Текст книги "Ниже бездны, выше облаков"
Автор книги: Елена Шолохова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– А-а, ты у нас новенькая, – бросила классная мимоходом. – Секундочку.
Добралась до своего стола, кинула на него сумку и журнал, подвигала ящики – ничего оттуда не достала, беглым взглядом пробежалась по классу и только тогда успокоилась. Она всегда так дергается. Урок не начнет, пока все не потрогает и не обсмотрит. Только затем она по-настоящему обратила внимание на новенькую. Хотела что-то сказать, да так и застыла. Еще бы, в нашем монастыре эта новенькая смотрелась как черт.
– Та-ак, ты у нас... Кристина... – Майя так удивилась, что натурально округлила глаза, да еще и рот открыла.
Ну и вид был у нее!
– Волкова, – невозмутимо добавила новенькая и выдула мутный пузырь.
– Ты ничего не перепутала? – наконец проговорила Майя. – Адресом не ошиблась?
– В смысле? – не то сказала, не то чавкнула Волкова.
– Ты в школу пришла или куда? Что у тебя за вид? У нас так не ходят. И жвачку убери.
– А чё не так с моим видом? Чё вам не нравится?
Новенькая с классной была посмелее и принялась спорить, что ее вид вполне себе нормальный и вообще закона про обязательную школьную форму нет. А Майя только повторяла: "Так нельзя, так нельзя". В другой раз мы бы, может, и позлорадствовали – у нас Майю не любят, но Волкова уже успела заработать минус сто очков к карме. Так что это был поединок как бы двух неприятелей, и мы просто с любопытством наблюдали, кто кого уделает. Если бы такая ситуация возникла в начале прошлого года, Запевалова, а, следовательно, и весь класс, встали бы без раздумий на сторону классной и заткнули рот этой нахалке. Но в том году у Женьки с Майей вышла ссора. Вроде и небольшая, но с тех пор Запевалова Майю ненавидит и весь класс против нее настроила. Ссора и правда была ерундовая: Майя поставила ей за сочинение пять/четыре. Пять – за грамотность. Четыре – за содержание. И прокомментировала на уроке ее оценку так: "Ты, Женя, пишешь всё правильно, но так сухо, так невыразительно, так шаблонно, будто у тебя ни грамма собственной мысли, ни капли собственных чувств нет". Это надо знать Запевалову, чтобы понять, какой смертельной обидой стали для нее слова Майи. А потом, к тому же, на олимпиаду по русскому языку классная отправила не Женьку, а Антона Бородина, что тоже Запевалова восприняла как удар по собственному самолюбию и при первой же возможности ей отомстила. Это было как раз накануне восьмого марта. Так вот, Женька запретила всем поздравлять Майю с праздником. А ведь именно она всегда заставляла всех скидываться учителям на подарки. Многие сдавали неохотно, поэтому только обрадовались. Но это еще полбеды. Тогда же мы должны были выступать на смотре художественной самодеятельности вместе с остальными классами. Вообще-то мы усердно готовились, полтора месяца репетировали, а тут, прямо в день смотра, Женька заявила, что если Майе этот смотр нужен, то пусть сама и выступает. А нас потащила за собой в боулинг, даже на пиццу и напитки для всех расщедрилась. На следующий день Майя нас ругала и стыдила, но Женька ликовала, хоть и старалась состроить невинное лицо. А после уроков сказала: "Жаль только, я не видела, какое у Майи было выражение, когда объявили восьмой "А" и никто не вышел". Позже мы узнали, что на педсовете Майю за наш демарш директриса отчитала как девочку. Сама Майя и сообщила с расчетом устыдить нас, но Запевалова только сильнее порадовалась.
С тех пор откровенных стычек между Женькой и классной пока не было, хотя Запевалова при каждом удобном случае повторяла, что не переваривает Майю.
Мне пришла смска от Женьки: "Чучело vs Пчела. Делаем ставки!".
Наконец, Майе надоело препираться, и она велела новенькой садиться на любое свободное место. А у нас всего трое человек сидят по одному: Слава Умрихин, Егор Зубков и Женя Запевалова. Женька принципиально никого к себе не дает подсадить – ей нравится сидеть одной. Раньше Майя возмущалась, но потом махнула рукой на этот ее закидон. А Умрихина и Зубкова специально рассадили на задних партах по одиночке, чтобы не мешали и уроки не срывали.
