355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элена Станканелли » Я росла во Флоренции » Текст книги (страница 3)
Я росла во Флоренции
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 20:13

Текст книги "Я росла во Флоренции"


Автор книги: Элена Станканелли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

8. "Пятисотка"

Мои истерические кризисы на почве страха быть покинутой достигли стилистического совершенства в "венерианский период". Родители решили, что я достаточно большая и могу на несколько часов взять на себя заботы о младшем брате, чтобы они могли куда-нибудь сходить. Я терпела несколько месяцев, потом, однажды вечером, когда они уже стояли на пороге, собираясь уходить, я бросилась на пол и, брызгая слюной и извиваясь, крикнула, что, если они еще хотя бы раз оставят нас одних, венериане похитят нас вместе со всеми нашими куклами Барби. Видимо, это прозвучало достаточно убедительно: родители продолжили выходить по вечерам, но мы с братом снова получили бебиситтера.

Должна признаться, идея была не совсем моя. Подружка объяснила мне, что, когда мы спим, жители планеты Венера спускаются на Землю и забирают Барби, поскольку те – не кто иные, как их посланницы. На заре их возвращают назад, чтобы они вернулись к своим обязанностям. Она не сказала мне, что венериане делают ночью с куклами, а я и не спросила. Подруга ни словом не обмолвилась о том, что вместе с Барби венериане, пользуясь случаем, забирают неосторожных землян, оставленных родителями без присмотра. Эту часть я выдумала сама. После почти тридцати лет чтения книг я могу заключить, что история о венерианах была моим первым эротическим рассказом. Классическая фантазия на тему изнасилования на фоне научно-фантастических декораций.

В то время как с горем пополам формировалось мое эротическое воображение, я страдала. Каждый аспект жизни моих родителей, предполагавший мое отсутствие, доставлял мне невыносимую боль. В дни моего щенячьего мазохизма я мучила себя тем, что представляла, какими становятся родители, когда меня нет рядом. Я собирала материал, подслушивая телефонные разговоры, шаря по салону машины и по сумкам в поисках сигарет, кошельков, таблеток, ключей. Мать курила "Муратти", ходила с большими сумками, похожими на бухгалтерский портфель, и носила с собой белый хлопковый платок. Иногда, выходя из дому, она повязывала на голову цветную косынку. Я оставалась томиться дома, а она садилась в "Фиат-500" цвета охры и скрывалась из виду.

"Фиат-500", как всем известно, имел несинхронизированную коробку передач. Чтобы понизить передачу без скрежета, надо было уметь делать двойной выжим, в просторечии "двойку". Довольно простая операция, требующая, однако, хорошей координации. Заключается она в том, чтобы отпустить газ, выжать сцепление, выключить передачу, нажать на педаль акселератора, дважды надавить на сцепление, нажав на газ между первым и вторым разом, и в этот момент включить нужную передачу. Все это когда нет детей, разумеется. Моя мать, когда сидела за рулем "пятисотки", должна была следить за тем, чтобы мы с братом не прикончили друг дружку и не выбили лобовое стекло головой. Тогда не было автокресел. Детей заталкивали на заднем сиденье и отвешивали им подзатыльники всякий раз, как те пытались перелезть вперед, к взрослым, суя руки и ноги в пространство между передними креслами. О тонкостях вождения думать было некогда.

Часто в нашу "пятисотку", кроме моей матери, набивалось четверо, шестеро, восемь детишек. Мамы по очереди возили нас на плавание или на праздники. Мы, дети, ненавидели праздники. Когда их устраивали у нас дома – за то, что вторгшаяся на нашу территорию орда попирала все установленные правила, нарушая неприкосновенность границ и собственности, возмутительно обобществляя игрушки. Когда ходили в гости – помимо мучений с одеждой и обувью, элегантность которых была обратно пропорциональна удобству, – за то, что мы должны были выступать в роли резвящейся детворы перед нашими родителями, расположившимися на диванах с сигаретами в руках. И раскрывать перед ними наши слабости, превосходство самого наглого, смелость самой красивой – словом, то, что предпочли бы сохранить в тайне, чтобы разобраться с этим между собой. Кому приятно обнаружить, что на тебя показывает пальцем толстый дяденька, чей-то родитель, в то время как ты пинаешь ногами пожарную машину или автофургон Барби?

