Текст книги "Купите бублики"
Автор книги: Елена Стяжкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
4
«Высота полета – одиннадцать тысяч метров. Капитан корабля расскажет вам, уважаемые пассажиры, о достопримечательностях в пути следования». Мы точно разобьемся. Капитану корабля уже ничего не осталось. Он расскажет. Пусть лучше на дорогу смотрит. «В полете мы будем находиться шесть часов». Некоторые женщины за такое время успевают родить. «В пути следования нас ждет гора Арарат». Это там живет бог? Мне не сказали… Я зажмуриваюсь. С закрытыми глазами умирать легче. Я же не знала, что так боюсь самолетов.
– Давай выпьем, Суок, – радостно предлагает Марк.
– Уже носят? – удивляюсь я.
– Уже заказывают, – смеется Марк.
Марку, пожалуй, нельзя пить. Он слопал экстази. И его тащит. Ничего. Выпьем. Покурим.
– Мне коньяк, – соглашаюсь.
– Любишь? – Марк хватает меня за руку.
– Нет, реже в туалет бегать буду. – Хотя мне бы надо чаще. Это отвлекает.
Андрей говорил, что акт мочеиспускания – это единственное удовольствие, после которого не наступает раскаяния. Ему виднее. В газетах напишут: «Одна женщина была найдена в туалете, она умерла, когда писала».
– Марк, а если упасть с этой высоты, тело останется?
– Только душа, ей отсюда наверх ближе. – Марк прикрыл глаза. Ему не до меня. Образы. Запахи. Грамотные, знаем.
– Нет, я передумала, давай шампанское.
Я люблю шампанское. Только не настоящее. А наше, бывшее, «Советское». Я люблю все ненастоящее и бывшее. У меня планида такая. Вот. Первый глоток дается трудно. Кисло и загазованно. Как на улице. Надо привыкнуть через силу. Потом наступит блаженное состояние – мало. Ура, и не надо идти в ларек. Все рядышком. В газетах напишут, что женщина из туалета была пьяная.
Табличка «Не курить!» погасла. Исполняется песня «Дым сигарет с ментолом». Легче курить, чтобы не задохнуться. Мы с Марком не челноки. Мы – иголки швейной машинки «Зингер». Надо гордиться. Я слышу, что в Эмиратах надо покупать телевизоры, но только чтобы диагональ была маленькая, потому что на большую диагональ – большая пошлина.
– А машину, машину там можно купить? – волнуется сосед в махровой футболке. Он сидит впереди, чтобы получить информацию, ему нужно миновать меня. Информация сзади. Это тетка-гигант. Она на Эмиратах собаку съела. Она ела по три собаки перед каждым полетом.
– Машину можно, – успокаивает она, – но пересылать морем. А это – деньги.
– Это не проблема.
Правильно, не проблема. Накопил же он на махровую футболку.
– А духи? – оживилась девица напротив. – Говорят, там парфюмерный базар.
– Хоть жопой ешь, – авторитетно подтверждает тетка.
Марк смеется. У него длинные русые волосы. Как у Вовы Преснякова. Но Марк лучше. Красивее.
Тетка обижается и теребит меня за плечо:
– А вы, как я понимаю, отдыхать. Так вот – отдыхать там жарко.
Победила. Молодец. С такими не грех на тот свет.
– Значит, ничего вывозить не будете? А мою сумку возьмете? А? Маленькую? Сорок килограммов на человека бесплатно. Возьмете?
Марк смотрит на нее мутными глазами.
– Наркоман, – всплескивает руками она, – нигде от вас, блатных, не скроешься. А там, между прочим, с этим очень строго. Я вот с собой всегда литра четыре водки беру.
Марк ежится. Требует у стюардессы плед и шепчет мне на ухо:
– Полюби меня. Пожалуйста.
Выходит очень жалобно и сексуально. Перед страхом смерти люди начинают размножаться. Мне плевать на тетку. Но в газетах напишут, что та женщина еще имела половой контакт. Стыдно. Ахашероп, как говорил мой сосед-абхазец. Мама родная, не жизнь, а сплошной интернационал. Международье. По-русски лучше.
– Нет, Марк, мы так не договаривались.
– Давай договоримся, – он бессовестно дышит мне в висок.
