеленых беретах не тратят на нас бензин. На их машине мы бы уже съездили и вернулись. Но я бы не поела. Так что хорошо. С нами едет переводчик. Она же – руководитель группы. Растрепанная женщина в ситцевом халате, доросшая до ветвей капитализма. Все равно в чем ходить, лишь бы удобно. Я в шортах имени Марка. Они зеленого цвета. Скоро я, наверное, приму ислам. Едем.
На маленьком огороженном участке песка лежат вещи Марка. Я сразу узнаю их. Смокинг, бабочка, белая рубашка, носки. Значит, это был только сон. Мне дорог он. «Сильва», кажется. Вот что делает с человеком радио.
– Все на месте? – спрашивает меня растрепанная женщина.
– Бумажник должен быть, наверное, – я пожимаю плечами.
– И часы, – тихо говорит Лаура.
– Марк не носил часов, – я говорю это и смотрю на нее внимательно. Не понимаю.
– Когда ты ушла, я подарила ему часы. Он был рад. Обещал сберечь как память.
Лаура вдруг отчаянно краснеет.
– Память о чем? – спрашиваю я. Потом догадываюсь. Потом понимаю. Мне очень смешно, но я предельно строга в своем возмущении: – Как ты могла? Как же ты могла?!
– Ему было так плохо. Он был такой одинокий. Он не хотел тебя расстраивать, – Лаура лепечет и краснеет.
Полицейским все равно. Они не просят переводить наши разборки. Растрепанная руководительница оживляется и оценивающе оглядывает Лауру. Ничего хорошего – толстая, пятидесяти восьми лет, конопатая, крашеная. И откуда берется зависть? Не знаю откуда, но вижу, как руководительница ревниво прикусывает губу. Молодец, Лаура. Ай да молодец!
– И тебе не стыдно? – спрашиваю я. – Муж, дети. Внуки есть?
Лаура кивает. Я вижу, что ей не стыдно. Смеюсь, целую ее в щеку. Шепчу: «Понравилось?» Она кивает и разражается слезами, причитает: «Что же теперь будет?»
А что будет? Ничего, как и было сказано.
Руководительница объясняется с полицейскими, поворачивается ко мне:
– У него была кредитная карточка?
– Я не знаю. Я правда не знаю. Я даже не знаю, как они выглядят. Вот.
– Темная ты девка, – презрительно цедит она.
Полицейский осматривает меня, как лошадь на базаре. Или арабы покупают только верблюдов? Нет, лошадей – обязательно. Я – арабский скакун. Кобылица. В наказание к прожитому меня сдадут в гарем. Наложницей или налогоплательщицей. Хотя если налогоплательщицей, то тогда в публичный дом.
– Он спрашивает, где ты была с того момента, как пропал Марк? – с трудом переводит тетка в халате.
Вот оно. Начинают выписываться негр, Игорь и водка. Все это, вместе взятое, тянет на пожизненное заключение в Эмиратах. Моя правда пугается, и я прячу ее как друга-партизана. Лаура топчется на песке и вызывает восхищение прохожих-арабов. Звезда. Которая падает, чтобы поспешить мне на помощь:
– Со мной была. Ни на минуту ее не отпустила. Так убивалась девчонка. Думала, и ее потеряю.
Она спасает меня не просто так. Ей же нужно потом поговорить, обсудить и покаяться. Ей все равно, что я могла утопить Марка. Как, кстати, эта мысль не пришла мне в голову? Но Лауре все равно. Она не вынесет недоговоренности. Ничего – я выпью. Послушаю. Поблагодарю.
– Трупа нет. Будут искать. Мы можем быть свободны, – руководительница облегченно вздыхает. Неприятности миновали. Сколько их, таких Марков, уже было. Раньше просили политического убежища. Теперь предпочитают хоть утопиться вдали от родины. В принципе – шило на мыло.