Волкова замешкалась, но все-таки двинулась к парте Запеваловой, третьей во втором ряду. Только та подошла поближе, Женька пересела на соседний стул и сказала вслух: "Чеши отсюда". Все захохотали. Майя на нас прикрикнула, укоризненно взглянула на Запевалову, а Волковой велела сесть к Зубкову.
– А чего-о сразу ко мне-е? На-афиг она мне нужна-а, – загнусавил Зубков.
Вообще-то он и нормально может разговаривать, но когда спорит с учителями всегда так противно тянет гласные.
– Поговори у меня еще! – пригрозила Майя.
Но Запевалова быстро повернулась к Зубкову и подала ему знак – мол, так и действуй дальше. Теперь, чем бы там Майя ему не угрожала, Зубков скорее бы умер, но Волкову к себе не пустил. Он выдвинул второй стул и смачно плюнул на сиденье. Майя не заметила, зато новенькая все прекрасно видела и, конечно, садиться не стала. От ее гонора не осталось и следа. Чуть не плача, она направилась к Умрихину, но тот уже поймал волну и тоже взъерепенился: "Не пущу. Иди отсюда. Я не буду с этой страхолюдиной сидеть!".
Весь класс падал со смеху, Майя истерила, а Волкова стояла совсем потерянная – вот-вот разрыдается. Смотреть жалко.
Как Майя ни билась, ни кричала, становилось только хуже. Тогда она отсадила Жанку Корчагину от Эли Смирновой к Умрихину. А Волкову – на место Жанны. Умрихин против такой соседки спорить не стал – Корчагина у нас самая красивая и многим мальчишкам нравится. Ну а Эля – дочь Майи Вячеславовны. Разумеется, она слово против не скажет, хоть кого к ней сажай. Все сразу зашикали, зафыркали, но Майя, не на шутку рассвирепев, так рявкнула, что мы затихли.
– Вы – бездушные, безразличные, избалованные донельзя. Считаете себя взрослыми, права тут качаете. А что вы из себя представляете? Взглянули бы со стороны – вы же на людей не похожи. Зверинец какой-то!
Раньше мы классную такой не видели. И с нами она никогда так не разговаривала. А затем вообще объявила:
– Если думаете, что я это оставлю, ошибаетесь. Для начала напишем самостоятельную работу. Небольшое сочинение. Проверим, читали вы "Бедную Лизу" или нет. Вообще-то я планировала рассказать вам малоизвестные факты из жизни Карам... Впрочем, теперь неважно. Доставайте тетради. Учебники убрать. Итак, пишем эссе. Первый вариант описывает характер Лизы, второй – Эраста. Кто не выполнит задание, двойка пойдет в журнал.
– Так нече-естно, – затянул Зубков. – Вы нас не предупрежда-али.
Классная его даже взглядом не удостоила.
– Но уже почти пол урока прошло, – возмутилась Запевалова. – Мы физически не успеем.
– А кто, интересно, виноват? Кто здесь цирк устроил и не давал урок вести? Так что, мои дорогие, пожинайте теперь плоды.
– Это не педагогично! – не унималась Запевалова. – Такое ощущение, что вы нам просто мстите. Можно подумать, что вам легче станет, если мы все получим двойки.
– Ну, если кто-то произведение не читал, которое, между прочим, было задано на дом, если в голове нет никаких разумных мыслей, то будет справедливо тому поставить двойку. И это, Запевалова, не месть. Это наказание. Понимать надо разницу.
Потом у Майи затренькал мобильник, и она вышла из класса. Только она за порог, Женька быстро проговорила:
– Никто не пишет сочинение! Ясно? Сдаем чистые листы! Все! Пчела побесится и успокоится. А двойки всему классу она все равно не поставит.
Эля Смирнова зарделась, вся вытянулась в струнку. Помедлила, но сочинение отложила. Не позавидуешь ей в такие моменты! У нее ведь выбор какой: или маму предать, или класс. Жалко ее. Иногда представляю себя на ее месте, как бы я поступила в подобной ситуации. Наверное, так же. Мама-то простит, а класс – нет. Но на душе, наверное, в сто раз от этого хуже.
