Текст книги "Ниже бездны, выше облаков"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

  Последней каплей стал инцидент на уроке английского, на следующий же день после блинов. Алена Игоревна накануне задала на дом выучить диалог, а рассказывать вызывала по двое по своему выбору. Мне, например, в пару навязала Умрихина. А он – дуб дубом в английском. Я свою реплику произнесу, а он молчит. В общем, через пень колоду кое-как до конца добрались, но все-таки мне она поставила пятерку, а Умрихину – двойку. Потом еще несколько пар отчитали, и напоследок Алена Игоревна вызвала Запевалову с Волковой. Все затихли – что будет?

  Волкова начала первая. Женька – молчок. Только желваки туда-сюда ходят, и ноздри растопырены, значит, злится. Алена Игоревна подсказывала-подсказывала, в итоге сама все Женькины реплики произнесла. Надо сказать, Волкова так себе рассказывала, спотыкалась, сбивалась, путалась, о произношении вообще молчу. Но Алена Игоревна тем не менее поставила ей пятерку. Еще и речью разразилась, что, мол, ей, бедненькой пришлось на себе всё вытягивать, потому что кое-кто не удосужился выучить уроки. А Женька, я больше чем уверена, этот диалог знала не хуже самой Алены. Ну а получила, конечно, пару. У нас в этом отношении Алена Игоревна выбрала очень странную тактику: двоечников поощряет за любую мелочь, вытягивает, как может, бессовестно завышает им оценки, за произношение вообще не гоняет. А к отличникам постоянно придирается. Чуть какая ошибочка, самая незначительная – сразу снижает на балл. Говорит: "Я знаю, что ты можешь лучше. А сегодня ты недостаточно постаралась".

  Вот и здесь для Волковой она явно расщедрилась, потому за ее тык-мык максимум можно было поставить тройку. Ну а Запеваловой вообще шанса не дала. Хотя, если по справедливости, то Волкова ведь в этом не виновата. Просто так получилось. Но у Женьки невиноватых не бывает. К тому же Майя усугубила положение – позвонила ее родителям пожаловаться на плохие оценки.

  – С Майей я еще разберусь, – сказала Женька. – А Волковой – конец!

  Она собрала весь класс после уроков в актовом зале и объявила, что назавтра мы должны устроить новенькой судный день.

  – Если кто-то не хочет быть со всеми вместе, пусть скажет это прямо здесь и сейчас, – велела она, обводя каждого подозрительным взглядом. – Ну? Кто желает остаться в сторонке?

  Никто, само собой, не пожелал. А, может, как и я просто струсили.

  Это было позавчера.

  ***

  Расправу решили учинить сразу после занятий. Весь день Волкову гнобили как прежде, когда она только пришла к нам. Швыряли в нее всем, чем ни попадя, говорили гадости, откровенно угрожали.

  После уроков мы разделились на две группы – таков был стратегический план Запеваловой. Полкласса караулили ее у центрального входа, половина стерегли задний вход. Наша группка во главе с Женькой дежурила в авангарде, как сказал Бородин, на передней позиции фронта. С виду наша компания выглядела вполне миролюбиво. А что здесь странного? Одноклассники сидят после уроков, общаются. Пока мы ждали, когда Волкова выйдет из школы, пацаны острили, пересмеивались, делали ставки, откуда она появится. Девчонки тоже сидели довольные. Из всех, наверное, только я и Эля Смирнова не разделяли всеобщего воодушевления. Ну и, пожалуй, Марат Айрамов тоже отчего-то нервничал, поглядывал на часы каждые полминуты, елозил.

  Но Запевалова снова прицепилась ко мне.

  – Тебе что-то не нравится?

  – С чего ты взяла?

  – А с того, что у тебя такое лицо, будто ты кого-то хоронишь. Так что тебе не нравится?

  Да мне все не нравилось! Но я опять струсила. В тысячный раз. Перепугалась и принялась оправдываться:

  – Да ничего подобного. Просто надоело тут торчать перед окнами. Охота, чтобы уж поскорее.

  Запевалова хотела еще что-то мне сказать, но тут подал голос Марат Айрамов:

  – Ребята, я не могу больше ждать. На секцию опаздываю. Женька, правда! Меня тренер убьет, если я не приду. У нас же на той неделе соревнования...

