Текст книги "Я росла во Флоренции"

Автор книги: Элена Станканелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Элена Станканелли
Я РОСЛА ВО ФЛОРЕНЦИИ

Посвящается Пипо и Марте

В этой столице воздух становится отвратительным к концу октября и остается таким весь ноябрь и часть декабря <…> я даже слышал, как уверяют, что если в такую погоду оставить кусок хлеба на ночь впитывать смертоносные миазмы, которые несут с собой спускающиеся с Апеннин туманы, а потом дать его съесть собаке, то животное немедленно подохнет <…> в целом полагаю, что флорентийский воздух нездоров во все времена года <…> впрочем, чтобы составить об этом представление, достаточно обратить внимание на конституцию местных жителей. В большинстве своем они худы и бледны, вид имеют чахоточный, зубы и глаза у них в прескверном состоянии, настолько, что многие вечно носят на носу очки.

Д.-А.-Ф. де Сад. Путешествие в Италию

Если я еще немного задержусь в пещере

Я всего этого не помню. Слишком маленькая была, даже до подоконника не доставала. Поэтому стояла на стуле у распахнутых окон и смотрела, как мимо плывет город. Дело было утром 4 ноября 1966 года, Арно прорвала дамбу и затопила город. Мы жили в доме, повернувшемся спиной к реке, в нескольких метрах от моста Сан-Никколо. Вода унесла нашу машину и все содержимое подвала, но нам повезло: грязная жижа не проникла в комнаты [1]1
  Зато она проникла, увы, в хранилища Национальной библиотеки, безвозвратно уничтожив тысячи манускриптов и редких книг, и в запасники Галереи Уффици – туда сразу после спада воды направились спасать то, что еще можно было спасти, многочисленные юные добровольцы – их прозвали "ангелы грязи". (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть].

В домах Флоренции видны отметины, оставленные рекой за те два дня, пока не схлынула вода. Несмотря на побелку, на стенах продолжает упрямо проступать темная линия. Есть и другие следы. Навеки забившиеся электрические розетки, скрипучие деревянные полы, доски которых, вспучившись от воды, так и не стали ровными, как прежде. Раз и навсегда перекосившиеся и отказывающиеся закрываться двери.

На стенах многих зданий есть отметки об уровне воды. Сотни табличек, гласящих: досюда доходила вода в тот день… До некоторых из них я с годами почти стала доставать. Сейчас, вытянув вверх руки, я могу до них дотронуться. Это самые дальние от реки здания, куда волна докатилась, уже ослабев. Когда я бываю здесь теперь, то словно вхожу в лифт здания, где жила в детстве. Кажется невероятным спокойно нажимать кнопку шестого этажа, когда-то казавшуюся недосягаемой.

Там, где жили мы, у самой Арно, вода поднялась почти на пять метров. Бурля и клокоча, она уносила машины, мебель, деревья, мертвых животных, велосипеды, товары из магазинов, железные ставни которых высадил могучий поток. Наводнение не бывает медлительным, и площади не враз превращаются в тихие ирреальные заводи. Наводнение – это гигантское ведро воды, выплеснутое на город, цунами, с неистовой слепой силой сметающее все преграды на своем пути.

Светловолосая девочка стояла у окна, а мать придерживала ее за платье. Внизу бурлила волна, по ней плыл лежащий на боку город. Словно что-то приключилось с перспективой, и, чтобы ее исправить, приходилось склонять голову набок или класть ее на подушку Город в то утро был как сон лежащей в кровати девочки.

Реки иногда бывают тихими. В некоторых городах они почти незаметны. Иногда они так извиваются, что топография города лишь вторит их причудливому рисунку. Арно – река волевая и прямолинейная, она рассекает Флоренцию надвое словно взмах сабли, и это самое важное административное деление города. Он состоит из двух частей; они называются Diquaddarno и Diladdarno – по эту и по ту сторону Арно.