Когда Майя вернулась в класс, мы притворились, что пишем сочинение, но со звонком сдали чистые листы.
***
За все годы учебы это была моя первая двойка. Майя, как оказалось, не просто стращала, она действительно влепила пары всему классу. И не карандашом выставила, чтобы можно было исправить, а сразу – ручкой. Но еще сильнее двойки на меня подействовало то, что произошло на другой день после того злосчастного сочинения. Она вошла в класс после звонка. Мы поднялись, а она так и оставила нас на все сорок минут. В общем-то, она не говорила нам стоять, но и не просила садиться. Она вообще ничего нам не сказала, ни звука не произнесла. И сама простояла у окна, на нас даже ни разу не взглянув. А когда урок закончился, также молча вышла. Дело даже не в том, что мои бедные ноги еле выдержали, главное, все это время я ощущала себя каким-то ничтожеством. Ей-богу, лучше бы она орала.
А позже, на английском, Сову, то есть, Наташку Шошину отправили в учительскую за журналом, и она подсмотрела, что у всех действительно выставлены двойки.
И черт бы с этими оценками. Двойку запросто можно было бы утаить. В электронный дневник мои родители заглядывают раз в полгода, да и Майя выставляет туда оценки ненамного чаще. Ну а время спустя я бы двойку исправила. На это же, видимо, рассчитывала и Женька, потому что поначалу восприняла новость относительно спокойно. То есть высказала что-то злое в адрес классной, но без лишних эмоций. Однако на последнем уроке, это была алгебра, Майя заглянула в класс, что-то пустяковое сказала учителю, а потом обратилась к нам:
– За сочинение все получили двойки. Кроме Волковой. В связи с этим, а также из-за вашего безобразного поведения и преднамеренного срыва урока послезавтра в шесть вечера состоится родительское собрание. Явка строго обязательна. Зная вашу порядочность, я самолично обзвоню всех родителей.
Сказала и ушла, а мы остались переваривать услышанное. Кому-то было вообще без разницы. Например, Зубкову. Лопырев тоже и бровью не повел – всем известно, что он из матери веревки вьет. Я, конечно, огорчилась – стыдно ведь будет перед мамой и папой, они же думают, что их дочь чуть ли не идеальная ученица. Но Запевалова прямо побелела вся и напряглась, и буквально на миг в глазах мелькнула... тревога, что ли. Испугалась? Но чего? Какого-то собрания? Неужто так боится упасть лицом в грязь перед собственными родителями? Потом Женька обернулась к Волковой и прямо вслух, при математичке, сказала:
– Это всё из-за тебя, тварь! Ты за это заплатишь!
Поднялся гул, хотя и ненадолго. Математичка – не Майя, умела наводить порядок в классе. Но исподтишка, когда она отворачивалась к доске, в Волкову плевались и стреляли из трубочек – это Зубков вспомнил забавы позапрошлых лет, а все остальные вдруг подхватили. Эдик Лопырев, он сидел сразу за новенькой, принялся тыкать ее ручкой между лопаток, а когда она, вздрогнув, оборачивалась к нему, говорил ей похабные слова (а с нами-то, с нами-то весь такой интеллигентный).
Кстати, Волкова была уже без своего боевого раскраса и одета не так вызывающе, как в первый день. Если бы не синяя прядь и не пирсинг – ее вообще не узнали бы. Видимо, попалась-таки директрисе, и та ей вправила мозги по поводу внешнего вида.
После уроков мы всей толпой шли следом за Волковой. Ее не трогали, но давили морально: улюлюкали, смеялись, обсыпали ругательствами и даже матами. Довели почти до самого ее дома, заодно и узнали, где она живет. Это жуть! В старом, облупленном бараке, у которого все удобства – на улице. Вокруг – сараи-развалюхи, грязь, кучи мусора, невыносимая вонь. Чумазые полуголые ребятишки копошились прямо в луже, а ведь не лето уже. Откуда-то из окон барака доносились пьяные вопли.
