Текст книги "Егоша и маленькие, маленькие бабочки... (СИ)"

Автор книги: Елена Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Как там Ив-Ив?

– Нормально, – сказал Миша-ангел. – Он всегда выходил сухим из воды. Это тебе не я.

Помолчали. Миша-ангел, конечно, понимал, что Егоша все еще на него обижен, поэтому сказал не без некоторого заискивания:

– Может, хочешь навестить?

– Хочу, – сказал Егоша, не задумываясь.

– Подстрахуемся, – сказал Миша-ангел. – Все-таки я под надзором.

Они поднимались по ржавой, холодной и скользкой пожарной лестнице.

Откуда-то дул сильный ветер, и она даже немного раскачивалась.

Егоша уже побывал на «задворках», поэтому ржавая пожарная лестница его не удивила. Так карабкались долго.

– Еще чуть-чуть, – подбадривал Миша-ангел.

– Я-то ничего. – заметил Егоша. – А сердце?

– Не смеши! – сказал Миша-ангел и засмеялся, а потом сказал: – Ну, давай клешню! – и потянул Егошу за руку.

И так потянул, словно Егошу стал засасывать какой-то гигантский пылесос, и начало даже немного плющить.

– Потерпи! – шепнул Миша-ангел. – Я ж по возможностям. Я ж под надзором.

Довольно неуклюже и не без труда Егоша протиснулся через бесконечно толстую стену и оказался в огромном пространстве на краю плавающей платформы. Ноги соскальзывали, и если бы Миша-ангел по-прежнему крепко не держал его за руку, Егоша полетел бы с этой платформы неизвестно куда. Немного ниже он увидел Ив-Ива, который сидел в прозрачной кабине и управлял огромным, как все здесь, ковшом – внизу различимы были горы безжизненных механизмов, искореженного металла и самых разных обломков.

– Кого я вижу! – заорал Ив-Ив и даже вскинул руки, как будто Егоша собирался прыгнуть ему навстречу.

Да так и произошло. Кабина приблизилась, и Миша-ангел ловко ссадил туда Егошу через открывшийся верх.

– Пока, – сказал Миша-ангел и исчез.

– Как ты? – спросил Ив-Ив, потеснившись на сидении.

– Наверно, хорошо, – сказал Егоша.

– Не перерабатываешься?

– Да нет.

– И у меня, как видишь, все неплохо.

Ковшом Ив-Ив вгрызался во все эти нагромождения и перемещал в яму, – Егоша даже чуть приподнялся, чтобы разглядеть дно, но дна не увидел.

– Конечно, есть однообразие, но это не худший вариант. Спросить что-то хотел?

– Да, – сказал Егоша.

– Ну так спрашивай!

– Что внутри? – прошептал Егоша.

– Чего?

– Всего.

– Ну, ты даешь, – сказал Ив-Ив. И даже присвистнул.

– Тебе неинтересно?

– Нет! – сказал Ив-Ив скорее резко.

– Я думал, тебе интересно.

– Нет! – повторил Ив-Ив.

– Тогда почему мне? Я. что. дурак?

– Не исключено! Слушай, дорогой. Знаешь, почему я на этой свалке теперь завис?

– Разве это свалка?

– А что же еще? Но мне здесь нравится. Это другое дело. Вполне! Вполне! Хотя там тоже было кайфово. Короче, я к чему. Пристал я как-то к бережку. в неположенном месте.

– Там такие есть?

– Еще сколько! Мое-то дело – перевозка, дальше ни-ни. А я себе вылез, лодку на берег и иду. Характер вредный! Не положено, а я иду!

– Ну... и что там? – весь напрягся Егоша.

– Это уж совсем не положено. Только я здесь теперь. Там даже рыбку ловил, а здесь, конечно, пыльновато.

– Ты противоречишь сам себе, – сказал Егоша. – То говоришь, что неинтересно, а то пристал в неположенном месте.

– Ну, противоречу. – проворчал Ив-Ив. – Что с того? Меня не смутишь! Мишку, ангела своего, ты смутил – человеком захотел стать. Я не захотел, а он слабину дал. Нет, меня не смутишь, – и Ив-Ив даже погрозил Егоше довольно толстым пальцем.