– Нет.
Марк протяжно и сладко улыбается:
– Когда я женился на Юшковой, то первую брачную ночь провел у двери Като.
– Весьма романтично.
– Утром я позвонил ей, – Марк не хочет меня слушать, – и сказал: давай встречаться, а она – поставь телефон. Девочкой по вызову будешь ты. А я говорю: телефон уже давно стоит. Аж по лбу бьет. Только связи нет…
– Все кончено. Меж нами связи нет, – подтверждаю я.
– Ага, как у Юры Полякова.
Бедные мы, бедные. На первоисточник нас уже не хватает. Хорошо, буквы не забыли. На себя я не обижаюсь. Только мне очень надоело выносить любовные судна из-под Като. Я уже не санитарка. Теперь я медсестра.
Марк гладит меня по бедру. Но вино уже разложилось в желудке. Мне не до чего. Главное – смириться. Хочу смеяться и дружить с теткой-гигантом. Мы прошвырнемся с ней по базарам и сделаем коммерцию. Все грузы спишем на Марка.
– Точно нет? – Он убирает волосы с лица и блестит в мою сторону карим глазом.
– Я – Суок, тоже, кстати, весьма романтично. Ты не забыл?
– Посплю я тогда, посплю.
Он спит, а мы пролетаем над горами. Это Эльбрус. Прошу любить и жаловать. Со мной Эльбрус знакомиться не хочет. Ему холодно. Я курю и обещаю себе быть хорошей. Самолет честно садится в международном аэропорту Дубаи. Люди в салоне начинают раздеваться. Температура в городе пятьдесят градусов.
Воздух не обжигает. Он болеет. Ему нужен аспирин. Нас везут на таможню, где будут искать в чемоданах сало. Стратегическое сырье. Мужчины одеты в белые и сиреневые платья. На голове – платки а ля Ясир Арафат. Я сразу начинаю подозревать, что арабские мужчины не носят трусы. Жаль, что так мало выпила. Я бы подбежала, как дернула. А меня – в тюрьму. Без суда и следствия. И выпустят только тогда, когда родственники пришлют деньги за мое содержание за решеткой. Андрею придется продаться арабским террористам. Потому что Марк моего отсутствия просто не заметит. Ну и пусть себе ходят без трусов.
Пограничник подозрительно смотрит на меня. Я улыбаюсь. Белая женщина – подстилка для мусульманина. Он бы мне это сказал, но плохо владеет английским, которого я совсем не знаю без словаря.
Марк мяукает что-то про водку, которую везет с собой. Он улыбается. Его осуждают и завидуют. Плохо, когда сухой закон. Надо было выбрать аллаха посговорчивее.
Группу привозят в гостиницу «Интерконтиненталь», группа мешочников высокого уровня. В этой гостинице нет складов – не беда. Их полно в других. Толстую тетку зовут Лаура, и она мчится договариваться в «Касабланку». Мужик в махровой футболке приехал с тещей. Они будут спать в огромной супружеской постели, стараясь не столкнуться попами во сне. Меня не поражает роскошь. Хотя ничего краше юшковской дачи я воочию не видела. Руки тянутся к одноразовым шампуням, кремам, мылам и салфеткам. Я упихиваю их в чемодан. Андрею в подарок. Или он меня теперь не примет? С такими подарками? Он же не идиот.
– Марк, давай купим Андрею электронный тонометр и набор лазерных скальпелей.
– Давай. – Марку грустно.
– Сколько мы тут пробудем? – спрашиваю я.
– Сколько хочешь.
В комнате полумрак и прохлада. Запах Востока сильно бьет по мозгам. По гормонам. Я неприлично утопаю в кровати. Марк медленно раздевается и распускает волосы. Он носит аптекарскую резинку. Он ложится рядом и рассматривает гостиничный паспорт. Меня растомило. Кочегарит. Кумарит.
– Не лезь ко мне, – сумрачно предупреждает Марк.
– Не могу.
Я правда не могу. Хоть кого-нибудь. Я иду в ванную и обливаюсь водой. Контрастный душ убьет кого хочешь. Но не меня.
– Марк, помой мне спину.
Он трет мне спину, пытаясь вскрыть позвоночник. Я стыдливо охаю и нечаянно хватаю его рукой. Человек не камень, но он и не железный. Да здравствует разврат!