Дальше мы не пошли, только Женька крикнула ей:
– Так вот где отбросы общества обитают. Самое место!
Потом, чуть тише добавила:
– Убила бы ее!
Когда шли домой, уже впятером, Ольга спросила Запевалову:
– Женька, а ты чего так напряглась сегодня? Из-за этой дурацкой двойки или из-за собрания?
Выходит, не я одна заметила ее странную реакцию.
– С чего ты взяла? – голос у Женьки сразу сделался резкий. – Вечно какие-то глупости собираешь!
Я не стала поддерживать Лукьянчикову – ну, хочет Запевалова казаться пуленепробиваемой, и пусть.
На следующий день поводов для издевок над Волковой прибавилось – нищенский барак никто не забыл. Стоило ей появиться, как все дружно затыкали носы и делали брезгливые гримасы: "Фу-у, как помойкой воняет".
На перемене Запевалова спросила ее: "Тебя на вши-то проверили?". И тут же все ее стали звать вшивой. Нарочно шарахались от нее. А Эле Смирновой недвусмысленно намекнули, что и она может заразиться. Корчагина на полном серьезе возмущалась, почему мы должны находиться рядом с бичихой.
Во время уроков, конечно, соблюдали внешние приличия, но при каждом удобном случае мальчишки ее обстреливали. И если накануне трубки "заряжали" жеваной бумагой, то на этот раз запаслись гречкой, чтобы больнее было. Запевалова снисходительно фыркала, мол, детский сад, но все-таки этот обстрел одобрила. Волкова старалась никак не реагировать, только едва заметно вздрагивала при каждом попадании.
Последним уроком была физкультура. Раздевалки у нас по давней традиции используют не только для того, чтобы переодеться. Корчагина говорит, например, что там нередко запираются парочки из одиннадцатых классов. Но еще чаще в раздевалке выясняют отношения. Я сама не раз видела, как какая-нибудь "звезда", типа нашей Запеваловой, затаскивала со своей свитой туда "жертву".
Не понимаю, зачем вообще Волкова пошла на физкультуру после всего, что было. Могла бы просто уйти домой – Свисток, наш физрук, все равно про нее еще не знал. Ну и конечно, наши не растерялись. Девчонки обступили Волкову так, что даже захоти она, ей ни туда, ни сюда не сбежать.
Смирнову поставили на стреме снаружи у двери, на случай незваных гостей. Все равно в таких делах от нее толку мало. Я под шумок отошла в сторонку, примостилась на подоконнике.
Волкова занервничала. Завертелась на месте.
– Вы чего?
Но девчонки молчали – так заранее, на перемене договорились – и медленно подступали ближе, сжимая круг, в котором трепыхалась наша несчастная новенькая. У всех лица были насмешливые, у нее – искаженное страхом. Мне стало жаль беднягу. Вспомнилось, какой она явилась к нам всего три дня тому назад. Ни за что бы не подумала, что за такой короткий срок можно сломать человека, превратить его в жалкое, затравленное существо.
– Что я вам такого сделала? – взвыла она, когда девчонки подойдя почти вплотную, стали толкать ее из стороны в сторону.
– А ты не догадываешься? Весь класс из-за одной тебя получил двойки! Еще собрание завтра – тоже благодаря тебе. Или этого, по-твоему, мало? – Запевалова говорила негромко, с полуулыбкой.
Мне кажется, что ей просто нравятся такие моменты, когда можно кого-то унизить, растоптать, показать собственное превосходство. А все остальное – только повод прицепиться. Волкова ведь не первая в нашем классе, кого травят.
– Но я ведь тоже не писала это сочинение!
– Тупая уродка! Откуда ты вообще взялась? Если бы не ты, никакого сочинения не было бы в помине!
– Но я ведь не знала, что так получится. Я же не хотела... И не хотела... тогда... грубить тебе.
– Оправдываешься! Значит, чувствуешь свою вину перед нами. Уже лучше. Может, еще не все потеряно. Может, если ты попросишь у нас прощения, мы тебя простим великодушно. А, девочки?
– Как просить будет, – захихикала Лукьянчикова.