Я уже много лет не живу во Флоренции, но часто здесь бываю. Приезжаю поездом с юга и маршрут знаю на память. Мне не нужно сверяться с часами, чтобы понять, что мы подъезжаем, не нужно смотреть в окно. Я знаю, когда пора складывать вещи в сумку, снимать с крючка пальто. Когда следует потеплее закутаться, потому что я снова на севере, или одеться полегче, если лето, потому что летом во Флоренции печет не на шутку.

Сигналом мне служит темнота. Между Римом и Флоренцией много туннелей, мы, сотовое поколение, хорошо это знаем. Но этот, последний перед вокзалом Санта-Мария-Новелла, отличается от других. Он кажется бесконечным. Когда истекают те несколько секунд в темноте, к которым наш организм привычен, начинаешь испытывать легкое беспокойство, даже если читаешь или слушаешь музыку, – реагирует само тело. Ты поднимаешь голову, озираешься, толком не понимая почему. Натужно вызревает в голове и всплывает на поверхность мысль: когда же кончится этот туннель? Опережая приступ паники, за окном вновь возникают поля.

Баньо-а-Риполи, теннисные корты флорентийского клуба "Матч-Бол".

Кажется, будто попасть в город, по крайней мере с южной стороны, можно только преодолев неведомое пространство. Словно всем путникам завязывают глаза, чтобы они потом не нашли дорогу. Флоренция – там, где кончается тьма.

На одной из страниц дневника Филиппо Де Пизиса (приведенной у Джованни Комиссо [2]2
  Джованни Комиссо (1895–1969), писатель, по собственному определению "странствующий по Италии итальянец", оставил великолепные мемуары, в том числе о дружбе с художником и писателем Филиппо Де Пизисом (1896–1956).


[Закрыть]в книге мемуаров "Моя дружба с Де Пизисом") рассказывается о собаке из грота в Поццуоли [3]3
  Грот в Поццуоли – небольшая пещера в кратере потухшего вулкана на окраине Неаполя, где выделяется и скапливается в нижних слоях воздуха углекислый газ. Благодаря популярному некогда аттракциону получила название "Собачий грот".


[Закрыть]. Смотритель каждый день устраивал там представления для туристов: заставлял собаку надышаться углекислого газа, и она, исполнив безумный танец, падала на землю как подкошенная. Мой город, пишет художник, для меня как тот грот. "Я как шальной шатаюсь по улицам, пробую все средства, чтобы избавиться от воздействия его воздуха. Каждый уголок заражен. Кто приезжает сюда, сразу же чувствует, как его одолевает вялость и сон. Все теряет краски в пустоте времени; если я еще немного задержусь в этой пещере, у меня даже не останется сил бежать прочь”.

Временами я спрашиваю себя, вправду ли я отсюда уехала.

ПО ЭТУ СТОРОНУ АРНО

1. www.psicosi.it

Когда я была маленькой, я хотела всегда "быть тут".

В детских головах благодаря врожденному инстинкту самосохранения моментально формируется страх быть брошенными. Поэтому они не спят, приходят в отчаяние, если их оставляют в комнате одних. Они знают, что держатся на единственном гвоздике, выступающим из пустоты, и этот гвоздик – их родители. И они цепляются за него изо всех сил.

Становясь взрослыми, мы попадаем в паутину отношений и знакомств, обязанностей, планов и всю оставшуюся жизнь мечтаем из нее выбраться, однако без нее мы ничто. Именно этот адский гнет ответственности гарантирует нам, что мы живы, это свидетельство нашего существования. Память и привязанности, обиды, желания, интересы. Люди и вещи, друзья, возлюбленные, одноклассники, дантист, инструктор по йоге, домработница, работодательница, автомеханик, а еще контракты, счета, госпошлины, квитанции, эсэмэски, детализированные отчеты, рецепты на лекарства, чеки, желтые квадратики стикеров, беджи участников конференций, сообщения на автоответчике, номерные знаки, гостиничная бронь, клубные карты, электронные адреса, фотографии.

Жизнь взрослых поддается сотням перекрестных проверок. Но если родители забудут о ребенке или потеряют его, этот ребенок исчезнет, погрузится в ужас и сумрак безымянного, животного существования.

