Текст книги "Таинственный образ"
Автор книги: Елена Рождественская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– И глупо! – фыркнула Надя. – Чего хорошего? Живете впроголодь. Ни кола, ни двора, ни одежонки. Даже захочется, например, сделать подарок любимой девушки – а денег нету!
Роман улыбнулся:
– Подарки можно и своими руками делать. Я своей любимой уже подарок приготовил. Необыкновенный, чудесный. Для вас подарок, Наденька!
И Роман осторожно накрыл ладонь девушки своей.
– Мой подарок вы сейчас увидите!
Шварц высунулся из кареты и крикнул кучеру:
– Поезжай-ка через арку любезный, да потише!
Карета свернула, и через секунду Роман воскликнул:
– Смотрите, Наденька!
Девушка высунулась из оконца и увидела…
Огромный куст алых роз расцветал прямо на снегу. Раскрывшиеся бутоны были запорошены снегом, но тянулись вверх – к солнцу.
– Этого не может быть! – ахнула Наденька. – Куст роз в оранжереях тысячу рублей стоит!
– Это чудо специально для вас! – прошептал Роман. – Я хочу, чтобы в вашей жизни было все – и снег, и розы!
Но Надежда уже не слушала его – она выскочила из кареты и бросилась к кусту роз. Протянула руку и снова фыркнула – точь-в-точь как ее папенька Иван Никанорович. Через секунду она уже возвратилась в карету. Захлопнула дверцу и крикнула кучеру:
– Гони!
Карета рванулась с места. Куст упал, и алые цветы рухнули под копыта лошадей. Длинные стебли хрустнули. Полозья кареты раскрошили розовые лепестки. Роман сжал зубы, чуть не застонав.
– Как вы посмели?! – зло закричала Наденька. – Нет денег на настоящие цветы зимой, не суйтесь! Как вы посмели дарить мне какие-то восковые подделки?!
Роман открыл дверцу и выскочил из кареты. Неужто, это не сон?! И это девушка, которую он боготворил?! Неужто она растоптала его творения?!
Он мечтал подарить ей чудо – розы на снегу. Потому то человеку свойственно мечтать о чуде. Но она все искорежила. Все превратила в прах. И чудо. И розы. И любовь.
7
Карета мадемуазель Шиншиной въехала во двор ее большого московского особняка. Наследство, доставшееся от покойного папаши, позволяло содержать дом на широкую ногу, но мадемуазель вот уже лет пятнадцать после смерти родителя придерживалась принципа «домашней экономии». На то, в чем выйти в люди или пустить пыль в глаза окружающим, Шиншина не жалела никаких денег. Дорогущая карета на выезд с лучшими лошадьми – пожалуйста. Потрясающе огромные бриллианты, висящие на ее тоненькой, подрагивающей шейке – завсегда. Платье на бал – из самого Парижа – сколько захочется. Но все только – на выход. Дома же девица Шиншина могла походить и в затрапезной кацавейке. А к чему наряжаться? В гости мадемуазель никого не приглашала, балов у себя не устраивала. Когда же нужно было накормить гостей (Надо же отвечать на их приглашения!), Шиншина предпочитала снять ресторанный зал, да и позвать всех скопом.