В такие моменты я Олю просто не узнавала. Мы ведь с ней в детстве всех собак во дворе подкармливали, брошенных котят, если получалось, пристраивали, галку с подбитым крылом, помню, выхаживали. Не выходили. Она рыдала, как и я. Откуда теперь в ней столько жестокости? Впрочем, я тоже хороша, участвую вместе со всеми, но... хотя бы удовольствие от всего этого не получаю.
– Думаю, будет просить как следует, – заверила Запевалова, – ведь иначе мы не простим, а если мы не простим, ей же будет хуже. Ну, так что, Волкова? Ты же хочешь, чтоб мы тебя простили?
– Простите меня, пожалуйста. Я не хотела, – пролепетала новенькая.
– Ты что, Волкова? Проси прощения как сле-ду-ет! Все-таки весь класс из-за тебя пострадал.
– Простите, – еще тише промямлила она, опустив голову.
– До нее не доходит! Волкова, на коленях надо прощения просить.
– Как на коленях? – она недоуменно уставилась на Запевалову.
Честно говоря, я и сама думала, что это шутка. Не верилось, что Женька может всерьез такое требовать.
– А вот так. Встанешь на колени перед нами и попросишь. Или смотри... Считаем до десяти, а потом пеняй на себя. Раз, два, три, четыре, – начала Запевалова, и все хором подхватили, – пять, шесть, семь...
И тут Волкова в самом деле бухнулась на колени. Я даже не ожидала.
Скрипнула дверь. Мы вздрогнули, но это оказалась Смирнова:
– Девчонки, сюда наши пацаны рвутся. Пускать?
– Нет, – крикнули мы.
– Пускай, – разрешила Запевалова.
Волкова испуганно дернулась, хотела вскочить с колен, но Запевалова толкнула ее вниз, не дав подняться:
– Куда? Мальчикам тоже досталось из-за тебя. Ты и перед ними виновата, так что и у них проси прощения, – потом повернулась к мальчишкам, которые уже набились в нашу раздевалку, и позвала, – Идите сюда! Волкова прощения просит.
Мальчишки оттеснили девчонок в сторону и выстроились перед Волковой, глядя на нее сверху вниз с глумливыми улыбочками. Ну и физиономии у них были! Особенно у Зубкова и Лопырева. Фу-у, даже противно стало. Один Бородин, как порядочный, смущенно отвернулся в сторону. Недаром все-таки я его выделяю...
– Простите меня, – каким-то глухим, не своим голосом повторила она, не поднимая головы.
– Ну, что ж, Волкова, – воскликнула Запевалова, вытряхивая из пакета кроссовки, – теперь мы видим, что ты раскаиваешься. На первый раз мы тебя прощаем. Можешь подняться. Всё, пацаны, марш отсюда, нам еще на физру переодеваться.
Мы побежали в спортзал, а Волкова так и осталась в раздевалке.
Когда возвращались из школы, как обычно впятером, Женька, Ольга и Эдик ухохатывались, вспоминая, как изводили Волкову, будто комедию вспоминали. Особенно смаковали момент, когда та стояла на коленях. При этом Лукьянчикова и Лопырев пели дифирамбы Запеваловой, мол, какая новенькая была и какая стала и все благодаря Женькиным талантам: «Здорово ты ее укротила! Всего за три дня!».
Бородин хранил молчание. Я тоже. Последнее время все чаще ловлю себя на мысли, что Запевалова раздражает меня своим самомнением и командирскими замашками. А ее выходки раз от разу становятся все более пугающими. Взять хотя бы эту сцену в раздевалке – это же дикость! Хоть я и не вчера поняла, что она жестокая и беспощадная к любому, кто ей слово поперек скажет, но все равно была шокирована. По крайней мере, раньше она так далеко не заходила. Запевалова, словно почувствовав, что я думала о ней, внезапно смолкла и повернулась ко мне:
– Кстати, а почему наша Танечка сегодня в сторонке проторчала?
– Вас и так там была толпа. Зачем еще мне было толкаться, – я смутилась и едва нашлась, что ответить.
– А не в этом дело. Тут либо ты с нами, либо ты против нас. И сегодня ты была не с нами. Вот интересно, случайно так получилось или ты просто не захотела ручки марать? Может, ты вообще за Волкову? – говорила она с полуулыбкой, а глазами так и сверлила насквозь.