Дети ведь не дураки. Они знают, что им угрожает опасность, вот почему они хотят всегда "быть тут", и плачут, и не желают засыпать. Например, когда родители уходят из дома без них, или не позволяют им участвовать в разговоре, или попросту выходят из комнаты, закрыв за собой дверь.

Так, по крайней мере, было в шестидесятые годы, когда я была ребенком. Теперь, когда малышей сажают за стол вместе со старшими и берут с собой почти повсюду, у детей более утонченные неврозы. У всех нас по сравнению с шестидесятыми годами более утонченные неврозы. Есть один сайт – наверняка их немало, но у этого прямо такой адрес: www.psicosi.it, – где можно найти их полный перечень.

Письма киберпациентов на www.psicosi.it подтверждают то, о чем каждый из нас уже знает по собственному опыту: в нашу эпоху серийных разводов люди если и страдают, то в основном из-за любви. "Что это за головокружительный, мучительный, порочный способ вступать в противоборство с жизнью, заводя семьи и каждый раз разрушая их?" – вопрошает аргентинский драматург Родриго Гарсиа в тексте с многозначительным названием "В животных хорошо то, что они любят тебя, ничего не требуя взамен".

Неврозы в наше время, к несчастью, питаются анархией в сфере чувств. Возможно, когда мы сочли развод позволительным, нам следовало бы задуматься, что делать с полученной свободой. Только лишь поспешно избавляться от нее, как от мяча, играя в "картошку"; чтобы тут же связать себя новыми узами, – возможно, не лучшее решение. В плане душевного здоровья, я имею в виду. В вопросах морали я не разбираюсь и влезать в них не буду.

Но это сейчас. А тогда, во времена, когда Джино Брамьери [4]4
  Джино Брамьери – итальянский актер-комик. Это были годы, когда реклама на телевидении показывалась только в рамках десятиминутной программы "Карусель" и сопровождалась оригинальными номерами, исполнявшимися известными актерами. Дети не меньше взрослых ждали встречи с любимыми мультяшными героями в очередном выпуске "Карусели", после которого их укладывали спать.


[Закрыть]рекламировал дуршлаги из цветного полипропилена и я жила на улице Арнольфо, в доме, под окнами которого будет бушевать Арно, унося с собой припаркованные машины и все, что мы держали в погребе, мы, дети, были в большей степени детьми, чем сейчас. Мы были в каком-то смысле первыми настоящими детьми, опытными образцами детей. Нарождающееся потребительское общество охотилось за теми, кто мог составить "целевую аудиторию". Среди прочих были и мы, покупатели, пока еще шатко стоявшие на тоненьких ножках, – новый гигантский ресурс рынка. Маленькие акулята с хищной пастью, готовые заглотнуть товары. Требовалось лишь найти канал воздействия на нас, чтобы мы своими "Хочу!" начали влиять на родителей даже в выборе продуктов питания и автомобилей.

В шестидесятые годы, когда в голове разработчиков "Нинтендо" еще только формировался зачаточный образ ребенка, у которого родители работают, а большие пальцы на руках прекрасно развиты, мы с братом в блаженном неведении играли в своей комнате в "Суббутео" [5]5
  Разновидность настольного футбола.


[Закрыть]или в Барби. Для нас, детей в фазе эксперимента, не существовало еще соблазнительной индустрии одежды и сладостей. Мы одевались как гномики. Никаких кроссовок, кроме как на занятиях физкультурой, на улицу выходили в таком же, как у дедушки, пальто, только в миниатюре. Были драже смартис и жевательная резинка – длинные и тонкие пластинки вроде плоской ложки для обуви, желтоватые и завернутые в прозрачную зеленую или красную бумагу. Еще были розовые жвачки в форме танка, очень мягкие, но если они залеживались в барах, то покрывались сомнительной белой патиной, твердели и крошились. Была газировка, кока-кола (наличие кофеина в ней наших родителей, живших до эпохи одержимости здоровьем, не слишком заботило) и апельсиновый напиток. На карнавал мы наряжались маленькими голландками [6]6
  Маленькая голландка (Olandesina) – один из персонажей уже упомянутой "Карусели"; рекламировала бытовую химию.