В свое же гнездышко хозяйка никого не впускала. Но все равно чуть не каждую ночь вскакивала от страшного сна – грезилось, что опять папаша насозывал в дом сотни пьяных приятелей с девицами развратного поведения. А бедная Нюточка (именно так когда-то звала дочку матушка, умершая, когда девочке было всего-то 8 лет) вышла зачем-то из своей комнаты в коридор и встретила…
Какое-то чудовище с красной испитой рожей (и лицом-то не назвать!), с налившимися кровью глазами, жадными, толстыми обрубками вместо пальцев, прижало бедную Нюточку к стене и воспользовалось ее беззащитностью. Слюнявые губы прижались к ее дрожащим от страха губам, грубые руки задрали юбки и раздвинули ноги, а толстый, шершавый палец проткнул что-то внутри. Нюточка взвыла от боли. На крик прибежал кто-то. Чудовище оттащили от девочки, но было поздно. Кровь текла по ногам Нюточки, закапывая пол в коридоре. Девочку отвели в ее комнату. Доктора не позвали – как ему объяснить эдакое? Пришла бабка, слывшая повитухой, что-то мазала и прикладывала между ног девочки. Боль прошла, но слова бабки застряли у Нюточки в голове намертво:
– Разве можно до себя мужчину допущать? Ни в коих случаях! Нашей сестре женщине одна неприятность от мужеского полу! Он тебя порушил да сбежал, а ты терпи. Ему удовольствие, а тебе рана до пупа! Он потом – в клуб мотанет, а у тебя рояль промеж ног полезет…
При чем тут рояль, Нюточка так до сих пор и не поняла. Наверное, рояль был самой громадной вещью, что видела повитуха, вот она и сравнила появление ребенка с эдакой громадиной. К тому же младенцы, как известно, вечно орут, может, и посильнее рояля. Хвала Создателю, никакого ребенка у Нюточки тогда, естественно, не случилось. Но одно девочка поняла раз и навсегда – мужчину до себя допускать нельзя ни при каких обстоятельствах. И потому, уже став взрослой, она не смотрела ни на кого – ни на молодого, ни на старого, ни на красивого, ни на безобразного. Пока папаша был жив, он еще гундел что-то про замужество и продолжение рода. Но в один распрекрасный вечер его хватил удар после выпитой «золотой шампанеи». Еще два дня он промаялся без движения и без языка, да и отдал концы. Нюточка осталась сама себе хозяйка и без упреков, что никак не выходит замуж.
Впрочем, после смерти папаши началось иное несчастье – поклонники. Прослышав о миллионном наследстве, они слетались, аки пчелы на мед. Раньше их отгонял грозных взгляд папаши, теперь Нюточка оказалась с охотниками за приданым один на один. Но недаром и она была Шиншина – если кто из поклонников стискивал девицу, чтобы поцеловать, Нюточка, совершенно не стесняясь, со всей силы колотила противника в причинное место. И тот уж точно во второй раз к ней не подходил. По московскому бомонду поползли слухи о ее решительном неприятии мужчин, и о том, что эта девица останется в старых девках. Нюточку такая перспектива совершенно не смущала. Свобода – лучше зависимости, резонно полагала она.
Время шло – мадемуазель Шиншина перевалила на пятый десяток. Жила одна, никого не приглашая. Подружек сыскать не сумела. Но и отвадить охотников за приданым не сумела также. С завидно регулярностью мужчины увивались вокруг нее, делая предложения руки и сердца. Чего не сделаешь ради желанных миллионов?
Дамы, конечно, зло шептались:
– И что за оказия: ни кожи ни рожи, а вот на тебе – хоть каждый день замуж выходи! Да и то: зачем ей красота, когда у нее второй миллион на третий перевалил?
И верно – управляемые верными поверенными в делах, денежки Анны Сергеевны Шиншиной росли год от года. Ну а самой мадемуазель Шиншиной никто из мужчин нужен не был – да хоть за четвертый миллион!
И вдруг такой конфуз!..
Шиншина вспомнила, как впервые увидела графа Константэна Шишмарева. Он стоял в окружении толпы девиц в маскарадных одеждах. Француз маркиз дю Шатле, недавно появившийся в Первопрестольной, давал осенний маскарад в собственном особняке на Моховой. Шиншина не являлась любительницей маскарадных переодеваний и потому явилась безо всякого костюма. Другую, может, и не пропустили бы в зал, но не богачку-миллионершу. Ей всегда и везде путь открыт.