Сердце заколотилось. С преогромным трудом удалось взять себя в руки и не поддаться панике. Знаю я, к чему такие провокационные вопросы приводят. Сегодня ты со всеми, а завтра все против тебя. Стоит ей только слово сказать. Волкова не первая "жертва" в нашем классе и, наверняка, не последняя. Никто этой травли не выдерживал. Кто-то раньше, кто-то позже, но все в итоге уходили от нас. И я бы не выдержала, знаю точно. Поэтому больше всего на свете не хочу, даже нет, не так. Больше всего на свете боюсь (особенно когда она так смотрит) стать изгоем в своем классе. Вот и опять струсила и поспешила ее разуверить:
– Да ты что! Ничего я не с ней! Я ее тоже терпеть не могу.
Запевалова самодовольно ухмыльнулась и больше не привязывалась.
***
Родительское собрание было разгромным. Но это я узнала позже, от наших. А вечером, после собрания мама пришла вся больная. Села на банкетку в прихожей, как будто сил у нее совсем не было, даже раздеваться не стала. "Я тебя совсем не знаю, оказывается", – вот и все, что она мне сказала. Я же настроилась на долгий и тяжелый разговор. Придумала оправдания. Напрасно. Мама даже не спросила ни о чем. Не воскликнула, как же я так могла поступить. Не стыдила. А лучше бы мы поговорили. Пусть бы даже отчитывала меня и укоряла, чем так, когда я даже не знала, о чем она думала.
Повезло еще, что отец был в командировке. На собрание он, конечно, не пошел бы, но наверняка стал бы маму допытывать, что да как. А потом бы горячился, ругался, причем больше на маму, чем на меня. У него вечно она во всем виновата. Даже в тех моих проступках, о которых она ни слухом, ни духом. Например, именно так и было, когда я самовольно прекратила посещать музыкальную школу – мне там совершенно не нравилось, а признаться родителям не решалась. Я уходила, когда положено, и гуляла, пока шли занятия. Чуть позже они все равно узнали правду от преподавателя. Папа мне ни слова не сказал, зато маму изводил целую неделю. И на этот раз выдал бы примерно следующее: "Это все твое воспитание! Ты виновата! Я работаю, кормлю вас, одеваю, обеспечиваю всем. А ты не можешь справиться с собственной дочерью!".
Но и без папиного ворчанья было совсем тягостно и уныло. Мама весь вечер молчала, сколько раз я к ней ни подступалась. Такой расстроенной давно ее не видела. А ведь она даже не знала о том, что после этого дурацкого сочинения мы стали травить Волкову еще жестче.
Спалось плохо. Мне казалось, что я несусь на бешеной скорости к краю обрыва, и ничто меня не спасет. Во сне я плакала, даже рыдала, потому что среди ночи ко мне пришла мама. Напоила теплым молоком с медом, утешила. Так мы и помирились. Обрыв удалось миновать.
***
В семь утра позвонила Запевалова. Я еще ни одеться, ни позавтракать не успела, и очень удивилась, к чему такая срочность. Все равно ведь меньше чем через час увидимся.
– Привет. Встречаемся у твоего подъезда. Выходи через десять минут.
– Но я еще не готова.
– Давай, поторопись. Дело важное. Все, пока. Жду.
Мама помогла мне надеть платье, а несъеденные бутерброды сунула в портфель. О вчерашнем собрании и о двойке больше не вспоминали.
Когда я вышла, на скамейке перед подъездом уже сидели Запевалова, Бородин и Лопырев, а через двор семенила Лукьянчикова. Она полноватая, и когда торопится, выглядит забавной. Лопырев хихикнул:
– Колобок, колобок...
Женька на него пшикнула, и он сразу замолк. Но когда Ольга подбежала, сама состроила гримасу не лучше.
– Ну, наконец, все в сборе, – Запевалова метнула недовольный взгляд в сторону Ольги. – Задубеть можно, пока некоторые раскачаются.
– А что за важное дело? – не утерпел Бородин. – А то я даже позавтракать не успел.