[Закрыть], зорро, пиратами, пульчинеллами, феями, мушкетерами, красными шапочками. Никаких супергероев или мультяшных персонажей. В этом году на празднике в детском саду, куда ходят мои племянники, я видела двух телепузиков (Лялю и Тинки-Винки), Тигру – друга Винни-Пуха, несколько пауэр-рейнджеров и других персонажей, мне неизвестных. Наши маски были старинные, такие же, как у наших родителей. Часто это и были маски, раньше принадлежавшие нашим родителям. Я, например, купила себе платье феи лишь на пороге юности. И взмахнула волшебной палочкой за миг до того, как начала этого стыдиться. Потому что все те годы, когда этот костюм мог быть мне впору, я была принуждена облачаться в баварский народный костюм, унаследованный от семьи отца (сицилийца). Это было невесело. Меня совсем не радовала необходимость отвечать на вопрос: "Ты кем одета?" И еще меньше радовало то, что на мне костюм, предназначенный для мальчика. В три года вопрос половой принадлежности стоит остро и лишен какой бы то ни было иронии.

2. Скверик

C улицы Арнольфо мы переехали в первый из двух домов на виа Деи-Делла-Роббиа. Адрес, который немало меня озадачивал своими сочлененными предлогами. Безусловно, я бы предпочла жить на улице Делла-Роббиа; кстати, не такой уж неправомерный вариант, учитывая, что так называется растение [7]7
  Латинское название этого растения – Robia tinctorum, марена красильная.


[Закрыть], из корней которого получают порошок для окрашивания кож и тканей в красный цвет. Торговля этим порошком и заложила основу состояния семьи гончаров Делла Роббиа.

Ручаюсь, что ни один трехлетний ребенок не сумеет без запинки сказать "деиделлароббиа". Впрочем, я изобрела свой метод. На вопрос "где ты живешь?" я отвечала: на "виадеиделла", пауза, и затем – "роббиа". Так выходило проще, но, разумеется, смысл терялся. Произнесенный таким образом, мой адрес превращался в бессмысленную скороговорку. Это звучало примерно так же, как если бы я ответила "на улице тру-ля-ля" или "на площади тирлим-бом-бом". Я ненавидела этот адрес: из-за него я выглядела дурочкой, которая не знает, что говорит. И это в общем-то было правдой. Что такое эта "роб-биа"? А "деиделла", может, и вовсе имя собственное?

Городские власти поступили бы гораздо более великодушно, дай они одной улице имя Луки, другой – Андреа, третьей – Джованни, Джироламо… целый квартал на всех членов семьи. И не только ради того, чтобы сделать мое детство более безмятежным. Ведь я бы тогда без малейшего затруднения отвечала, что живу на улице Лука-Делла-Роббиа, тем более что во флорентийских школах в каждом классе учится по паре отпрысков дворянских фамилий, пусть и не самых благородных кровей. В городе мы все на короткой ноге с "Деи", "Дель" или "Делла". По крайней мере, так было у нас в шестидесятые годы. Возможно, теперь отношения поменялись. Нобили крупные и мелкие заводят меньше детей, и их благородные фамилии поглощены, как фагоцитами, инородными антропонимами: Чунь, Айяташатру, Кшиштоф, Муту, Пабло… Скоро именно этими именами будут называться наши улицы – вот тогда детям действительно придется несладко. Но, может быть, новые поколения вырастут с более глубокими, нежели наши, лингвистическими познаниями. Их ухо с самых ранних лет привыкнет к разным акцентам, трудности произношения пойдут им на пользу, а в результате появится новый, более живой и веселый язык.