Лаура под белые руки втаскивает меня в номер. По дороге я успеваю перемигнуться с негром. Он должен меня помнить. Но его алиби для меня ни к черту. Я с ним. Марк с Лаурой. С Лаурой – плотной, дебелой, доброй бабой. С женщиной. Так лучше. Лаура приносит стратегический запас водки. А, все равно через два дня уезжать. Гуляем.
– А он девочку убил, знаешь? – Лаура шепчет и смотрит на дверь. Правильно, а вдруг?..
– Слышала. Байки, – я и правда слышала. Отголосками. Сплетнями. Не подробно. Мне не надо. – А как же ты с ним? У тебя вот дочка есть?
Лаура кивает.
– Вот. А он девочку убил.
– Пустой разговор. Прости меня, что ли. Он даже тебе не муж. – Лаура вздыхает.
Мне не интересно. Я терплю ее как алиби, потому что не знаю языка. И ничего не хочу объяснять. В комнате мягко урчит кондиционер. Хорошо. Желудок требует похмелья. Мозг просит пустоты. Постепенно я выполню желания своего организма. Мне жаль. Опять ничего не вышло. Марку в конечном итоге тоже все равно, кого любить. Но так или иначе задание партии выполнено. Я звоню Игорю Львовичу. Лаура с ужасом взирает на мой стремительно пустеющий кошелек.
– Игорь Львович, здравствуйте, Марк пропал. Наверное, утонул. Точные сведения получить невозможно. Вы рады?
Лаура думает, что я тронулась. А тронулась как раз не я. Нормально все, я киваю и улыбаюсь. Трубка упорно молчит.
– У тебя все в порядке? – Игорь, кажется, с трудом выговаривает слова.
– Да, спасибо. Наш договор остается в силе?
– Завтра прилетит Като. Встреть ее.
Слово «Като» воспринимается мною как очень мягкое и напоминает живот Лауры.
– Игорь Львович, вы поменяли ориентацию? В смысле, мечту? – Мне правда интересно. Из нас всех можно сделать чудную программу: «События недели: хроника, факты, комментарии». В роли хроника – я.
– Можешь не встречать, – отчеканивает он.
– Неужели у вас в Арабии партнеры? Ни за что не поверю. – Я хамею от зависти.
– Ты знаешь, Катя, – говорит он спокойно, – я понял, что все люди, неудачно пошутившие на эту тему, заканчивают так, как Марк. Понятно?
– Встречу. А деньги она привезет?
– Дома. – Игорь кладет трубку.
Мне грустно. Не дают насладиться даже трупом Марка. Ну почему я Не-та-Катя? Потому что, чтобы так любить, нужно быть богатой. А чтобы продавать – бедной. У меня психология революционерки. Я умнею. Со страшной силой.
– Давай займемся любовью, – я щипаю Лауру за ляжку. Она вскрикивает и пятится к двери. – Пошутила, наливай. – Мы пьем, пьем и еще пьем по одной.
Утром я встречаю Като в аэропорту. Она удивляет меня и таможенника отсутствием багажа. В гостинице она берет напрокат машину и едет в участок. Я следую за ней. Как привязанная. Мне сейчас нужно за кем-нибудь следовать. Като пахнет степью и арбузом. Чем-то средним между Андреем и Марком. Я уеду из Эмиратов и вернусь на работу. Мне будет лучше. Два укола в три приема. Не забудьте тапочки, полотенце и пищу. Мы едем к русскому пляжу. Я узнаю дорогу по светофорам и мостам. Я сижу сзади, и Като разглядывает меня в зеркало. Я молчу.
– Перепил и утонул? – спрашивает она.
– Не знаю. И не там же. Ему не нравились бесплатные пирожные. – Во всяком случае, он так говорил. Я не уверена, я уже ни в чем не уверена.
– Раньше не нравились, – утверждает Като, – ну, я думаю, ты обо всем наслышана. – Она поправляет пепельную челку, в которой сверкает седина. Ранняя, но навсегда.