Праздники – позорные столбы, садистские подмостки, где взрослые подставляют детей под огонь сарказма их друзей. Не исключено, что единственный мотив, ради которого устраиваются детские праздники, – дать родителям возможность присмотреть себе кого-нибудь для интрижки. Помню, мы вливали в себя неимоверное количество сладкой жидкости, и потом подкатывала такая жуткая тошнота, что мы боялись, как бы нас не стошнило прямо в машине. Все более или менее как сейчас, только тогда нас отвозили домой наши мамы.

Мы набивались в "пятисотку" как сельди в бочку. Но не близость чужих тел заставляла меня чувствовать эту истому. Много лет спустя одна подруга рассказала мне, что испытала первый оргазм в автобусе, все сильнее и сильнее сжимая ноги в такт ухабам на дороге. Я так далеко не заходила, но, когда я думаю о "Фиате-500", о скрипе сцепления на второй передаче, о колдобинах на дороге, мне вспоминается то тепло между моими девчоночьими бедрами, тесно сведенными в клубке разгоряченных и потных тел. Любопытно, как долго наша биология может сохранять ощущение, даже если мы его не в состоянии идентифицировать. Эдакий архив, вертящийся в голове в поисках отгадки, игровой автомат, ожидающий выигрышной комбинации. В один прекрасный день тебя озаряет. Приходит момент – и часто по аналогии с чем-то происходящим ты без труда расшифровываешь затаенное ощущение, долгие годы остававшееся для тебя загадкой. Если мы, люди, используем только мизерную долю нашего мозга, есть на то причина. Если бы все постоянно фиксировалось в нашей голове, мы бы были неподвижными сгустками энергии, звездами, если бы мы постоянно могли осознавать, что происходит с нашим телом, если бы имели в своем распоряжении всю информацию, каждый момент времени. Вместо этого мы живем так, в кромешной тьме, которую иногда освещает какой-нибудь фейерверк, образуя силуэты, которые кажутся нам знакомыми, но мгновение спустя исчезают из виду.


9. Спедале-дельи-Инноченти

Флоренция, к счастью, никогда уже не будет такой, какой была в моем детстве. В городе было меньше машин, но никаких ограничений. На наших "пятисотках", "Альфеттах" или "сто двадцать четвертых" мы вытворяли что хотели [20]20
  Для автолюбителей уточним по порядку: "Фиат-500", “Альфа-Ромео Альфетта", "Фиат-124" (крестный отец нашей "копейки").


[Закрыть]
.

Отец возил нас на мессу в церковь Сакро-Куоре, получившую шутливое прозвание "Христова ракета" – из-за могучей колокольни, построенной архитектором Ландо Бартоли и имевшей поразительное сходство с пусковыми вышками НАСА, отправляющими на орбиту космические корабли.

Но отца беспокоила не столько эта самая "ракета", сколько "Topolino" [21]21
  Детский журнал комиксов. Topolino – итальянское имя Микки-Мауса.


[Закрыть]
. Мне казалось вполне естественным, сидя на деревянной церковной скамье, читать свежий выпуск моего любимого журнала. Я делала это открыто, потом украдкой. В конце концов отец понял: единственный выход – покупать мне журнал после службы. Я же поняла, что между мессой и чтением всегда выберу чтение. Потом мы шли покупать булочки.