  Запевалова отошла от меня и медленно приблизилась к Айрамову, глядя на него в упор.

  – Хочешь чистеньким остаться? А, может, Зверька жалко стало?

  – Да ты что, Женька? Нет, конечно.

  – Тогда сиди и не дергайся. Никуда твоя секция не денется. Ну а если тебе все-таки жалко Волкову, чеши отсюда. Ну, так что?

  – Я остаюсь, – буркнул Марат.

  – Вот и чудненько.

  Запевалова улыбнулась. Не по-доброму, не примирительно, а самодовольно – мол, пусть маленький, но триумф. Терпеть не могу эту ее улыбочку. Мне кажется, больше всего ей нравится подавлять чужую личность.

  Айрамов расслабился и на часы больше не смотрел. Понятное дело – что бы с ним ни сделал тренер за прогул, это будет мелочь по сравнению с тем, как бы его наказал класс с подачи Запеваловой, уйди он на свою тренировку.

  У нас ведь как: того, кто не участвует со всем классом в бойкоте или травле, ожидает не менее жестокая расправа. Хотя, казалось бы, вот он, Айрамов, самый высокий, самый сильный парень в классе – первый юношеский по боксу, и боится Запевалову. Что уж с меня взять? Поэтому я сделала вид, что тоже жду – не дождусь, как бы поскорее разделаться с Волковой. Да и на самом деле, это затянувшееся ожидание совсем меня вымотало. Запевалова уже собралась было отправить кого-нибудь на разведку в школу, узнать, где там наша жертва застряла.

  Однако мы недооценили Волкову. Даром что новенькая – уже успела где-то прознать, что существует еще один выход, через столовую. Мы бы о нем даже не вспомнили. Дверь там всегда заперта, и открывают ее, только когда завозят продукты. К тому же это с торца школы, так что ни с центрального, ни с заднего входа это место не просматривается. Волкова, видимо, уговорила поваров, чтобы они ее выпустили. Так бы она незамеченной и скрылась, а мы бы караулили впустую неизвестно, сколько времени, если бы не Сова. То есть Наташка Шошина. Она у нас круглая отличница – прямо ходячая википедия. Сама носит уродливые старушечьи очки в широкой оправе с толстенными линзами, отчего ее глаза кажутся чудовищно огромными и выпученными. Потому ее и прозвали Совой.

  В общем, подбежала к нам Шошина, красная, взбудораженная, глаза за очками совершенно бешеные. Дыхание сбилось, что в первый момент даже сказать толком ничего не могла, только рукой махала. Оказалось, Сова помчалась к нам сообщить, что Умрихин расхолаживает коллектив. А именно заявил, что не хочет торчать, как дурак, и ждать Зверька. А некоторые ему даже поддакнули. Сова решила поскорее доложить Запеваловой, и в тот самый момент, когда она неслась к нам и огибала школу, отворилась дверь столовой, и оттуда выскользнула новенькая.

  Нас как ветром сдуло. Запевалова велела пацанам догнать Волкову, те рванули со всех ног. К тому же она посулила, что тому, кто первый ее поймает, даст списать всю домашку. Мы с девчонками тоже поспешили следом. Но Волкова со страху неслась, как хороший спринтер. Она уже успела завернуть на свою улицу, но там ее все-таки настиг долговязый Зубков. Схватил за волосы, она пробовала вырваться, даже царапалась, но уже подлетели остальные пацаны. А вскоре и мы туда подоспели.

  Волкову оттеснили в проход между сараями, чтобы никакие взрослые нас не засекли и не вмешались. Ее крепко держали под руки Зубков и Айрамов. Сначала она яростно сопротивлялась и выкручивалась, но потом, когда к ней подошла Запевалова, притихла.

  Женька прищурилась, пыталась пронять взглядом – ее излюбленный приемчик, но Волкова смотрела себе под ноги, не поднимая глаз. Тогда Запевалова сказала:

  – Сбежать хотела втихаря? Что молчишь? Язык от страха проглотила? Ну, молчи, молчи. На этот раз одним испугом не отделаешься.

  Не дождавшись ответа Волковой, Женька обернулась к нам и хохотнула:

  – Одного не пойму, как она рассчитывала завтра в школу явиться, если бы даже удалось сбежать?

  – А я и не собираюсь больше ходить в вашу проклятую школу! Никогда! – вскинулась Волкова.

  – Пасть заткни! Хотя это правильное решение. Тебе давно надо было свалить от нас. Жаль, что ты так припозднилась. Доперла бы раньше – и шкурку бы свою спасла, и нам бы лишних неприятностей не доставила. А так, извиняй, придется тебя наказать. Ну, ничего, зато помнить нас будешь вечно.

  – Ррр! – прямо в ухо новенькой со всей мочи рыкнул Зубков.

  Та вздрогнула и поморщилась, и мы захохотали. Потом она воскликнула:

  – Что вам от меня надо?

  – Крови.

  Понятно, что Женька пошутила, но у нее при этом был такой видок! Совсем как у одержимой. И что странно, она вовсе не злилась, не исходила ненавистью, а вообще, по-моему, веселилась, словно этот суд был для нее забавой.

  – В общем, так, Волкова, в народе – Зверек. Ты сделала нам много пакостей, а, главное, ты нам мешаешь жить, и за это тебе придется ответить.

  Запевалова высмотрела за нашими спинами Элю Смирнову и объявила:

  – Первой ударить Зверька должна Смирнова.

  Эля чуть слышно ахнула и залилась краской. Мы расступились, пропуская ее вперед.

  – Чего трясешься? Подойди и врежь ей, – подначивала Женька.

  Та и вправду дрожала. Дважды замахивалась, но так и не сумела ударить.

  – Ну, Смирнова, давай смелее. А то привыкла вечно в сторонке оставаться.

  Смирнова, не глядя на Волкову, едва ткнула кулаком ей в плечо.

  – Ну-у, ты ей руку, наверное, сломала! Размазня. Пинай ее. Тебе сказано, пинай! Если не хочешь оказаться на ее месте.

  Смирнова подчинилась. Пнула по голени раз, другой.

  – Сильнее! А теперь каждый должен врезать гадине! Бейте в живот! А вот личико нашей красотке старайтесь не попортить. И не вздумайте снимать на телефон! Ясно, Зубков?

  Остальных уговаривать не пришлось. Девчонки и пацаны бойко накинулись на Волкову, молотя руками. И я пару раз стукнула ее, потому что Запевалова поглядывала на меня, как показалось, с подозрением. Потом Волкова упала, и на нее обрушились пинки. Правда, пинали уже не все. Когда, наконец, остановились, к ней, измученной и растрепанной, снова подошла Запевалова. Видимо, двинуть какую-нибудь поучительную речь хотела – вполне в ее духе. Но Волкова словно обезумела – неожиданно вскочила и с размаху влепила Женьке пощечину. На лице у Запеваловой остался грязный след.

  В первый миг Запевалова даже опешила от удивления, но быстро взяла себя в руки. С абсолютным спокойствием и невозмутимостью, она двинула локтем новенькой в солнечное сплетение. Та задохнулась, согнулась пополам, из глаз брызнули слезы. Когда она выпрямилась и перевела дух, Запевалова повторила удар, затем еще раз и еще. Волкову опять держали за руки, так что она не могла ни защититься, ни прикрыться. Раз за разом бедняга сгибалась, судорожно хватая воздух ртом. Это было слишком. Я отвела глаза и старалась не смотреть, желая только одного – чтобы эта экзекуция поскорее закончилась. Но Запеваловой и этого было мало. По ее приказу Зубков и Айрамов повалили Волкову прямо в грязь лицом. Зубков отломил от куста длинный прут, задрал подол платья и стал стегать ее по заду. Через тонкие капронки просвечивали стринги. Многие девчонки от такого зрелища смутились, пацаны, наоборот, наблюдали эту сцену с неприкрытым любопытством.

   Волкова пыталась подняться, но Айрамов не давал, прижимая ботинком к земле. Я отвернулась. Запевалова тут как тут:

  – Смотрите, смотрите, что будет с теми, кто против класса попрет.

  ***

  Волкову так и оставили лежать ничком в грязи, избитую и униженную.

  – Кто ее поймал первый? – спросила Запевалова.

  Она шла довольная, что еще раз подтвердило мою догадку – унизить или помучить человека ей в радость.

  – Я, – гаркнул Зубков гордо.

  – Красавчик! Вечером скину тебе домашку по электронке. Что там у нас на завтра – алгебра и физика?

  – Мне еще по биологии сказали презентацию сделать, – не растерялся Зубков.

  – Ну ты и борзый! Ладно. Эй, Умрихин, сделаешь Зубкову презентацию.

  – А что сразу я? – возмутился Умрихин.

  – Ну-ка, кто за то, чтобы Умрихин сделал биологию за Зубкова?

  Все, понятно, были "за".

  – Вот видишь, Умрихин. Весь класс считает, что это должен делать ты. Или ты против всех?

  Умрихин не нашелся, что ответить, только глазами хлопал. Однако почувствовал, что вот-вот может стать очередным изгоем.

  – Да сделаю я. Чего сразу против?

  – То-то, – поучительно сказала Запевалова, и все захохотали.

  Когда нас осталось пятеро, Бородин вдруг спросил:

  – Женька, а тебе не кажется, что мы на этот раз перегнули палку?

  – Что ты имеешь в виду? – сразу же окрысилась Запевалова.

  – Мне кажется, что мы с ней поступили чересчур жестоко. Особенно в конце...

  – Ты что, пожалел Зверька?

  – Да не в Зверьке дело и не в жалости!

  – А в чем же?

  – В нас. Просто на этот раз мы зашли слишком далеко. Ладно, мы полдня гнобили ее, потом гнали, но зачем было... топтать в грязи и стегать кнутом. Нехорошо это...

  – Если ты такой правильный, что же ты вместе со всеми гнал Зверька, а потом и бил? Отказался бы сразу, с самого начала. Я ведь спрашивала. Что ты теперь из себя порядочного корчишь? Сказал "а", говори "б". А половинчатых и малодушных я вообще презираю больше всего.

  – Никакой я не половинчатый и не малодушный, – Бородин начал говорить взволновано, – но считаю, что всему должен быть предел! А то, что произошло сегодня...

  Он вдруг осекся. Чтобы его поддержать, встряла и я:

  – Да, мы слишком погорячились с Волковой.

  – Еще ты туда же! А я считаю, что мы поступили так, как она заслуживает, – Запевалова чеканила каждое слово, – а если вы – против...

  Женька не договорила, но и необязательно было договаривать. По ее взгляду и тону и так все яснее ясного.

  Вот я – наивная, думала, что раз уж Бородин, наконец, взбрыкнул, то он продолжит отстаивать свою точку зрения, но он умолк. Причем, с таким лицом, будто вдруг застеснялся своего выпада. В одиночку я тоже не решилась спорить дальше. Зато Женька не собиралась спускать все на тормозах:

  – Нет, нет. Что ж вы замолчали? Давайте, выкладывайте, что там вы еще надумали. Я так понимаю, у нас бунт на корабле. Уж от кого, от кого, а от своих друзей я такого предательства не ожидала.

  У меня все внутри похолодело от слова "предательство", но Бородин нашелся, что сказать:

  – Да никакой не бунт. Не придумывай. Плевать нам на Зверька, если ты об этом. Просто то, что сегодня мы сделали... Короче, нам за это по шапке прилетит, если кто узнает.

  – А-а, за шкурку свою трясетесь, – усмехнулась Запевалова, хотя было видно, что такой поворот ей по душе. – Успокойтесь. Ничего нам не будет. Зверек никому не расскажет, а если и расскажет, никто ей не поверит.

  Дома я не могла маме в глаза смотреть. Если бы она только знала, в какой мерзости я сегодня участвовала! Было так стыдно. Старалась гнать мысли, отвлечься, но перед глазами все время стояла картина: в грязи распластанная Волкова с задранным подолом, Зубков, стегающий ее прутом, наши пацаны, их жадные взгляды и гадкие улыбки... Такое ощущение, что не Волкову вываляли в грязи, а меня и никак не отмыться...

   Глава 3

   Дима

   Persona non grata

  

  Замутили мы вечеринку у одноклассницы, Наташки Ветровой. Повод самый что ни на есть уважительный – день рождения. Наташкины родители проявили необыкновенный такт и ушли с ночевкой.

  Народу набрело – полная хата. Куда ни загляни, везде слонялись какие-то физиономии. И вроде звала именинница только наших, и то не всех, а очень избирательно. Но кто-то привел еще кого-то, те прицепом третьих, вовсе левых, притащили. В общем, получилось, как в сетевом маркетинге, только без бонусов. Я тоже пришел не один, взял с собой Костю Бахметьева. Тот на днях расстался со своей подружкой и искал, на кого бы переключиться. Впрочем, я хозяйку сразу предупредил, что приду не один и, пояснив, что не один – значит, с другом, получил согласие.

  Среди тех, кто прибился не пойми как, оказался и Вадик Самусевич из 11 "А" – сын директора школы, Григория Николаевича. В народе его имя-отчество ужали до лаконичного "Грин".

  Этот самый Грин показал себя хорошей сволочью. Стриг бабки с родителей за все подряд. Те, кто платил больше других и непосредственно ему в карман, получали гарантированный профит в виде халявных пятерок для любимых чад. Был даже шумный инцидент по этому поводу: бывшая биологичка отказалась ставить директорскому протеже незаслуженную пятерку в четверти. Грин пробовал ее нагнуть – пугал чем там обычно учителей пугают. Не сработало. Даже, говорят, предлагал поделиться. Но она – ни в какую. В итоге выжил-таки принципиальную биологичку. А она, между прочим, была вполне себе нормальная тетка. Без заскоков, без истерик. И оценки ставила справедливо. Если б еще вела не биологию, а что-нибудь поинтереснее, например, ту же историю.

  Что же касается меня, то я у Грина всегда числился на плохом счету. В его личной "табели о рангах" мое место – одно из самых непочетных, среди тех, у кого и клочка шерсти не снимешь. Мамаша на все материальные запросы школы показывала фигу. Даже учебники выкупать приходилось бабке. А когда просили скинуться на ремонт класса, резонно отвечала: "Мне дома-то ремонт сделать не на что". Грин смотрел на нас, как на второй сорт или даже третий.

  Плевать бы на его отношение – мне с ним не жить, вот только где какой замес и я там хоть боком засвечусь, то всех собак сразу вешали на меня. А если и нет, то все равно самый первый на подозрении.

  Впрочем, таких "нелюбимчиков" было предостаточно. Не все же могли его щедро одаривать.

  Естественно, этот Вадик при таких обстоятельствах был абсолютно лишний на вечеринке. К тому же, безотносительно к своему папаше, он и сам по себе не внушал доверия. Изнеженный, самодовольный мажор, который все свои недостатки мог компенсировать только модными шмотками и кэшем. Я засобирался домой – гулять в одной компании с сынком Грина не хотелось совершенно. И ушел бы. Но Ветрова повисла на локте и чуть в плач не кинулась: "Димасик, миленький, не уходи". От "Димасика" меня передернуло, но все же уступил – именинница как-никак.

  Кстати, не один я, другие тоже косились на Самусевича настороженно, хоть он и старался изображать из себя "своего в доску". Водку хлебал как воду, заливая сверху темным пивом. Еще и жаловался, что не торкает. Потом вообще предложил курнуть "план", мол, с собой нет, но знает, где в любой час можно разжиться травкой. Никто, само собой, на его провокацию не повелся. Слушали его идиотский треп молча.

  Тогда, видать, мажорик решил, что вписаться ему мешают родственные связи. А раз мешают, то ну их. И принялся критиковать собственного папашку. Правильно он мне сразу не понравился. Урод он и есть урод. Меня мать вон как бесит, аж из дома свинтил. Вспоминать ее противно. Но трубить о ней гадости в жизни бы не стал. Даже если эти гадости – чистая правда. И другим бы тоже не позволил. А этот – ничего. Вылил на отца ведро какашек и остался доволен, что публике понравилось. Грина мне не жаль, так ему и надо. Просто сами по себе подобные вещи за пределами моего понимания. Три раза выходил курить, чтобы унять раздражение, а то прямо-таки подмывало пройтись по его физиономии легким движением руки. Потом подумал: "Да ну и черт с ним, пусть плетет, что хочет".

  В общем, слушали мы, слушали о маленьких секретах Грина и не сразу заметили, что Вадик совершенно окосел. Видать, все-таки торкнуло. Ну а под этим делом он и вовсе понес полный бред. Понятно, что спьяну мало кто блещет умом и обаянием, но если безобидные глупости вполне себе терпимы и простительны, то немотивированная агрессия напрягает до невозможности.

  Сначала его просто пытались заткнуть, и Вадик снова вспомнил папу, но уже в другом контексте – грозил папиными связями. Затем думали спровадить – не удалось. Покидать сцену ему не хотелось. Честное слово, такого упоротого проще убить и вынести, чем убедить и вывести. Тогда мы с Костей аккуратно приложили Вадика, без особого ущерба, только чтоб уснул. Туловище закинули на кровать в дальней комнате – родительской спальне, а дверь закрыли. Но не учли, вернее, не заметили – темно было – что на той же кровати уже успела устроиться какая-то девчонка. Ее развезло еще раньше, вот она, видимо, и решила прикорнуть в тишине.

  Кто ж знал, что мелкая оплошность обернется катастрофой.

  Что и как было в точности – неизвестно. Но если без конкретики, то предположить можно примерно следующее: Самусевич пару часов спустя оклемался, смотрит, под боком – девушка. Пьяная. Спит. Инстинкты, гормоны, хмельной задор взяли верх. Хоть там и брать-то было не над чем – Вадик по своей натуре та еще скотина. Но спящая красавица, видать, в самый ответственный момент вдруг тоже очухалась. И происходящее ей не понравилось, потому что она двинула Самусевича какой-то ерундовиной в виде жирного китайца в позе лотоса. Китаец до этого момента стоял на тумбочке у кровати – привлекал не то деньги, не то удачу. Этот фетиш, между прочим, был из камня и весил килограмма три навскидку. Так что, забегая вперед, скажу, что всем нам и, прежде всего, Вадику еще крупно повезло, что девчонка его всего лишь вырубила, потому что запросто могла бы и совсем прибить.

  Тем временем у нас тоже драмкомедия развернулась. Пока ели, пили, болтали – все было в ажуре. Потом Ветрова объявила, что хочет танцевать. Общество ее поддержало. Выключили свет, врубили клубняк. Мы же с Костей вышли в подъезд покурить.

  – Че-то как-то не айс, – изрек Костя. – Скучно. И девки все какие-то стремные. Не, вообще-то одна ничего такая. Черненькая, с хвостиком. Оля, кажется. Как она тебе? Ты ее знаешь? Из вашей школы?

  Ответить я не успел. На площадку высунулась именинница.

  – А вы чего здесь?

  – Курим.

  Костя выпустил сизые кольца.

  – Курить вредно.

  Костя оставил эту новость без ответа и невежливо повернулся к Ветровой спиной.

  – Так она из вашей школы? – переспросил он про черненькую Олю так, будто Наташка уже ушла или вообще не приходила.

  – Из нашей.

  – Слушай, ты же танцевать хотела, – это я уже Наташке, потому что я так не могу – она встала столбом и покидать нас даже не думала.

  – Дим, мне поговорить с тобой надо. Костя, ты ведь Костя? Дай нам с Димой поговорить. Пожалуйста.

  Приплыли! Этого еще мне не хватало. Костя ухмыльнулся, забычковал сигарету, сплюнул и вальяжно удалился, кинув напоследок многозначительный взгляд.

  – Хам, – пошутил я, как бы извиняясь за друга.

  Пауза.

  – Спасибо, что пришел.

  Я пожал плечами.

  – Не за что. Спасибо, что пригласила.

  Опять пауза. Еще дольше.

  – Дим...

  Наташка снова замолчала. Но я уже и так понял, что она пыталась из себя выдавить. Вот только чего мне точно не надо – так это розовых соплей и любовных воздыханий девочки-припевочки. Хотел сказать что-нибудь отрезвляющее и не очень оскорбительное, но не подобрал слов. Зато на ум пришла сцена из Евгения Онегина – ходили недавно с классом в театр. Опера мне не понравилась. Татьяна была в годах и вообще толстая. Онегин – тоже с брюшком и вдобавок лысый. Пели они громко, но слов не разобрать. Двигались нелепо. В общем, цирк, а не театр. Вспомнилась опера некстати – я издал смешок, а Ветрова приняла это на свой счет. Обиделась. Ушла.

  Пока думал, так оставить или объясниться – все-таки Наташка пусть и дура, и абсолютно не в моем вкусе, но человек хороший – из квартиры вынырнула та самая Оля, которую успел заценить Костик.

  – Привет, – сказала она. – В одной школе учимся, а как следует не познакомились.