– Я знаю о нем только то, что хочу знать. – Я резко выговариваю слова и пытаюсь ненавидеть Като. Надо же – примчалась. А был бы жив – убила бы, интересно? Меня бы в долю позвала? Дулечки. Ни за что.
– Ты говорила ему об этом? – Като мягко улыбается.
– Нет. Мы мало разговаривали.
Это правда. Река Уяк впадает в озеро Издык. А что еще?
– Напрасно, это надо было сказать. Ему надо было. И тебе – на всякий случай, – Като продолжает улыбаться. На машине как на коне.
– Зачем ты приехала? – спрашиваю я зло.
– Убедиться.
Мы сворачиваем на пляж. Подходим к месту, где нашли вещи. Наши соотечественники лежат на домашних подстилках и полотенцах из отелей. Жарко, но не им. Ко мне прибывает ощущение речки. Городского пляжа, усеянного голыми спешащими телами. Здесь тоже все спешат. Окунуться между бизнесом. Очень здорово. Като качает головой.
– Думаешь, нет? – спрашиваю я.
– Если только в знак протеста. Поехали, – говорит она.
Мы снова едем через город и снова к морю. К заливу.
– Куда? – спрашивает Като.
– «Чикаго» – отель. – Это, пожалуй, все, что я запомнила.
Лежаки опять повторяют изгибы тела. Като курит и щурится от солнца. Ветер подымает песок и забрасывает нам в глаза. Зачем?
– А знаешь, – тихо говорит Като, – он звонил.
– Тебя ведь не было?
– Не было, – соглашается она, – я была на совещании. – Като грустно улыбается.
Она красивая. Бледная. Напряженная. Сколько ее помню, она всегда напряженная. Из-за мужа и контрактов.
– На совещании вечером? – я понимающе киваю.
– Да, он разговаривал с Митей.
– Твоего мужа зовут Митя? Вот и познакомились.
Нет, мои мечты действительно сбываются.
– Мой муж – гомосексуалист, – отстраненно сообщает Като.
– Очень остроумно. – Я обижаюсь. Зачем нас, маленьких, дурить?
– Мне так не кажется. Но дело не в этом. Он сказал Марку. О продаже. О покупке. Все сказал. – Като не смотрит на меня. Ей стыдно за Митю. А что плохого он сделал? Ну, сказал. – Марк спросил: «Все знают?», Митя сказал, что все, – Като всматривается в зеленую даль залива. А надо всматриваться в лакеев на пляже. У Марка теперь дорога только туда.
– Подставил меня твой Митя. Я тогда еще не знала. – Мне становится грустно. Почетный неучастник лотереи. Но я ведь выиграла?
– А Марк сказал: «Передай девочкам, чтоб не ссорились» и еще сказал: «Справлюсь» – и засмеялся.
– Ты приехала, чтобы не ссориться? – Мне не жарко. Мне холодно. Мне нужно завернуться в одеяло из верблюжьей шерсти. Где моя преданная Лаура? Кто сейчас поухаживает за девочкой? Теперь я знаю, кто должен да здравствовать – гомосексуалисты всего мира. Мите – орден и разрешение на брак. И на удочерение. Если можно – меня. Спасайся, Марк, ты начал интересовать мужчин.
– У Марка красивая задница, – говорю я.
– Твердая, – кивает Като.
Мы понимаем друг друга и смеемся.
– Митя хотел как лучше. – Я трогаю Като легонько.
Она сбрасывает мою руку и виновато говорит:
– Извини, не люблю прикосновений. Всуе – не люблю. И еще… – Като медлит. – Тебе, Катя, некуда возвращаться.
– Андрей меня все-таки выгнал. – Мне смешно. Что за дурацкое настроение. То истома, то истерика.