На улице Деи-Серви есть кондитерская, хозяева ее – выходцы из Пьемонта. Она осталась в точности такой же, какой была в шестидесятые годы, и выглядит это странно. У Робильо сейчас, как и тогда, продаются безыскусные традиционные сладости. Никаких вам сахарных пупсиков или сэндвичей с грибным соусом. Булочки у Робильо маленькие, даже взбитые сливки и те выглядят скромно. Лоток со сладостями приезжал домой в золоченой обертке с красной надписью курсивом. Ленточка, которой он был перевязан, чтоб можно было нести его на пальце, тоже была красная. Патриарх семьи пьемонтских кондитеров ныне покоится на английском кладбище. Отправляясь к Робильо, мой отец парковал машину на площади Сантиссима-Аннунциата.

Звучит странно, знаю. Но ведь раньше курили в кино и при детях, мальчишки ночевали в спальных мешках прямо в городе, вход во все церкви был бесплатный. Женщины под мини-юбками часто не носили трусиков. В те годы любовью занимались без презервативов и народ выстраивался в очередь, чтобы посмотреть "Сладкую жизнь". Это были годы свободы, и я их пропустила. Хорошо помню я только эту историю с парковкой, и она не кажется мне самой интересной.

Когда я впервые увидела площадь Сантиссима-Аннунциата без единой машины, мне вдруг стало холодно и неуютно, словно меня оставили нагишом. Наркоманы, давно прописавшиеся на ступенях лестниц, бродили по площади в явном замешательстве. Казалось, будто с них тоже стащили одеяло. Неожиданно выяснилось, что в центре площади стоит статуя, и еще я обнаружила, что череда апсид заключена в просвет улицы Деи-Серви, выходящей на Соборную площадь, словно в слишком тесную раму.

В тот день я поняла, что эстетическое воздействие нашей культуры на городскую географию больше не опирается на деятельность архитекторов, совершенно стушевавшихся по причине полного отсутствия заказов, но выражается в запретах на парковку. Ничто из построенного во Флоренции за последние сорок лет не изменило так восприятие города, как устранение машин с площадей исторического центра города.

Фасад Спедале-дельи-Инноченти показывал, сколь необычен проект Брунеллески с этой длинной вереницей колонн, эстетическая гармония которых кажется замершей в воздухе нотой. В музее помимо разных предметов искусства эпохи Возрождения хранится полотно "Мадонна и младенец с ангелом" Сандро Боттичелли (предположительно) – одно оно стоит целого музея.

Но почему "spedale"?

В словаре написано, что "spedale" – то же, что “ospedale". У него та же латинская этимология и то же значение: место, где заботятся о больных, госпиталь. Так что это не ошибка. Спедале и оспедале – одно и то же. Тогда почему его называют "Спедале-дельи-Инноченти"?

Когда меня спрашивают, почему Флоренция меня иногда раздражает, я вспоминаю эту историю со Спедале-дельи-Инноченти.

Беда не в том, что пятьсот лет назад было решено назвать его так, а в том, что спустя пятьсот лет флорентийцы все еще держатся за это название. И дрожат над этой аномалией, как над огнем в лампадке, которая должна вечно гореть перед богом лингвистического наследия.

Снова истеричные часовые на блокпосте, охраняющем неведомо что. К тому же часовые эти предельно внимательны. Что и говорить, мы, флорентийцы, развили в себе необычайные, паранормальные способности улавливать ошибку. По звучанию заметить разницу почти невозможно. Но мы, с нашим ренессансным "третьим" ухом, замечаем ошибку. И поправляем говорящего. И когда люди нам говорят: "Правда? А в чем разница?" – мы улыбаемся и поворачиваемся, тыча пальцем в фасад церкви Сантиссима-Аннунциата с фресками Понтормо или в вереницу колонн улицы Деи-Серви и рассказывая историю про припаркованные машины. Предрассудок насчет культурного превосходства флорентийца над кем бы то ни было столь прочен, что никто не возражает. Попробуйте в любой точке планеты сказать, что вы родились во Флоренции. Посмотрите на реакцию: у собеседника на лице застынет глупая улыбка, и с этого момента он всегда и во всем будет признавать вашу правоту.