  Оля заговорила нараспев и зачем-то встала полубоком, поглядывая искоса. Наверное, ей сказали, что в таком ракурсе она привлекательнее смотрится. Меня опять потянуло на смешок, но удержался. В конце концов, эта Оля хотя бы симпатичная и фигурка у нее, если не придираться – на пятерочку.

  – Исправим недоразумение? – волей-неволей подхватил ее игривый тон.

  – Давно пора. Холодно тут, – она поежилась.

  – Согреть?

  Я приобнял ее за плечи.

  Она прильнула. Момент был волнующий. Но дверь снова распахнулась – опять Ветрова. Правда, увидев нас, она тотчас скрылась. Но настрой уже испарился. Наверное, Оля почувствовала то же самое, потому что деликатно отстранилась.

  – Кстати, ты в курсе, подруга моя, – Оля кивнула в сторону двери, – запала на тебя?

  Начинается...

  – Это Ветрова что ли, подослала тебя поговорить со мной?

  – Еще чего! – она надулась.

  А вот здесь-то что обидного? Но я все равно примирительно сказал:

  – Ты тоже моему другу понравилась.

  – Тому амбалу, который с тобой пришел?

  – Угу.

  Думал, ей приятно будет, да и Косте мог бы задачу упростить, но Оля фыркнула. Это могло означать, что угодно от "ну и пусть, тоже мне новость" до "ну уж нет, твой друг – полный отстой". Но в любом случае – ничего хорошего для Бахметьева. Костян и правда за последний год резко вымахал и раздался вширь, но я всегда считал это плюсом.

  – Зря ты. Нормальный он...

  Она уставилась так, что пиарить Костю расхотелось.

  – Ну, ты и придурок.

  Оля дернулась и ушла. Ну, вот из-за чего она психанула? Да, с девчонками в тот вечер у меня определенно не заладилось.

  Я вернулся в квартиру. Хотел позвать Бахметьева домой – давно было пора. Но не успел. На кухне началась какая-то заварушка. Наташка Ветрова ругалась с Олей. Или Оля с Ветровой. В общем, они обе друг другу наговорили "комплиментов", а потом еще и сцепились. "На самом интересном месте" Костик положил конец зрелищу, разочаровав публику. С изяществом слона в известной лавке он вклинился меж ними, по пути опрокинув стол, и развел бывших подружек.

  – Да пусть бы помахались, – возмутился Петюня (тоже из нашего класса), убирая мобильник в карман.

  Вот народ пошел! Целое поколение сам себе режиссеров. Недавно тоже был свидетелем: загорелся магазин. Люди оттуда выбежали с воплями. Суета, крики. Стекла полопались, дым из окон валит. Какая-то женщина, может, в панике, может, что-то ей помешало, но, в общем, осталась внутри. Металась, орала истошно. Здание тут же облепила толпа любопытных. Тетки, мужики, молодежь, пацанята – все стоят, разинув рты. И ладно бы просто смотрели, а то ведь почти каждый достал телефон и снимал. И у всех на лицах застыло одинаковое выражение: "Ух, ты! Вот это кадры! Кому покажу потом – офигеют". Нет, я, конечно, тоже не герой – в огонь за ней не кинулся, тем более там пожарные примчались и без меня прекрасно справились, но, черт побери, со стороны это любопытство выглядело мерзко. Так что Петюне я пожелал заткнуться и не отсвечивать.

  Только вроде страсти поутихли, как из дальней комнаты, где мы заперли Самусевича, раздался оглушительный вопль. Открываем дверь – на кровати раскинулся Вадик, причем без чувств, без штанов и с окровавленной башкой. Рядом с ним сидит девчонка и ревет. Мы и сами обомлели. Не успели опомниться, как в дверь, во входную, отчаянно заколотили. Доблестная полиция приехала на вызов – соседи подсуетились, мол, шумно было чересчур. И завертелось... Нас всех упаковали и закрыли в аквариуме. Кроме Вадика, того – в больницу.

  Примчался Грин. Рвал и метал и был страшнее любого полицейского. Вызвали родителей. Через час всех разобрали. Остался я один, потому что дал им телефон матери, а она могла вообще не ответить или же отправить по конкретному адресу. Но не бабкин же телефон было давать, она и так чуть что – сразу за капли. Тем более утром меня все равно отпустили.