Пропасть была необъятна. Ошеломленный Егоша стоял на ее краю, а на него с грохотом и в клубах пыли надвигалась гора металлических обломков, подталкиваемая гигантским ковшом гигантского экскаватора.

– Не зевай! – сказал Миша-ангел, потянув его за руку. – Я сам тут не очень.

Потом они долго пробирались сквозь загромождения старых машин, компьютеров, скелетов животных, дискет, битого кирпича, обломков стен и утвари и каких-то других, совершенно непонятных Егоше предметов. Миша– ангел не очень-то спешил и все что-то искал.

– А! – воскликнул Миша-ангел. – Вспомнил! Это где-то здесь!

Миша-ангел отбежал в сторону и стал там копаться, подняв такую пыль, что уже совсем не был Егоше виден. Наконец он вернулся.

– Вот! – сказал он, торжествуя, и протянул Егоше маленькую пробирку.

На дне пробирки чуть колыхалась светлая, подвижная масса.

– Вот! – повторил Миша-ангел. – Это мы проходили в школе, еще в начальных классах.

– Что это? – спросил Егоша.

– То, с чего все у вас началось!

Егоша тупо смотрел на пробирку.

– А откуда это взялось? – спросил он наконец.

– Ты меня достал! – закричал Миша-ангел. – Нет, ты меня все-таки достал!

В положенное время Егоша выписался из больницы. В больничном коридоре он встретил бывшего своего соседа, которого тогда еще перевели в другую палату, он тоже выписывался в этот день.

– Ну как? – спросил Егоша. – Так как же насчет ожиданий? – имея в виду произошедший между ними разговор.

– А! – махнул рукой бывший сосед. – Пока еще поживем! – и чтобы скрыть радостно блеснувший взгляд, уставился на потертые больничные тапочки.

Жена предложила взять такси, но потом решили пройти пешком. День был ясный, сухой, холодный, а пальто на Егоше было теплым, жена принесла даже меховые перчатки. Очень хорошо было. И так четко, так внятно вокруг – не то чтобы нарисовано, а вот как-то особенно проявлено. Так хорошо было Егоше, что на его глаза даже навернулись слезы. Жена это заметила.

– Ты ослабел, – сказала жена.

...А через несколько месяцев вышла замуж дочь.

Зять Егоше не очень-то нравился. Он был суетливый, говорил скороговоркой, захлебываясь и даже как-то булькая. «Может, я его просто не понимаю, – думал Егоша. – Ведь это другое поколение». И старался быть к нему снисходительней.

Свадьбу праздновали в кафе. Было много света, музыки, цветов и молодых лиц. Дочка сияла, она была в белом платье и в туфлях на таких высоких каблуках, что Егоша все боялся, как бы не упала. Но она не упала, ловко вальсировала по глянцевому паркету, и все обошлось, все прошло отлично. И не было жаль потраченных денег, а ведь на эту свадьбу Егоша с женой отдали большую часть своих сбережений. Не появились только родители жениха – они жили в другом городе. Но тогда Егоша не придал этому значения.

Поселились молодые в квартире бабушки, Егошиной тещи, а так как та была еще жива, и жива вполне, то перебралась к дочери с Егошей и стала жить в комнате внучки. Нельзя сказать, что Егоше это так уж нравилось, но делать-то было нечего.

Когда дочь собирала свои вещи, она захотела взять кое-что из дома – в том числе синюю хрустальную вазу, любимую вазу матери. Жена с легкостью отдавала все, что дочь ни попросит, все эти любимые ею самой вещи и вещицы, скопленные за жизнь, все эти чашечки-тарелочки, рюмочки-бокальчики, чайнички, серебряные ложечки, фарфоровые статуэтки, вышитые скатерти. но когда дошло до синей вазы, вдруг заупрямилась. И Егоша вспомнил, что не раз видел, как она смотрела сквозь синее резное стекло на свет, лампочку или на солнце и при этом очень мягко так, задумчиво улыбалась.

– На твою свадьбу мы отдали свои сбережения, – сказала жена дочери. – Мы отдали тебе квартиру твоей бабушки. Ты забрала из дома все, что хотела, но эту вещь я оставлю себе.

Тут дочь разрыдалась и сказала, а вернее – выкрикнула сквозь слезы, что мать ее никогда не любила, и если бы на ее месте был Г аврилка (это имя было произнесено впервые за многие годы), ему она отдала бы все. Жена вспыхнула, потеряла самообладание и стала выкладывать дочери свои собственные обиды, а дочь ей – свои. Егоша разволновался, спрятался в ванной и вовсю пустил воду, но все равно слышал их крики.

Потом дочь ушла, ничего не взяв из дома, – в коридоре еще много лет стояли две огромные набитые барахлом дорожные сумки. А жена пошла в спальню, легла на кровать в чем была, даже в домашних тапочках, и лежала так – не пила, не ела – три дня.

Через полгода молодой муж бросил дочь Егоши и уехал. Должно быть, в свой город. И тогда Егоша вспомнил, что все-таки не случайно родителей жениха не было на свадьбе.

Дочь во всем обвиняла родителей, вспоминая даже ту самую пресловутую синюю вазу. Жена к ней не ездила, потому что ничем хорошим эти встречи не заканчивались. Егоша же навещал и привозил деньги. Дочь встречала его нечесаная, неумытая, провожала на запущенную кухню и поила кофе, сама садилась напротив, курила, смотрела мрачно, исподлобья. Егоша же мучился, страдал, не знал, с чего начать разговор, да и вообще, о чем говорить.

Но институт она как-то закончила и на работу устроилась. Работу не любила. Через два года родила ребенка – бледненькую, хрупкую девочку. Про отца ребенка никто не знал, но тут уж жена после своей службы и по выходным стала к дочери ездить и ей помогать. Она делала все что надо – стирала, гладила, убирала квартиру, готовила еду и гуляла с ребенком, но они с дочерью никогда не разговаривали, потому что это по-прежнему плохо заканчивалось. По вечерам она отпускала дочь погулять, хотела, чтобы та нашла себе нового мужа. От перегрузки жена совсем отощала и побледнела, но желание ее исполнилось – прогуляв три сезона, зиму, весну и лето, дочь в конце концов мужа себе нашла.

На этот раз он был неторопливый, даже медлительный, выражался четко, ясно, определенно и прямо так поставил вопрос: чья квартира и чья дача, и дадут ли деньги на машину.

– Дадим! – сказали Егоша и его жена в один голос, не сговариваясь.

Новый зять Егоше опять не понравился, но не Егоше было с ним жить.

А дочка ужилась с ним вполне неплохо, хоть постепенно он и прибрал к своим рукам все что мог.

...Но когда пришла пора дочке умирать. через много-много лет, конечно. Как все умирают. Бессмертных нет, что тут бояться? И, лежа в больничной палате, она вспоминала свою жизнь, свое хорошее и свое плохое, вспоминала своего отца и, конечно, свою мать, она стала вдруг повторять с глубокой обидой: «Мама, почему ты не отдала мне свою синюю вазу?!» Это было так странно, что врач, подошедший к ее кровати, подумал, что она бредит.

– Мама, почему ты не отдала мне свою синюю вазу?!

Но это случилось уже потом, в другие времена и сроки.

Перспектива жить с тещей в одной квартире смущала и пугала Егошу. Он думал, что теперь она будет вмешиваться во все их дела, придираться к мелочам и много говорить. Но все оказалось совсем иначе. Лишившись дома, в котором прожила почти всю жизнь, вернее, отдав его внучке, она сначала растерялась, на какой-то момент даже оглохла, даже ослепла, пережила несколько сердечных приступов, но потом как-то собралась и начала жизнь заново.

Это была большая, грузная женщина с бородавкой на носу, которую она не трогала из разного рода суеверных соображений. Типа, «не буди лихо, пока оно тихо». Волосы она красила по старинке, хной, так что они всегда получались у нее какие-то разноцветные, рыжие, ржавые и седые одновременно – и закалывала в неряшливый пучок.

Прежде всего она бесстрашно удалила бородавку, и ничего плохого после этого не произошло. Потом она постриглась в хорошей парикмахерской и выкрасила волосы в один и пристойный цвет. Наконец, она влезла в джинсы самого большого размера и купила себе кроссовки. Это последнее оказалось самым революционным, потому что именно после них – джинсов и кроссовок – она стала путешествовать. Несколько раз в год, в разные страны, доставая самые дешевые горящие путевки.