И вот они стоят и слушают, что мы имеем им сказать о Понтормо или о "пятисотках", потом идут домой и набирают в Гугле "spedale". И выясняют, что это то же самое. Точнее, Гугл с его американским прагматизмом подсказывает: "Возможно, вы имели в виду ospedale".

И они резонно заключают, что флорентийцы – все-таки поганцы. Что помимо всего прочего на той стадии эволюции, которой достиг итальянский язык, пожалуй, пора бы им и честь знать со всеми этими сослагательными и всякими непонятными временами глаголов. И коли желают употреблять в речи архаичное "оный" вместо "этот", так пусть носят гамаши, выезжают в карете, жуют табак и слушают музыку на граммофоне. Согласитесь, "оный граммофон" звучит ничего, но "оный айпод" – форменное издевательство.

У меня никогда не вызывало большого сочувствия стремление сохранить что-то любой ценой. Например, мне кажется бестактным упорство, с которым люди пытаются убедить панд совокупляться. Может, их миссия на Земле завершилась, может, панды в настоящий момент являются главенствующим видом в другой галактике и должны развязаться с Землею, так что последние экземпляры получили инструкцию не производить потомство. Что мы можем об этом знать? Языки мира тоже могут буксовать. Они уже это делают, и, возможно, это стратегический маневр, который мы не в состоянии постичь. Поглядим, что будет, возьмем паузу.

Определенная лингвистическая автаркия, на мой взгляд, лишь добавляет путаницы и затруднений. Как-то недавно я искала в Сети программу для разархивации файлов, обновление для моего переставшего работать stuffit expander'а. Я нахожу его на сайте. "Нажми на "получить", – читаю я на итальянской страничке. Получить? Я, конечно, не хакер, но про программы пишут download, а не "получить".

И какой итальянский эквивалент у слова default?

"Единственное, что имеет смысл, – написала Этти Хиллесум в своем дневнике незадолго до гибели в Освенциме в ноябре 1943-го, – это с готовностью сделаться полем сражения". Мне хотелось бы, чтобы это стало девизом моей жизни, но вместо этого я упорно ограждаю себя от любых вторжений. Но я знаю, что ошибаюсь, и знаю, что в словах Этти заключено решение мнимого конфликта между внешней и внутренней стороной вещей. Это касается и Флоренции. Как улучшается ее язык, когда он превращается и поле сражения! Макиавелли, Томмазо Ландольфи, Романо Биленки создали смешанный, нечистокровный флорентийский язык, который изменялся с переменой мест, со сменой чувств. Их язык обладает серьезностью и красотой космополитического творения. Другие гнались за чистотой, а получили только изыски стиля, словесную эквилибристику, лишенную будущности эндогамию.

Но пропускать что-то через себя – это искусство. С готовностью сделаться полем сражения – это действительно подобно любви, чередованию приятия и вторжения. Тут требуется ум и уважение, вторгающийся и объект вторжения должны желать одного и того же. Во Флоренции, когда думаешь о вторжении, всплывает история с магазином "Foot Locker". Более или менее аналогичная истории произошла с "Макдоналдсом", но позже, когда чаша уже наполнилась – и перелилась через край.

Может, всему виной уродство. Можно смириться с огромными, размером с малогабаритную квартиру, фосфоресцирующими вывесками, можно смириться даже с запахом фритюра, приятным, как зловонная волна "Циклона Б" [22]22
  "Циклон Б" – пестицид на основе синильной кислоты, применявшийся в том числе в нацистских газовых камерах.


[Закрыть]
, но витрины, заставленные спортивной обувью, было трудно вынести. Даже Сатана дает себе труд перевоплотиться, даже колдунья в "Белоснежке". Зло в чистом виде, без грима, – это уж слишком даже для тех, кто платит пачками долларов. Из-за этого в городе поднялся бунт. Небольшой. Не помню, как точно выразилась тогда Ориана Фаллачи [23]23
  Ориана Фаллачи – знаменитая флорентийская писательница (ум. 2006 г.), скандально прославилась ксенофобскими заявлениями после событий 11 сентября 2001 г.