Молодой Шишмарев тоже был не в маскарадном костюме, а в своем офицерском мундире – видно, прибыл на маскарад сразу после службы. И узкий мундир с двумя рядами золотых пуговиц подходил молодому и статному русоволосому красавцу куда больше, чем все маски и домино. Может, потому дамы и толпились вокруг, стремясь привлечь его внимание.
Шиншина смотрела, как молодой граф любезно расточает комплименты, и вдруг увидела, сколь изменилось его лицо – щеки вспыхнули, глаза засверкали.
«Каков красавец! – восхитилась про себя престарелая девица. – Картинка, мечта!»
Тут она повернула голову, следя за взглядом графа, и увидела…
В залу входила – ох нет, вплывала! – словно юная лебедушка, девица-раскрасавица в модном светло-зеленом платье с низким вырезом декольте на всю грудь.
– Это кто? – ткнула под бок Шишнина стоявшую рядом с ней даму.
– Надин Перегудова! – зло прошептала та. – Воображает из себя невесть что! Думает, что граф Шишмарев в нее влюблен.
– А это не так?
– У графа денежные стеснения – долги в двести тысяч – вот и увивается за богачкой.
– И сколь за этой богачкой дают? – поинтересовалась мадемуазель Шиншина.
– Триста тысяч.
– Не большой кусок! – съязвила Нюточка.
– Кому как! – отрезала дама и отошла.
Шиншина прикинула – с ее миллионами перекупить красавчика графа, что раз плюнуть. И вдруг внутри у нее все сжалось: неужто она позабыла, что от мужчин одни несчастья?! Впрочем…
У Нюточки потемнело в глазах: представилось, что вот этот молодой и стройный красавец берет ее за руку. Заглядывает в глаза своими синими очами и целует. Медленно-медленно опускается перед ней на колени и шепчет что-то страстно-призывное. Нюточка не разбирает слов, но душа ее, измученная одиночеством, воспаряет к Небесам и перестает, наконец, стонать и болеть.
И это будет стоить всего-то 200 тысяч – плевая сумма! Зато, пообещав заплатить графские долги, она получит этого красавца в вечное пользование. И сможет заставлять его исполнять супружеский долг по два, нет – по три раза на дню. Пусть отрабатывает!
Ну а ежели страсть поутихнет (Нюточка слыхивала про такое), жена-хозяйка выдаст супругу еще двести тысяч. Впрочем, страсть может поутихнуть не у одного графа – Нюточка ведь тоже может расхотеть. Тогда и мужа вон, и денежки при себе. Шиншина заулыбалась: сколь хорошо устроен мир, когда денежки при себе! Пусть Бог простит папаше все грехи за то, что он сообразил и отписал все состояние своей дочери без права передачи денег и имущества ее будущему мужу. Умен был папаша-то.
И вот свершилось: теперь Шиншина – мадемуазель только для чужих. Своя-то дворня знает, что хозяйка стала госпожой – завела молодого дружка на старости лет. И что такого?! И на пятом десятке мужская ласка сладостна!
И все шло преотлично, если бы не эта Надька Перегудова. Мало того, что сама на шею бедного Константэна вешается, проходу не дает, так еще и ревность его возбудить решила – привезла на бульвар какого-то мазилку и давай им хвастаться. От эдакого поворота событий бедный котеночек-граф аж в лице изменился. Потом весь день вздыхал. Конечно, от миллионов он никуда не уйдет, но ведь жалко котеночка. Да и Анна Сергеевна никому не позволит обижать свою собственность. Надо что-то придумать.
* * *
Особо ломать мозги не пришлось. На торжественном обеде в честь именин дочки московского генерала-губернатора графа Закревского – Полины Арсеньевны – Шишмарева узрела среди подарков (на самом видном месте!) портрет проклятой Надьки Перегудовой с подписью художника – «Роман Шварц». У Анна Сергеевны аж сердце екнуло.
– Это что? – схватила она за рукав генерал-губернатора и ткнула в портрет.
– Это живописная аллегория! – гордо ответил Закревский. – Моя Полинушка обожает живопись, особливо ту, где люди или цветы изображены. Это называется либо «портрет», либо «натюрморт». А тут, изволите ли видеть, добрейшая Анна Сергеевна, и то и другое враз. Полинушка в восторг пришла, как увидела. Велела прямо в своем будуаре место определить.
Шишмарева передернула плечиками. Все знают, что Арсений Андреевич души не чает в дочери. Вырастил один без супруги. Та скончалась, когда девочке шел шестой год. Родила второго ребенка, сына Петеньку, но сама на этом свете не задержалась. Говорят, Закревский жену так любил, что о новой женитьбе и не помышлял. Говорил: «Не возьму мачеху для Полинушки!» При этом о сыне не часто вспоминал, видать, винил его в смерти матери. Так и прожил, перенеся любовь на одну дочку. Во всем потакал. Все дозволял. Вот и сейчас – виданное ли дело будуар одной девицы портретом другой украшать?! Ну, еще можно понять, коли на портрете красавица прошлых лет изображена, но ведь эта-то вполне здравствует!
– А вы знаете, кто изображен на картине? – спросила Шиншина. И сама же ответила: – Надежда Перегудова! Девица из приличного семейства, а позирует мазилке, словно служанка какая-то!
Тут к Закревскому подошел его младший сын Петр, тот самый, что стал причиной смерти своей матери. Отец уже давно понял, что вины сына в том нет, и, чтобы загладить свою ошибку, осыпал Петра дарами и подношениями. Однако сердце его при этом к сыну не лежало. Что делать – не прикажешь сердцу-то!..
Молодой Закревский окинул портрет восхищенным взором:
– Бывали же такие красавицы!
– Почему – бывали? – отозвался отец. – Она и сейчас есть. Вот мадемуазель Шиншина сказала, что на портрете дочка почтенного Ивана Никаноровича Перегудова изображена. Зовут ее Надежда. Между прочим, семейство Перегудовых на сегодняшний обед прибудет.
Молодой человек вспыхнул и повернулся к Шиншиной:
– А вы с ней знакомы, мадемуазель? Познакомьте и меня, покорнейше прошу!
И Петр склонился над ручкой Шиншиной. Развернул ладонь и поцеловал внутреннюю сторону.
Шиншина ахнула, но руки не отняла. Только и подумала про себя: «Развратил меня мой граф-котеночек – приучил к молодым ласкам. Вот и поцелуй этого мальчика, словно ладонь прожег. Хотя и этот негодник туда же – к Надьке Перегудовой…»
Старуха зло взглянула на Петра Закревского – отказать бы ему. Да как откажешь? Он же губернаторский сынок. Папаша обидеться может. А Петр – тот еще кобель: разным вертихвосткам комплименты расточает, а Анну Сергеевну не раз за глаза старухой обзывал. Она сама слышала. Шиншина окатила Петра злым взглядом, но тот, словно заправский ловелас, прошептал, заворожив ее дыханием юности:
– Покорнейше прошу, познакомьте, мадемуазель Анни!
Анни… Эдак – на французский манер – никто еще не называл Шиншину. Анна Сергеевна расплылась в удовлетворенной улыбке и затрясла тонкой шейкой. Вздохнула и… согласилась.
Петр победно блеснул юными очами – а зря. В трясущейся мелким бесом головке черепашки Шиншиллы уже вызревал отличный план мести – и ненавистной Надьке, и ее нищему ухажеру – Роману Шварцу, и этому ловеласу Петру Закревскому. Пусть юноша и сынок губернатора. Но бывают такие ситуации, из которых и губернатору трудно выбраться.