– Не совсем так…
– Да что же ты мнешься. Скажи прямо – решила поменять гомосексуалиста на нормального мужика, тем более что я сама дала повод. Като, давай не стесняйся.
Я кричу, и аборигены смотрят на меня настороженно.
– Подожди. – Я поднимаюсь и бегу к бару, оставляя за собой пожар из песка. – Водка, – говорю я громко и отчетливо. Так всегда хочется говорить с иностранцами.
– Ван? Ту? – показывает на пальцах. Это по-нашему. Это – я понимаю.
– Ту. В один стакан, – киваю я.
– Россия? – спрашивает бармен.
Я киваю. Он дает мне в руки стакан и устанавливает палец на середине. Я передвигаю его выше. Палец опускается. Мы с барменом играем в морскую игру. Я побеждаю.
– О'кей. – Он наливает чуть больше полстакана. Я радуюсь достигнутому согласию между народами. Не ухожу, нервирую его недосказанностью. Он догадлив.
– Ванс мо? – достает еще стакан и повторяет процедуру.
Я осторожно протягиваю сотню, и он медленно отсчитывает сдачу. Я гордо шествую к Като. Позади меня бежит бой, помоложе Лауриного, но все равно бой, с подносом. Все-таки деньги – универсальный язык. Я радуюсь своей вновь и вновь открывающейся беспринципности.
– Для храбрости. – Я протягиваю Като водку. Она берет ее и смотрит на меня эдак участливо. Жалобно. Пожалел волк кобылу…
– Пей и ты, – говорит она.
Я бы посмеялась. Куда уж тут пить. Особенно в самой безалкогольной стране мира.
– Давай за новую семью, образовавшуюся из обломков, – провозглашаю я.
– Да, Андрей собирается жениться. – Она не делает паузы. Я бы сделала обязательно. В этом заключается отличие слона от Моськи. – На Юшковой.
– Опаньки! Пересменка, товарищи. Любовь, похожая на сон.
Если Игорь Львович порядочный человек, мне не придется возвращаться в общежитие. Может, мне, вообще, не возвращаться? Я смотрю на Като. Просто потому, что больше не на кого…
…Самолет снова набирает высоту. Время в полете – шесть часов двадцать минут. Двадцать минут на встречный ветер. Я сижу рядом с Лаурой и хочу закрыть глаза. Мне страшно. Но не до смерти. Бабы-Манина любимая присказка: «Що буде, то й буде, а ты, Марку, грай». Играй, Марк, чего уж там. Лаура сосредоточенно смотрит в окно. Ей приятно, когда мир под ногами. Като украдкой достает пластмассовую бутылку с темной жидкостью. И пьет. Запах спиртяги – мой родной. Известный. Профессиональный. Като пьет не кока-колу, а пошло напивается. Последовать, что ли, ее примеру? Только группа встречающих будет не вполне довольна.
Шесть часов – это не время. Это расстояние, которое отделяет меня от Марка. Предлагаю занести этот пример в учебник по физике для медучилищ. Гарантирую полную усвояемость теории относительности.
Не время. На таможне Лаура со слезами бросается мне на шею. С любимыми не расставайтесь. Я, так и быть, проношу ее лишних сорок килограммов. Другие сорок несет покорная Като. Кто, интересно, будет тащить ее сумки до Томска? Все кончается. Я понуро возвращаюсь на родину.
Андрей смотрит на меня терпеливо и подозрительно. Волосы у него на голове заколосились и послушно ложатся под ветром. Под ветром, на который лично я потратила двадцать минут. Юшкова презрительно поджала губы. Ах да. Я – Иуда. И поделом. Игорь Львович подходит к Като и хмурится. Она вяло и блаженно улыбается. Для полного счастья не хватает гомосексуалиста Мити. Чего это я так разошлась?
– Не сердись, – говорит Андрей и чмокает меня в щеку.
Я вспоминаю о наворованных банных средствах и хочу его обнять.
– Андрей, – испуганно говорит Юшкова.