[Закрыть]
. Флорентийцы сказали, что "Макдоналдс" хотя бы тактично открыл свое заведение у вокзала. Но это! На улице Кальцайуоли, в двух шагах от церкви Орсанмикеле…

(Ах, как мне нравится писать "Орсанмикеле"! Это слово еще прекраснее, чем "спедале". В нем вразрез со всеми правилами – и вместе с тем абсолютно законно – соседствуют "н" и "м" [24]24
  Для итальянского языка характерно явление полной консонантной ассимиляции: illogico, irreale и т. д. То есть по правилам должно бы писаться Orsammichele.


[Закрыть]
.)

"Fооt Locker" со своими жуткого вида кедами все же открылся, несмотря на неодобрение со стороны горожан. На старейшей улице самого красивого города в мире владельцы магазина купили две витрины, чтобы выставить в них свое барахло. Это даже отдаленно не напоминает не только любовь, но даже вторжение. Это слепое применение силы, демонстрация мускулов.

И все же я полагаю, что, когда язык и культура начинают нуждаться в защите, как панды, – это сигнал к тому, чтобы отпустить поводья и посмотреть, что произойдет. Может, они померкнут, а может, и вовсе умрут, а потом возродятся обновленными. Вероятнее всего, язык вновь обретет себя: так было с аристократами, которые, истощив свои гены после многих веков спариваний между родственниками, стали делать детей со служанками, чтобы влить свежую кровь в жилы своих потомков. Нужно только ослабить надзор за грамматикой – это и будет самым действенным оружием против "Foot Locker".


10. “Ах, зачем же, пипистрель, ты пустил струю в портфель?"

На "пятисотке" мы ездили за булочками, в бассейн, на море в Версилию (с багажом на крыше) и в гости к бабушке по материнской линии, жившей на улице Бальдези, в доме с гигантскими комнатами и набитым книгами шкафом, дверцы которого были заперты на ключ. Практически в тот же день, когда я прочла по складам свое первое слово, бабушка Рената подарила мне книгу "Любимый дорогой мышонок" – сборник стихов Тоти Шалойя [25]25
  Антонио (Тоти) Шалойя (1914–1998) – итальянский художник-абстракционист, поэт нонсенса.


[Закрыть]
с красным шрифтом и иллюстрациями автора в бело-зеленой гамме.

Ах, зачем же, пипистрель,

Ты пустил струю в портфель?

Маленькие шедевры. Я благодарна бабушке Ренате за то, что она ясно и с самого начала указала мне, каков главный путь литературы. Вместо этого в школе меня заставляли читать сказки. Никогда не переваривала сказки – ни тогда, ни теперь. Я понимаю, это довольно жесткая позиция, но если уж я должна прочитать сказку, то пусть она хотя бы будет простой, без затей. Мне нравится Боккаччо, некоторые истории из "Тысяча и одной ночи", но, если хотите досадить мне, заставьте читать про фей или гномов.

Там всю ночь на скользкой тропке

Светлячок мне светит робкий.

Моя бабушка приехала во Флоренцию, когда была подростком. Ее отец служил костюмером у великого актера Эрнесто Росси. У меня сохранился прадедушкин паспорт – сложенный вчетверо листок, на котором написано: "Министерство иностранных дел просит гражданские и военные ывласти Его Величества и дружественных и союзных государств беспрепятственно пропускать Трукки Этторе, сына покойного Мариано, который путешествует по России и Румынии (Европа) в сопровождении супруги, Фонтанези Луизы, 29 лет, дочери покойного Луиджи". Документ датирован 1896 годом. В тот же год Эрнесто Росси заболел во время гастролей в Одессе и по возвращении в Италию умер. Многие годы в нашей семье рассказывали историю про сундук со сценическим реквизитом и костюмами великого актера. Говорили, что он хранится у бабушки, но как-то неуверенно. Никто не говорил: сундук в подвале или в той комнате, которая всегда заперта на ключ. Лишь время от времени кто-нибудь вспоминал, что где-то должен быть этот сундук.