Егошина теща уже не передвигала ноги – волоком, как будто в вечных, спадающих домашних шлепанцах, а ходила, если хорошо присмотреться, чуть ли не вприпрыжку.

В домашних делах она отказалась участвовать наотрез. И когда жена, совершенно замученная каждодневными поездками к дочке и внучке, как-то попросила ее сварить суп, заявила: выкручивайтесь сами, а я свое отработала. И суп не сварила.

Время от времени у тещи в комнате собиралась стайка ее престарелых подруг. Они пили вино, ели пирожные, купленные в ближайшей булочной, слушали музыку своей молодости, и судя по доносящимся звукам, а порой и топоту, даже танцевали. Очень громко смеялись и разъезжались хорошо за полночь на такси. Иногда присоединялись мужчины, тоже, конечно, их сверстники. Впрочем, был как-то один молодой, практически юный, лет двенадцати, чей-то внук, вот тогда шуму было вовсе немыслимо.

Егоша ходил мимо по коридору на цыпочках, чтобы не мешать. Жена же возвращалась от дочки поздно и тут же засыпала мертвым сном.

О количестве гостей Егоша обычно судил по обуви в прихожей. Она была разных размеров и разной степени обветшалости. Комната у тещи была небольшая, но как-то перед Новым годом Егоша насчитал одиннадцать пар. Однако шло время – месяц за месяцем и год за годом, – и количество этой обуви стало постепенно уменьшаться, и Егоша с грустью подумал, что владельцы исчезнувшей обуви, скорее всего, умерли.

Но чем меньше становилось обуви в прихожей, тем громче раздавались смех, музыка и топот.

Как-то во время очередных тещиных посиделок Егоша обнаружил только две пары обуви – две пары стареньких оббитых ботинок – женские и мужские. Женщину, тещину подругу, седую и маленькую, в прогрызенном молью беретике, Егоша знал. И старичка знал – тоже невысокий такой старичок, невысокий, но крепенький. И мужские ботиночки принадлежали ему. Егоша посмотрел на эти ботиночки и так расстроился, что чуть не заплакал. Но то, что случилось потом, было для него полной неожиданностью.

Теща купила рюкзак – старомодный, поношенный, цвета пыльной, блеклой зелени, с широкими лямками и огромными карманами.

Прежде она никогда не спрашивала у дочери, что можно взять, – просто брала что хотела, и все. А тут стала спрашивать.

– Можно ли взять две банки сгущенки и вермишель быстрого приготовления?

– Конечно! – отвечала жена. – Бери что хочешь.

Наконец теща попросила у дочери ее старую куртку.

– Тебе это зачем?

– Она теплая. С капюшоном. У нее хороший замок, – ответила теща.

Ушла теща, они и не заметили как – не прощаясь и без объяснений, —

может, к вечеру, а может, и ночью. И пропала. Ни писем, ни открыток, ни телефонных звонков. Лет через пять знакомые знакомых передавали, что видели ее где-то в районе Тибета. Двух пожилых женщин и невысокого, бодрого старичка.

Жена Егоши давно уже стала плохо переносить позднюю осень и зиму, а после того, как дочь второй раз вышла замуж и мать, Егошина теща, ушла из дома в неизвестном направлении, раскисла совсем и еле ходила на работу. Внучка к тому времени уже не была хрупкой тростинкой, а стала таким крепеньким пузатеньким шкафчиком. Так что дочка не так в ней нуждалась, как прежде, и совсем не интересовалась ее здоровьем. Егошу же это очень волновало.

Как-то Егоша увидел из окна, как жена возвращается с работы усталая, медленно, нетвердо переставляя ноги, и ее бледное лицо почти сливается с серой шляпкой. «Надо же что-то делать!» – подумал Егоша и чуть ли не силой отвез в поликлинику. Ее тут же положили в больницу.

Палатный врач, вроде бы интеллигентный человек, был чем-то раздражен и поэтому сказал Егоше довольно зло:

– Ну что ж, люди вы еще не старые, но землю уже довольно потоптали. Что ж.

– Что ж? – переспросил Егоша.

– Смотри выше, – сказал врач. – Мне за дополнительную информацию денег не платят, – и пошел себе, на ходу что-то дожевывая.