– Я тоже. Но у меня бутеры есть, так что угощайтесь, – я развернула фольгу – там оказалось четыре бутерброда с ветчиной.
Все замялись.
– Я не буду, – отказалась Запевалова. – Аппетита как-то нет. А вы ешьте, если хотите.
Мы расхватали бутерброды, но пока их поглощали, она ни слова не проронила. Заговорила только когда мы перестали жевать.
– Дело такое: я считаю, что от новенькой нужно избавиться.
– Ага, завалим ее. Киллера искать будем или своими силами обойдемся? – пошутил Лопырев, но Запевалова взглядом велела ему заткнуться.
– Эдик, я вообще-то серьезно. "Оно" не должно учиться в нашем классе.
– А что еще она натворила? – ахнула Лукьянчикова.
– Приперлась к нам, вот что. Из-за нее вот эта ситуация сейчас, – Женька неопределенно обвела рукой.
– Так ты ее не простила? – удивился Бородин.
– Я не поп, чтобы прощать, – Запевалова ни с того, ни с сего вдруг разозлилась. – Нужно, чтобы она как можно скорее свалила. Пусть в другой класс переведётся, а еще лучше – в другую школу. Ненавижу ее!
– Я думаю, зря ты, Женька, напрягаешься, если все будет идти в таком духе, как сейчас, она сама скоро от нас сбежит. Она уже как загнанный зверек. А времени прошло всего ничего. Больше чем уверен, надолго ее не хватит, – рассудил Бородин.
Я думаю, Бородин, как и я, не любитель всей этой жести: разборок, травли, гонений, но тоже боится лишний раз высунуться, чтобы самому не попасть под прицел.
Но выжидательная позиция Запевалову не устроила:
– Оставить, как есть? Еще чего! У меня из-за нее проблемы, а ты предлагаешь об этом забыть? Ну, нет. Не собираюсь я ждать, когда до этой овцы дойдет, что она здесь лишняя. Ее надо выжить. И чем скорее, тем лучше.
– Я не говорю забыть. Я предлагаю переждать. Ну, пока страсти не улягутся. Рискованно сейчас разборки лишний раз устраивать. Мать говорит, на собрании вчера черт-те что творилось. Полный разнос.
– Да-да, – подтвердила Лукьянчикова. – Майя такого наговорила про нас! И урок сорвали, и над новенькой измывались. Короче, вели себя, как полные скоты. Причем сказала, что это ты, Женька, всех настроила. И что сочинение велела не писать, и все двойки из-за тебя получили.
– Этой идиотке Майе я еще припомню вчерашнее собрание! Но сперва разберусь с нашим зверьком.
– С каким зверьком? – не поняли мы.
– Загнанным. Да, Антоша?
Бородин и сам забыл, как назвал Волкову. Но с этого момента прозвище "зверек" прилепилось к ней накрепко.
– А еще Майя сказала, – вспомнила Лукьянчикова, – что будет теперь следить, как мы обращаемся с новенькой. И чуть что – сразу поведет нас к Карге.
– О чем и речь! – подхватил Бородин. – Глупо сейчас лезть на рожон. То есть не глупо, конечно. Опрометчиво...
Бородин взглянул на Женьку с опаской – вдруг та оскорбилась на слово "глупо". Но та не стала цепляться к неосторожному словцу, а, в принципе, могла бы – водится за ней такая привычка.
– А ты прав, Бородин. Ты прав, – неожиданно для всех согласилась Запевалова. – Нужно переждать, а уж потом... Но! Совсем не отреагировать тоже нельзя. Поэтому мы не будем с ней общаться. Полный игнор. Никто не должен с ней разговаривать. Ни единым словом. Ни при каких обстоятельствах. Пусть она знает, как мы ее презираем.
А то она не знала! Но я все равно облегченно вздохнула. Не то чтобы переживала за Волкову – честно говоря, хоть мне и было жалко ее моментами, но, по большому счету, никакой симпатии она у меня не вызывала. Просто участвовать в очередных разборках мне совсем не хотелось. Так что бойкот – это еще куда ни шло.