Бабушка всю свою жизнь прожила в доме на улице Бальдези вместе с сыном Карло. Его все звали Карлино, потому что он явно не хотел взрослеть, как все остальные. Он так и не женился, не обзавелся детьми, никогда не представлял свою жизнь как небольшой проект, являющийся частью одного большого проекта – человечества. Любопытно, что из четверых детей бабушки Ренаты, одна из которых моя мать, двое не имеют детей. В нашей семье, по-видимому, есть лишний (или недостающий) ген, и из-за него мы особенно скептично относимся к будущему, к идее, обычно присущей человеку с рождения, что вселенная – это машина, а каждый из нас – зубчик шестеренки и единственная наша задача – производить на свет себе подобных. Мы не из тех, кто совершает самосожжение на площади, но мы втихую саботируем систему. Мы анархисты, одинокие, но неукротимые.

В бабушкином доме не было тайных комнат. Или, если таковые и были, их секреты хранились надежно. Ничто не вышло наружу, даже когда после смерти бабушки дом продали. Дядя Карлино – гордый хранитель семейных анекдотов, целого наследия забавных историй о романьольской ветви моей родни, жителях крошечной деревеньки с невероятным названием Терра-дель-Соле, Солнечная земля. Если бы сундук вправду существовал, дядюшка бы об этом знал. Все как в самой что ни на есть классической легенде: от этого сундука с чудесами только и сохранилось что рассказы.

Стало быть, мои прадед с прабабкой разъезжали по Европе, потакая причудам Эрнесто Росси. Он прославился прежде всего исполнением роли Гамлета – как говорят, новаторским. Интроспективным, психологичным, серьезным. Он первым, по крайней мере в Италии, отказался от всей этой утрированной жестикуляции, выпученных глаз, непозволительных купюр, превращавших пьесы Шекспира в канву для one man show. Этторе и Луиза благоговейно исполняли требования и капризы своего подопечного (о том, кем были костюмеры и в чем состояли их обязанности, включая психологическую поддержку актеров, рассказывает великолепный фильм Питера Йейтса "Костюмер" с Альбертом Финни и Томом Кортни), сопровождая его от Альп до пирамид, добравшись с ним даже до Турции.

Тем временем бабушка Рената маялась в Болонье, отданная на попечение деду с бабкой. В один прекрасный день она не выдержала и решила уехать во Флоренцию. Ей исполнилось четырнадцать, она была юная, но красивая. Сказав, что поселится у родственников, она нашла себе комнату и начала работать. Чего она только не делала, даже календари. Для одного из них она позировала в наряде одалиски.

Она познакомилась с художниками и посещала "Джуббе Россе", прославленное кафе футуристов, упоминать о котором почти неловко: о нем столько всего наговорили! Атомное ядро креативности и вместе с тем квинтэссенция флорентийской непримиримости. Ах, бедный Папини [26]26
  Джованни Папини – "незаслуженно забытый", по выражению Борхеса, писатель, в молодости примыкавший к футуризму, основатель авангардистского литерачурного журнала "Лачерба".


[Закрыть]
, знал бы он, что и его кафе завернут в новую обертку и преподнесут публике в ностальгическом антураже, он, автор "Смерти мёртвым!", который орал со сцены театра Верди 12 декабря 1913 года, пытаясь увернуться от летящих в него из зала луковиц и картофелин:

"Чтобы Флоренция перестала быть музеем для приезжих и стала шумным пристанищем талантов авангарда, необходимо, чтобы флорентийцы отреклись от самих себя. Необходимо попрать то, что мы превозносили… нужно набраться смелости и прокричать, что мы живем на плечах у мертвецов и варваров. Мы смотрители мертвецких и слуги чужеземных бродяг".

Впрочем, Папини со временем тоже поостыл и посвятил свой талант и помыслы напыщенному католицизму, имеющему мало общего с авангардизмом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю