Текст книги "Таинственный образ"
Автор книги: Елена Рождественская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
11
Саша сидела у подоконника, глядя на падающий за окном снег. Что происходит? Зачем Роман прилюдно заговорил о помолвке? Какая может быть помолвка без любви?
Ясно одно: он спасал Наденьку. Но почему не подумал и о Саше? Разве легко ей стоять на виду у всех, выслушивая ложное предложение? Да Саша пошла бы за Романом хоть в Сибирь, как декабристки, предложи он ей это! Да хоть на край света! Да хоть в пекло огненное! Но – замуж без любви?..
Как можно жить, зная, что муж тебя не любит? Что он стал твоим только потому, что хотел отвести подозрение от той, в кого действительно влюблен?.. Нет, Саше такого не выдержать – она-то ведь любит!
Нет, лучше – в пекло огненное, в омут с головой! Только бы не ощущать этой боли в сердце. Вот рана-то – рваная рана! Не хочет Саша жить в обмане, не хочет мучиться ревностью, не хочет видеть ни Романа, ни Наденьки. Хочет только тишины и покоя. Покой… Господи, где покой-то бывает? Саша вытерла слезу. Покой бывает там, где покойник…
Толстая рука тетеньки Авдотьи Самсоновны легла на плечо Саши.
– Не поехать ли тебе домой, девочка? – непонятно с чего ласково прошептала тетка. – День для тебя нелегкий выдался. Роман этот со своей дурацкой помолвкой. Ты ведь поняла, что это – для отвода глаз?
– Конечно, тетенька, – прошептала Саша. – Я знаю, что он так сказал, чтобы отвести подозрение от Наденьки. Это ведь она в той комнате была. И не с Романом, а с Константином Шишмаревым.
– С этим нищим? С этим мотом и игроком? С полюбовником проклятой Шиншиллы? – вскипела Авдотья Самсоновна и вдруг ойкнула. – Теперь-то у меня глаза открылись! Видать, этот прохвост затащил на свидание мою бедную доченьку по наущению старой мымры. А потом они и придумали привести туда народ, да и выставить Наденьку на посмешище! Расскажи, что знаешь!
– Да ничего я не знаю. Как мне велено ходить всюду за Наденькой, я и в ту комнату зашла. А потом…
Саша осеклась. Рассказывать, что к полуодетой Наде после Шишмарева пришел Петр Закревский, а потом еще и Роман, не хотелось. Язык не поворачивался.
– Ладно! – махнула рукой тетенька. – Я потом с Надькой разберусь. А ты домой ступай. Пешочком пройдись, погуляй. Тут же недалеко. Ветерок пообвеет, и станет легче.
Тетенька потрепала девушку по щеке. У той снова сердце защемило. Хоть и не ласковая родня, а все – родня. Никого же больше нет у Саши. А тетенька, хоть временами и строга, все же не чужая. Вон как погладила Сашу, как любящая душа.
– Не плачь, милая, – прошептала тетка. – Да ступай скорее!
И, кивнув Саше, Авдотья Самсоновна выплыла в коридор. Там подхватила мужа под локоть и втиснула в комнату напротив:
– Подождем тут!
– Чего?
– Пока Сашка уйдет!
И точно: заплаканная Саша быстро сбежала вниз.
– Отлично! Обманулась, дуреха, – прошептала Авдотья, подглядывая в неплотно прикрытую дверь комнаты. – Только бы на лестнице с Надькой не столкнулась!
– Ну а теперь чего ждать?
– Не чего, а кого. Надьку. Вряд ли она осмелится сразу в залы пойти, сюда, в дамские покои, к Сашке прибежит, чтоб та ее наряд с прической поправила. Тут мы ее и встретим.
Ждали недолго. Минут через пять снизу послышались шаги и голоса. Надя поднималась не одна, а с каким-то мужчиной. Перегудов рванулся к двери:
– С кем это Надька?!
Но жена ухватила за рукав:
– Погоди, послушаем!
Незнакомый мужской голос сказал:
– Вот, мадемуазель Перегудова, я вас проводил. Не извольте гневаться за конфуз. Моя вина, я апартаменты перепутал.
– Кто это? – не удержался Иван Никанорович и отпихнул супругу от щели в двери. – Опять прощелыга Шишмарев? Хотя нет. Смотри-ка, мать: это же губернаторский сынок!
– Тише! – прошипела Авдотья Самсоновна. – Я ж говорила: Петька Наденькой увлечется. А ты все: от портрета одни неприятности. Какие ж неприятности? Не было ни одного порядочного титулованного, а тут – и Шварц, и Закревский. Гляди, ручку целует.
И точно: молодой Закревский склонился над ручкой Наденьки и проговорил:
– Простите великодушно и разрешите откланяться!
– Куда вы спешите? – капризно протянула Наденька. – Я сей миг назад буду, только локоны поправлю. А вы меня на балюстраде подождите.
– Ах, мадемуазель Надин, у меня дела, – расшаркался Закревский. – Да и вам я, верно, наскучил. Вон вы как на меня гневаться изволили.
– Ах, что вы, Петр Арсеньевич, такое говорите! – деланно удивилась Наденька.
– Простите великодушно, я к баталиям с девицами не привык. Уж больно голос у вас звонкий да ручка тяжелая.
– Видать, уплывает титулованный-то! – Перегудов подтолкнул локтем супругу. – Нелегко с нашей Надькой – не каждый выдержит.
– Так это я от неожиданности! – вскрикнула Надя. – И закричала на вас и ударила от неожиданности. А на самом деле вы мне очень даже понравились.
– Вы мне тоже, – протянул Петр. – Особливо на портрете – там вы чистый ангел. Потому и надеюсь, что вы меня простите. Позвольте удалиться, да и вам идти надо. Небось родители вас уже обыскались.
И Закревский, стукнув каблуками, понесся вниз по лестнице, будто за ним волки гнались.
– Можно подумать, я вас держу! – зло крикнула ему вслед Надя. – Да мне и знакомиться с вами не хотелось, не то что…
В это время дверь напротив открылась, и перед Наденькой предстали ее родители, причем Авдотья Самсоновна дышала злобой еще больше дочери.
– Да что же это?! – заверещала она. – Разве я тебя не учила, как кавалеров удерживать? Словила – держи, хоть сдохни. А ты, дурища, что сделала? Графа титулованного отпустила!
– Подумаешь! – хмыкнула Наденька. – Ежели он граф, так я перед ним должна пресмыкаться?! Больно надо! А ежели вам нужен титул, так граф Шишмарев меня хоть сейчас замуж возьмет. Да я б уже к вечеру от него предложение получила, если б этот идиот Петенька на наше свидание не вломился. Всю малину испортил!
– Про Шишмарева и думать забудь! – гаркнул Иван Никанорович. – Да лучше в девках сидеть будешь, чем свою жизнь с этим мотом-картежником маяться! А титул мы тебе с матерью уже присмотрели: барон Шварцвальд.
– Какой Шварцва?.. – задохнулась Наденька. – Роман, что ли?
– Он старинным родовым бароном оказался, у него и титул, и замок имеются! – Авдотья Самсоновна подхватила дочь и повернулась к мужу. – Ты, батюшка, нас в коридорчике подожди. Мы сию минуточку!
И мать потащила Наденьку в дамские покои – прихорашиваться.
Но Иван Никанорович вдруг вспомнил:
– А где ты была, Надька?
Да только Авдотья Самсоновна замахала руками:
– Потом, батюшка! Все потом!
* * *
Домой Перегудовы вернулись поздно. Сашу не позвали.
– Пусть спит! – заявила Авдотья Самсоновна.
– Это за что ж ей такие привилегии? – взвилась было Наденька, но спорить с маменькой уже не было сил.
Денек выдался изматывающим. Шишмарев, Закревский, Шварц уже путались у нее в голове. Не верилось, что Константин, целовавший ее на кушетке в комнатке при библиотеке, вдруг непонятно зачем предал ее и привел Закревского. Не верилось, что и Закревский, уже начавший говорить о любви, ускользнул, едва она только попыталась слегка покричать на него. Не верилось и в то, что нищий Роман Шварц в одночасье оказался бароном да еще с фамильным замком.
За столом губернатора Надя битый час улыбалась Роману и строила глазки. А что еще оставалось делать, когда разъяренная маменька усадила Надю рядом с новоявленным бароном и прошипела зло:
– Хоть этого не упусти!
Глупая родительница! Да разве мужчины сами не падают к ногам раскрасавицы Наденьки? Вот и Роман обещался назавтра же приехать к Перегудовым. Надя слышала, как он испрашивал разрешения у папеньки. Не иначе как свататься приедет!
Правда, маменька что-то говорила о том, что Шварц назвал Сашу невестой. Так Надя знает, отчего это Роман с Сашкой заговорили впопыхах о помолвке – чтобы отвести подозрение от Наденьки. Это только глупая мамаша могла подумать, что Шварц, по уши влюбленный в Надежду, может всерьез делать предложение какой-то Сашке. К тому же он теперь – барон. Разве ему нужна голытьба? Ему теперь нужны деньги для восстановления родового замка. А вот денежки-то как раз у Наденьки и есть.
Ах, станет она баронессой! Купит выезд и прикажет набить на карету фамильный герб Шварцвальдов. Сервиз фарфоровый закажет и столовое серебро с гербами. Кажется, «шварц» – означает «черный», а «вальд» – «лес». Тогда можно заказать украшения из черного жемчуга или агата в виде листьев, или крошечных деревьев, или…
Наденька приложила пальчики к вискам. Голова раскалывается. Завтра об этом подумать можно – утро вечера мудренее.
А в гостиной пили чай родители. Маменька вздыхала и укоризненно взглядывала на папеньку, но тот только руками махал:
– Ничего не понятно пока, Дуня! Шварц толком не сказал. Просто попросил разрешения приехать завтра.
– А то ты не знаешь зачем? – всплескивала руками Авдотья Самсоновна. – Неужто не догадываешься? Готовься – тестем барона станешь, а я – баронской тещей!
– Поглядим.
– Чего глядеть-то! Шварц к всеобщему вниманию еще не привык. На людях ему свои чувства раскрывать боязно. А вот завтра придет да и посватается! Он же давно к Наденьке неровно дышит – по портрету видно!
– А ну тебя, с этим дурацким портретом! фыркнул Перегудов. – Одна маята! Я лучше спать пойду. Утро вечера мудренее.
– Конечно! – засуетилась Авдотья и, высунувшись в коридор, заорала дурным голосом. – Машка! Глашка! Готова ли кровать для барина? Перинка взбита ли? Простынка согрета? Одеяльце разложено? А табуреточка-то прикроватная где? Забыли, дурищи! Как же барин на постель полезет? А ну как головкой грохнется или ноги переломает? Да я с вас шкуру спущу!
Иван Никанорович зажал пальцами уши – от жениных воплей у него начинала раскалываться голова.
Визг маменьки вывел из себя и Надю. Но она не стала, как папенька, закрывать уши. Она просто развернулась и отвесила здоровенную пощечину служанке, которая расчесывала ей волосы перед сном:
– Дрянь! Целую прядку выдрала!
Вскочила, развернулась и ударила еще раз:
– Завтра сватовство, а ты меня уродуешь!
Ну а на чердаке от вопля тетеньки подскочила Саша. Она как раз завязывала в узелок свои нехитрые пожитки. Куда идти девушка и сама толком не знала, но знала одно: надо уйти подальше от ужасной Наденьки и влюбленного в нее Романа. Пусть те разбираются без нее! Сил нет, и душа болит…
Саша уложила смену старенького белья. Оно штопаное-перештопаное, его никто не хватится. Подумав, взяла полотенце, которое вышила себе в подарок на прошлые именины. От дяденьки с тетенькой подарков не дождешься. Ну а Наденька вообще не знает, когда именины у Александры. Что еще взять? Одеяло, которое Саша сама сшила? Лучше не надо. Одеяло – большая вещь, а ну как тетенька хватится? Девушка вздохнула и осторожно положила сверху самое дорогое – портрет маменьки и восковую розу, которую Роман подарил Наде, а та сломала и выбросила в припадке злобы. Саша тогда подняла цветок и принесла к себе в каморку. Теперь можно взять его с собой. Эта роза, как Сашина любовь – обе сломаны. И не починишь…
Девушка вздохнула, перекрестилась и тихонько вышла из каморки. «Помоги мне Боженька! – прошептала она, спускаясь по лестнице. – Помоги Матерь Пресвятая Богородица. И ты, маменька, помоги мне!»
Никем не замеченная, Саша выскользнула из дома. Вот и хорошо, что слуги в барском особняке разбегаются по своим делам, едва хозяева отправятся в спальню. Раньше Саша возмущалась: как они могут оставлять дом без присмотра, как смеют не исполнять своих обязанностей? Но теперь ей это как раз на руку.
У девушки было с собой немного денег. Не дяденька с тетенькой дали – иногда перегудовские гости совали ей чаевые, когда она помогала им прихорашиваться к обеду или балу, которые давал дяденька. Теперь денежки и пригодились. По крайней мере, Саша сможет снять на ночь дешевенький номер в трактире, а не мерзнуть на морозе. Ну а там – утро вечера мудренее. Саша ведь все умеет – наймется к кому-нибудь в служанки. Не пропадет! Главное, чтобы Перегудовы не кинулись ее искать. Но это вряд ли – им и самим надоело кормить дармоедку, как говаривала иногда милейшая тетушка Авдотья Самсоновна. Хотя и ее Саша станет вспоминать добром – она ведь сегодня приласкала девушку и даже погладила по щеке.
Занятая своими невеселыми мыслями, Саша вышла на улицу. Знаменка была пуста. И вдруг послышался звонкий гик. Из-за поворота вылетела тройка с огромными, как на подбор, фыркающими конями. Кучер гаркнул:
– Берегись!
Саша шарахнулась к ограде, но не удержалась на снегу и упала. Узелок ее отлетел в одну сторону, сама Саша – в другую. В ушах у нее застучало, словно колокольный звон начался. В глазах потемнело, и девушка потеряла сознание.
12
Роман спешил к Перегудовым. Хоть и знал, что не принято наносить визиты до часа дня, но не мог сдержаться. Чтобы хоть куда-то потратить время, добрался на извозчике только до Страстного монастыря, а там пошел пешком. Сегодня город казался Роману необычайно приветливым и радостным – прохожие улыбались, городовые отдавали честь молодому щеголю в модной дорогой лисьей шубе. В голове у Романа даже крутился какой-то модный мотивчик. Шварц услышал его на одном из музыкальных вечеров у дядюшки-литератора. Тогда его бойко играли в четыре руки две тощенькие московские девицы, обе в белых платьях. Надо признаться, что тогда мотив не произвел на Романа никакого впечатления, уж больно был резов. Но вот теперь вспомнился.
Жизнь налаживалась. Удача улыбалась. Баронство возвращалось. Роман уже и не чаял этого. Знал же, что покойный папаша еще во времена своей бурной молодости проиграл титул в карты. Конечно, это было не вполне законно, но многие бесшабашные игроки грешили такими проигрышами – кто проигрывал пылкую любовницу, кто – имение вместе с обитателями, а Иоганн Шварцвальд поставил на кон титул барона. Тот, кто у него выиграл, сам не смог бы пользоваться этим титулом, но вот проигравший писал расписку, что навсегда отказывается именоваться бароном. Конечно, право на титул можно было бы вернуть, выплатив проигранную сумму. Но денег у бесшабашного Шварцвальда не было. Так он и стал просто Шварцем. О титуле постепенно забыли, а коли возникали вопросы, Иоганн отвечал:
– Бумаги утеряны!
И вот вдруг Василий Семенович привез не просто копию титульных бумаг, но еще и старую расписку папаши, данную когда-то выигравшему партнеру. Конечно, бесшабашного папаши уже нет, но все равно приятно, что теперь можно гордо прибавлять к имени – барон Шварц. И даже именоваться полностью – барон Роман Шварцвальд.
И все благодаря Василию Семеновичу. И где он только добыл старую расписку? Не зря, значит, уверял Романа, что отблагодарит по-царски. Вот и отблагодарил. Мало того, что оказалось никаких ста рублей не нужно возвращать, так Воронцов привез Роману из Петербурга особый заказ на портреты. Это надо же что придумал! Уговорил саму супругу императора Николая Павловича создать в Петергофе театральную комнату и украсить в ней стены портретами известных современных актеров императорских театров – да не только столичных, но и московских тоже. И эти портреты теперь должен написать Роман. Воронцов даже список привез. Там имена таких талантов – подступаться боязно: Щепкин, Мочалов, Репина – всего десять персон. И что самое невероятное – за каждый женский портрет Шварц получит по две тысячи рублей, а за мужской – по полторы. Это же какие деньжищи, представить себе страшно! Зато не страшно будет взяться за реставрацию старого замка, который когда-то пожаловала сама Екатерина Великая предку Романа – денег хватит.
И вот теперь – самое главное. Замку нужна хозяйка и госпожа. Роман радостно взглянул на особняк Перегудовых – эка незаметно он дошел! – и ретиво застучал дверным молотком. Сердце Романа подпрыгнуло и забилось громко – прямо на всю Москву. Вот, оказывается, какое сердце бывает у влюбленного – жаркое и пугливое. Но Роман не свернет – сейчас или никогда!
Лакей, низко кланяясь, быстро провел раннего посетителя в парадную гостиную – приказ был от хозяина: встречать с почестями. Тут же служанка предложила чаю или новомодного кофея. Шварц отказался и от того и от другого. Отказался даже присесть – так и мерил гостиную здоровенными и неуклюжими шагами в ожидании хозяев.
Те появились дружной троицей. Видно, что ожидали потому что одеты все были, как на парад. Господин Перегудов тут же призвал буфетчика с полным набором магазинных вин и домашних наливок, начал усердно потчевать дорогого гостя. Но Шварц и от вин отказался – у него и так руки дрожали.
Дамы – Авдотья Самсоновна и Наденька – жеманясь, приседали в реверансах. «Интересно, пустили бы они меня в дом, коли я бароном не был? – пронеслось вдруг в мозгу у Шварца. И ответ нашелся. – Вряд ли! И уж реверансов, точно, никто бы не делал».
Беседа потекла прерывающимся ручейком. Родители нервно посматривали на гостя, ожидая истинной цели визита. Шварц и не стал тянуть.
– Позвольте мне, любезнейший Иван Никанорович, переговорить с вами с глазу на глаз! – поднявшись объявил он.
Авдотья Самсоновна всполошилась, Наденька ойкнула. Обе залились краской и выплыли из гостиной. У дверей Наденька все же не удержалась и бросила на Романа кокетливо-призывный взгляд.
– Экая у вас дочка красавица! – пробормотал Роман.
– Я рад, барон, что она вам нравится, – прогудел Перегудов, бросив на гостя многозначительный взгляд, словно одобряя: ну что же вы, не тушуйтесь – говорите!
И Роман решился:
– Я имею честь просить у вас руки вашей племянницы – Александры Кузьминичны Локтевой!
Перегудов открыл рот, потом посмотрел на Шварца так, будто тот сошел с ума, и вдруг просипел:
– Сашка-то вам зачем?
– Мечтаю назвать законной супругой! – Роман улыбнулся по всем правилам хорошего тона.
Но Перегудова хороший тон не остановил. Он вдруг заорал:
– Да вы что, белены объелись?!
На крик выскочили мамаша с дочкой. Видно, подслушивали под дверью.
– Слыхали?! – орал папаша. – Не Надькиной руки он просит, а Сашкиной!
– Как же это? – возопила мамаша. – Вы же нас обнадежили! Наденька уже ваш герб искать кинулась, в книгах пыльных рылась. А вы!
– Я никаких обещаний Надежде Ивановне не высказывал! – Роман обвел семейство недоуменным взглядом. – А уж вчера точно дал понять: на Сашу виды имею. Извольте ее позвать!
В прежние-то времена Романа и слушать бы не стали, взашей вытолкали, но теперь не те времена: ныне он не просто Шварц, а барон Шварцвальд! Хозяин жену с дочерью за дверь отправил, да слугам махнул рукой:
– Зовите Сашку!
Сам в кресло бухнулся и застыл, в пол глядя. Да вот плохо – дверь не прикрыли. Из коридора раздался истошный визг Наденьки – у Романа аж мурашки по коже пошли. Надо же так визжать! Одно слово – избалованная дочка.
– Как же так? – исходила слезами Надин. – Я уж и о карете подумала, и о драгоценностях, а тут такой пассаж!.. Это что же?! Сашка из-под меня горшки ночные выносила, а теперь станет по бульварам ездить – баронессой в собственном выезде?! Да что же это творится, мамашенька?!
Видно мамаша поволокла бедное дитятко подальше от гостиной, потому что визг и жалобы стали затихать. И тут дверь распахнулась, и влетел слуга:
– Сашка пропала!
– Как пропала? – Перегудов в ярости вскочил. – Куда пропала? Да как она смела?! Сыскать!
– Искали уже, барин. Нигде нету!
– Это что ж такое? – на манер дочки заголосил папаша.
И вдруг снова дверь открылась – на пороге возник дверной лакей:
– Срочное послание господину барону Шварцвальду!
Лакей протянул поднос, на котором лежала записка.
– Это, должно быть, от Саши!
Роман взломал сургуч, прочел и закричал похлеще Перегудовского семейства:
– Да что же это такое? Здесь пишут, что Сашу похитили, чтобы отправить в Крым и там сдать на турецкое судно в гарем. Я могу освободить ее, если только сам готов стать рабом на галерах. Тогда мне надо срочно явиться по указанному адресу.
– Что за чертовщина! – ошалело вылупился на Романа Перегудов. – Я слышал, конечно, о работорговцах, но чтобы посреди бела дня у нас в Москве?!
И тут дверь снова распахнулась – влетела Авдотья Самсоновна.
– А может, все и к лучшему? – зачастила она. Да зачем вам, барон, Сашка нищая? Мы за Наденькой богатое приданое дадим – и на замок, и на ваши нужды баронские – на все хватит! – Авдотья Самсоновна ухватила Романа за рукав. – Да куда же вы собрались? Вам-то зачем на эти самые галеры?! Пропадете же!
Но Роман, уже вконец забыв обо всех приличных манерах, грубо отпихнул несостоявшуюся мамашу:
– А Саша не пропадет?! Вы о ней подумали? Да пустите же, наконец!
И Шварц выбежал из гостиной. В коридоре наткнулся на Надежду. И та тоже ухватила его за руку:
– Как же? Что же? Мы же кататься ездили! Вы же о любви говорили!
Роман оторвал от себя цепкие ручки:
– Я вас любил, мадемуазель Надин, пока думал, что вы такая, как в моих мечтах. А вы – другая! Я грезил, что подарю вам чудо-сказку – снег и розы. А вы все растоптали – и чудо, и чувства. Да вся моя любовь к вам враз, словно чулок с ноги, снялась. Как жидкая краска с холста стекла. Была, и нету. Уж извините-с!
И Роман выскочил вон.
В голове гудело. Бедная Саша! Продажа в гарем есть ли что ужаснее?! А ну как Роман опоздал, и ее уже отправили по дороге в Крым? Тогда он поедет за ней! Денег можно занять у Воронцова.
Только бы успеть! Роман кликнул извозчика.
– Гони вот по этому адресу! – И Шварц сунул кучеру записку. Хорошо, хоть возница попался грамотный. – Скорее!
– Так это рядом, – усмехнулся детина. – Вмиг доскачем.
– Скорее! – умоляюще простонал Роман.
– Да куда ж вы барин так торопитесь?
– В рабство! – прохрипел Шварц.
Кучер щелкнул кнутом. Кто их разберет, этих бар? От скуки чего только не начудят. Эко дело – в рабство. Пари у них, что ли, какое? Вон бедняга как стонет, видно проиграл.
– Проигрался, барин? – участливо спросил возница.
– Я не могу проиграть! Это же дело жизни и смерти!
Роман снова застонал. Он должен успеть! И тогда… Волосы зашевелились у него на голове. Тогда он станет товаром вместо Саши. И его продадут на галеры. Он станет рабом на всю жизнь. Известно, что с галер уходят только в мешке в море. Когда раб умрет, а точнее, сдохнет, от голода и непосильной работы.
Предательская мыслишка проскользнула в голову Романа. А ну как повернуть назад? К чему умирать-то? Это ж больно и страшно до ужаса. Шварц обхватил руками голову, словно хотел запихнуть проклятую мыслишку поглубже, чтоб не высовывалась, и гаркнул:
– Гони, скорей!
* * *
В указанный дом Роман влетел, уже мало соображая. Отпихнул одетого на английский манер дворецкого:
– Где мадемуазель Локтева? Мне написали, что она у вас!
Дворецкий, холеный и надутый, словно павлин, не издал ни звука, а только взмахнул колокольчиком. На трель выскочил лакей. И кланяясь, отчеканил:
– Прошу за мной!
Роман было ринулся рысью, но лакей шел медленно, и, шагая за ним, Роман начинал потихоньку приходить в себя. Он даже заметил, что попал в особняк весьма богатый: на полу кругом ковры, на стенах резные панели из светлой сосны. Чуть не через каждый шаг на стенах прикреплены золотые подсвечники – это надо же в коридорах столько свечей жечь! Вот как, оказывается, живут работорговцы – сразу видно, дело прибыльное.
Лакей распахнул резные дубовые двери и провозгласил:
– Барон Шварцвальд!
Значит, хозяевам все известно о Романе. Ну да какая разница. Только бы Саша была жива!
И Шварц шагнул в комнату. Это была самая богатая комната из тех, что Роман видел в жизни. Стены ее были украшены льежскими старинными гобеленами со сценами охоты. Потолок расписан под Тьеполо, а может, и самим великим художником. Мебель красного и черного дерева стиля помпадур.
– Явились, барон! – проговорил голос, доносящийся из-за шелковой китайской ширмы. Человек, занимающийся столь позорным ремеслом, ясно не хотел, чтобы кто-то видел его лицо.
– Да! – только и сумел ответить барон.
– Готовы пойти в рабство?
– Готов! Отпустите Сашу!
– Неужто готов на галерные работы? На всю жизнь? Тяжела жизнь-то будет!
– Я согласен!
– Он согласен! – раздался смешок. – Ну что ж, коли согласен, становись рабом. На колени!
Роман сжал кулаки:
– Я встану. Только отпустите Сашу!
– Изволь, голубчик! – Теперь уже в голос захохотали из-за ширмы.
Потом из-за ширмы появилась рука и выпихнула… Сашу.
– Роман! – кинулась к Шварцу девушка. – Не бойся, милый, это была шутка.
И тут из-за ширмы показался… граф Воронцов собственной персоной. Ужасно довольный шуткой и хохотавший от души:
– Становись на колени, как обещал! Целуй ручку у нареченной! Обещай, что всю жизнь пробудешь у нее в рабстве. Семейная жизнь, милок, это потяжелее галер!
Роман судорожно вздохнул, кинулся перед Сашей на колени и прижался к ее теплым юбкам. Вздохнул еще раз, и снова прижался. Оторваться он был не в силах – боялся, что потеряет сознание.
Словно через пелену слышал, как Саша, обнимая его, пеняет графу:
– Не хорошая шутка вышла. От такой и сам богатырь Добрыня в замешательство придет.
– Ничего! Шварцы крепкой породы. Зато теперь мы знаем точно, что он тебя любит. Собой готов пожертвовать. А то вчера я в сомнение впал. Невестой тебя называл, а весь ужин Надькиным капризам потакал.
– Да при чем тут ваша Надька! – вскочил Роман. – Не осталось у меня к ней никаких чувств. Она красива, спору нет, да все равно что прелестная болонка. Вы станете собачку гладить, но сможете ли полюбить безоглядно? Конечно, когда я ее рисовал…
– Да не ее ты рисовал, Ромка! – перебил граф. – У девушки на портрете – улыбка ангельская, глаза добрые. Как она на зрителей-то смотрит! Я когда Надежду увидал, тоже в первый миг ахнул – вот душа добрая. Но через две минуты понял – не она на картине. Не эта злая капризная эгоистка там изображена. И как это ты ухитрился столь ее облагородить!
– И сам не пойму, – растерянно ответил Шварц.
– А я понял. Как только Сашу твою увидел – и понял. Она – ангел с портрета!
– Какой же я ангел! – смутилась девушка. – Просто похожа. Родня мы с Наденькой, хоть и дальняя.
– Но как же Саша здесь оказалась? – наконец-то сообразил поинтересоваться Роман.
– Это авантюрная история, – ответил, улыбаясь, граф. – Как в опере – несчастье от кареты. Пойдемте позавтракаем, а я все объясню. Моя карета ее сбила ночью нечаянно. Счастье, девица на снег упала.
– Да вы весь день людей сбиваете! – криво усмехнулся Роман. – Утром, когда в Красное село спешили, мой возок сбили.
– Так это ты так изящно в снег слетел? – ничуть не смущаясь, захохотал Воронцов.
– Если бы в снег! Я в лужу помоев приземлился!
И тут уже захохотали оба.
* * *
Пару недель спустя Воронцовские палаты сияли на весь московский центр. Сам граф в парадном мундире встречал гостей, только что явившихся с венчания в церкви на углу Малого Знаменского переулка у Пречистенских ворот. Церковь была домовая, потому что Саша постеснялась венчаться при большом скоплении народа. И тогда находчивый граф Воронцов попросил своего приятеля Михаила Голицына о разрешении провести церемонию в его Пречистенском дворце. Но на праздничный обед немногочисленные гости явились в Воронцовские палаты.
Еще в церкви на вопрос: отчего венчание столь скоропалительно, граф отвечал, смеясь:
– Жених испугался, что его красавицу невесту похитят да в гарем турецкого паши отдадут. Вот и поспешил.
На обеде новобрачные нехотя встретились с Перегудовыми. Наденька выглядела еще краше и вальяжнее и гордо держалась за руку мужчины в орденах. Тот был весьма немолодого возраста, вокруг него возник шепот:
– Смотрите – доктор Коновалов! Сам знаменитый Коновалов!
А Саша вспомнила, как ее отец презрительно хмыкал:
– Коновалов – он и есть коновалов!
Но дяденька Иван Никифорович и тогда почтительно отзывался:
– Пусть коновал, зато деньги гребет лопатой.
Что ж, видать – деньги к деньгам. Вот и Коновалова вспомнили да к Наденьке определили. И только Авдотья Самсоновна смотрела на нового кавалера дочери без оптимизма. В ее взгляде Саша прочла крушение надежд – Коновалову-то никакого титула вовек не видать. А значит, и Авдотье Самсоновне не стать титулованной тещей.
Но еще больше оторопела Саша, когда увидела старуху Шиншину, вышагивающую под ручку с Шишмаревым. И снова все зашептались, хихикая:
– Шиншилла и Шишмарь!
– Губернатор Закревский с ними в ссоре, а я нет. Не мог не позвать миллионщицу, – объяснил Саше ухмыляющийся Воронцов. – А ну как денег придется занять? Все лучше, чем у ростовщика. Вот только кого-то этот хмырь мне напоминает? Никак не пойму.
Шишмарев, уловив цепкий взгляд Воронцова, отпрянул от Шиншиной и попытался отойти подальше. Но властный голос застиг его по дороге:
– Константэн!
Шишмарев вздрогнул, тряхнул копной светло-русых волос и, как по команде, вернулся к своей престарелой невесте. Воронцов хохотнул:
– Купила болонку в игрушки!
И тут пара Шиншина-Шишмарев столкнулась с парой Наденька-Коновалов. Дамы презрительно хмыкнули, глядя друг на друга. Потом взгляд Наденьки скрестился с взглядом Константина. Бывший ухажер опустил глаза, а Наденька с новым кавалером гордо прошествовала мимо.
– Оседлала коновалого! – хохотнул Воронцов.
* * *
Саша проснулась от ярчайшего света. Солнце! Ну почему в городе не бывает такого солнечного солнца?
Розовый, золотой, лимонный отсвет струился по подоконнику тонкого стрельчатого окна, проливался на пол и растворялся в дымке жарко натопленной комнаты. Удивительно, как в старом замке сохранилась огромная печь, облицованная светло-бежевым кафелем. Чудо!
Впрочем, теперь в жизни Саши каждый день – чудо. Перед венчанием ездили с кузиной графа Воронцова – молодой, смешливой мадам Тороповой, по магазинам знаменитого Кузнецкого моста выбирать модные наряды. Фамилия идеально подходила Гликочке – она ежеминутно всех торопила: Сашу, приказчиков, лавочников. Те, видно, уже давно изучившие беспокойный норов своей лучшей покупательницы, отвечали чуть не хором:
– Знаем, Гликерия Власьевна, вы торопитесь!
И все фыркали от смеха – и приказчики, и Гликерия, и Саша. Только лавочники сохраняли молчание – старались держать марку новомодных лавок, но, когда на них никто не смотрел, тоже прыскали в кулачищи. Да и как не улыбаться, ежели Гликочка, словно сноровистая лошадка, несется по лавкам Кузнецкого моста, как на парусах. Покупки делает, словно на абордаж берет, и постоянно рассказывает какие-то смешные истории из жизни своих знакомых. Саша их, понятно, в глаза не видела, но Гликерия говорит так забавно и увлеченно, что люди, как живые, встают перед глазами.
Перед свадьбой заехали в Пречистенский дворец князя Голицына. Михаил Михайлович сам встретил гостей. Расцеловал Гликочку в обе щеки, к Сашиной ручке приложился. Это надо же – князь Голицын ей ручки целует! А потом и вовсе невозможное Саша услыхала.
– Васька Воронцов будет посаженным отцом Романа, а мне уж позвольте стать вашим посаженным батюшкой! – проговорил Голицын.