Возвращаясь к Делла Роббиа: они все там прекрасно бы поместились. Между Донателло, Джамболоньей, Мазаччо, Андреа дель Кастаньо и, кстати, улицей Дельи-Артисти, то есть художников. Теперь вы поняли, о чем я говорю: квартал к востоку от площади Донателло большей частью занят старыми мастерскими художников, особенно в районе между улицей Мазаччо и площадью Савонаролы. Последняя, хотя и украшена статуей легендарного монаха, не была местом его мученической смерти. Костер, на который он взошел 23 мая 1498 года, сложили на площади Синьории; гранитный диск в оправе из брусчатки близ статуи Козимо I точно указывает место казни. Оно находилось примерно там же, куда лишь годом ранее, в последний день карнавала 1497 года, неистовый Савонарола велел принести маски, накладные бороды и носы, распутные книги – в том числе "Декамерон" и "Морганте" Пульчи, редчайшие рукописи и ценнейшие пергаменты, – зеркала, парики и кринолины, лютни, арфы, шахматные доски, игральные карты и, наконец, портреты знаменитых красавиц, от Клеопатры до прелестниц его времени. И все это поджег. Как знать, может, он проклинал свою непримиримость и злую иронию судьбы, когда дым застилал ему глаза и языки пламени лизали ноги.

На площади Савонаролы, справа от церкви, расположен особняк с выходящими на улицу высокими окнами, очевидно, мастерская художника. Возвели его скорее всего в девятнадцатом веке, но точно это неизвестно. Мы знаем только, что фасад был перестроен примерно в 1910 году по проекту архитектора Энрико Лузини. Художник Ринальдо Карниело, уроженец Тревизо, переселился сюда, судя по всему, в конце девятнадцатого века. Особняк двухэтажный, но над центральной его частью высится еще и подобие фронтона с трехчастным окном, огромным, украшенным гирляндами. В его строгих формах просматривается стиль либерти, узнаваемый атрибут модернистской эпохи. На площадь смотрят два боковых подъезда с квадратными оконными проемами над ними. На уровне второго этажа расположен картуш со словами "Почитайте искусство – жизнь жизни". Архитрав над центральным входом несет бронзовую надпись на латыни: "Non omnis moriar". Весь я не умру [8]8
  Строка из оды Горация "К Мельпомене".


[Закрыть].

Когда я была маленькой, няня водила нас с братом на эту площадь. Это у нас называлось "пойти в скверик". Не знаю, была ли это сугубо наша семейная лексика или же все дети ходили "в скверик". Как бы то ни было, в шестидесятые дома днем делать было нечего. Телевидение, тогда еще в строгой черно-белой гамме, функционировало иначе, чем сейчас. Например, у него было расписание. Как кино или школа, телевещание начиналось в определенный час и в определенный час заканчивалось. Если с тобой случался приступ паники в четыре утра, творческий ступор поздним утром, кризис одиночества перед обедом, ты не могла рассчитывать на волшебный ящик. Пока не появлялась заставка с плывущими облаками и радиомачтой, телевизор тихонько чернел себе экраном посреди гостиной, не имея возможности как-либо реагировать на провокации нашего настроения. Пока не смеркалось, он молчал – как телефон в те мрачные дни, когда мир забывает о тебе.

Да уж, и почему только так бывает? У меня, например, такое случается по средам. Я давно это подметила. Не знаю почему, ведь единственная отличительная черта среды – это то, что она примерно в середине недели, но это еще не повод становиться неудачным днем. По средам мой телефон обыкновенно подолгу молчит. Часто весь день. Если я не одна, то время от времени я украдкой достаю телефон из кармана, делая вид, что хочу узнать время. Иногда я думаю, что оттого я больше и не ношу часы – чтобы иметь предлог по средам украдкой проверять сотовый. Я тешу себя иллюзией, что не услышала звонок или оповещение об эсэмэске. Скверная штука эти сотовые. Оставлять их дома без толку, потому что от мысли о них все равно не удается избавиться. Просто надо было их вообще не изобретать.

И еще – не считать внимание других людей единственным доказательством собственного существования.