8
Столы на торжественном обеде ломились от яств. Шиншина восседала рядом с ненаглядным Константэном и настороженно следила – не смотрит ли тот в сторону семейства Перегудовых. Но видно, у Шишмарева нашлась иная печаль. Он проерзал весь обед и, когда уже принесли мороженое, выпалил:
– У меня, ма шер, ныне ужасный день выдался. Утром в клубе проигрался. Ума не приложу, как теперь быть. Сама знаешь: карточный долг – пароль д'онер, долг чести.
– А у тебя, котеночек, конечно, денег нет, – выдохнула Шиншина. – Зачем же играть садишься, коли средств не имеешь?
– Не удержался, ма шер… Но ведь сама знаешь, как я тебе доверяю. Ты – женщина добрая, великодушная, ты поймешь своего любящего друга…
– И дашь денег, – почти зло закончила путаную речь будущего супруга Анна Сергеевна. – Короче, не тяни – сколько?
– Полторы тысячи… – прошелестел проштрафившийся Константэн. – Игра шла по маленькой…
– Хороша маленькая! Во сколько же станется большая? – прошипела Шиншина.
– Заплати, ма шер! Дорогу в клуб забуду! Пароль д'онер – долг чести…
– Ладно, котик. Но услуга за услугу. – Шиншина хитро улыбнулась. – Я твой долг плачу, а ты кое-что для меня делаешь.
– Все, что могу! – пылко выдохнул Шишмарев.
– Если сможешь, я тебе еще сто тысяч приплачу, – засмеялась Шишмарева.
Смех вышел злым и противненьким. Как будто Нюточка задумала что-то неприглядное – приятное для себя, но ужасное для окружающих. Впрочем, Константэну на это наплевать. Сто тысяч – это же большой кусок. Какую игру можно сделать!
Так что, едва обед закончился и гости, поднявшись, начали разбредаться, кто куда, Константэн бросился выполнять поручение будущей супруги. Надин Перегудову он нашел в комнате для подарков. Раскрасневшаяся красавица, картинно опустив глаза, выслушивала комплименты от самого Петра Закревского, сына генерал-губернатора. Тут же стояли и ее родители, чуть не лопавшиеся от гордости.
– Вы угадали с подарком, месье Перегудов! – Петр галантно склонил голову перед Иваном Никаноровичем и перевел восторженный взгляд на Надежду: – Но в жизни вы гораздо красивее, чем на портрете! Я должен был подождать, пока мадемуазель Шиншина познакомит нас, но я не смог сдержать своего восхищения!
И юный ловелас страстно поцеловал ручку Надин.
Отличная диспозиция! Шишмарев покрутился вокруг, дожидаясь, когда участники сцены разойдутся. И точно – Петру пришлось пройти к приятелям, которые тут же начали подталкивать его под бок и подтрунивать – очевидно, оценивали новую пассию, приглянувшуюся Петру.
Семейство же Перегудовых перехватил сам генерал-губернатор. Предложив руку Авдотье Самсоновне, хозяин повел Перегудовых осматривать дом. Дочка же его остановила Надин, но особого интереса к разговору не проявила: видно, портрет притягивал Полину сильнее, чем живая девица. Вот тут-то Шишмарев и сумел перехватить Надин.
– Наденька, умоляю! Мне необходимо поговорить с вами!
Наденька вздернула носик:
– Неужели старуха отпустила вас?
– Она мне надоела хуже горькой редьки! Но во всем ваш родитель виноват, он же к вам ни одного кавалера не подпускает. Вот и мне приказал не приближаться к вам на пушечный выстрел. Не мог же я его ослушаться и вас скомпрометировать. Вот и пришлось за старухой начать ухаживать, чтобы его со следа сбить. А сам я, Наденька, только вас в сердце всегда держал. О вас грежу, вас во сне вижу. С ума схожу от тоски! Позвольте загладить вину – рассказать, сколь сильно люблю я вас, поцеловать в знак примирения!
Наденька вспыхнула. Какой удачный день выдался – то губернаторский сын восхищается, то Шишмарев убивается. Видать, одумался, в себя пришел, понял, что никакие деньги не заменят Наденькиной любви.
– Ну что же. – Девушка кокетливо улыбнулась кавалеру. – Говорите, я слушаю!
– Ах, не здесь же, ма шер! Встретимся через полчаса в библиотеке Закревского. Там между двух колонн дверка есть. Вы ее толкните, она не заперта будет. За ней помещение маленькое, но весьма уютное.
– А вы откуда знаете?
– Я же генерал-губернаторский адъютант, я дом Закревского как свои пять пальцев знаю. В том уголке обычно сам Закревский отдыхает – зачитается допоздна да там и заснет. Сейчас-то комнатка пуста, нас никто не увидит. Зато я смогу сказать вам, сколь велика любовь! – Шишмарев со страстью сжал локоток девушки и зашептал: – Сказать, а потом и показать любовь свою… Это не то, что в холодной карете, Наденька… Это со всем пылом!
У Нади голова кругом пошла. Бог услышал ее молитвы, наставил-таки молодого красавца на нужный лад. Сразу видно – чувства вскипели. Вот это любовь. Это приключение – как во французском романе!
– Ах, я буду! – прошептала Наденька.
– Помни: через полчаса!
И Константин отошел, даже не кивнув. Наверное, сделал так из-за конспирации. Вот как он любит Наденьку, честь ее девичью блюдет!..
Надежда выскочила в коридор, нашла зеркало, повертелась перед ним – надо же прихорошиться. И вдруг увидела…
Слишком уж страстно граф стиснул ее локоток – оборка треснула да и бантик висит на одной ниточке. Ну да это поправимо! Недаром же маменька Авдотья Самсоновна взяла на губернаторский обед Сашку – как знала, что девкины услуги понадобятся.
Надя подскочила к лакею:
– Как мне пройти в дамские покои?
Лакей указал: на третьем этаже первая дверь налево. Наденька кинулась вверх по лестнице.
* * *
В покоях, отведенных под дамскую раздевалку, было отчего-то пусто. Вернее, служанки, приехавшие со своими госпожами, сидели, конечно, на стульях. Но кто станет обращать внимание на служанок – им положено быть незаметными. А вот ни дам, ни девиц в покоях не было – ни в комнате для раздевания, ни в другой – той, что за дверцей – комнате уединения, в которой стояли за ширмами разрисованные фарфоровые ночные горшки. Мало ли, какие у дам надобности возникнут – все должно быть под рукой.
Служанки небось сплетничали, перемывая госпожам косточки. Потому что, едва Наденька вошла, все замолкли с открытыми ртами.
– Сашка! – не стесняясь чужих служанок, крикнула Наденька. – Иди подшей, да скорее!
Саша сидела у окна с книгой – нашла место, где читать! Впрочем, лучше пусть читает, чем сплетничает. Увидев запыхавшуюся сестрицу-госпожу, она тут же вскочила, осмотрела порванный рукав и вытащила коробочку с иголками и нитками.
– Дай мне узелок в рот, а то память зашьешь! – скомандовала Надя.
Саша завязала узелок на нитке и подала сестрице – ясно дело, если зашивать прямо на самом человеке, он может память потерять. Приметы народные не врут. Надо обезопаситься и взять в рот узелок. Тогда, и не снимая, зашивать можно. Саша быстро начала работу. Наденька сопела что-то. Разобрать было трудно из-за нитки во рту. Но Саша и так понимала – сестрица торопит и гневается.
Едва Саша закончила работу, Наденька выплюнула нитку и зашептала прямо в ухо сестре:
– Осмотри меня со всех сторон – хорошо ли платье сидит, не сбилась ли прическа. Да поскорее!
Саша выхватила из своей коробочки расческу, шпильки. Поколдовала над головой Нади, потом аккуратно расправила сначала нижнюю юбку, за ней – верхнюю. На одной из туфель нашлось пятнышко, Саша и его вытерла.
– Духами меня сбрызни! – шипела Наденька. – На шею капни, на волосы и на декольте! Да живей!
И нетерпеливая Надя вдруг выхватила пузырек и сама начала мазать подмышки, а потом, подняв юбку, и… ноги.
Саша ахнула, загородив хозяйку от посторонних глаз. Не надо, чтоб такое видели, – мало ли что подумают! У Саши и у самой на сердце кошки заскребли: известно, для чего модницы ноги духами поливают. Неужели неугомонная и своенравная Наденька прямо на званом обеде затеяла свидание? Да еще какое – не просто пара поцелуев в шейку или на крайний случай в грудь. Шею и декольте дамы всегда духами мажут. Но ноги?..
Это что же получится?! Наденька согрешит, не дай Бог с последствиями, – Сашу тогда дяденька на конюшне до смерти запорет.
– Ты куда собралась, сестрица? – зашептала Саша.
– Не твое дело! – отмахнулась Надежда и вдруг изменилась в лице. – Господи, я же не знаю, где здесь библиотека!
– Неужто ты читать надумала? – удивилась Саша.
– Надумала! Иди немедленно – узнай! У лакеев спроси!
– С чего они мне станут говорить? Я же служанка. Лучше ты сама.
– Ступай, дурища! Одна нога здесь – другая там! – И Наденька метнула в сестру веер.
Саша вылетела за дверь.
– Сколько времени прошло с тех пор, как я пришла? – Надя зло уставилась на других служанок.
Но те не больно и испугались – не своя госпожа.
– Может, четверть часа, может, полчаса, – лениво зевнула одна.
Наденька занервничала: время идет, где же эта Сашка?
Наконец, та явилась.
– Узнала, где библиотека? – рявкнула Надя. – Веди скорее!
Библиотека оказалась на втором этаже в уединенном крыле. Саша толкнула огромные дубовые двери, пропуская сестру. Та отпихнула девушку:
– Иди отсюда! Да никому не сказывай, что я тут. Особливо маменьке с папенькой!
У Саши опять сердце застонало: точно – свидание! Как в тумане она смотрела на сестрицу, которая, открыв небольшую дверь между колоннами, проскользнула внутрь.
В дамские покои Саша возвращалась, сама не своя. Что делать? Рассказать о свидании тетеньке или дяденьке? Скажут, Саша виновата – не доглядела. Не рассказать? А ну как точно с Наденькой грех случится? И опять скажут, что виновата Саша.
Минут двадцать девушка промаялась, не зная на что решиться. Выбрала третий вариант: пойти самой в библиотеку и сорвать свидание. Конечно, Наденька ее поедом заест, но ведь все не как дяденька – тот на конюшне запорет.
Саша перекрестилась и отравилась в библиотеку. У небольшой дверцы между колонн остановилась, услышав жаркие стоны наслаждения. Кровь бросилась Саше в голову. Ох нет, кажется, не в голову, – а в сердце или даже не в сердце, – а куда-то ниже. Стало так жарко. Привиделось почему-то, что это не Наденька тает в чьих-то объятиях, а сама Саша в теплых и сильных руках Романа. Саша аж всхлипнула – как это было бы хорошо, как славно! И почему Надьке всегда везет – то один кавалер у нее, то другой. А вот Саше никто комплиментов не говорит, никто не целует. Видать, так и умрет она нецелованной.
Но откуда в мечтах Роман взялся? Почему он?! Да потому что Саша влюблена. Верно говорит Надя, она, Саша Локтева, – дурища из дурищ! Как можно влюбляться в того, кто любит другую. И эта другая – Наденька…
Опять эта Наденька! Мало ей красавчика Шишмарева, она и Романа решила в себя влюбить. Видать, ей – все в этой жизни, а Саше – ничего. Вот и сейчас Наденька получает наслаждение, а Саша стоит у двери. Подслушивает, словно последняя наушница. А вдруг там с Надькой – Роман?.. У Саши коленки задрожали. Неужели и такое возможно?