Через десять минут я насилую его в постели. Белоснежная простыня награждается пятном. Оно вышло из народа. Ну, откуда мы все вышли. Марк вскрывает бар, закрытый на ключ. Он злится.
Все равно. Гудбай, мальчик. Я засыпаю. Мне снится Игорь Львович в образе Ильи пророка, которого я никогда не видела. Он грозит мне копьем. Я обещаю позвонить ему завтра. Или послезавтра.
После моего сна Марк становится добрым. Я ухлестываю за его пухлыми губами. Он наминает мне бока. Очень хочется кричать и смеяться. Поэтому на Востоке часто рождаются дети.
– Марк! – кричу я. – Марк!!!
– Наконец-то, – вздыхает он.
Работа над ошибками состоялась. В следующий раз я прокричу что-нибудь уже вначале. К черту дурацкие родственные отношения. Я их не заслужила.
– Давай купим тебе что-нибудь?
– Машину, квартиру, дачу и купальник, – оживилась я.
Мы едем в «Вафи». Это дорогой магазин европейской моды. Европейской, потому что я еще не успела полюбить паранджу. А в Эмиратах в моде намордники, железные маски. Бывают золотые. Я их пока не хочу.
– Купи мне платье от Лиз Клайберн. Всего сто долларов. – А что, вполне приемлемая цена. Я волнуюсь. – Или дорого?
В глазах у Марка смесь изумления, презрения и нежности. Мне стыдно.
– Ну и вообще, оно плохо на мне сидит, – виновато говорю я.
– Эту Клайберн шьют на Шри-Ланке, – Марк вталкивает меня в следующий бутик, придирчиво оглядывает вещи, снимает пару костюмов, платье и вешает на плечи индианке с татуировкой на руках.
– Это настоящая? – спрашиваю я и завороженно смотрю на руки продавщицы.
– Это йод и мастерство, – Марк заводит меня в примерочную и говорит: – Купальник выберешь сама.
Я плохо соображаю, хорошо мне или нет. Хорошо. Красиво. Но это не я. Несколько шмоток стоят две с половиной тысячи долларов. Но я не Золушка. Я – принц и нищий. А в душе пират. Я не хочу его благодарить. Во мне просыпается советская женщина. Нас так дорого не купишь. Продаемся только по дешевке. На рубль десяток. Осталось только развести его с Юшковой. Неужели это я?
Мы гуляем по базару возле «Интерконтиненталя». По уму это называется «торговый центр Дубаи». По всему остальному мы встречаем Лауру, которая торгуется за майки «Найк». Она хочет купить их по четырнадцать дирхамов. О чем и кричит на русском языке. Это выглядит так:
– Нет, мистер, мы так не договаривались. Слышь, мистер, – она сует улыбающемуся продавцу под нос калькулятор «Электроника», – четырнадцать. Как это по-вашему, фортин. Ферштейн?
Продавец счастлив. Так много одной женщины и эмоций. Я вижу, что он уступит непременно, но не скоро. Ему дорого общение. Он, можно сказать, гурман.
– Мистер, ты не лыбься, – кричит она, – я в Томске их больше пяти долларов не продам. А дорога? Давай, дорогой, по-хорошему. Фортин, да? Ты вот подружке моей отдал, а мне не хочешь.
– Вам помочь? – вежливо спрашивает Марк.
– Да скажи ты этой сволочи, что я отсюда просто так не уйду. Пока не отдаст.
Марк тарахтит, обращаясь к лавочнику. Тот шепелявит в ответ. У них разный английский. Но они понимают друг друга. Улыбаются.
– Лаура, он хочет с тобой выпить кофе. Ты как?
– Ах, кофе, – понимающе улыбается Лаура. – Так скажи – запросто. Только пусть потом не обижается. А маечки сейчас отдаст. А вы заберете? А?
Марк быстро переводит. Араб согласно кивает, и мы, нагруженные маечками, отбываем в отель «Интерконтиненталь». Негр-портье сладко улыбается. В городе – повышенная влажность. У меня мокро везде. Я тоже улыбаюсь. Я хочу негра. Мне нравится слово «истома». Истома… Я выворачиваюсь из-под руки Марка и смотрю ему в глаза. Ждет. Но не меня. В душе он не трет мне спинку, потому что мгновенно засыпает, едва коснувшись головой подушки. Я мечтаю о жизни. О маечках. О лошадях. О холодном шампанском. О негре в ресепшн. Марк не ворочается. Он лежит на спине и уже полчаса что-то бормочет во сне. Вдруг начинает орать:
– Нет! Нет! Нет! Не хочу! Мамочка, как мне больно.
Он вздрагивает всем телом и открывает глаза. По лбу струится холодный пот.
– Воды, водки, – тихо просит он.
Он достает пару таблеток, запивает их водой. Долго держит стакан с водой в руках:
– Может, ты тоже выпьешь?
– Давай, пива.
Как это по-русски. По-европейски. Я радуюсь выбору.
– С водочкой? Ершик?
Я киваю. Боевой медицинский напиток. Для среднего медперсонала. Мы молча, не чокаясь, выпиваем.
– Что за таблетки? – осторожно интересуюсь я.
– Так. Транквилизаторы.
– Релашка? Может, с водкой не надо? – Меня охватывает чувство брезгливости.
Это не те страсти, на поводу у которых нужно ходить.
– Дело в навыке, – улыбается Марк.
Я со страшной силой хочу негра. Приходится брать Марка. Секс – хороший релаксант.
– У меня послезавтра день рождения, – устало сообщает Марк.
– А завтра? – мне почему-то обидно. Я – не подарок.
– Поедем на море. Хочешь? – спрашивает Марк. – А вечером я по делам.
– Оружие продаешь? – Я так и знала, что вляпаюсь в историю.
– Покупаю, – улыбается Марк.
Я выхожу на балкон. «Нич яка мисячна, зоряна, ясная. Видно, хоч голки збирай». Месяц висит надо мной, как долька арбуза красовалась бы на тарелке. По-другому здесь все. В моем небе он выглядывает как из-за угла. Здесь – хозяйствует. Арабы не накидали иголок. Собирать нечего.
Утром в холле Лаура рассказывает теще «махровой футболки», что такси нужно брать желтенькие, потому что они со счетчиком. А если такие не попадаются, сразу говоришь, сколько заплатишь. Женщины сходятся в мысли, что дурят везде, и вздыхают. Мы едем на желтеньком такси на пляж отеля «Чикаго». Марк не признает бесплатных удовольствий. Мне все равно. Я ему верю.
На пляже нам выдают белые полотенца и зонтики. Кроме нас с Марком, здесь еще два русских дурака. Жарко.
Мы лежим на топчанах, повторяющих изгибы тела. Моего, во всяком случае. Почти у ног плещется Персидский залив. Похожий на карте на предмет особой мужской гордости. Вода в нем соленая и выталкивает всех, как мячики. В Персидском заливе полно правоверных трупов, зачем ему чужаки? Жара распекает и размаривает.
– Тебе нравится здесь? – спрашивает Марк.
– Да, все хорошо.
– А жить? За всю историю Эмиратов только одному неверному дали гражданство. Он спас шейха, когда перевернулась лодка. Мусульманам не положено плавать.
– Побежали, – лениво говорю я.
– Куда?
– Топить шейха. Сначала я утоплю – ты спасешь. Потом ты утопишь – я спасу.
– Это будет не гражданство, а минус две смертные казни.
– Давай попробуем, – мне больше нравится молчать.
Молчим. Не спим. Потеем. На коже высыхает соль. Марк похож на маскхалат. Умные туристы не купаются в заливе. Для этого существуют бассейны. Али Гуссейн – человек-бассейн. Здесь все улицы «али». Али Мохаммед, Али Джафар. Будет улица «Али Марк».
– Уяк, издык, – говорю я медленно.
– Это что? – лениво спрашивает Марк.
– Вообще – матюки. Но можно приспособить их для новых арабских названий. Река Уяк впадает в озеро Издык. Скажи, я хорошо придумала? – мне, например, смешно.
– Ничего, – соглашается Марк и идет за коктейлями.
Я выбрала баккарди. Лучше отравиться неизвестно от чего. Романтичнее.
Днем мы спим. А вечером Марк прощается со мной у Британского банка. Я бегу вслед за Лаурой с криками:
– Возьми меня с собой.
Мы мотаемся по лавкам. Отчаянно торгуемся и матюкаем иноземцев. Она ведет меня за духами. Я долго разнюхиваю, а продавец все снижает и снижает цену. Когда цена доходит до десяти долларов, я начинаю сомневаться в их французском происхождении. Но я хочу запомнить запах истомы.
– Араби парфюм? – спрашиваю я.
– Мадам, – у меня в руке оказывается картонная коробочка. Сделано в ОАЭ.
– Заплати, Лаура. Марк отдаст.
Лаура нехотя расстается с деньгами и участливо спрашивает:
– Он твой любовник? Я весело киваю.
– Бедная ты, бедная, – сокрушается она, – я-то своего во как держу.
– Пусть и он ездит, – предлагаю я.
– Отъездился уже. Второй инсульт. Он у меня теперь как Ленин. Только «мама мыла раму» и может. Побежали еще в трусах пороемся. Мне надо с сотню.
Мы бежали, а гордые, одетые в белое арабы пасмурно смотрели нам вслед. Мне расхотелось им нравиться. Достоинства у них на миллион долларов. Что на один меньше, чем у нас с Лаурой.
– А как ты все это понесешь? – интересуюсь я, потому что помогать не собираюсь.
– Бой, – кричит на всю улочку тетка-гигант. Из-за двери выныривает грязный старый мужик. Лаура неторопливо вручает ему сумки и строго наказывает: – «Интерконтиненталь», холл.
Мужик согласно кивает.
– Не боишься? – спрашиваю я. – Не донесет ведь?
– С этим тут строго. Руки отрубают.
Налегке мы возвращаемся домой. Лаура усаживает меня в кресло, расплачивается с посыльным, торгуясь громко минут пять. Потом приносит белые пластмассовые стаканы и стыдливо наливает в них водку из бутылки кока-кола.
– За знакомство.
– Ага, – соглашаюсь я и удивляюсь тому, как быстро пьянею.
Сегодня портье – индус. Он меня не привлекает. Он холодно переживает свою карму.
– Лаура, а тебе негры нравятся?
– Какая все-таки молодежь развратная пошла. Давай еще по одной. А ты знаешь, что от них дети черные родятся? Вот, – она настороженно оглядывается по сторонам и шепчет: – А грузин у меня был. Затейник, – хихикает она и заливается краской.
Мне бы тоже пришлась к лицу стыдливость. Лицо есть. Стыдливости нет. Лауру тоже забрало быстро и крепко.
Марк проносится мимо нас, не замечая. Его взгляд похож на брызги шампанского. Капли оседают на мраморном полу. Жаль, что он ходит в трусах.
– Марк, – кричит Лаура и машет рукой, ее глаза блестят нехорошим морозным светом. Еще рюмка – и песня об этом разольется по всем Эмиратам.
Марк резко оборачивается. Меняет несколько улыбок и подходит к нам:
– Катя, давай пригласим Лауру на мой день рождения. И начнем отмечать его прямо сейчас. Плавно перейдем в тридцатитрехлетие.
– Давай, – соглашаюсь я.
Мне не нравится Марк. Он пышет здоровьем и веселится. Все чрезмерно. Истерика. Знакомо. Пить на брудершафт не будем.
– Не, – Лаура качает головой и телесами. Наверное, уже танцует. – Здесь все до двенадцати. Завтра. Спасибо. – Она пытается подняться и тяжело опускается в кресло.
– Девочки набрались, – констатирует Марк.
Мы провожаем Лауру до номера и прислоняемся у стены в коридоре. Волосы Марка щекочут мне шею. Руки резко сдергивают юбку. Мне некого стесняться. Я обхватываю Марка ногами. Поезд приходит к станции назначения в три качка. Я задыхаюсь. Это выпивка, Лаура и Марк.
– Давай, мы еще не знали, что мы – брат и сестра, – шепчет он, – полюби меня.
– Отдай Лауре десять долларов за духи, – говорю я и опускаюсь на колени.
Марк хватает меня за волосы и поднимает.
– Нет, не так. Полюби меня любовью.
Я недоумеваю. Он больно толкает меня в объятия противоположной стены и уходит. Я поднимаю юбку и злюсь. Вернется со слезами. Пьяный и несчастный. Прости, Не-та-Катя. Научите меня выбирать мужчин. А я со временем привыкну их любить.
Ошибочка вышла. Или вошла. Я лежу на кровати. И руки мои там, где нельзя. Папа обещался еще в детстве отрубить, если еще раз… Зачем меня тогда отдали в медички? Все для здоровья. И это для здоровья. Я лично не переводила часы. Время, уважаемые, время. Теперь такие все. Марк совпадает с половиной первого. Он счастлив. Рецепт его, личный. Не рекомендую. Из этого плаванья возвращаются не все дальнобойщики. Он снова снимает аптекарскую резинку. Ритуал, что ли? Он подбирается к моим ногам, резко дергает их. Теперь я лежу на животе. Марк гладит меня по спине и мурлычет.
– Я Като звонил, – сообщает он.
– Это как раз понятно, – я сильно злюсь, подтягиваю под себя колени и почти не специально бью Марка затылком в лоб.
Нам больно и смешно.
– Ее не было дома. Подождем, – заливается Марк.
– Под дождем? – не слышу я.
– Тут вода только в душе, – Марк тянет меня «принимать ванны».
Сил больше нет. Вялое сопротивление завершается бурным взрывом остатков чувств. Марк, кажется, плачет. Я чувствую слезы пупком. Одна, две, три горячих слезы. И взмах ресниц. Дожили… Пусть кто-нибудь другой скажет ему: «Не надо». Я буду спать.
Еще пара дней – и я привыкну к его ночным крикам: «Не хочу. Ой, мамочка!» Я не мамочка. Водку этой ночью пусть нальет себе сам.
К рассвету он затихает, дышит мерно и глубоко. Я придвигаюсь и укладываюсь ему под живот. Мы встречаем утро, как котята в корзинке.
– С днем рождения, – вежливо говорю я.
– Спасибо, – отвечает он, – завтрак проспали? Есть хочу – умираю.
Я тоже. Вчера мы прогуляли ужин. Я постеснялась признаться Марку. Сегодня праздник. Я умру от обжорства, и тогда мне никогда не придется качать живот. А Игорю Львовичу я позвоню потом. Пусть родина немного подождет.
– Куда пойдем вечером? – с набитым ртом спрашивает Марк. – Здесь наверху полно ресторанов. Ты какую кухню предпочитаешь?
– До сего момента я всегда оценивала кухни по метражу. Нравились большие, – скромно отвечаю я.
– Тогда именины по-французски. Я пошел за добавкой.
Официант-филиппинец проводил Марка взглядом «ну вы и жрете!».
– Черт, молочка забыл, – громко кричит Марк по дороге к столу.
– Я схожу. – Я хочу ему сделать приятное. Пусть уже. Он правда именинник. Я посмотрела паспорт.
Мы расстаемся на весь день. Я брожу по центру и подолгу стою у русских кафе. Мне нравится кириллица. Томатный сок. Пельмени с мясом. Но говядина – это не мясо, и я не хочу есть. Мне не встречаются кошки, но запах мочи в переулках напоминает о родине. Не только в Одессе писают в скверах.
Я возвращаюсь в номер. Фиеста. Или сиеста? Сплю. Вечер не виден из-за темных штор. Возбужденный Марк кричит:
– Ну что же ты спишь? Одевайся!
Я послушно вползаю в шорты, он смотрит на меня укоризненно. Ах да. Последствия похода за европейской модой в шкафу. Игорь Львович может пойти со мной в ресторан. Марк пристально рассматривает свои волосы на груди.
– Катя, я поседел. Старость, – он улыбается мне виновато.
Я кладу ему руки на плечи. Он разворачивает меня спиной и пригибает к трюмо. Я решаю смотреть на себя в зеркало. Я отвлекаюсь на глупости, а Марк недовольно пыхтит сзади. Я случайно вдыхаю пудру и громко чихаю. Из глаз катятся слезы, и я становлюсь его половинкой. Нас качает, качает. Нам грустно. Мы медленные. Я не хочу без него. Я ничего не хочу без него. Бедная Юшкова!