3. Галерея Ринальдо Карниело

Галерея этого художника расположена в доме, где он жил и работал, на площади Савонаролы. Она открыта по субботам с девяти до тринадцати часов, и только. Об этом возвещает красивая красная вывеска в форме флага, точно такая же, как многие другие, развешанные на стенах городских зданий и сообщающие о том, что здесь находится такой-то музей или такая-то достопримечательность. Их десятки, сотни. Иногда даже возникает желание повернуть все вспять: вместо того чтобы переводить в разряд исторических объектов очередную лавку, вновь превратить некоторые музеи в лавки, магазины, жилые дома. Обыкновенные здания из повседневной жизни. Чтобы не беспокоиться каждый раз о том, куда ступаешь. Знаю, это покажется невероятным, но во Флоренции не существует пиццерий на вынос. Имеются "Макдоналдсы", открытие которых вызвало привычный скандал, есть всевозможные хлебопекарни, но если ты хочешь съесть кусок пиццы в центре города, тебе придется сесть за столик.

Звучит чуть ли не как похвала, но это ненормально. Не то чтобы я собиралась объявить крестовый поход в защиту порционной пиццы. Как и все, я тоже считаю, что противни с засохшими ошметками артишоков и одиноким кусочком прошутто наводят тоску. А уж когда пиццу тебе разогревают, она совсем пересыхает, а моцарелла обжигает, как расплавленный свинец. Но пицца – это индикатор. Во Флоренции рынок фастфуда застрял в шестидесятых годах, если не считать "Макдоналдса", который стремительно влетел в этот мир, не спросив позволения, и мягкое приземление ему обеспечили пухлые пачки зеленых купюр. Остальные новшества были задержаны часовыми бог знает на каких блокпостах.

Потому что у Флоренции буквальные отношения со своими ресурсами. Как в семье Делла Роббиа. Пусть даже один из сыновей или племянников не имел к тому ни малейших способностей, он все равно был обречен смешивать порошки, обжигать формочки. Никуда ему было не деться от гончарного ремесла.

Вот и город так же. Он не умеет пользоваться своими богатствами. Если турист голоден, город сует ему бутерброд. Как детям бедняков в летних лагерях или в начальной школе. Естественно было бы предположить, что за многие столетия местные жители научились вести себя половчее. Поскольку улицы, как стало очевидно, всегда будут заполнены туристами, горожанам следовало бы этим воспользоваться: продавать им все на свете, выставляя в уникальной витрине, какой является Флоренция, самые фееричные новинки, самые неординарные, смелые идеи. Как делают в мировых турне культовые рок-группы, когда "на разогрев" приглашают неизвестных молодых музыкантов, мечтающих о сцене.

Например, в 1995-м R.Е.М. возили с собой сумасшедших молодых людей, которые играли потрясающую музыку, они назывались "Radiohead". Став со временем знаменитыми, "Radiohead" выступали и во Флоренции. Дважды: в 2000 году на площади Санта-Кроче и в 2003-м на площади Микеланджело. Меня там не было. Я уже жила в другом городе, но это слабое оправдание. На самом деле я прозевала все значительные события, которые только были доступны человеку моего поколения, даже когда они проходили у меня под окнами. Я не приняла участия ни в одном из эпохальных эпизодов, которыми отмечены судьбы итальянцев с шестидесятых годов и до сего дня. Почему, я и сама не знаю. Вероятно, из-за природной нелюбви быть в центре событий, вызванной недостатком смелости. Мне всегда с трудом удавалось идти в ногу со временем. Скажем так: я испытываю искреннюю зависть к тем людям, чьи запечатленные на фотографиях лица воплощают пресловутый "дух времени". Я с тоской в сердце думаю об обнаженной груди девушки, сидевшей на плечах у юноши в толпе манифестантов Парижской весны. Образ, который, как выяснилось позднее, был насквозь искусственным, поскольку лукавый художник, по его собственному признанию, использовал для съемки модель. Но это не имеет значения. Или вспоминаю парня перед танком на площади Тяньаньмэнь, сорокалетних "джи-ротондисти", взявшихся за руки вокруг Дворца правосудия в знак протеста против закона Чирами [9]9
  Речь идет о движении общественного протеста, развернувшемся в 2002 г. против политики правительства С. Берлускони и, в частности, против скандального закона Чирами "об обоснованных подозрениях", затруднявшего судебное расследование деятельности премьера. Десятки тысяч людей, взявшись за руки, окружали "хороводом" (ит. girorondo) объекты общественного достояния, находящиеся под угрозой.