И тут звук поцелуя прервался и послышался знакомый голос. Это был Шишмарев. Не Роман… Не Роман!
– Я выйду на секунду, ма шер! – проговорил граф. – Ты пуговочки на лифе не застегивай, я сей миг вернусь.
– Что за глупости! – капризно отозвалась Наденька. – Зачем же ты меня раздел, коли увиливаешь?
– Мне надо кое-что сделать… – промямлил Шишмарев.
– Штуковину свою, что ли, надеть хочешь? – фыркнула Надя. – Так надевай при мне. Я уж видала такие «рубашки».
– Как? – остолбенел граф. – Откуда? Я разве у тебя не первый?
– Просто я видела… – начала Надя.
– У кого?
– У папеньки в спальне… – нашлась Надежда. – Одевай тут, не уходи!
– Я стесняюсь! Погоди, я сей миг вернусь!
Саша едва успела отскочить, как дверь распахнулась. Не замечая девушки, притаившейся за стеллажом Шишмарев выскочил из библиотеки. При этом, весьма странно, но его одежда была в полном порядке. Что же он раздевал только Надю?..
Саша влетела в комнатку и ахнула. Надя действительно возлежала на кушетке в беспорядочно расстегнутой одежде и задранными юбками. Увидев сестру, взвизгнула:
– Шпионишь, дурища!
– Вовсе нет… – пролепетала Саша.
– Тебя кто послал: папенька или маменька?
– Я сама пришла. Они не знают. – Саша одернула на сестрице юбки. – И не узнают, если ты сейчас уйдешь отсюда.
– Сдурела, что ли? – заорала Надя. – Да у меня с Шишмаревым любовь!
– Да какая же любовь с этим вертопрахом?!
– А с кем еще? – взвизгнула Надин. – Папенька мой всех кавалеров разгоняет. Ко мне никто и подойти не смеет! Сижу в одиночестве, кисну тут…
– Хорошо одиночество? А кто намедни по бульварам с господином Шварцем ездил?
– С этим нищим олухом? Нашла о ком говорить. Ты мне лучше скажи, как мой портрет подарком обернулся?
– Тетенька Авдотья Самойловна сказала, что мадемуазель Полин любит портреты с цветами. Вот дяденька Иван Никанорович и решил его подарить.
– А у меня кто спросился? – зло поинтересовалась Надин. – Ни родители, ни твой «господин Шварц». И как только посмел?
– Да если бы Роман Иванович мой портрет написал, я бы на седьмом небе от счастья была. Да если бы он на меня хоть раз посмотрел, как на тебя, я бы…
– Что – ты бы? Да ты прямо ему в объятия упала бы!
Саша хотела ответить, да осеклась. И верно, что бы она сделала?.. Может, Наденька права? Может…
– Так что нечего мне нотаций читать! – закричала Надя. – Убирайся вон!
Но в Саше вдруг что-то сломалось. Или, наоборот, срослось. Она вдруг поняла, что ее чувство к Роману совсем не таково, как у развратной сестрицы. Страх и робость перед сестрицей-госпожой улетучились куда-то, зато поднялась злость.
– Я уйду! – вдруг тоже закричала она. – Но и ты пойдешь со мной. Иначе все расскажу твоему папеньке. Он тебя за такие дела не похвалит. А маменьке твоей расскажу, что ты – не непорочная отроковица. Пусть она повитуху вызовет да тебя проверит!
– Дура! Дрянь! Шпионка! – завизжала Наденька.
Но Саша уже не собиралась уступать:
– Идиотка! Потаскушка! – ответила она.
И обе сестрицы, сцепившись, повалились на кушетку, стараясь побороть друг друга.