Нас обслуживает официант-француз. И опять – филиппинец. Когда-то он работал в Москве. В аэропорту. Он знает «Столичную» водку. Слова «утюг» и «баклажан». Врет, наверное. Я выбираю лягушачьи лапки. Лаура уже пробовала их в Турции. Там они стоили десять долларов за пару. Еще Лаура была в Париже. Занесло по глупости. Очень все дорого и только на худых. Зато там вкусное мороженое. Для нас Марк заказывает «Шато». Официант настойчиво просит нас заказать аперитив. Я слышу, как Марк соглашается:
– О'кей. Ту дабл водка. Ноу айс. Ты будешь водку? – спрашивает он у Лауры.
Та скромно кивает. Я в водку не попадаю.
– Аперитив? – уточняет филиппинец.
– Да. Йес, – кивает Марк.
– Может, это, вино не надо? – спрашивает Лаура. – Я водочки, а?
– За тебя, Марк. Пусть все получится, – говорю я с надеждой войти в его годовой план. Мне нравится такая жизнь. Немного страшно. Но не скучно.
– «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам», – затягивает захмелевшая Лаура. Это наша здравица. Филиппинец не удивлен. Может, правда жил в Москве?
– А кто такой салмон? – вдруг спрашивает Лаура Марка. – Что это он лепетал тут «салмон, салмон». Соломон?
– Это лосось. – Взгляд Марка мутнеет. Сейчас начнется ария раненого зверя. Лаура толкает меня под столом и шепчет:
– Ничего, бывает. Бог управит.
Марк втыкается в нее тяжелым черным взглядом:
– Что ты мелешь, от какого бога? Где ты его видела? В церкви на картинке? Сказки для дураков.
Лаура бледнеет, и ее огромный кулак с треском опускается на стол:
– Заткнись, поганец.
Мне становится смешно. Не перевелась в народе сила. Вера. И мораль. Как это будет по-русски?
– Тебя как по отчеству? – успокаивается вдруг Марк.
– Лариса Александровна, – смущается она. – Лаура – это для красоты.
– Прости, Лариса Александровна, – он смотрит на меня и шепчет, улыбаясь: – А мы все подохнем, и кости наши сгниют, и ничего там нет. Только земля и черви. Ни прощения, ни возмездия, только разложившийся труп.
– Твой? – улыбаюсь я.
– Мой, – соглашается Марк.
– Закусывайте, ребята, – приглашает Лаура, налегая на телятину. Ничего не случилось.
Они мирно попивают водку. Я травлюсь «Шато».
– Может, потанцуете? – спрашивает Лариса Александровна.
Марк говорил, а я знаю. Здесь в ресторанах не танцуют. Марк садится за рояль и играет турецкий марш. Шеф-повар приносит торт и ставит его перед Марком. В зале гасят свет, и бравурные звуки становятся неприличными. Марк неторопливо перебирает клавиши и находит другую мелодию. О любви. А я люблю турецкий марш. Я играла его в детском саду на свистках. Была солисткой. Лаура вытирает слезу. Свечи догорают и воск смешивается с кремом. Шеф-повар стоит скрестив руки и смотрит на Марка не отрываясь. Торт меняет филиппинец. Я чувствую себя лишней и тихо ухожу.
В ресепшн сидит мой негр. Я делаю озабоченное лицо и зову его следом за собой. Он спокойно поднимается ко мне в номер. Я беру его руки и бережно укладываю в вырез платья. Он больно стискивает мою грудь и целует лицо нижней губой. Я лихорадочно раздеваю его и сравниваю с цветом простыни, у меня захватывает дух. Я сажусь на него сверху и давлюсь, давлюсь, давлюсь этим негром. Как давеча проклятым «Шато». На шее у негра болтается крест. Он – католик. С нами – Бог.
– О'кей? – спрашивает он, прикрывая дверь.
Я киваю и пытаюсь упасть в сон. Я шепчу удовлетворенно:
– С днем рождения, Марк.
Марк приходит ночью, копошится в баре. Допивает. Льет воду в ванной. Садится, гладит меня по волосам. Кажется, целует. Может быть, сон. Утром Марка нет. На тумбочке у кровати лежат сто долларов. Обо мне позаботились. Марк? Негр? Перевод от Андрея?..
Честь и совесть заставляют меня подняться. Я куплю телекарту и позвоню Игорю. После завтрака. После моря. После… После…