[Закрыть], "панинари" на своих мотороллерах в пуховиках "Moncler" [10]10
  Панинари – молодежная субкультура 1980-х родом с севера Италии (название – по месту тусовки в Милане, в окрестностях бара "Аль Панино"). Для нее характерна аполитичность, поверхностность, гедонизм, консумизм (отсюда – приверженность стильным маркам в одежде, в том числе "Moncler").


[Закрыть], девушек в пирсингах и татуировках из социальных центров [11]11
  Социальные центры – это самоуправляющиеся молодежные ассоциации, как правило, ультралевой или ультраправой ориентации, а не структуры помощи малоимущим, как можно было бы подумать.


[Закрыть]. Я ровным счетом ничего не воплощаю. Может, оттого и пишу книги – чтобы заново, в свою пользу, выстроить иерархию событий.

Так вот, буквализм Флоренции по отношению к себе самой, возможно, основная причина, почему ей сегодня трудно рассказывать о себе. Как я говорила, в силу своей необъяснимой инертности этот город – как красавица, пользующаяся своей красотой, только чтобы быть красивой. Как заколдованный механизм. Эта наклонность, как мне кажется, и придает ей тот застывший и запыленный вид, из которого прочь бегут таланты; они уступают место другим, приезжающим извне и поселяющимся в роскошных резиденциях на центральных улицах, а сами увозят с собой вдохновение, ничего не оставляя взамен. Словно испытывая аристократическое презрение к экономике как таковой.

Странный парадокс. Флоренцию, город купцов, часто клеймят как "город на продажу", как огромную витрину. И так оно и есть, но беда в том, что этот город продает только сам себя, как в кошмарной игре зеркал. Но ни Флоренция, ни ее образ, которым она торгует вразвес, не стареют. Словно Дориан Грей наоборот, Флоренция, пожирая саму себя, в конце концов отравилась. И вступила в дьявольскую эндогамию, заведомо бесплодную.

Стоя перед галереей Ринальдо Карниело, я замечаю рядом двух девушек, которые рассчитывали попасть внутрь. Я уж и так чувствовала себя сумасбродкой: надо же было прийти холодным субботним утром в этот укрывшийся от красоты уголок и выпрашивать искусства, другого искусства. А нас, оказывается, трое! Наперекор городу три человека хотят видеть работы Ринальдо Карниело, к которому я и раньше испытывала бесконечное уважение, а теперь и подавно. К нашему сожалению, галерея, как и весь особняк, была на реставрации. Слегка приуныв, мы разъехались в разные стороны, каждая на своем велосипеде. Вот бы узнать, почему во Флоренции даже велосипед не становится знаком прогресса. На ум приходят скорее параллели с Лидо-ди-Равенна, чем с Амстердамом [12]12
  Все побывавшие в Амстердаме не устают восхищаться тем, что местные жители поголовно передвигаются на двухколесном транспорте. В Лидо-ди-Равенна, как и во множестве других курортных приморских городков, взятый напрокат велосипед – лишь спутник недорогого летнего отдыха.


[Закрыть]. Уверена, что, если спросить у американца, кто такой флорентийский монстр [13]13
  Автор нескольких парных ритуальных убийств, державший в страхе Флоренцию в начале восьмидесятых.


[Закрыть], тот ответит, что он спал в Барджелло [14]14
  Барджелло – бывшая тюрьма во Флоренции, ныне художественный музей.


[Закрыть]и сожрал Беатриче Портинари [15]15
  Беатриче Портинари – легендарная муза флорентийца Данте.


[Закрыть].