Но Егоша не обиделся и даже не рассердился. «Все мы в одной лодке, – подумал Егоша. – Его тоже можно понять. Это моя жена, а не его».

На другой день он принес врачу две палки самой дорогой колбасы и деньги в конверте.

– Знаешь, – сказал ему врач. – Все, что я могу, я делаю. А больше, чем могу, я не могу. – Но деньги и колбасу взял.

Егоша с трудом понял смысл этой сложной формулировки.

Он навещал жену каждый день, а бывало, и по два раза, дочь не приходила вообще, теща была, понятно, неизвестно где, а у сослуживцев жены и каких-то ее подруг была пропасть своих проблем и болезней. И были дни, когда Егоше казалось, что они остались совсем одни на этом свете. С каждым днем жене становилось все хуже и хуже, ей назначали то одни лекарства, то другие, то предполагали делать операцию, то уже не предполагали делать операцию, и наконец пришел день, когда жена смотрела на Егошу и его не видела.

– Что ж... что ж. – сказал врач, пожимая плечами. – Идите-ка отдохните. – И сам пошел отдыхать.

А Егоша остался. На диванчике. В конце длинного больничного коридора, куда выходили двери палат. Егоша был в белом халате, а в этот вечер дежурила новая медсестра, которая приняла его не то за медбрата, не то за кого-то еще, так что она Егошу не выгнала. И Егоша все сидел и сидел. Порой задремывал, а потом опять встряхивался, открывал глаза и видел все тот же мглистый ночной больничный коридор.

Где-то после двенадцати Егоша вдруг дернулся всем телом и широко открыл глаза – по коридору, от самого дальнего его конца, шел очень высокий, поблескивая золотыми кудрями, светясь нежным лицом и такой, такой знакомый. Вот он вошел в палату, в которой лежала жена Егоши, – сколько он там пробыл, Егоша не понял, у него просто перехватило дыхание, возможно, это и было время одного вдоха, – потом вышел и стал быстро удаляться, почти лететь, и чем дальше удалялся, тем ярче светилось его тело, в конце концов превратившись в светящуюся точку.

– Что вы здесь делаете? – вдруг накинулась на него медсестра. – Уходите! Здесь не положено!

– Ухожу, – сказал Егоша покорно.

На другой день вся больница говорила о том, что тяжело, можно даже сказать, смертельно больная женщина проснулась утром здоровой, попросила поесть, а потом – домой.

Егоша почему-то чувствовал, что вот-вот и Миша-ангел объявится. И он объявился в самый вроде бы неподходящий момент.

Жена Егоши уже выписалась из больницы, но на работу еще не выходила и в магазин тоже не выбиралась, так что делал это Егоша. И вот как-то он отправился в магазин, взял все что надо, выстоял небольшую очередь в кассу, расплатился и уже пересчитывал сдачу, как рядом появился Миша-ангел. Довольно возбужденный. Впрочем, в таких случаях он всегда был немного возбужден – наверное, все эти «переходы» были непростым делом.

От неожиданности Егоша спутался и начал считать сначала, спутался снова, уронил какие-то копейки, стал собирать. В очереди от нетерпения зашикали.

– Все нормально, не суетись, – сказал Миша-ангел и даже помог эти копейки собрать.

Пошли к выходу, Егоша тащил тяжелый пакет с продуктами.

– Я еле-еле отделался, – начал Миша-ангел ворчливо. – Так на тебе – Гаврила!

– Ты хотел, чтобы моя жена умерла? – спросил Егоша с угрозой.

– Нет, конечно. Да нет. – заговорил Миша-ангел довольно фальшиво. – Что это ты. Нет, конечно. Я им горжусь. Просто ты пойми. Где ты и где мы?

– Понял, – сказал Егоша. – Я рад, что моя жена не умерла.

– Я тоже.

На улице был ветер. Волосы на голове Егоши растрепались.

– Ты совсем седой, – сказал Миша-ангел.

– Наверно, – сказал Егоша.

Какое-то время шли молча. Тяжелая сумка оттягивала Егоше руку. Миша– ангел что-то насвистывал.

– Мы – ребята неплохие, – заметил Миша-ангел. – Ты же знаешь. Просто любить, как вы, не умеем. Как это?