  С преспокойной совестью наплел бабке, что заночевал у Костика, а поскольку такое случалось не раз, она поверила и успокоилась. Однако напрасно я думал, что все обошлось. Грин допросил "участников" мероприятия. И, в итоге, во всем виноват оказался я. Ведь это же я запер его паршивого сынка. Костя не в счет – он не из нашей школы. Меня же затаскали по всяким учительским сходкам. Звали и мать поприсутствовать, класснуха даже лично домой ездила – не в курсе была, что я к бабке перебрался. Мать по своему обыкновению ее послала. Класснуха – хватило же ума – объявила это прямо на уроке. Подтекст я уловил прекрасно – ей хотелось, чтобы мне стало стыдно. Но стыд – это не про меня. Такое же лишнее, бесполезное чувство, что и страх. Допустим, лажанулся ты. Ну и зачем себя изводить? После драки кулаками, сами знаете... А наперед – так и вовсе бессмысленно. Живи, не напрягайся, что было – то было, что будет – то будет. Головой только думай. Я вот все эти ненужные эмоции, которые мешают нормальному самочувствию, вообще вытравил. Приучил себя не реагировать, и так намного комфортнее, между прочим, живется.

  Короче, обманулась педагогиня в расчетах. Более того, пока она рассказывала, я представил себе веселенькую картинку – заплеванная лестница, облупленная дверь, мать, вся расхристанная, пьяная или с похмелья. Ей охота или пить, или спать. А тут пришла эта цаца – сомневаюсь, что мать ее хотя бы вспомнила – и грузит всякой дребеденью, а то еще нотации читает. Плюс, все недоброжелательные посылы в мою сторону мать без разбору воспринимает резко в штыки. Так что можно представить, какой бранью она разошлась, и как вытянулось лицо у нашей чопорной класснухи. И я засмеялся. Не назло, как потом возмущалась она. Мне действительно стало смешно.

  Но до бабки они все-таки добрались. Кто-то из одноклассников проболтался. Ее вызвонили к педсовету – финальному аккорду всей этой эпопеи, и уже через полчаса она была тут как тут. Всё вышло ужасно. Во-первых, наплели ей черт знает что. Двойки, прогулы, плохое поведение и бла-бла-бла. Но это ладно, можно сказать, не соврали, а преувеличили. Самое главное – переврали всё про ту злополучную вечеринку. Я-то еще недоумевал, с чего такой сыр-бор, будто полшколы взорвал, причем умышленно. А, оказалось, той девчонки, которую Вадик лапал, "в помине не было". Бедняга забрел на огонек чисто случайно, а я злонамеренно споил его и затем избил. Якобы намстил таким образом директору. И эту чушь подтвердили пятеро человек, в том числе Оля, Петюня и Ветрова. Кто не подтвердил, того, видимо, не пригласили на разборки. Как и учителей, с которыми у меня всё сложилось. Историка, физика, физрука и даже литераторши – их не было. Зато присутствовали: математичка, которую близко к школе подпускать нельзя, злобная англичанка – с ней я еще с четвертого класса в контрах, химик – тот вообще неадекват, ему в асилум прямая дорожка.

  Во-вторых, бабка меня просто убивала своей реакцией. Она, по жизни невозмутимая, как рептилия, здесь каялась, плакала, извинялась, искательно заглядывала в поросячьи Гриновы глазки. От такого наглого вранья и бабкиного неспортивного поведения я позволил себе изменить привычке не включаться в происходящее. И выступил с речью – мол, на какую публику рассчитан весь этот цирк? Все прекрасно знают, что случилось, ну, разве что кроме моей бабки. И не для них, для нее, разложил ход событий, как оно на самом деле было. Ну и не удержался от личных комментариев в адрес Грина и его отпрыска. Поднялся дикий гвалт. Классная кудахтала. Химик – говорю же – неадекват – хохотнул, потом устремился к окну и распахнул обе створки. А на дворе, между прочим, декабрь, минус двадцать. Англичанка шипела. Математичка тоже что-то высказывала на пределе эмоций, но всех заглушал Грин, который так раскипятился, что брызгал слюной и стучал по столу белым кулачком. Спокойной в этом апофеозе педагогической драматургии осталась одна лишь бабуля, которая только и сделала, что изобразила фейспалм.