Лукьянчикова по просьбе Запеваловой разослала всем смски с предупреждением. Только с Элей Смирновой решено было поговорить лично – кто знает, вдруг Майя проверяет телефон дочери.
***
Сначала все шло более или менее гладко. Во-первых, после той сцены в раздевалке Волкова недели две вообще не появлялась в школе. Позвонила классной и сказалась больной. Но потом Майя решила навестить ее дома и выяснила, что Волкова вовсе не болела, а внаглую прогуливала. Утром уходила, якобы на учебу, в обед возвращалась. Мать Волковой, как выяснилось, даже не подозревала, что ее дочь не ходит на занятия.
В итоге вернули загулявшую овечку в храм знаний, а за вранье и прогулы ее сама директриса вызвала к себе на ковер и битых два часа "проводила беседу", после чего Волкова и правда выглядела как больная.
Ну а, во-вторых, за это время негатив немного повыветрился, и когда она вышла, страсти уже не бурлили. Так что вполне получалось просто не замечать ее. Да и сама Волкова не рвалась ни с кем общаться. Молча приходила, молча уходила. И вроде бы даже Запевалова успокоилась, перестала, по крайней мере, беситься и восклицать, как она ненавидит новенькую.
Но, как оказалось, это было лишь временное затишье...
Началось всё с биологии. На уроке нам дали карточки с заданиями для самостоятельной работы. Вот только проверять надо было друг у друга с соседом по парте – вечно наша биологичка придумывает всякие нестандартные приемы, наверное, чтобы нас заинтересовать. Ведь понятно, что мы сами себе пятерок понаставим.
Эля Смирнова, как и все, задание старательно сделала, а когда настало время проверки, до нее дошло, что она в паре с Волковой. Ей и так нелегко приходилось все эти дни – сидеть с человеком рядом и не сметь заговорить. Даже случайно. Эля перепугано заозиралась по сторонам, наткнулась взглядом на Запевалову, которая тоже оценила двусмысленность ситуации и с интересом наблюдала, как себя поведет Смирнова. А та, ни слова не говоря, даже не отпрашиваясь, выбежала из класса. Всё бы ничего, но биологичка после урока подошла к Майе и рассказала ей про Элины "странности". Их разговор засекла Шошина и передала нам. Так что Запевалова успела обработать Элю прежде, чем Майя смогла ее расспросить.
– Сболтнешь про бойкот, с тобой то же самое будет, – пригрозила Женька. – А Майе скажи, что живот заболел или затошнило, в общем, сама придумай.
Эля, видимо, все Женькины указания выполнила, потому что Майя нам этот случай ни разу не припомнила.
Зато спустя два дня, на уроке технологии, ситуация, можно сказать, повторилась. Только теперь напрягаться пришлось не только Эле Смирновой, а всем нам. На уроке мы пекли блины, потом пробовали друг у дружки. Еще и мальчишек позвали угоститься. Те, конечно, примчались с радостью – смели всё под чистую. А к блинам Волковой, естественно, никто не притронулся. Галина Ивановна, наша учительница по технологии, это заметила и велела отведать стряпню Волковой. Никто и с места не двинулся. Как она только нас не упрашивала, а потом и требовала, мы, ничего не поясняя, отказывались брать ее блины. Тогда Галина Ивановна рассердилась и влепила нам всем по тройке, ну а Волковой поставила пятерку. Это было очень несправедливо и обидно! Девчонки, выходя из кабинета, специально толкали ее локтями и потом всю перемену возмущенно обсуждали Волкову и ее блины. Я попробовала встрять:
– Ну, это же Галина Ивановна поступила несправедливо. Волкова же ничего такого не сделала.
На меня сразу все зашикали. Подошла Женька:
– Ты что, Зверька защищаешь?
– Я просто хочу быть справедливой.
– Ну-ну. Еще сбегай к Зверьку, пожалей ее, бедную.
– Да причем тут Волкова! Это же Галина Ивановна...
Тут Запевалова наклонилась ко мне и на ухо прошептала:
– Только потому что мы – друзья, я тебе советую, прикуси язык. А то договоришься.
Я сразу же замолкла – еще бы не замолкнуть после такого недвусмысленного предупреждения. На меня и так стали коситься, как на врага народа.