– Сам не знаю, – сказал Егоша.

– С твоей внучкой все хорошо будет.

– Я надеюсь, – сказал Егоша.

– Да и с тобой все нормально.

– Посмотрим, – сказал Егоша. – Поживем – увидим.

– До срока, – сказал Миша-ангел. – Я имею в виду – до срока.

– Я понял, – сказал Егоша.

Миша-ангел остановился.

– Ладно, – сказал он вдруг. – Достал ты меня! Так достал! Ты ж мне все-таки не чужой! Смотаемся по-быстрому.

Машка в громадном мужском свитере и спадающих мужских шлепанцах жарила оладьи. Пахло горелым маслом.

– О! – сказала она, завидев Егошу, и, оторвавшись от своего занятия, поцеловала его в голову, как ребенка. – О!

Миша-ангел схватил оладью прямо со сковородки и запихнул в рот.

– Гаврила не появлялся?

– Так он тебе и появится.

– Совсем поседел, – сказала Машка, с сочувствием поглядывая на Егошу.

– Я ему говорил, – сказал Миша-ангел, хватая со сковородки другую оладью и запихивая в рот. – Я ему даже нашу пробирку показывал. Его время и наше не совпадают. Не понял.

– А что тут понимать? – сказала Машка. – Мошки такие, маленькие– маленькие бабочки. Машут крылышками, гонят ветер. Вот тебе и все время. У вас машут, а у нас – нет, – и Машка захохотала.

– Понял? – спросил Миша-ангел.

– Нет, – сказал Егоша.

– Ну, мы двинулись, – сказал Миша-ангел.

– Ой, схлопочешь, – сказала Машка. – Ведь опять схлопочешь!

Комната, в которой они оказались, точь-в-точь напоминала приемную

самого Егошиного начальника, у которого Егоша бывал, но очень редко. Только секретарша была другая, не секретарша, а секретарь. Егоша его узнал – тот самый, с бородой, в свитере и джинсах, который был вместе с «высокими» и даже Егошу защищал.

В приемной было полно народу, плотная жужжащая толпа, все озабоченные, в темных костюмах клерков. Миша-ангел с трудом протиснулся к столу и о чем-то заговорил с секретарем, тот замахал руками и даже разозлился. Но Миша-ангел не отступал, судя по всему, здесь он был тоже не из последних. Наконец он вернулся к Егоше и силой потянул его за собой к дверям в кабинет.

Дверей было несколько. Открывались они туго, с усилием. Наконец и последняя дверь была открыта. Они оказались в пустом пространстве, пустом и в то же время плотном, как будто были в воде или в другом каком-нибудь насыщенном веществе.

– Трогай! – скомандовал Миша-ангел.

И Егоша тронулся. Просто пошел прямо, вперед. Идти было трудно, он еле переставлял ноги, иногда проваливался, как в яму, там среда была разрежена, и идти было легче.

– Вот это и есть то, что есть! – сказал Миша-ангел с вызовом. Все остальное – иллюзия!

– И ты?

– И я.

– И Машка?

– И Машка.

– И оладьи?

– Тем более. Но мы же любим свои иллюзии...

И тут вдруг во всем окружающем Егошу «ничто» Егоша почувствовал чье-то присутствие, напоминающее дыхание какого-то огромного существа.

– Иди! – сказал Миша-ангел.

Ноги не слушались Егошу.

– Иди.

Егоша закрыл глаза, крепко-крепко зажмурился. И увидел проступающий рассвет, как будто невидимое ему солнце приготовлялось встать над невидимым горизонтом. И услышал какой-то шум, скрежет, лязганье, звон, и даже ощутил во рту привкус пыли, как будто где-то там.там. там. шла гигантская стройка, поглощающая пустоту. И Егоша понимал, что знать ничего он не может и не должен, и не только не должен, но ему это как бы запрещено. Но он может чувствовать, чувству не запретишь, и он чувствовал.

Уже подходя к дому, Егоша увидел в окне жену. Она ждала, когда он вернется из магазина. И Егоша, номер три миллиарда первый, вот что подумал. Он подумал, что если у него остался хотя бы час жизни, вполне возможно вместить в него все существующее время.