Я резко отстраняюсь и машу ей рукой:
– Привет, Юшкова.
– Здравствуй, – цедит она.
Пауза. Точка. Тире. Я научилась жить урывками. Юшкова поправляет волосы и начинает нервно теребить поясок.
– Говори, – милостиво разрешаю я.
– Ты можешь пока пожить в моей квартире. Захочешь – купишь.
Ура, сделка остается в силе. Я ищу глазами Игоря. Простите, я не вовремя. Он склонился над Като и что-то поучительно врет. Но сейчас он моя палочка, без которой я – никто.
– Да, – Андрей старается быть невозмутимым.
– Что – да? – я надеюсь еще. Мне лучше бы остаться с ним. Мне бы хоть с кем-нибудь.
Мне неуютно с самой собой.
– Все – да, – Андрей смотрит вокруг. Это пределы его «да». – Он заплатит тебе.
– Молодец ты все-таки, деваха – не промах, – подтверждает Юшкова, которую я лично всегда жалела. Ну, пусть не совсем всегда.
– Я согласна.
Я теперь на все согласна. Никто не сможет полюбить меня сильнее меня же самой. Нужно привыкать. Или брать пример с Като? Она уезжает с Игорем. Юшкова нервно звенит одним ключом от машины. Как ей это удается?
– Едем? – спрашивает меня Андрей и берет под руку.
Мне нравится квартира, Клара и Гастрит. А я им – нет. Ничего не поделаешь. Я остаюсь на хозяйстве. Я остаюсь одна. Я смотрю в окно. Шер то уныло лежит у подъезда, то носится во главе дворовых собак. Он – Тарзан псовой породы. А я – Маугли, что, в сущности, одно и то же. Ничего, я научу его выть по-волчьи, а он меня лазить по деревьям. Юшкова предупредила, что Шер ждет Марка, а любит ее. Не страшно. Кто-то должен быть ломбардом.
Я возвращаюсь на работу. Баба Маня рада. Андрей встревожен. Насте трудно оформить развод с несуществующим мужем. Выезд откладывается. Я улыбаюсь Андрею. Он улыбается мне. Баба Маня шепчет, что у него руки стали совсем золотые. Иногда, вечерами, я звоню ему домой и молчу. Мне нравится его голос и моя тишина. Мы все время в этом несоответствии. Поэтому легко.
По утрам к дверям бывшей юшковской квартиры приходит Шер. Обнюхивает порог, проходит в комнату, гордо не узнает Гастрита и жестко смотрит мне в глаза.
– Ничем не могу помочь, – говорю я и предлагаю ему поесть.
Он укоризненно рычит и уходит. Наши отношения никак не улучшаются. Мне все равно.
Быстро наступает осень. У всех осень, а у меня еще лето. Я просто беременна. УЗИ с восторгом подтверждает это. Баба Маня рассекречивает меня легко и уверенно.
– Он знает? – она качает головой в сторону ординаторской. Туда-сюда. Баба Маня похожа на китайского болванчика. Она пытается отвадить меня от аборта.
– Кто? – спрашиваю я невинно.
– Не морочь голову, Катя. Что за шутки? Знает?
– Нет, – я говорю тихо и раздумчиво. Короткое слово «нет» я пою, как песню.
– Скажи, – требует она и больно сдавливает руку, – скажи, а хочешь, я скажу?
Что? Что я беременна от Андрея, от Марка и от негра? Что жизнь, ура, продолжается? Что выезд опять же откладывается, потому что нужно что-то делать с алиментами… Встревоженная Юшкова звонит мне вечером:
– Это правда?
– Да, – говорю я устало. Надоела мне она до чертей. Не знаю, правда, когда успела, но – надоела.
– Будем брать околоплодные воды и делать наш анализ ДНК. Ты же понимаешь, что все это – время, которого у нас нет! – она кричит и, наверное, плюется. Борется за счастье. – Или ты и на этом хочешь заработать?
Я тихо кладу трубку. Юшкова виновата сама. И территориальная целостность моих вод нарушена не будет. К Новому году мой живот становится заметен всем. К нему можно прикрепить крылья, и я буду похожа на мельницу. Нормальный Дон Кихот узнает меня сразу. Андрей следит за тем, чтобы меня не перегружали работой. Баба Маня сурово поджимает губы и вяжет кому-то синюю шапочку. Рукоделие делает наше отделение язвимым. Смерть частенько проскальзывает в палаты. Посмеивается над бабой Маней, улучает момент и…
В новогоднюю ночь приезжают Игорь Львович и Като. Жизнь делает реверансы или выкрутасы. Он, наконец, привозит мне деньги, уныло пересчитывает и садится в кресло. Я хозяйской рукой наливаю шампанское.
– С Новым годом, – улыбается Като.
– С новым счастьем, – говорит Игорь.
– У вас любовь? – спрашиваю я. Мне можно. Будущим матерям-интернационалисткам еще не то можно. – А как же Юшкова?
Игорь хмурится, Като хохочет:
– Мы тоже решили завести девочку.
– И как? – наглею я.
– Пока, как обычно, – ни холодно, ни жарко. Кофе-гляссе.
– Разберемся, – хмуро говорит Игорь, покачивая на ноге розовую Настану тапку.
Гастрит затаился за дверью. Считает, что с ним играют. Собачья жизнь – это вечная ошибка. Как у меня.
– Но звать-то ее будут Настя? – Нужно продолжать разговор. Не хочу в праздник сидеть одна. – Или Катя?
– Софа, – совершенно серьезно заявляет Игорь Львович.
Я с ужасом смотрю на Като.
– Не волнуйся, – улыбается она, – жить с убийцами, гомосексуалистами и заказчиками – это самый шик. Стиль. Я приеду к тебе в роддом. Хочешь? Я лично – хочу. Нужно же знать, что у меня в жизни не получилось. Когда?
– В мае. В начале, – отвечаю я.
Игорь смотрит на Като устало. Она вообще на него не смотрит. Поэтому не могут наглядеться.
– Это она так ложится на амбразуру? – догадываюсь я и нудно смотрю на Игоря.
– Пока еще никуда не ложится, – он резко выговаривает слова.
А я, по старой сестринской привычке, беру его за руку и считаю пульс.
– Частит хоть? – спрашивает Като.
– Еще как, – соглашается он.
Като включает стереосистему и быстро находит Гэри Мура. «Ничего не будет также без тебя». Они танцуют. А я понимаю, что амбразуры больше нет. Като не Шер. Ей никогда не возглавить дворняжек. Она просто устала и собирается так жить дальше. Потом они с Игорем ка-а-ак устанут, как умрут… Зато останется Софа. Невеста для моего синешапочного.
Без водки и сигарет время идет медленно. Но идет. Поэтому то, что лежит в предродовой палате и благим матом орет, – это я. Пот стекает по лбу. Я убираю его левой рукой. Потому что в правую мне воткнули иглу. Через нее медленно капает окситацин. Он нормализует мне родовую деятельность. В смысле стимулирует. В коридоре рыщет баба Маня. Ее грузные шаги сотрясают стены. Схватки становятся вызывающе навязчивыми. Я кричу и хрипну. Мне больно. Скоро наступит период, когда фраза «Мы ценим ваши жалкие потуги» будет вполне уместной.
Еще немного – и я удивлю клинику до невозможности. Из меня выплюнется черный-пречерный сын. Все ахнут и зашепчутся. А может, и не удивлю. Я вообще не умею удивлять.
Мне не стыдно, но больно и страшно.
Осталось совсем немного… Суок рожает наследника. У нее на руке аптекарская резинка.
Возвращайся, Марк, посмеемся.
Возвращайся.
